Через тернии к звездам

Глава 1

49 г. до н. э. римская провинция Трансальпийская Галлия

Легат[1] Марк Флавий Сцевола завершал объезд вверенных ему укреплений. Вскоре он должен был передать дела своему преемнику и вернуться в Рим. Великий город, столица мира, как говорили многие, не привлекал его, ассоциируясь с политикой, интригами, жестокими зрелищами и продажными женщинами. Марк ненавидел политику и избрал карьеру военного. Поддержав Юлия Цезаря[2] и став одним из его легатов в Галлии, он был вынужден совмещать обязанности командира, посла, а порой наместника завоеванных территорий, балансируя между необходимостью выполнять приказы Цезаря и сохранять мир с народами завоеванных территорий. Три года он не был в вечном городе и не стремился туда.

Семь дней назад он получил два письма с требованием вернуться в Рим – от отца и Юлия Цезаря. Если первое он мог проигнорировать, то прямому приказу полководца был вынужден подчиниться: слухи о возможном начале гражданской войны достигли всех уголков республики, в том числе и Галлии.

Марк Флавий был зол, но привычка скрывать эмоции не позволяла солдатам догадаться об этом. Сопровождавшие его воины видели только подтянутого, сильного командира, ловко обращающегося с мечами, справедливого в разрешении споров. Острый ум и стратегическое мышление позволяли ему избегать ненужного кровопролития в Галльской кампании. Решая любую задачу военного времени, он сначала использовал слово, вновь и вновь пытаясь достучаться до противника, лишь в крайнем случае пуская в ход оружие. Но, взявшись за меч, он не опускал его до тех пор, пока не одерживал победу, и враги уже не могли рассчитывать на снисхождение.

Внешность его была примечательна. От отца он унаследовал высокий рост, прямой нос и волевой подбородок. Но вьющиеся волосы темно-каштанового, почти черного цвета, не имевшие того золотистого оттенка, который отличал всех Флавиев[3], достались ему от матери, имевшей этрусское происхождение. От нее получил большие глаза необычного зелено-карего цвета. Ей он был обязан и едва заметными ямочками на щеках. Но последние мало кто видел, потому как Сцевола никогда не улыбался.

С отцом Марк никогда не ладил. Оба слишком упрямые, чтобы пойти на компромисс, они с трудом уживались под одной крышей. Несмотря на то, что был сыном сенатора, он воспитывался в строгих рамках и с детства привык обходиться малым. Слабый, болезненный мальчик, в отличие от братьев, вызывал лишь презрение Тита Флавия Севера[4]. Стремясь стать сильнее, выносливее, Марк все дни проводил в с рабом димахером[5]. Бывший гладиатор нещадно тренировал его и научил обращаться с двумя мечами, хотя тот был левшой, за что и получил прозвище Сцевола[6]. Окрепнув, юноша не прекращал тренировок, доводя свои умения до совершенства, а все вечера проводил в отцовской библиотеке за чтением свитков. Он мечтал стать великим полководцем, которым отец смог бы гордиться.

Марк рано женился на Октавии, прелестной дочери Луция Корнелия Тацита. Выгодный по политическим причинам брак устроил отец, но Марк был искренне любил супругу. Она родила ему двух прекрасных дочерей, исправно играла роль примерной жены, но никогда не любила его. В ее сердце продолжал жить скромный юноша из прошлого. Об этом увлечении Марк узнал значительно позднее. Сейчас ему было все равно, но в первые годы брака равнодушие Октавии больно ранило его. Может быть, из-за этого, а может из-за смерти долгожданного сына, которому он не успел даже дать имя, Марк Флавий так легко принял предложение Гая Юлия Цезаря и отправился покорять Галлию.

Крик легионера заставил мужчину вынырнуть из омута воспоминаний. Отряд приближался к последнему гарнизону, в котором он должен был провести проверку боеспособности солдат. Ворота открылись, и воины въехали внутрь. Легат легко спрыгнул с коня, бросив поводья легионеру. Навстречу ему вышел командир гарнизона, молодой мужчина среднего роста. Он кивнул, приветствуя Марка и его солдат.

– Тит Юний, – представился он. Это имя вновь напомнило об отце и непонятном требовании вернуться в Рим. – Чем обязан чести принимать тебя?

– Провожу проверку гарнизонов. Построй солдат! – прозвучал в ответ низкий голос с хрипотцой.

Представляться в ответ не было необходимости: имя легата знали все, а многие даже видели его собственными глазами. Тит Юний сделал приглашаюший жест и отправился выполнять распоряжения. «Немногословен, строг и безразличен, – подумал он о посланнике Цезаря, – все, как говорят о нем. Патриций до мозга костей, но на военной службе. Не заводит близких друзей, не вступает в конфликты».

О легате ходило множество самых противоречивых слухов, но на Тита он произвел приятное впечатление. Смотр строя провел быстро, вопросы солдатам задавал по существу и был внимателен к ответам. К концу дня Юний поймал себя на мысли, что хотел бы видеть этого человека в числе друзей, потому как заинтересованность, осведомленность во многих вопросах, которые он проявил при осмотре укреплений, замечания, с которыми командир был вынужден согласиться, в совокупности с абсолютно спокойным выражением лица делали его опасным врагом.

***

Знакомство продолжилось вечером в доме Тита – деревянном, простом, но добротном. Молодая женщина в галльской одежде быстро накрыла на стол. Каждое ее движение, каждый жест, отличавшиеся легкостью и изяществом, командир гарнизона провожал влюбленными глазами. Порой она улыбалась ему в ответ. Ей помогала девочка лет одиннадцати.

– Кто она тебе? – не удержался от вопроса легат, опустошив очередной кубок с вином. – Хороша собой, держится с достоинством и достаточно воспитана, чтобы не мешать нам. Ведет себя как хозяйка, а не прислуга.

– Моя жена, – ответил с улыбкой Тит. Хотя собеседники понимали, что он не мог жениться, пока состоял на военной службе. – Три года назад во время объезда территории я стал свидетелем ритуала. Друид хотел принести в жертву богам несколько человек. Среди них была Эбха. Ее народ давно принял римское господство и не вступил в столкновения с нашими солдатами, поэтому мы пришли им на помощь и освободили пленных.

Глава 2

Обратный путь показался Марку короче. Он по обыкновению выглядел задумчивым, но на смену печальным воспоминаниям пришла надежда. Впервые за все время, проведенное здесь, Флавий позволил себе мечтать о будущем.

Равнина постепенно сменилась возвышенностью. Поднявшись на вершину холма, легат обернулся и заметил столб черного дыма, поднимающегося со стороны оставленного им несколько часов назад лагеря.

– Поворачиваем, – приказал он, пришпорив коня.

***

Отряд Сцеволы опоздал: к моменту его прибытия бой был окончен. Взору прибывших предстали сожженные укрепления. В нос ударил запах крови и паленой плоти. Вот она – обратная сторона римского могущества: бесконечные войны, смерти римлян и варваров[1], грабежи и насилие. За эти годы Марк видел многое и давно избавился от иллюзий.

