Чеченец. Адская любовь

Глава 1

ЧЕЧЕНЕЦ. АДСКАЯ ЛЮБОВЬ

Книга 5

Ульяна Соболева

Аннотация:

Марат:

Меня похоронили заживо. Теперь у меня ничего нет. Только ярость, боль и безумное желание вернуть её. Алиса… моя адская любовь. Я не могу её отпустить.
Даже если она меня уничтожит.

Алиса:

Марат мёртв. Но почему внутри всё ещё жива эта жгучая боль? Каждую ночь я слышу его голос. Моя любовь к нему сожгла меня дотла.
И если он действительно мёртв, то почему я всё ещё жду его возвращения?

Глава 1.1

Впереди — только пустота. Чёрная, непроглядная, густая. Я сижу в машине, вцепившись в руль, и пытаюсь вспомнить, как дышать. Воздух стоит в горле, давит на грудь, а руки дрожат так сильно, что я боюсь потерять контроль над машиной. Какого чёрта я делаю? Почему еду к нему? Мне нужно знать правду. Нужно услышать, что Марат жив, что он где-то, пусть поломанный, но целый, пусть в крови, но дышит. Я должна это узнать. Сердце в ужасе кричит, что его больше нет. Эти удары, которые я видела, эта последняя искра жизни в его глазах, погасшая прямо на ринге... Нет. Нет. Нет. Машина тормозит резко, едва не врезавшись в старую ограду около какого-то полузаброшенного здания. Здесь всё покрыто слоем грязи, как будто этот уголок города забыл о жизни много лет назад. Подполье. Место, где людей продают и покупают, где бойцов ломают, как игрушки. Я ненавижу этот мир, но сейчас у меня нет выбора.

Выхожу из машины, дрожащими ногами по гравию, ступаю, как будто иду на смерть. Внутри меня что-то рвётся, мечется. То надежда, то полная безнадега. Ноги будто налиты свинцом. Подхожу к двери, через которую проникает мерзкий свет лампочки, дрожащей под потолком. Офис Кабана. Здесь никто не улыбается. Здесь запах дешёвого табака и застоявшегося страха. Гниль, пропитавшаяся в стены, в полы, в людей. Я открываю дверь, зная, что отступать некуда. Тусклый свет лампы льётся на потёртый стол и старый кожаный диван, в углу которого сидит мужчина, с наслаждением курящий сигарету. Кабан. Вся комната пахнет как его проклятая сигарета, как прокисшая жизнь, от которой давно отказались. Лысая голова сверкает, как отполированная сталь, взгляд холодный, острый, режет меня на куски. Ему плевать на все кроме денег. Он не спешит говорить, смотрит на меня, и я чувствую, как у него внутри начинает подниматься злорадство. Он давно видел таких, как я. Женщин, которые приходили сюда искать ответы. Женщин, которые теряли мужчин на этих рингах, которые потом не знали, что делать с оставшимися осколками их жизни. Но я не такая. Я не собираюсь плакать. Я не собираюсь молить. Только не эту мразь, которая прекрасно понимала, чем может окончиться бой.

— Где он? — голос мой дрожит, хотя я стараюсь говорить отчетливо, громко. — Где Марат?

Кабан медленно выпускает дым, как будто смакует каждый момент.

— Он мёртв, — спокойно отвечает он, не глядя на меня. — Захоронили тайно. Никто не знает, где. И никто не узнает.

Удар. Как будто меня взяли и бросили об стену. Мёртв. Мёртв. Эти слова звучат, как приговор, как будто весь воздух из моего тела забрали. Как будто мое сердце разодрали на куски. Но я не могу поверить. Я не верю. Это ложь, он лжёт. Марат не мог умереть. Он слишком сильный, чтобы просто так уйти. Но я чувствую, как в груди образуется дыра. Чёрная пустота заполняет её. Заливает меня всю. Я истекаю кровью…изнутри.

— Где его тело? — кричу я. Моя рука сжимается в кулак, я хочу ударить его, убить его за эти слова.

Кабан усмехается, словно ему нравится моё отчаяние. Встает медленно, словно хочет затянуть этот момент, растянуть его до боли, до безумия. Он подходит к столу и бросает на него что-то тяжёлое. Я смотрю и вижу их. Окровавленные ремни. Боксерские ремни Марата. Я узнала их сразу.

— Это его, — спокойно говорит Кабан, наслаждаясь каждой секундой моего ужаса. — Это всё, что от него осталось.

Окровавленные ремни, которые ещё недавно были на руках Марата. На его запястьях. Пятна крови. Кровь, которая ещё свежа, ещё липкая. Я смотрю на эти ремни, а в голове проносятся воспоминания. Маратовы руки, когда он обнимал меня. Его пальцы, крепкие, но такие горячие. Его запах. Его голос, который когда-то шептал мне на ухо, а потом кричал от ярости. Он мёртв.

