Цена одной ночи

Поначалу дорога не вызывала тревоги. Мы ехали по относительно оживлённому центру Тихуаны. Мелькали витрины магазинов, кафе, люди на тротуарах. Постепенно широкие проспекты сменились более узкими улочками, многоэтажки уступили место знакомым двухэтажным домам, оштукатуренным в те же серые и порой выкрашенные, но уже выцветшие пастельные тона. Я уже почти расслабился, думая, что второй шелтер будет похож на первый, только в другом районе.

Но город продолжал меняться. Двухэтажки стали редеть, превращаясь в одноэтажные постройки, тот самый «частный сектор», где каждый дом был за глухим забором, а на улицах было куда меньше людей и машин. Воздух, и без того густой, стал отдавать сладковатым запахом гари и пыли. Настроение, чуть поднявшееся было после разговора с Фарходом, начало медленно, но верно ползти обратно вниз.

Водитель, немолодой мексиканец с усталым лицом, что-то бормотал себе под нос. Вскоре мы окончательно свернули с относительно нормальных дорог на разбитую бетонку промзоны явно не предназначенную для легкового транспорта, и пейзаж за окном сменился на откровенно индустриальный и убогий. По обе стороны тянулись бесконечные серые заборы с колючей проволокой, за которыми угадывались низкие, длинные здания складов и цехов. Изредка в промежутках между этими складами попадались жалкие лачуги, сколоченные из ржавого листового металла и старых досок. Изредка попадались явно брошенные автомобили с разбитыми стёклами и полуразобранные, и по обочинам лежали тощие, бездомные собаки.

И хотя «Империал» за 400 песо теперь казался недостижимым раем, я с упорством достойным лучшего применения лихорадочно перебирал аргументы для новой управляющей, понимая, что отказ здесь, в этом богом забытом месте, будет равносилен приговору.

Дорога пошла в гору, становясь всё более разбитой. С одной стороны нависла отвесная стена из жёлтого песчаника, с другой — всё те же непроницаемые заборы предприятий. Казалось, мы выехали на окраину мира. Такси, подпрыгивая на ухабах, медленно ползло вверх.

Наконец, водитель резко затормозил у широких двухстворчатых ворот, встроенных в один из таких высоких заборов. Ворота были старые, из круглых металлических труб с заполнением из некогда оцинкованного, а сейчас большей частью поеденного ржавчиной проф. листа. Никаких вывесок, опознавательных знаков — ничего. Только забор, ворота и колючка наверху.

«Está aquí[1]» — буркнул водитель, показывая пальцем на ворота.

Я расплатился, вытащил свой чемодан и остался стоять на пыльной обочине, глядя на этот мрачный четырёхметровый забор. Такси развернулось и, жалобно скрепя и стуча несчастной ходовой видавшей виды машинки, покатило обратно вниз, оставив меня в гнетущем одиночестве.

Вплотную к воротам примыкала калитка в одном стиле с воротами. Звонка не было. Я постучал по профлисту покрытому толстым слоем пыли. Металл отозвался неестественно гулко и этот звук показался непереносимо громким, но он тут же растворился в давящей тишине вокруг, и только пыль, потревоженная неожиданным вторжением тонкой золотой вуалью, повисла в воздухе, становясь единственным свидетелем моего тщетного ожидания. Никакой реакции на мой стук не последовало, но я не собирался сдаваться. Через несколько минут ожидания я предпринял более настойчивую попытку достучаться. Теперь я пинал калитку уже ногами. Тишину разорвал не стук, а грубый, дребезжащий грохот. По листу пошла рябь, пыль осыпалась дождем. Этот грохот уже был похож не на скромный и даже немного испуганный вопрос, а на настойчивое требование, на грани приказа.

Я колотил еще какое-то время, в ярости и отчаянии. После каждой серии ударов я замирал, прислушиваясь, всматриваясь в щель между створками, пытаясь уловить затаенный скрип шагов, хруст гравия или хотя бы лай собаки. Но в ответ упрямо звучала лишь собственная кровь, стучавшая в висках.

И снова нога со всей силы врезалась в металл, заставляя его выть и вибрировать, словно живой. Я уже почти поверил, что эта битва с железным великаном бесконечна.

Но после третьей, а может, четвертой отчаянной атаки, когда я замер на мгновение, переводя дух, из глубины двора, издалека, будто из-под земли, донесся звук. Это был сердитый, пронзительный женский голос. Слова были неразборчивы, тонули в расстоянии и стенах, но резкий, вопросительно-угрожающий тон и испанская ругань были понятны без перевода. Пусть я услышал испанские ругательства, но тем не менее наконец то вместо гнетущей тишины — был отклик, вместо безразличия — пусть и яростная, но реакция. Моё сердце, застывшее было на грани отчаяния, рванулось навстречу этому голосу, и на губах невольно растеклась улыбка облегчения. Я перестал ломиться в калитку, застыв в ожидании и почувствовав, что наконец-то что-то сдвинулось с мёртвой точки.

Минут через пять – семь я услышал звук приближающегося автомобильного мотора явно не легкового автомобиля. Когда он приблизился, судя по звуку вплотную к воротам, они откатились на небольших резиновых роликах со старческим скрежетом и из ворот выкатилась ассенизаторская машина на базе грузового форда. Ворота откатывала видимо та самая женщина чей голос я слышал в ответ на мое яростное шумовое вторжение. Она была одета в военную форму и когда она откатывала ворота я видел её со спины и во всю спину у неё висел большой автомат с которыми ездят все полицейские в Мексике вообще и тем более в Тихуане. Машина выехала из ворот и когда полицейская стала закрывать ворота, я увидел, что это ещё совсем девчонка. На вид ей не было и двадцати. Юное, скуластое лицо с гладкой кожей цвета тёмного мёда было серьёзно и сосредоточено, но в нём не было и тени той свирепости, что звучала в её голосе минуту назад. Закатывая ворота, она даже не смотрела на меня, уставившись в свой смартфон.