Он отдал приказ отыскать живых, хотя сомневался, что сможет найти кого-то. Мертвых следовало сжечь – и солдат, и напавших галлов, – перед смертью все были равны.

Мужчина бродил меж павших, но везде видел одно и тоже – навеки застывшие тела, неестественно раскинутые руки и ноги, гримасы боли на неподвижных лицах. Слабый стон привлек его внимание. Покрытый запекшейся кровью, привалившись спиной к стене, сидел Тит Юний. Одной рукой он зажимал страшную рану на животе, один вид которой не оставлял надежды на исцеление, другой бережно придерживал голову мертвенно-бледной Эбхи.

– Она… – задавая вопрос, легат уже знал ответ.

– Мертва... – с трудом ответил Тит. Голос его то и дело прерывался. – Проклятые варвары... напали на рассвете, когда мы спали… Мы дрались до последнего, но их было больше... Они никого не пощадили, никого…

Приступ кашля несколько минут сотрясал тело командира. Губы его окрасились кровью, которую он поспешил стереть тыльной стороной пыльной ладони.

– Мне недолго осталось, – произнес он. – Выполни мою последнюю просьбу: найди пару монет для Эбхи... Хочу, чтобы в загробном мире она была рядом со мной.

Марк кивнул. Тит продолжил:

– Спасибо, и еще… Я спрятал Уну перед началом боя в погребе. Если она пережила свою мать, прошу, не оставь ее. У нее больше никого нет... Не знаю, жив ли кто-то из ее родных, но разве примут они назад дочь женщины, жившей с римлянином?! У меня есть немного денег, на первое время… Прости, умираю, оставаясь твоим должником…

Марк ничего не успел ответить, привлеченный шумом.

– Мама! – раздался детский голос.

Мужчины обернулись и увидели девочку. Она блуждала меж тел, иногда падала, но снова поднималась и продолжала поиски.

– Нашли ее при разборе завалов, – отрапортовал подошедний легионер.

– Мама! – голос прозвучал совсем близко. Уна упала на колени рядом с телом Эбхи. – Отец!

– Милая моя девочка, – Тит слабо улыбнулся, – не о таком будущем я мечтал, но судьба распорядилась иначе... Я доверяю тебя легату Флавию. С этого дня у тебя начнется новая жизнь. Ты уедешь в Рим, увидишь столицу мира, узнаешь новых людей.

Он с трудом поднял руки, коснулся головы девочки, словно благословляя ее. Голос его становился все тише.

– Нет, нет, – протестовала Уна, сжимая холодные руки матери.

– Я позабочусь о твоей дочери. Спи спокойно, Тит Юний, – пообещал Марк. Никто ему не ответил. Только долго плакала девочка, пока не потеряла голос.

***

Снова запах дыма окутал легата и солдат его сопровождения. На погребальных кострах лежали тела римлян и галлов, рядом, будто не бились на рассвете, не щадя ни себя, ни противника. Победителей здесь не было. Тит и Эбха лежали рядом. Марк закрыл их глаза монетами, которыми им предстояло расплатиться с паромщиком[2]. Уна положила рядом с матерью небольшой букет высохших полевых цветов. Глаза девочки оставались сухими: все слезы были выплаканы накануне. Она только сильнее сжала руку легата Флавия, когда огонь охватил тела ее матери и отчима.

***

Подготовка и кремация заняли практически весь день. Не видя смысла возвращаться на ночь глядя, Марк Флавий отдал приказ ставить лагерь в миле[3] от руин, оставшихся от укрепления. Пока одни солдаты занимались установкой палаток, другие разводили костры и готовили ужин. Удовлетворенный увиденным, легат отправился на поиски Уны. Он нашел ее на окраине лагеря. Девочка сидела прямо на холодной земле, обхватив руками колени, опустив голову.

– Так недолго и простудиться, – произнес мужчина, подойдя ближе. – Пойдем. Клодий, должно быть, уже приготовил похлебку с салом на ужин.

Ответом ему была тишина.

– Послушай, – Марк присел рядом на корточки, – я тоже рано потерял мать, но скорбеть о ней мог только в душе. Отец жестоко наказывал меня за любое проявление слабости, а чувства – это та же слабость. Поплачь сейчас, но, сохранив светлые воспоминания о ней, ты должна найти в себе силы жить дальше. Сейчас тебе трудно поверить в мои слова, но время – лучший лекарь.

Нарочито обращаясь к ней как к взрослой, легат пытался не только успокоить ее, но и вселить уверенность в своих силах. Уна вновь ничего не ответила. Мужчина легко подхватил ее на руки, не желая оставлять одну. Девочка спрятала лицо у него на груди и тихо заплакала.

______

[1] Римляне, вслед за греками, называли варварами всех людей, говорящих на непонятном им языке.

[2] Пришедший из Греции обычай предполагал, что нужно заплатить паромщику Харону за переправу души в царство мертвых.

[3] Миля – мера длины, равная 1480 м или 1000 шагов.

Глава 3

Раннее утро началось со сборов лагеря и быстрого завтрака. Легат не хотел более задерживаться здесь, но, когда пришло время оправляться, он не нашел Уну и был вынужден отправиться на ее поиски. Каждый второй легионер говорил, что видел ее буквально минуту назад, но ребенка нигде не было.

«Вот непоседа», – подумал Марк, однако не сердился на девочку, понимая ее горе.

Наконец, она нашлась у коновязи. Легат несколько минут наблюдал за ней, а потом подошел ближе. Девочка словно почувствовала его присутствие и обернулась со словами:

– У тебя прекрасный конь, господин.

– Ты разбираешься в лошадях? – спросил Марк. – Его зовут Верс[1], что в переводе с этрусского означает “огонь”, и он оправдывает это имя. На твоем месте я был бы с ним осторожен: он слишком своенравный. Хотя тебя подпустил очень близко. Наверно, ты ему нравишься. Хочешь покормить его?

Глаза девочки заблестели. Марк взял ее за руку и насыпал сухарей, которые часто носил с собой. Уна робко протянула ладошку коню. Сердце ее замерло, когда она почувствовала, как теплые бархатистые губы животного стали осторожно собирать угощение. Совсем осмелев, она погладила Верса.

– У тебя появился друг, – голос мужчины вернул ее в реальность. – Идем, нам предстоит долгий путь.

***

Конный отряд Марка Флавия двигался довольно быстро. Равнины сменялись холмами, луга рощами. Умиротворяющий зимний пейзаж за день утомил даже любопытную Уну. Она задремала прямо в седле, бережно поддерживаемая Сцеволой. Его мысли были далеки. Вновь и вновь он прокручивал в голове последние события. Почти год назад галльское сопротивление было окончательно подавлено. Сосуществование римлян и варваров нельзя было назвать мирным, но открытые столкновения прекратились. Нужно было остаться и расследовать этот случай, но, во-первых, у него было с собой мало людей, а теперь еще и ребенок на руках, которого он пообещал защитить. Во-вторых, приказ Цезаря был однозначен: как можно скорее вернуться в Рим. Это значит собрать легионеров, запастись провизией для перехода, а перед этим передать все дела преемнику. И все же кому было выгодно это, бессмысленное на первый взгляд, нападение на римские укрепления?