Мой разум больше отказывается принимать. Всё смешивается в один дикий водоворот. Я не знаю, как стою на ногах. Я хватаю ремни, сжимаю их в руках, кровь Марата липнет к моей коже, и всё, что я могу сделать — это сжать их ещё крепче, как будто могу выжать из них ответы. Но там только тьма. Густая, чёрная тьма.

— Где он? — мой голос уже не похож на голос. Он становится диким, сорванным. Я не слышу себя.

Кабан усмехается, и я вижу, как он наслаждается моим отчаянием.

— У меня есть люди, которые занимаются этим, — говорит он холодно, даже не глядя на меня. — Я не знаю, где могила, и даже если бы знал, не сказал бы.

Всё внутри меня рвётся. Гнев накрывает волной. Я бросаюсь на Кабана. Я хочу убить его. Но мои люди блокируют меня, их руки на моих плечах, тянут меня назад. Кабан лишь ухмыляется. Для него я просто очередная проигравшая, ещё одна женщина, чья жизнь рухнула из-за этого ринга. Я срываюсь, но меня держат. Я пытаюсь драться, но сил нет. Я захлёбываюсь в своей ненависти. Моё дыхание тяжёлое, словно кто-то душит меня, а грудь разрывается от боли. Марат мёртв. Я убила его. Это моя вина. Моя. Я убегаю из офиса Кабана. Мне не нужен этот вонючий воздух. Мне не нужны слова утешения…Я ору чтобы Миро не смел идти за мной, никто не смел. Всё, что мне нужно — это забыться. Я бегу по улицам, мои ноги сами ведут меня туда, куда я не хочу. Мой разум крутится в водовороте воспоминаний, он сжимает меня, как удав, не давая дышать. Я вижу его перед собой. Его лицо, когда он впервые поцеловал меня. Его руки на моем теле, его губы на моих губах. Вижу, как он смеётся, как его глаза блестят. А потом — его ярость. Его ненависть ко мне. Его гнев, когда он кричал, когда бросал меня. И всё это сменяется одним ярким, красным пятном — его кровь. На ринге. В его последнем бою. Почему я мстила ему? Почему не остановилась? Теперь его нет, а у меня остались только эти чёртовы ремни, пропитанные его кровью. Моя любовь к Марату всегда была смесью боли и нашей адской страсти. Теперь страсть сгорела, оставив только пепел. Я разрушила его. Я разрушила себя.

Глава 2

Загородный дом утопал в тишине. Только ветер, гуляющий между вековыми деревьями, нарушал её. Это место казалось забытым временем, отрезанным от мира. В нём не было ничего — ни людей, ни голосов, ни реальности. Только двое — Марат и Мадина. Она спрятала его здесь, словно свою добычу. Как сокровище, которое нельзя выпустить из рук.

Марат был её и только её.

Она смотрела на него каждый день, каждый час, как зверь, сторожащий свою жертву. Тело Марата было приковано к постели, ослабленное боями, измученное болью и наркотиками, которые Мадина подсыпала ему в еду и питьё. Он был её пленником, и она знала, что сейчас он принадлежит ей. Только ей. Алисы больше не было рядом. Алиса потеряла его. А она выиграла.

Мадина стояла у его постели, наблюдая за его лицом. Его глаза были закрыты, веки дрожали от боли и бреда, который не отпускал его. Он был таким сильным. Всегда сильным. Даже сейчас. Но теперь он был её — уязвимый, полностью под её контролем.

"Как долго я этого ждала..." — думала она, ощущая горячую волну желания, подступающую к горлу. Сколько раз она мечтала о том, чтобы этот мужчина принадлежал ей. Сколько ночей она провела в муках, представляя, как его руки касаются её кожи. Но он всегда был с Алисой. С этой чёртовой Алисой.

Мадина ненавидела её. Ненавидела так, как никогда в своей жизни не ненавидела никого. Алиса украла у неё всё — его внимание, его любовь, его тело. Всё это принадлежало Мадине, но Алиса смогла завладеть им, сломить его, заставить себя любить.

Но теперь, здесь, в этом забытом Богом доме, Алиса не могла ничего сделать. Теперь его тело принадлежало ей, Мадине.

Она смотрела на его лицо, чувствуя, как сердце колотиться все чаще. Каждая деталь, каждая складка на его губах вызывала в ней безумное желание. Он был таким красивым. Даже сейчас, когда его тело было измождено и ослаблено, он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо видела.

Но это не была просто красота. Это было её безумие. Она любила его, любила до боли. Её любовь была болезненной, одержимой. Она готова была убить за него. Готова была уничтожить всё, что стояло между ними. И она сделала это.

Она забрала его. Теперь он был здесь, в её руках, и она не собиралась отпускать его. Никогда. Она знала, что он принадлежит Алисе душой, но её это не волновало. Ей нужно было только его тело. Только это. Мадина вспоминала ту первую ночь, когда она привезла его, выкупила у Кабана и договорилась, что для всех Марат будет теперь мертв. Она отдала почти все свои сбережения ради этого. Вначале лечила его…несколько недель возила к нему врача, колола антибиотики, противовоспалительные. Марат был ослаблен настолько, что даже не понимал, что происходит. Она тогда была девственницей. Но для неё это ничего не значило. Только одно — она должна была получить его. Навсегда. И она получила. Едва ему стало легче…она трудилась над его членом, а потом запихивала в себя, корчась от боли. Залазила сверху и пыталась…Это было трудно и больно. Но она лишила себя девственности. А потом…потом она даже научилась испытывать наслаждение. Тереться о его пальцы, о его лицо, трахать его…пока он лежит в полубреду и представлять, что это их ночи любви.

Мадина присела на край его постели, её руки задрожали, когда она коснулась его груди. Он был горячим, его дыхание было тяжёлым. Она знала, что он чувствует её прикосновения, но не может противостоять. Наркотики, которые она ему давала, делали своё дело. Он был слаб. Он был её.

- Я получу тебя снова, Марат, — прошептала она, склонившись к его губам. — И ты даже не сможешь сказать «нет».

Она коснулась его губ своими, сначала осторожно, будто боялась нарушить его покой. Но затем её поцелуи стали всё настойчивее, требовательнее. Она жаждала его. Жаждала до сумасшествия. Это было больше, чем желание — это было на грани безумия. Она любила его. Она ненавидела его. И она хотела его так сильно, что готова была разрушить всё вокруг.

Её руки начали спускаться ниже, скользя по его телу. Он издал стон, его брови сдвинулись, но он не сопротивлялся. Он не мог сопротивляться. Он был слишком слаб. Он был слишком податлив.

- Только мой, — прошептала Мадина, целуя его шею. — Теперь ты мой, Марат.

Но даже в этот момент, когда её руки уже скользили ниже, его голос пробился сквозь её желание.

- Алиса... — прошептал он.

Её сердце остановилось. Он шептал её имя. Имя Алисы. Даже в этот момент, когда он был полностью её, он всё ещё звал другую.

"Проклятая Алиса!" — её гнев вспыхнул, как огонь, пожирающий всё вокруг. Она вцепилась в его плечи, её ногти вонзились в его кожу. Он был здесь, в её руках, а она всё ещё проигрывала. Проигрывала этой проклятой женщине, которую он любил.

- Ты мой! Мой, слышишь?!

Она продолжала. Она больше не могла остановиться. Её тело тряслось от ярости и желания. Она знала, что даже если она забеременеет, он никогда не будет её. Даже если она родит ему ребёнка, он всё равно будет принадлежать Алисе. Но она не могла остановиться. Это был её единственный шанс. Её единственный шанс удержать его.

Мадина прижалась к нему, её тело дрожало. Она знала, что делает это против его воли, но её это не волновало. Она должна была получить его. Любым способом.

Но даже сейчас, в этом моменте, он снова прошептал её имя.

Алиса...

Мадина сжала зубы, её руки вцепились в его волосы. Она ненавидела его за это. Ненавидела за то, что он продолжал звать другую, даже когда она была рядом. Но это не остановит её. Она легла рядом с ним, притянула его к себе, но Марат едва ли это заметил. Он лежал как кукла.

- Алиииииса….

Этот шёпот пронзил её, как нож. Её лицо исказилось. Она зажмурила глаза, но это не остановило её. Она продолжила. Её прикосновения становились всё более болезненными, грубыми. Это не было любовью. Это было отчаяние. Её движения были резкими, навязчивыми. Она хотела только одного — владеть им. Полностью. Без остатка. Она дергала его член в попытках поднять. Брала в рот. Ласкала. Терпение лопалось…Потом засунула с трудом в себя полумягкого. И принялась скакать пока он не встал внутри нее. Маленькая проклятая победа.

Глава 3

Я сжимаю её горло так, что у неё начинают выкатываться глаза. Давлю. Я чувствую, как её дыхание сбивается. Её ногти впиваются мне в руки, пытаясь оттолкнуть. Но это бесполезно. Беспомощная тварь. Ничего. Сейчас ты поймёшь, что такое настоящая боль. Что такое страх. Её рот раскрывается, как у рыбы, которую выбросили на сушу. Она пытается что-то сказать, но только хрипит. Я улыбаюсь. Заткнись, мразь. Моё сердце гудит в ушах, кровь кипит. Всё тело напряжено, каждый мускул готов к действию. Моя ненависть к этой женщине — это огонь, который жжёт меня изнутри, и сейчас я дам волю этому огню. Я швыряю её о стену с такой силой, что слышу, как хрустят кости. Мадина падает, но сразу пытается отползти, как жалкая крыса, которая попала в капкан.

- Удивлена, падаль? — рявкаю я.

Я вскакиваю с кровати. Моё тело ещё слабое, но ярость даёт мне силы. Я как лавина, меня несет и уже ничто не остановит. Одна мысль сверлит голову: Убить эту тварь. Задушить. Разорвать.