***

Обратный путь не был омрачен какими бы то ни было происшествиями. В один из дней Марк поймал себя на мысли, что впервые за эти годы на душе у него легко и спокойно. Здесь, на окраине мира, он, наконец, осознал ценность жизни. Перед его мысленным взором вновь предстали Тит и Эбха, прекрасная гордая женщина и довольно заурядный мужчина. Невозможный союз непримиримых врагов, и все же… Он дал ей защиту, окружил заботой, она ответила ему не просто признательностью, но любовью, подарив то ощущение уюта, которого так не хватало каждому римлянину на чужбине.

Эбха вызывала настоящее восхищение у его легионеров. Солдаты пересказывали друг другу историю, рассказанную одним из защитников крепости перед смертью о том, как она сражалась с мечом в руках, а потом, не задумываясь, бросилась вперед, чтобы отразить удар, направленный против Тита Юния. Смертельно раненная, она умерла на его руках. Слабая женщина, сильная духом.

Была ли способна на такое Октавия? Глупость! Нет, Марк вовсе не хотел, чтобы женщина жертвовала или даже рисковала ради него жизнью, но порой ждал от нее хотя бы поддержки. Ради детей она могла бы многое сделать, но он так и не стал близким ей человеком, частью ее жизни.

– Господин, ты будто бы не здесь. Где сегодня твои мысли? – голос Уны вернул его в реальность.

Девочка сидела в седле впереди, укутанная плащом Сцеволы. Ее вопросы или рассуждения подчас поражали его. Порой создавалось впечатление, что он разговаривает со взрослым человеком, а не с ребенком. Хотя, возможно, события ее пока короткой жизни заставили ее рано повзрослеть.

– Ты права, – ответил мужчина, – и, чтобы отвлечь тебя и себя от грустных мыслей, я расскажу тебе об Аквитании[2].

Марк говорил о завоевании новой римской провинции легатом Публием Крассом, о сопротивлении галлов, о покорении Аварикума[3] Юлием Цезарем. Он вспоминал, как впервые увидел удачно расположенный между рекой и болотом прекрасно укрепленный город, каких титанических усилий стоило его покорение, как вынужденные отступить битуриги предали его огню. Последовавший за этим жестокий штурм города не оставил надежды оставшимся без защитников галлам. Солдаты никого не щадили. Аварикум пал. Из сорока тысяч жителей уцелели только восьмисот. Подобную жестокость Юлий Цезарь считал необходимой. Она должна была послужить примером другим галльским племенам и разрушить иллюзию возможности свержения римского господства.

Конечно, эта история была совсем не для детских ушей, и Марк старался избегать наиболее кровавых подробностей. Но это была их общая история.

Удивительно, но в лице Уны он нашел самого внимательного и преданного слушателя. Ее большие синие глаза становились просто огромными от удивления или испуга, когда она слушала очередной рассказ о военных хитростях Юлия Цезаря, сопротивлении Верцингеторикса[4] или быте народов, населявших Римскую империю. Жившая до восьми лет в ограниченном пространстве эдуев[5], а позднее среди римлян, девочка вдруг открыла для себя целый мир – жестокий и прекрасный, пугающий и манящий. Она, словно губка, впитывала новую информацию, задавала вопросы о том, чего не понимала. Соседство с римлянами не прошло даром: Уна хорошо понимала латынь и неплохо говорила на ней, но лучше разбиралась в военных терминах, чем в любых других понятиях.

***

На исходе пятого дня отряд Марка Флавия вошел в Аварикум. Город, еще не восстановленный полностью после штурма, поражал после безлюдных пространств Галлии: узкий перешеек вел к высоким крепостным стенам, за которыми бурлила жизнь. Уна, вдруг растеряв всю свою смелость, крепко обняла мужчину за талию. Он усмехнулся ее попыткам спрятаться и сильнее запахнул плащ. Однако любопытство вскоре взяло верх; повернув голову, девочка осторожно разглядывала город и его жителей. Вот показался отряд легионеров, вскинув руки в приветствии. Легат ответил сдержанным кивком. Слева послышался крик торговца, расхваливающего свой товар. Мимо прошли рабы с корзинами продуктов. Все куда-то спешили и мало внимания обращали друг на друга.

Глава 4

– Что же мне с тобой делать? – спросила женщина, едва они с Уной остались одни. – Он никогда не приводил таких юных рабов.

Девочка внутренне сжалась от этих слов. Несмотря на свой возраст, она понимала, о чем идет речь. Раб! Абсолютно бесправный человек, которого хозяин мог подвергнуть любому наказанию и даже продать как скот.

– Я не рабыня, – она пыталась говорить спокойно, но голос ее дрогнул.

– Как ни назови, – неумолимо продолжила Эмер. – Римляне враги, и ждать чего-то хорошего от них не приходится. Пойдем! Умоешься, поешь, а там хозяин решит, что делать с тобой дальше.

Несмотря на чувство голода, девочка с трудом заставляла себя глотать пищу. Совсем не такой она представляла свою дальнейшую жизнь. Хотелось скорее переговорить с легатом. Она допоздна прождала его в отведенной ей каморке, но постепенно усталость взяла верх. Сон ее был беспокойным. Она то видела мать, протягивающую к ней руки, то торговца, пытающегося рабов.

Беспокойная ночь сменилась тревожным утром. Едва рассвело, Уна встала и отправилась на поиски Сцеволы. Увидев служанку, она первым делом спросила, здесь ли Марк Флавий.

– Тебе какое дело? – ответила Эмер. – Хозяин вернулся поздно, но вновь уехал еще до рассвета. Лучше помоги мне здесь вместо того, чтобы задавать глупые вопросы. Или думаешь, он потерпит нахлебников в своем доме?

У девочки не было сил, чтобы возражать или сопротивляться. Она молча последовала за женщиной.

***

Третий день Марк Флавий изучал донесения, разбирал многочисленные жалобы и споры галльских племен. Именно отсутствие единства между ними позволило-таки Риму одержать победу. Определенно, воевать было проще, чем разбираться во всех этих хитросплетениях соседей, каждый из которых пытался поживиться за счет другого. Интриги всегда были чужды ему.

С минуты на минуту он ожидал прибытия вестника от Юлия Цезаря или новостей из Рима. Неизвестность действовала угнетающе, а многочисленные дела практически не оставляли времени на отдых. Если бы не холодный зимний воздух, Сцевола решил бы, что надвигается гроза. Небо затянули серые тучи. Настроение становилось все более тревожным

Наконец, легионер сообщил о прибытии долгожданного посланника. Им оказался старый знакомый Флавия Квинт Аллий Бала. Мужчины дружески обнялись, но обошлись без длительных приветствий. Им предстоял серьезный разговор до прибытия магистратов[1].

– Итак, зачем мое присутствие так необходимо Цезарю в Риме? – напрямую спросил Марк Флавий.