Срываю шнур со шторы. Щёлкаю им в руках, как хлыстом. Подхожу ближе. Её страх чувствуется в воздухе. Она трясётся. Жалкая. Ничтожная.

— Я тебе башку оторву, — шепчу я и чувствую. Представляю как ее голова катится по полу. — За всё. За каждый грёбаный день, который ты держала меня взаперти. За каждую грёбаную дозу, которую ты мне подсыпала. Я тебя размажу по этой грёбаной стене.

Она закрывает лицо руками, кричит что-то, но мне плевать. Сейчас мне плевать на её страх, на её слова. Всё, что я хочу — это разорвать её на куски.

— Я беременна! — орёт она вдруг, и я застываю на мгновение.

Беременна? Не может быть.

- Врёшь, сука!

Я подхожу ближе, резко отталкиваю её руки, которые она подняла для защиты, и вижу в её глазах тот самый страх, который я ждал. Это не тот страх, что перед смертью. Хотя она и боится расправы. Это страх перед истиной. Перед тем, что она не сможет больше играть в свои грязные игры.

— Беременна? — повторяю я, сдавливая её лицо так, что её губы превращаются в трубочку. — Ты серьёзно думаешь, что это поможет?

Она что-то лепечет, пытается оправдаться, но мне не интересно. Она думает, что я поверю в её херовую ложь? Ну конечно. Она думает, что это остановит меня.

— Хер тебе, а не ребёнок, — рявкаю ей в лицо. — Даже если ты и беременна — мне плевать! Ты, тупая сука, думаешь, что я приму этого ублюдка? Думаешь, что я стану его отцом?

Она начинает плакать, жалобно и мерзко, у меня сводит скулы от ее плача. Господи, какая же она тупая. Я отталкиваю её от себя с такой силой, что она снова врезается в стену. Она едва удерживается на ногах. Её лицо в слезах. Сука.

— Ты мне не жена, — говорю я, глядя на неё сверху вниз. — Никогда ею не была и не станешь. Ты ничтожество. Тварь. Твоя жалкая попытка привязать меня ребёнком — жалкая карикатура. Даже если ты и носишь под сердцем что-то… это не мой ребёнок. Я не признаю его своим.

Мадина начинает рыдать сильнее. Она скулит, как побитая собака, но это меня не трогает. Меня злит её жалость к себе. Меня злит, что она думает, что может хоть как-то на меня повлиять.

— Лучше сделай аборт, — говорю я холодно. — Потому что этот ребёнок не будет моим. Ты этого не заслуживаешь. И он не заслуживает такой матери, как ты.

Её глаза расширяются, она бормочет что-то о любви, о том, как она ради меня всё это делала.

- Ради меня? Ты, сука, ради себя всё это делала. Что ты там несла про завещание? Думала я в беспамятстве? Думала будешь ебать меня и еще денег отхватишь? Нихуя ты не получишь! Я этого ребенка вырежу из тебя!

Я вижу, как её губы дрожат. Она что-то хочет сказать, но её слёзы заливают лицо. Она бормочет что-то про любовь, про наши отношения. Но у нас никогда не было отношений. Это было всегда лишь её больное представление о том, как она может меня удержать.

— Я бы лучше сдох, чем остался с тобой, — говорю я наконец, глядя ей прямо в глаза. — А если ты действительно беременна то начинай молиться! Потому что это ненадолго!

Я смотрю, как её лицо меняется. Слёзы сменяются яростью. Она сжимает кулаки, но ничего не говорит. Потому что она знает — я прав. Она знает, что всё, что она пыталась построить — рухнуло.

Я отворачиваюсь от неё и иду к двери.

— Марат, не уходи… — слышу её жалкий голос. – Пожалуйстааа, не уходи. Я люблю тебя.

Я бы хотел сейчас свернуть ее шею. Но слова о беременности все же остановили…Не смог. Сначала я хочу вырваться отсюда. А еще мне нужны мои деньги и я знаю где их взять.

Я ехал к этому ублюдку. К этому сукиному сыну, который продал меня как скотину. Мразь жирная. Я ему яйца оторву. Попутки меня не брали. Страшного, с еще незажившими синяками татуированного чеченца, заросшего, огромного как орангутанг. Добирался «зайцем» на автобусах. Контролеры и водители пикнуть не смели когда я смотрел на них исподлобья. Блядь, сто лет такого не было. Без копейки, гребаный нищеброд.
Его охрану я раскидал как детсадовских мальчиков. Поломал на хер ребра, ноги, руки. Обломаным стонущим мусором они валялись по коридорам. К ублюдку вошел с ноги. И просто не удержался расхохотался. Сидит под столом трясется, весь потный, красный. У меня ломка начинается потихоньку. Доза нужна. Наклонился за шкирку вытащил скотину. На стол со всей дури шмякнул мордой и вдавил в столешницу. У меня не было к нему никаких вопросов кроме одного - код его сейфа. Он сказал его после того как я отгрыз ему ухо. Наклонился и на хер откусил. Кабан орал дергался плакал, обоссался. Потом пополз на четвереньках открывать сейф. Я выгреб все бабло в его же спортивную сумку.
Отволок гниду обратно на стул. Швырнул ему нож.
⁃ Второе ухо отрежешь останешься жив.
⁃ Нет! Марат, Марат, не надо я прошу тебя! Я все понял. Бабло твое никто не заберет. Я даже искать тебя не буду. Забирай все что видишь. Квиты. Ни мести, ничего. Мамой клянусь!
⁃ Мамой, сука только кляться может конченая! Уши твои хочу забрать. И хватит пиздеть! Давай режь! Или я начну отстреливать тебе ноги, руки, яйца. Будет долго и больно. Считаю до трех.
Дернул затвор пистолета
⁃ Раз! Два!
⁃ Бляяяяяяядь! - верещит и режет себе ухо. Он не знает что веселье только началось. До конца не отрезал, разревелся, трясется, воняет мочой, я ухо оборвал и швырнул на пол. Потом схватил борова надел наручники на одну руку и приковал к батарее.
⁃ А дальше выбор будет еще интереснее.
Я поджег гребаный ангар, оставив Кабану небольшой пожарный топорик. Он знал что нужно сделать чтобы выжить. Ведь ключ я унес с собой. Или у Кабана не будет правой руки, либо не будет самого Кабана.

Первым делом я купил тачку. Скромную, старую, незаметную но выносливую лошадку. Знал я одного человека в селе Вишневка под городом. Никогда не думал что к деду Потапу сам когда-то поеду. Но либо так либо меня ждет адское дно..на дно я больше не хотел, пора выбираться. Я, блядь, Марат Салманов или кто? Или зомби? Наркоша конченый! Пора расплачиваться за свои дерьмовые поступки. Чистилище впереди. Котел кипит и ждет мое мясо…Отнесу сам, на блюдечке.
К деду приехал поздно вечером. Местные подсказали где его покосившийся дом. На окраине деревни. Двор обнесен деревянным забором, куры бегают, петух орет. По краю забора идет рыжая кошка. А мне она двоится. Пот градом льется. Началось. Ломка усиливается. Калитку открыл, через несколько шагов меня вывернуло сендвичем с заправки, начало морозить.
⁃ Мил человек! Заблудился или ко мне?
Ответить не могу тошнит рот полон горечи. Он ко мне подошел. Вижу только ноги. Старые грязные резиновые сапоги, спортивные штаны с лампасами. Пахнет грибами и спиртом.
⁃ Ко мне, родной, своих сразу видно. Идем!
⁃ Ноги не идут… я сейчас зверем стать могу. Давай, дед, закрой меня… сука полнолуние у меня.
⁃ Идем, мужик,… и не таких оборотней в человеческий облик возвращали.

Глава 4

Тяга накрывает, как волна. Больше не могу.

Но я сжимаю зубы. До хруста. Челюсть ломит. Придётся сдержаться. Придётся пройти через это дерьмо. Я выдержу

Держусь. Челюсть сведена. Хрустит кость. Зубы стискиваются так, что кажется, ещё секунда — и начну грызть свои же десны, лишь бы не потерять контроль. Нахер эти дозы. Нахер это всё. Я справлюсь. Меня трясёт. Как будто все нервы в теле тянут за ниточки, сводя каждый мускул до боли. Хочется рвать себя на куски. Вырвать изнутри этот зуд, эту дрожь, этот ебучий наркотический голод. Но это не убьёт тягу. Это только усилит её. Я сжимаюсь в комок, как зверь в клетке, обхватываю голову руками, пальцы всё ещё окровавлены, ногти сломаны. Тело больше не моё. Меня ломает, как старую, ржавую машину, выбивает каждую деталь. Но я не сдамся.

Воспоминания хлещут, как плётка по голой спине. Её лицо. Её голос. Алиса. Она всегда была во мне. И вот сейчас, в этой грёбаной клетке, в этой грёбаной ломке, я держусь только за одно — за её образ. За то, что я должен выбраться, должен её увидеть.

Доза... Этот мерзкий голос внутри меня. Он снова и снова требует. Кричит, шепчет, соблазняет. Всего одна доза. Один укол. Один чёртов порошок. «Дождись когда придет дед, убей его, выберись наружу и найди чертовую дозу…и это не кокс, Маратик, это герыч…Мадина давно посадила тебя на герыч…Не соскочишь. Возьмешь дозу, станет легче, заживееешь…Давай, Маратик, давай». Голосос Шаха….

Нет. Я завязал. Я не вернусь назад. Заткнись мразь! ЗАТКНИСЬ! Никакой дозы на хуй!

«СДОХНЕШЬ»…лучше сдохнуть!