– Юлий Цезарь собирает силы, – честно ответил Аллий Бала. – Их противостояние с Помпеем[2] в любой момент может выйти за рамки политической борьбы и вылиться в гражданскую войну. Похоже, кому-то не дают покоя лавры Суллы[3]. Причина вражды двух бывших союзников и талантливых военачальников тебе, я думаю, ясна, – борьба за власть. После твоего отъезда наступила настоящая анархия. Пока Цезарь вел войны в Галлии, Помпей собирал сторонников в Риме и даже был избран консулом без коллегии[4]. Слава Цезаря всегда не давала ему покоя, а смерть жены несколькими годами ранее развязала руки. Попытки провести переговоры не увенчались успехом. Цезарь требовал сохранения за ним должности проконсула[5], но был готов сложить полномочия при условии, если Помпей также откажется от власти. В противном случае он обещал начать войну. Предъявленный ультиматум настроил сенат против Гая Юлия. Даже Тит Лабиен[6] поддержал Помпея. Чью сторону займешь ты и твой легион?

– А ты поддерживаешь Цезаря.

Слова Марка Флавия были скорее утверждением, чем вопросом.

– Да. Буду рад видеть тебя в числе его сторонников. Проконсул также надеется на твою поддержку, говорит, что ты был бы достойным врагом, но лучше союзником, потому как честь и доброе имя для тебя превыше власти и богатства. Итак, что ты решил?

В этот момент вошли магистраты и центурионы[7]. Бала нахмурился: он стремился получить ответ Сцеволы как можно быстрее, но не мог говорить открыто в присутствии этих людей. Однако легат удивил его.

– Приветствую вас и перейду сразу к делу, – произнес Марк Флавий. – Вам известно, что в скором времени я покину Аквитанию, передав полномочия здесь другому легату, и вернусь в Рим.

Присутствующие согласно кивнули, и Сцевола продолжил, обращаясь уже к центурионам:

– Да, мы возвращаемся в Рим, но дорога домой будет трудной. Против Юлия Цезаря назрел заговор. Заслуги его, а значит и наши с вами заслуги, забыты. Гай Марцелл называет проконсула врагом Отечества, не имея на то никаких оснований. Мы всеми силами должны не допустить развязывания новой гражданской войны, а, если возникнет необходимость, поддержать Цезаря силой оружия. На сборы даю неделю.

Центурионы, хорошо знавшие легата Флавия, не усомнились в правоте его слов и выразили поддержку дружными возгласами. Бала был поражен той единогласной поддержкой, которую мгновенно получил Флавий. До глубокой ночи они обсуждали план дальнейших действий, необходимые приготовления, а также наиболее быстрый и безопасный маршрут движения.

Легат вернулся домой за полночь и подумал, что сегодня снова не видел Уну. С другой стороны, в его доме ей ничто не угрожает, а Эмер позаботится о ней.

На следующий день Марк снова рано встал. Постоянная нехватка сна дала о себе знать сильной головной болью и вызывала раздражение, которое он умело скрывал. Быстро собравшись, мужчина покинул дом. Проснувшаяся часом позже девочка вновь не застала его.

_______

[1] Магистрат (лат.) – сановник, общее название государственной должности в Риме и провинциях.

[2] Гней Помпей Великий (106 – 48 гг. до н. э.) – бывший союзник, а затем противник Гая Юлия Цезаря. Был женат дочери последнего Юлии.

[3] Луций Корнелий Сулла (138 – 78 гг. до н. э.) – государственный деятель и военачальник, ставший бессрочным диктатором в ходе гражданской войны.

[4] Должность консула была выборной. Одновременно выбирали двух консулов, чтобы власть не была сосредоточена в одних руках. Консул без коллегии – фактически единственный консул.

Глава 5

Минула неделя с момента приезда в Аварикум. Дни сменяли друг друга и были похожи как близнецы. Уна выполняла разную мелкую работу по дому, помогала на кухне. Ежедневно она выслушивала рассказы Эмер о зверствах римлян, угнетении битуригов, заканчивавшиеся проклятиями в адрес завоевателей. Конечно, они не шли ни в какое сравнение с историями господина.

По имени Марка Флавия она не называла даже мысленно. В один из дней девочка вновь поинтересовалась, когда он вернется и не спрашивал ли о ней, за что получила удар мокрой тряпкой вдоль спины. Было не столько больно, сколько обидно. Но еще больнее ударили ее слова Эмер:

– Какой он тебе Марк? С ума сошла! Он теперь твой хозяин, так и называй его, эдуйское отродье!

Последнюю фразу, в которую Эмер вложила столько злости и презрения, Уна не поняла. Мама говорила, что своим происхождением надо гордиться, из какого бы племени ты не происходила. Если ты стыдишься своего рода, себя, значит, не уважаешь предков, а это недопустимо. Но мама никогда не поднимала на нее руки, как и отец. Даже Тит Юний только хмурил брови, если она делала что-то не так. Этого было достаточно, чтобы девочка не повторила ошибки.

***

Приготовления подходили к концу. Легионеры получили новое обмундирование. Запасы зерна, мяса, сала были погружены на телеги. Обозы внушительных размеров должны были обеспечить пропитанием людей и животных. Зимние дороги коварны, погода непредсказуема, и Марк был вынужден пожертвовать скоростью и маневренностью войска с тем, чтобы сохранить как можно больше жизней солдат. Кроме того, он запрещал мародерствовать в деревнях: Галлия стала частью Римской республики[1], значит обострение отношений с местными племенами считал недопустимым.

На днях он договорился с одной семьей о том, чтобы они взяли Уну на воспитание. Если быть честным, он успел привязаться к девочке и сама мысль о необходимости оставить ее была ему неприятна, но на войне детям не место. Значит, он оставит ее здесь.

Домой Марк возвращался раньше обычного: перед отъездом следовало поговорить с девочкой. По словам Эмер, Уне нравилось здесь и она не представляла себе другой жизни. Конечно, он мог оставить девочку со служанкой, но та была одинока, больна, беззащитна и не смогла бы должным образом позаботиться о ребенке.

Судьба самого легата также была неопределенной. Поддержка Цезаря могла ему дорого обойтись, но в сложившейся ситуации не было возможности остаться в стороне: кто не с нами, тот против нас. Вести из Италии приходили одна тревожнее другой. Ни консул, ни проконсул не шли на уступки. Помпей, заручившись поддержкой сената, более не нуждался в военном гении Гая Юлия, видя в нем единственное препятствие к укреплению власти, и был намерен уничтожить его. А Цезарь, по слухам, уже перешел Рубикон[2]. Сам Марк должен был вместе с войском отправиться в Рим, и, если Галлию его легион покинет в любом случае, то войдет ли он в столицу, Марк Флавий еще не решил. Путь, на который он ступил, был подобен лезвию ножа: ни свернуть, ни оступиться было нельзя, а любое неосторожное действие могло погубить его и негативно отразиться на его семье.

Войдя, Марк как можно плотнее закрыл дверь, чтобы не выстудить еще сильнее и без того прохладное помещение. Ему сейчас как никогда захотелось очутиться в Этрурии. Климат там несравненно более мягкий, а на берегу Нижнего моря[3] располагалась вилла, принадлежавшая его матери. Он был там лишь единожды, но картины из детства вдруг ярко вспыхнули в его памяти.

– Господин!

Голос Уны и звук упавшей корзины с бельем одновременно привлекли его внимание. Первым порывом девочки было броситься к нему и крепко обнять, ведь она так соскучилась за эти дни. Порой ей казалось, что легат – единственный близкий ей человек, но в голове всплыли слова Эмер, и девочка замерла, не зная, как себя вести.

– Радость моя, ты не ушиблась?

Странное обращение неожиданно сорвалось с губ мужчины прежде, чем он осознал, что сказал. Столько участия и искренней заботы было в его голосе, что девочка тут же сорвалась с места и бросилась к нему. Он легко поднял ее на руки, а она крепко обняла его за шею.

– Господин, прошу, никогда не оставляй меня! – напряжение последних дней дало о себе знать, и девочка всеми силами держалась, чтобы не заплакать. – Где бы ты ни был, что бы ты не делал, возьми меня с собой. Я никогда не стану жаловаться или докучать тебе просьбами, не буду тебе обузой, только разреши быть всегда рядом.

Марк опешил.

– Что-то случилось? Кто-то посмел обидеть тебя? – продолжая держать ее на руках, он чуть отстранил девочку и пытливо вглядывался в ее лицо.

– Нет, – она отрицательно замотала головой. – Я здорова, у меня есть крыша над головой и еда. Только я очень сильно скучала по тебе, а ты все не приходил.

– Прости, – произнес Марк, осторожно ставя ребенка на пол и присев на корточки так, что их лица находились друг напротив друга. – Я действительно виноват перед тобой. Я был очень занят в последнее время, но ежедневно справлялся о тебе у Эмер.

– Она ненавидит тебя, – вырвалось у Уны прежде, чем она успела подумать.

– Знаю, – ответил Марк. – Она ненавидит всех римлян, но меня чуть меньше, чем остальных.

– Тогда почему она живет в твоем доме?

– Потому, что ей больше некуда пойти. Несколько лет назад она потеряла всю свою семью при осаде города. Может быть, чувство вины, а может жалость говорили во мне, когда я взял ее сюда.

После эмоциональной речи Уны Сцевола как-то должен был объяснить, что оставит ее здесь и вряд ли они когда-либо увидятся вновь. Впервые ему было трудно подобрать слова.

– Эмер сказала, что тебе нравится здесь. – Уна кивнула. – Через несколько дней мы выступаем. Возможно, снова будет война. Не здесь, – поспешил успокоить ее мужчина, видя, как расширились глава девочки, – в Риме. Перед этим нам предстоит трудный переход, который, возможно, не все переживут. Я не всегда смогу защитить тебя, а здесь есть люди, которые позаботятся о тебе.

Глава 6

Легион легата Флавия уже восемнадцать дней был в пути. До сих пор погода благоприятствовала ему. Позади остались Аварикум и Лунгудум, в которых были сделаны короткие остановки для пополнения запасов провизии. Следующим пунктом назначения была Валентия, дорога к которой пролегала меж двух хребтов Альп. Величественные горы, чьи вершины были увенчаны белоснежными шапками, поражали воображение. Как мелок казался человек на фоне этих исполинов! В долине, собирая многочисленные притоки более мелких и спокойных рек, питаемый холодными водами гор, протекал Родан[1]. Стремительный и полноводный, он словно спешил навстречу Внутреннему[2] морю, смывая все на своем пути.

Быстрому продвижению войска способствовали дороги – не утоптанные людьми, животными и телегами участки земли, а возвышающиеся над почвой, сложенные из необработанных каменных блоков. Даже пехотинцы, несшие кроме доспехов и оружия дополнительный груз в виде кухонной утвари, дополнительной одежды, некоторых инструментов, проходили по двадцать миль в день. На вопрос Уны, какие боги создали это чудо, Марк обвел рукой войска и ответил:

– Вот они – эти боги! В основном солдаты, так как дороги нужны для быстрого перемещения армии, а еще поселенцы, живущие рядом, рабы и пленники. Каждый тракт словно нить, но вместе они образуют удивительное полотно, покрывающее республику, связывающее даже отдаленные провинции с вечным городом.

Не только девочку, но большинство знакомых Сцеволы удивляло, что он с одинаковым уважением говорил о патрициях[3] и плебеях[4], о римлянах и варварах, ставя во главу угла личные заслуги человека, а не его происхождение. В то же время он никого излишне не приближал к себе, держа дистанцию. Мало нашлось бы тех, кто назвал легата своим другом, еще меньше тех, кого он сам считал таковыми.

Солдаты преклонялись перед легатом, готовые отправиться в бой по первому приказу. Знаменосец Одиннадцатого легиона гордо нес аквилу[5], как символ победы римского оружия над любым врагом. Их аквила – бык, а также штандарт ни разу не были потеряны или брошены под ноги противника. Это был легион победителей!

***

Крошечный мир Уны стремительно разрастался до необъятных размеров. И сама она тоже менялась: не став римлянкой, все более отдалялась от Галлии и своих корней. Она довольно хорошо держалась в седле, и легионеры, знавшие еще ее приемного отца Тита Юния, стали называть девочку амазонкой. Мужской костюм, состоящий и узких штанов бракка[6], туники[7] с длинными рукавами и плаща сагума[8], ставшего популярным среди римских воинов, как нельзя лучше соответствовали образу девы-воительницы. Прозвище на время похода заменило ей имя: ее галльское имя было мало кому известно, а Летицией (или Лети) называл ее только Марк Флавий.

Дорога маленькой девочке давалась тяжело, особенно на первых порах. Тем не менее, она мужественно держалась в седле и, верная данному обещанию, ни на что не жаловалась, но под вечер быстро засыпала в палатке Флавия, укрытая его заботливой рукой.

В пути она держалась по возможности подле него. Хотя ей легко давалось общение с солдатами, к которым она привыкла, живя в доме Юния, именно Сцевола казался ей ближе других. Он рассказывал о знаменитых полководцах, о римской культуре, искусстве, политике. Не только Уна, но и закаленные в боях ветераны, и молодые легионеры, оказавшись рядом, с большим интересом слушали рассказы своего предводителя.

***

После Валентии удача изменила римлянам: фебруариус[9] принес мокрый снег с дождем и порывистым ветром. Скорость движения войска снизилась до пятнадцати миль в день. Пройдя Араузион и Арелат, они приближались к Массилии[10], завершив путешествие по Трансальпийской Галлии. Марк Флавий рассчитывал стать лагерем недалеко от города. Несколько дней потребовалось бы для того, чтобы погрузиться на корабли и добраться до Рима по воде. Это был очень рискованный план, учитывая коварство зимнего моря, но только он позволял сэкономить время и сохранить эффект неожиданности.