Тошнота. Меня выворачивает наизнанку. Я сползаю к ведру, которое стоит в углу. Гадость. Смрад. Это ведро — как символ всего, что случилось со мной. Опустился до уровня животного. Блюю в это чёртово ведро, как дикое животное в клетке. Чувство унижения добавляется к боли. Какого чёрта я дошёл до такого?

Ладно. Тошнота прошла.

Ноги не слушаются. Мышцы, кажется, вообще перестали существовать. Я пытаюсь подняться, но как будто каждое движение — это война. Боль распространяется по всему телу, как лавина. Но я сжимаю зубы и встаю. Я жив.

Знаете, что самое худшее? Кошмары. Шамиль. Мой мальчик. Снова вижу его. Опять эти обугленные деревья, дома, пепел. И он стоит там, босой. Одежда чистая, а ноги грязные, обожжённые.

— Папа! — шепчет он. — Ты меня не нашёл...

— Я найду тебя. — пытаюсь кричать, но голос срывается на хрип. — Я найду, малыш!

Но всё, что я могу — это тянуть руки в пустоту. И эта пустота медленно меня поглощает.Я проклинаю себя. За всё. За каждый грёбаный выбор, который сделал. За каждый удар, каждую проигранную секунду. Ведро снова зовёт. Меня снова тошнит. Я бросаюсь к нему, согнувшись, будто меня продырявили. Блюю снова, уже без рвоты, без жидкости. Просто вырываю из себя всё, что осталось. Медленно, очень медленно дыхание выравнивается. Я справляюсь. Хотя бы на этом этапе. Сижу, прислонившись к стене. Пот стекает с меня струйками, как в самый жаркий день лета. Рубаха насквозь промокла. На полу остаются пятна. Меня бьёт дрожь. Сводит скулы, но я ещё жив.

Жив... но зачем?

Тяга к наркотику — это будто смерть наяву. Она не отпускает. Ты чувствуешь, как каждая клетка твоего тела требует эту дрянь. Как будто в тебе проснулась ещё одна сущность, которая жрёт тебя изнутри, издевается над тобой. Но я не поддамся. Нет.

Я знал, что будет ад. Но это хуже, чем я представлял. Намного хуже. Голова болит. Всё болит. Чёртово тело будто ломает само себя. Я чувствую, как мозг плавится от боли. Как сердце стучит так сильно, что кажется, оно взорвётся в любой момент.

Но я всё ещё жив.

Встаю. Руки дрожат. Ноги подгибаются. Но я поднимаюсь. Стою. И этот ебучий подвал — не моя могила. Сколько я здесь? Три дня? Неделя? Месяц? Я не знаю. Время давно перестало существовать. Только этот ржавый свет из крошечного окна. Только этот грёбаный подвал. И больше ничего. Меня всё ещё ломает, но уже не так сильно. Чистка прошла. Почти. Осталось добить эту дрянь. Добить её в себе. Вздох. Мир вокруг пустой. И вдруг понимаю. Я выжил.

***

Дед приходил когда наступало затишье. Воду приносил, помогал вещи сменить, мыл. Я там пробыл больше сорока дней пока весь кумар не выветрился. Легче становилось очень постепенно. Приступами накатывало и отпускало. Меня выпустили когда я дня три стабильно ел и больше не было припадков. Дед в баню отвел. Пропарил, веником хорошо отбил. Потом в ледяную воду и обедать.
Ничего не спрашивал, о природе говорил, о грибах, рыбалке. Дома у него все старенькое, поношеное. Но чисто, аккуратно. Сам готовит, стирает, убирает.
⁃ Ты, Марат ешь. Тебе сил набираться надо. Как скелет ты теперь.
В зеркало я не смотрел. Насрать было какой и как выгляжу. Суп хлебаю жадно отрывая черный хлеб, луком потрескиваю. Вкусно пиздец как.

Вкус к еде вернулся, запахи, цвета. Как заново родился.
⁃ Где родня твоя, дед? Или один живешь?
⁃ Один. Богу так угодно было. Сын с войны не вернулся в горячих точках погиб, а внука дурь доконала. Умер от передоза. С тех пор учился как таких с того света вытаскивать.
⁃ И всех вытащил?
⁃ Не всех. Многие обратно на дно опустились. У меня правило есть - беру только один раз. Тебе озвучить не успел. Но никогда не поздно.
Я усмехнулся
⁃ А во второй что?
⁃ Во второй ружье у меня есть охотничье. Я зоркий могу и голову отстрелить.
⁃ Боевой ты дед. Отчаянный. А что в халупе такой живешь если стольким помог?
⁃ А я денег не беру. Мне они не нужны.
⁃ Деньги всем нужны. Жить то на что-то надо.
⁃ Так у меня все свое. Куры, свиньи, корова. Огород. Лес рядом, мы с Балбесом с псом моим на охоту ходим, на рыбалку. А на что мне еще деньги нужны? Деньги - это зло.
Я у него остался на всю зиму. Дрова колол, на охоту, на рыбалку. Тренироваться снова начал, в проруби плавать. Бляяяядь. Как будто раньше не жил, а в тумане ходил, брел сквозь марево. Боль в себя впустить надо было, дать ей расцвести, лепестки свои лезвия по венам пустить. И тогда живым себя ощутить. По ночам ОНА снится и сын мой… сын которого не сберег, мальчик мой маленький, родной. Никогда себя не прощу. Иногда с криками проснусь в темноту смотрю трясет всего. Потап стакан воды принесет, тряпкой лоб оботрет.
⁃ Хороший ты человек, Марат, добро в тебе живет и душа у тебя сердобольная. Только нет в тебе прощения. Ни к другим, ни к себе… а себя простить надо в мире с собой жить. Тогда по утрам просыпаться будешь не от собственных криков, а с лучами солнца.
⁃ Такое не прощают, Потап.
⁃ Все прощают. Покайся, Богу душу открой, излейся, поговори. Легче станет.
⁃ Нет Бога. Не верю я.
⁃ Не было бы и тебя бы здесь не было.
⁃ Ну если есть твой Бог, дед, существует то как твоего сына убить позволил и внука?
⁃ Боль внутри тебя, сильная боль, злость. Только не на Бога злиться надо, Марат.
⁃ Да, дед, не на Бога. Потому что нет его. Мой сын не умер бы… страшной смертью. Не позволил бы он мне отказаться от него, бросить. Да и изначально не родился бы он с такими отклонениями… Аутист у меня сын был. Я от него отказался, предал, в интернат отдал, а он там живьем в пожаре сгорел. Из-за меня. Наркота мне ближе была!
Волосы потянул обеими руками, слезы глотаю, а они горло дерут.
⁃ Такие дети - это дар Божий. Только тем даны кто справиться может. Испытание на человечность… А враг… рогатый он не дремлет. Он всегда сети свои откроет, опутает, с пути собьет. Только сбросил ты его с себя… А теперь жить начинай. Все еще исправить можно!
⁃ Нельзя, дед, нельзя. То что я наворотил уже не исправишь. Женщину любимую потерял, ребенка у нее отобрал… позволил на моих глазах чтоб ее насиловали! Висел как дерьмо на веревках, а ее при мне… потом ребенок был. Не мой. Я у нее отнял… в детдом отдал. Застравила курва одна. Не оправдываюсь и оправдываться не буду. Моя вина. И поздно теперь каяться. Теперь только гнить живьем. Возвращаться мне некуда. Дома нет, сына нет, женщины нет. Ни хера нет. Бизнес просрал. Вот тебе и Бог, Потап.
⁃ А ты к Богу и не обращался.
⁃ Так я мусульманин.
⁃ Бог он один для всех или ты думаешь там… - он тыкнул пальцем вверх,- их куча сидит? Он один, все видит, все знает, всех слышит.
⁃ Я даже молиться не умею.
⁃ А ты своими словами, про себя. Покайся и легче станет, прими свои ощибки и начни исправлять. То, что еще можно исправить. А что нельзя – отпусти. Попрощайся и дай упокоиться с миром.

Глава 5

Поехал в тот чёртов интернат, где погиб Шамиль. Проклятый сон не выходит из головы. «Я живой, папа!»

Торможу у ворот. Ржавые, обшарпанные. Как будто всем плевать. Как будто это место уже давно не принадлежит ни времени, ни людям. Чёртовы пепелища. Только пепел, только тени. Выхожу из машины, стою как вкопанный. Всё это — одно огромное кладбище. Мой сын в этом сгоревшем аду. Руки сжимаются в кулаки. Кости трещат. Вот оно что. Я снова стою перед смертью. Здесь остался последний кусок того, что когда-то называлось жизнью. Шамиль…

Шаг за шагом. Я иду по пеплу, по сгоревшей земле, по этим чёртовым руинам. Внутри — как будто тысяча игл пронзают каждый нерв. Это место — мой ад. Это место — это моя вина. И на этом пепле я должен был бы сдохнуть. Вместе с ним. Захотелось упасть на колени. Закопать себя здесь и сейчас. Под ногами ломаются обгоревшие доски, в воздухе пахнет гарью. Я смотрю на чёрные, обугленные стены, на разрушенные здания. Чёрт возьми, этот запах гари никогда не исчезнет из моей памяти. Это запах его смерти. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожу. Никто не вернёт мне его. Никто!

— Прости, Шамиль, — хриплю. — Прости, что я проебал всё.

Я не мог больше оставаться здесь. Я сгорю в этом месте, если останусь дольше.

Пошел в уцелевший корпус. Их несколько два неподалеку от главных ворот и один чуть подальше. От сгоревших корпусов отделились сеткой рабицей. Дверь толкнул. Простое здание, с серыми стенами, всё внутри такое же мёртвое, как и снаружи. К администратору подошел.

- Начальство где?

- Сегодня не приемный день, - говорит нагло тетка с красными волосами в очках как у совы. Наклоняюсь к ней.