Однако неприятности не ограничились погодой: на подступах к Массилии Сцевола узнал, что город поддержал Помпея. Об этом ему сообщил посланник Цезаря, передавший так же распоряжение: после размещения войска явиться в ставку для согласования дальнейших действий. Сказать это было легче, чем сделать: казалось, здесь, под стенами города собрались все легионы Галлии. Флавий вздохнул, понимая, что на отдых в ближайшее время рассчитывать не приходится. Долгий день грозил превратиться в не менее длинную ночь.

_________

[1] Родан – река Рона, протекающая по территории современных Франции и Швейцарии.

[2] Внутреннее, позднее Наше море – римское название Средиземного моря.

[3] Патриции (лат.) – привилегированная часть населения, принадлежавшая к исконным римским родам, державшим в своих руках общественные земли.

[4] Плебеи (лат.) – основная часть населения, права которой были строго ограничены и описаны в законах.

[5] Аквила (лат.) – орел. Знак легиона в древнеримской армии в виде орла, сделанный из серебра или золота и размещенный на шесте. Потеря аквилы считалась бесчестьем.

[6] Бракка – длинные узкие штаны, основной элемент галльского мужского костюма.

[7] Туника (лат.) – одежда в форме мешка с отверстием для головы и рук, обычно покрывавшая все тело от плеч до бёдер. В Риме туники носили и мужчины, и женщины.

[8] Сагум – короткий шерстяной плащ без капюшона, заимствованный римскими воинами от галлов.

[9] Фебруариус (лат.) – февраль.

[10] Массилия (лат.) – портовый город, современный Марсель на территории Франции.

Глава 7

49 г. до н. э. Италия

Совещание проходило в штабной палатке Гая Требония, где уже находился Децим Юний Брут Альбин[1].

– Приветствую, легаты! – произнес вошедший Марк Флавий. – Какие новости? Пройдя всю Трансальпийскую Галлию, я слышал только о том, что Цезарь собирает войска, но его самого, как вижу, здесь нет.

– Мы рассчитывали погрузиться на корабли и отплыть в Италию, – взял слово Гай Требоний, – но этот мошенник Агенобарб склонил город на сторону Помпея, забыв милость Цезаря[2]. Сам консул бежал в Испанию, прихватив с собой казну, а Цезарь забрал оставшееся. Трибун[3] Луций Цецилий Метелл пытался помешать ему, но Цезарь пригрозил убить его. Прибыв в Массилию, проконсул не стал задерживаться здесь и отправился вслед за Помпеем. Мне поручено руководить осадой города на суше, Юний Брут блокирует порт со стороны моря. У нас достаточно солдат для победы.

– Ты настолько уверен в себе? – спросил Сцевола.

– Я уверен в Цезаре! – ответил Требоний. – Наша задача – обеспечить надежный тыл и не допустить отправки кораблей из Массилии. Тебе следует отбыть в Рим. Сенат в смятении, нужно склонить его на сторону проконсула, боюсь, что усилий Марка Антония[4] будет недостаточно. Твое красноречие при поддержке войск должно повлиять на колеблющихся.

– Действовать словом и мечом – вот что я должен делать? Ввести войска в Рим и угрожать городу? Вам не кажется, что история Суллы и Мария[5] повторяется снова? – уставший Марк Флавий с трудом сдерживал эмоции.

– Война с варварами и война с римлянами – не одно и то же, – поддержал его Децим Юний. – Но мы сделали свой выбор и пойдем за Цезарем до конца, а вот твои речи попахивают изменой.

– А твои – оскорблением! – парировал Марк Флавий. – Я был бы сейчас в Испании, а не здесь, если бы поддержал Помпея. Так как в моем присутствии нет необходимости, то дай мне корабли, и я завтра же уплыву в Рим.

– Нам следует держаться вместе, но будь осторожен в словах, как бы они не сыграли против тебя. Что касается кораблей, то ты получишь их, но найдешь ли ты капитанов, судоводителей, знающих эти воды? Я уже не говорю о гребцах. Массилийцы явно не станут нам помогать.

– Оставь эти заботы мне, – ответил Марк Дециму Юнию.

***

Сказать было проще, чем осуществить на практике, но легат Марк Флавий не привык отступать. Собрав своих центурионов, он приказал им выяснить, есть ли в составе войск люди, знакомые с морским делом. Было решено использовать парусные транспортные корабли, для которых не требовались гребцы.

Каково же было разочарование Марка, когда ему доложили о наличии всего нескольких десятков бывших моряков, плававших на торговых судах. Все они были из числа ветеранов. Не склонный к авантюрам, Сцевола все же был вынужден довериться опыту этих людей. Так как грузоподъемность круглых кораблей[6] составляла не более ста тридцати человек, а, исходя из числа моряков, он мог снарядить не более трех судов, Марк принял решение отправить основную часть войска сушей через Форум Юлии, Луну и Популониум. В последнем городе легион должен был дожидаться приказа легата, который к тому времени намеревался достичь Рима.

Погрузка на корабли заняла почти неделю, так как они находились в стороне от города, в Галльском заливе[7]. На лодках были перевезены запасы продовольствия, пресной воды и, наконец, люди, всего чуть менее четырехсот человек. Это были преимущественно ветераны, как наиболее боеспособные и опытные воины, а также их дети.

***

Благодаря попутному ветру меньше чем за неделю корабли Марка Флавия пересекли Лигурийское море, сделав остановку в Алерии на Корнусе[8]. Наконец, они пришвартовались в порту Популония. Оставив несколько человек для присмотра за судами, легат в сопровождении своих людей сошел на берег. В порту были наняты лошади и телеги для перевозки нескольких заболевших в пути человек. Оружие, за исключением кинжалов и дротиков, было решено оставить на корабле, чтобы не вызывать лишних вопросов, хотя само присутствие такого числа легионеров не осталось незамеченным. Сцевола коротко переговорил с магистратами, объяснив цель визита и заручившись их поддержкой. Многие из них знали род Капис[9], к которому принадлежала мать его, а потому охотно поверили мирным намерениям легата.

***

Древний этрусский город, расположившийся на холме, прямо на берегу моря, встретил прибывших теплой солнечной погодой. Марк со спутниками быстро добрался до поместья. С этим местом были связаны его самые светлые детские и самые горькие воспоминания: здесь нашла последнее пристанище его мать Луция Капия. Возможно, по этой причине Тит Флавий Север ни разу после трагической гибели жены не привозил сюда сыновей.

Поместье находилось в плачевном состоянии. На стенах, увитые плющом и диким виноградом, змеились трещины. Створки ворот были открыты. Дорожек, мощеных камнем, практически не было видно из-за травы. Прекрасный фруктовый сад пришел в запустение. Только каменный прямоугольный дом с немым укором черных провалов окон взирал на прибывших.

Марк сжимал от злости кулаки, недоумевая, как можно было довести виллу (по привычке он использовал римское название загородного дома) до такого состояния. В отличие от него Уна, уставшая от морского путешествия, словно обрела второе дыхание. С любопытством разглядывала дом, так непохожий на те, что строили в Галлии, и заросший сад. Она бегала вдоль дорожек и хлопала в ладоши от переполнявших ее новых впечатлений. Радостные крики девочки огласили округу и разбудили последнего обитателя этого места. Он показался несколько минут спустя в дверном проеме. Седой старик неспешно шел навстречу Флавию. Прищурившись, он почти минуту рассматривал странный отряд, а затем низко поклонился со словами:

– Боги явили мне свою милость: молодой господин вернулся.

___________

[1] Гай Требоний (? – 43 г. до н. э.) и Децим Юний Брут Альбин (85 – 43 гг. до н. э.) – военачальники и политические деятели, легаты Цезаря в Галлии.

Глава 8

Прожив полжизни, перешагнув рубеж тридцати трех лет, Сцевола не считал себя молодым, но казался юношей на фоне старика. Вглядевшись в морщинистое лицо, он с трудом узнал Авла Веттия, управляющего поместьем, верой и правдой служившего его матери. Марк приказал людям расположиться близ стен поместья. Они привычно занялись обустройством лагеря и приготовлением пищи. Легат сел на скамью, украшенную греческими сфинксами[1], и жестом пригласил Авла. Старик не посмел противиться воле господина и в смущении опустился рядом.

– Как ты узнал меня спустя столько лет? – спросил он управляющего.

– Глаза мои уже не те и в руках нет былой силы, но на память не жалуюсь, – усмехнулся старик, – А ты, господин, с годами стал более похож на свою мать, нежели на отца, будто этрусской крови в тебе больше, чем римской. Надолго ли ты здесь?

– Нет, – ответил Марк, – в Риме меня ждут дела, но несколько дней отдыха я могу себе позволить. Надеюсь, ты расскажешь, почему поместье в таком виде, будто варвары прошлись здесь.

– Ты, конечно, не помнишь, но, когда погибла госпожа Луция, сенатор Флавий продал земли и рабов, не желая больше слышать об этом месте. Виноградники за домом погибли во время пожара спустя пять лет, а еще через десять лет обвалился рудник. Я писал об этом твоему отцу, но не получил ответа.

Авл горько вздохнул.

– Ты единственный остался верен этому дому, но как ты выжил эти годы?

– У меня были кое-какие сбережения на первое время и небольшой огород, на котором я выращиваю репу, капусту и лук. Я ничего не взял и не продал из дома. Нога чужака не ступала здесь.

– Я верю и благодарю тебя за верную службу. Что я могу сделать для тебя, Авл?

Управляющий взирал на Флавия словно на божество. Марку даже стало немного неуютно. Он ничем не заслужил подобного отношения сродни обожанию и поклонению.

– Господин, я счастлив видеть тебя в здравии! Много ли нужно старику? Позволь мне дожить свои дни в этом доме.

– Будь по-твоему! – согласился Марк. – Но я не намерен оставлять все как есть. Поможешь ли ты мне в восстановлении поместья? Здесь я доверяю тебе как никому.

– Истинно, ты сын Сатре[2], отмеченный милостью Менрвы[3]!

С этими словами старик упал на колени и поцеловал руки Флавия. Последний, еще более смутившись, поднял управляющего со словами:

– Не тебе, а мне стоит возносить славу твоей верности и чести, Авл Веттий!

Уна, ставшая невольной свидетельницей этой сцены, понимая, что происходит нечто очень важное, не спешила прерывать их разговор. Но, услышав последние слова легата, сочла момент подходящим, чтобы прервать мужчин:

– Господин, ужин готов!

– Идем, Авл, – пригласил Марк, – разделишь с нами скромную пищу воинов!

В лагере Уна по-хозяйски разлила им похлебку и отрезала хлеба.

– Благодарю тебя, дитя! Пусть Туран[4] благословит тебя!

Руки старика дрожали, когда он взял в руки чашу, а в глазах стояли слезы. Было ясно, что он не только отвык от сытной пищи, не имея возможности купить мяса, но долгое время был лишен простого человеческого участия.

Ночь было решено провести в лагере, а утром заняться делами.

***

Встав, по обыкновению, рано утром, Сцевола раздал множество распоряжений. Были куплены зерно и вяленое мясо для легионеров, которые двигались к Риму по суше, рабы, молоссы[5] для охраны поместья и необходимый для работы инвентарь. Дороже всего достались плотник и садовник: Марк не пожалел денег и выкупил не только их, но и их семьи. Был составлен план восстановления поместья, решено разобрать обвалившийся рудник для возобновления добычи металлов и посадить новые виноградники.

Марк руководил работами, вникал во все тонкости и никогда еще не чувствовал такого душевного подъема, такого желания жить. В эти дни, несмотря на усталость, он был счастлив как никогда. Сложности только разжигали в нем азарт, а когда решение было найдено, суровая складка меж бровей разгладилась, а лицо озарила мальчишеская улыбка.

Уне нравился новый Флавий: живой и непосредственный. В ее душе теплилась надежда, что они останутся здесь навсегда. Приведут в порядок поместье и сад, разведут виноградники, восстановят рудник. Как-то вечером она поделилась своими мыслями с Марком:

– Это лучшее место на земле. Если бы у меня был выбор, где жить, я бы ни минуты не сомневаясь, выбрала его!

В ее глазах было столько надежды, что мужчине стало не по себе: она облекла в слова его чувства. Он и сам ощутил себя здесь как дома. Это забытое чувство заставило его сердце биться быстрее. Хотелось бросить Рим, политику, привезти сюда семью и жить, наслаждаясь каждым днем. Но он понимал, что сейчас это невозможно, а потому честно ответил:

– Когда-нибудь, я обещаю, мы вернемся сюда. Ты сможешь подождать, Лети?

– Я верю тебе, господин, и буду ждать, сколько потребуется, – ответила девочка, – потому что ты всегда держишь слово.

– У меня к тебе будет просьба, Летиция, забудь это слово «господин». Я тебе не хозяин.

– Тогда как мне тебя звать?

– Не знаю, – Марк улыбнулся, отчего на щеках его явно обозначились ямочки. – Зови меня дядей, братом или просто по имени, так, как тебе будет проще.

– Марк, – немного растягивая слова, словно пробуя имя на вкус, произнесла девочка. – Хорошо, я подумаю, только не ругайся, как бы я тебя не называла!

– Обещаю! – торжественно произнес мужчина.

Он накинул ей плащ на плечи и поцеловал в макушку. Девочка отчего-то смутилась, но не отстранилась. Почти целый час они сидели так, глядя на звезды и думая каждый о чем-то своем.

***

Накануне отъезда Марк сделал последние распоряжения, оставил деньги и отдал приказ отплывать. К путешествию все было готово уже несколько дней, но мужчина позволил себе слабость провести здесь еще один день, не зная, доведется ли ему вернуться сюда снова.

Утром корабли снялись с якоря и отправились в путь. Море было относительно спокойным. Путешествие прерывалось только остановками на ночь, так как моряки опасались плавать в темное время суток даже в прибрежных водах.

Глава 9

Спустя день пути, на закате, легат Марк Флавий достиг стен вечного города. Отпустив легионеров в казармы, он оставил с собой десяток людей сопровождения.

Рим встретил их непривычной тишиной. Улицы были малолюдны, и дело было не только в том, что город погрузился в сумерки. Он, слово хищный зверь, затаился в засаде, ожидая нападения.