- Если меня не примут, то у вас сегодня будут принимать скорую неотложку. Вы будете первой пациенткой.

Дернулась, побледнела.

- Кабинет Александра Дмитриевича на втором этаже в конце коридора.

***

За столом сидит какой-то бледный мужичок. Лысый, с ублюдочным взглядом. Александр Дмитриевич, кажется. Вот он-то и есть заведующий. Глаза у него мечутся, как у крысы, загнанной в угол. Он понимает, что я пришёл не просто побазарить.

— Здравствуйте, — говорит он. Слышно, как его голос дрожит.

— Личное дело моего сына, Шамиля Салманова! — говорю я сквозь зубы.

Он сжимает губы, кивает, нервничает.

— Возможно, оно утрачено, — начинает мямлить.

— Утрачено? Ты, сука, сейчас про смерть моего сына говоришь! Это что, для тебя норма, чёрт тебя дери?

Голос мой низкий, срывающийся на рык. Мой кулак уже готов впечатать этого трусливого ублюдка в стену. Тварь. Он видит, что я не шучу.

— Нет-нет, конечно же, — торопится он, подскакивая с места, пятится. — Но… многое пропало… в пожаре…

— Слушай сюда, урод. Найдёшь дело моего сына, или я тебя на твоем столе как таракана раздавлю!

Он кивает, бледнеет и пулей вылетает из кабинета. Мразь. Вот всегда так. Все боятся. Боятся, как крысы вороватые, что кто-то придёт и вытянет из них правду. Я заставлю его проглотить свои слова, если он хотя бы пикнет мне о том, что «не может найти».

Через минуту этот слизняк вернулся, в руках папка. Вонючий подонок.

— Вот… личное дело… вашего сына…

Я вырываю папку из его рук, открываю. Смотрю. Листаю. И на какой-то момент всё вроде бы в порядке. Но когда дохожу до диагноза, внутри что-то переворачивается.

— Чёрт возьми... — слова застряли в горле. Я смотрю на страницы, не веря своим глазам. — Что за херня здесь написана?

Александр Дмитриевич застыл, его лоб покрылся испариной. Я чувствую, как в груди поднимается ярость, как она пробивается наружу, готовая прорваться лавиной. Листаю дальше, резко останавливаюсь на странице с диагнозом. Шизофрения? Препараты, возраст...Все левое. Что это за дерьмо?

— Почему здесь всё иначе? — рычу, мой голос стал жёстким, как сталь. — Ты что, мразь, диагнозы детям подделываешь?

Он отшатнулся, его взгляд метался, как у загнанного животного. Слова срывались с его губ, мелкие, трусливые извинения, но я не слушал. Гнев душил меня.

— Послушайте, — начал он, голос дрожал. — Я... я не могу точно сказать... это всё могло быть связано с его лечащим врачом... — Его глаза закатились, он явно не знал, что сказать.

— Лечащим врачом? — мой кулак ударил по столу с такой силой, что бумаги разлетелись в разные стороны. — И где он? Почему этот сукин сын не здесь? Где он сейчас, чёрт тебя подери?

Моя рука сгребла его воротник, я поднял этого засранца так, что его ноги оторвались от пола. Он бледнел с каждой секундой все больше, дыхание сбилось.

— Он... он уволился. — Бормотал, задыхаясь. — Уехал... за границу сразу после... инцидента.

— Инцидента? — я буквально проревел это слово ему в лицо. — Это ты, сука, смерть моего сына называешь инцидентом? Ты считаешь, что это просто грёбаная ошибка?

Он посерел, как мертвец. Видно было, что он готов был сейчас обделаться, лишь бы выжить. Но меня уже не остановить. В голове звенела только одна мысль: они что-то скрывают.

— Дай сюда его фото! — рычу, отпуская его. — Фото Шамиля!

Он снова нервно затрясся и начал рыться в ящике стола. Пискливо заикаясь, что всё, что у них осталось, — это копии. Он найдет…прямо сейчас.

Через минут пять сунул мне в руки небольшую флешку. Взгляд его был полон страха, как у крысы, прижатой к стенке. Как же мне хотелось переломать его мелкие косточки.

— Всё... всё, что осталось... на флешке, — промямлил он.

Я вырвал у него из рук этот чёртов накопитель и, не сказав больше ни слова, развернулся на пятках, выходя из этого проклятого места. Но внутри... Внутри у меня всё сжималось. Я выжал из этого ублюдка всё, что мог. Но это не возвращает мне Шамиля. Это не возвращает моего сына. Всё, что осталось — флешка с изображениями. Моя единственная надежда увидеть его хоть ещё раз.

Я сел в машину, сжал флешку так, что едва не раздавил её. Включил зажигание и вдавил педаль газа в пол. Хотелось вырваться из этого адского места как можно скорее. Но, чёрт возьми, даже гул мотора не мог заглушить рёв боли внутри.