Неясная тревога, возникшая еще на въезде в город, усиливалась по мере приближения к дому. Марк пытался не думать о предстоящем разговоре с отцом, которому он так внезапно понадобился. Постарался сосредоточиться на мыслях о дочерях, которых так давно не видел. То ли почувствовав его настроение, то ли страшась неизвестности, Уна всю дорогу молчала. Только руки ее, прежде лежавшие на луке седла, все сильнее сжимали плащ, согревавший ее и Флавия.

Наконец, они достигли конечной точки пути – дома Флавиев. Замкнутое прямоугольное здание отдаленно напоминало виллу в Популониуме, но значительно превышало ее по размерам. Фасадом выступала одна из торцевых стен, в центре которой находился входной портал. Дом был разделен на две части, что было заметно даже с улицы: вторая половина имела два этажа. Беленые известью стены венчала крыша из красной черепицы.

Отряд остановился у вестибула[1]. Один из легионеров, повинуясь жесту легата, прошел вперед и постучал в дверь, но, не услышав шагов с другой стороны, стал стучать еще сильнее.

– Кто там? – послышался голос привратника.

– Легат Марк Флавий Сцевола, – чуть громче, чем следовало, ответил легионер. – Открывай немедленно!

Дверь тут же отворилась. Отдав приказ разместить солдат в пустующей таберне[2] и накормить, а коню задать сена, Марк спешился и помог спуститься Уне. Взяв ее за руку, он вошел в дом. Они почти пересекли атриум[3], когда из таблинума[4] вышла женщина с двумя девочками.

– Добро пожаловать, Марк, – она произнесла приветствие так спокойно, будто встречала супруга после ежедневного заседания в сенате, а не после трехлетней разлуки.

– Здравствуй, Октавия! – в тон ей ответил легат. – Как же я скучал, – продолжил он, значительно теплее, обращаясь к дочерям. Те, словно его слова были знаком к действию, бросились навстречу отцу, оттеснив Уну. Объятья, поцелуи, вопросы сыпались на Марка с двух сторон.

Она, пользуясь тем, что все внимание было отдано отцу семейства, рассматривала помещение. В центре находился имплювий – водоем, вода в который собиралась через световой колодец. По периметру атриума располагались колонны, за ними спальни-кубикулы и крылья[5]. Стены комнат были украшены фресками. Девочка медленно разглядывала предметы один за другим, пока не почувствовала на себе такой же внимательный взгляд. Хозяйка дома, высокая статная женщина, не стесняясь, рассматривала ее. Уна посмотрела ей прямо в глаза. Удивление, смешанное с презрением, быстро сменились равнодушием: супруга легата владела своими эмоциями ничуть не хуже, чем он сам.

Октавия быстро вернула своему лицу маску безразличия, но продолжала разглядывать девочку. Среднего роста, угловатая, как большинство детей ее возраста. Штаны и туника – так одеваются только варвары. И только у их женщин она видела такие светлые волосы – все оттенки русого цвета. Октавия осветляла волосы известью, по совету одной из рабынь, красила хной, но получила лишь рыжеватый оттенок каштанового. Медно-русые волосы девочки привлекали внимание, резко контрастируя со смуглой кожей и ярко-синими глазами. Кто она? Откуда? Почему здесь? Вопросы возникали в голове женщины один за другим.

– Октавия, девочки, – голос супруга отвлек ее от размышлений, – я хочу представить вам Летицию – дочь моего центуриона Тита Юния и его супруги. Ее родители погибли, и я взял на себя опеку над ней.

Дочери легата обратили свои взоры к девочке.

– Меня зовут Марсия, – обратилась к ней та, что выглядела старше, высокая и стройная, с открытой улыбкой на губах. – А это моя сестра – Марсия младшая. – жестом она указала на другую девочку, хмуро взиравшую на Уну.

– Ты будешь жить с нами? – спросила последняя и, не дождавшись ответа, тут же продолжила. – Папа, она будет жить с нами?

– Да, – ответил Марк, – и я надеюсь, что вы поладите. Октавия, распорядись, чтобы для Летиции приготовили комнату. Мы устали, хочется поскорее смыть дорожную пыль и поужинать.

Мужчина подмигнул девочкам и направился к перестилю, но, сделав несколько шагов, он резко остановился. В шкафу с масками предков[6] Марк увидел изображения своего отца и братьев.

– Когда это случилось? – спросил он.

Голос его не дрогнул, но кто бы знал, каких усилий это стоило ему!

– Тит Флавий скончался в начале януариуса[7]. Последние месяцы он плохо себя чувствовал, но не признавал этого и отказывался от помощи лекаря. Состояние твоего отца резко ухудшилось, когда сначала сгорел в лихорадке Тиберий, а затем пришло известие о гибели Аппия. Он отправил тебе письмо, но так и не дождался тебя. – Октавия не скрывала своего неодобрения.

Марк, казалось, не слышал ее. Его мир изменился в одночасье. Рухнули надежды на примирение с отцом, на сближение с братьями.

– Я организовала погребение, наняла лучших плакальщиц, – меж тем продолжала супруга. – Весь Рим провожал твоего отца в последний путь, как ранее провожал его сыновей. Тебя не было здесь, все легло на мои плечи.

– Я не знал, – промолвил Марк. – Почему ты не сообщила мне?

– Разве это изменило что-нибудь? – голос женщины все-таки сорвался на крик, но она быстро взяла себя в руки. – Если ты посчитал нужным вернуться, то на тот момент уже был в пути, если нет, то это было тем более бессмысленно. Отец оставил тебе письмо, видимо понимая, что не дождется тебя.

Октавия достала свиток из шкафа в нише и протянула его мужу.

– Прочти, когда будешь готов. Девочки, идите спать. Завтра поговорите с отцом, если он снова не отправится в поход.

Женщина увела дочерей, не дав попрощаться.

– Господин!

Неслышно подошедшая Уна привычным движением взяла Марка за руку. Она не знала, что сказать, как утешить мужчину, в глазах которого впервые увидела слезы.

Глава 10

Встав по обыкновению с первыми лучами солнца, Марк облачился в тунику. Белая шерстяная ткань с пурпурными полосами[1] казалась непривычно легкой после доспехов, которые он постоянно носил в Галлии и на протяжении всего пути в Италию. Этот день легат предполагал посвятить решению насущных вопросов. Довольно цепляться за прошлое, которое все равно нельзя изменить. Не забывая строить планы на будущее, жить следует настоящим.

В таблинуме его уже ждал Нубий. Высокий чернокожий мужчина десятью годами старше Флавия в темной тунике был не просто писцом его отца. Он знал обо всем, что происходило в доме, хранил все важные документы, вел переписку с управляющими виллами Флавиев.

– Доброе утро, господин!

Нубий поклонился. После бессонной ночи Марк едва ли назвал это утро добрым, но рабу незачем об этом знать. Он молча кивнул в ответ.

– Какие известия ты принес мне, Нубий? – поинтересовался хозяин дома, с тоской глядя на несколько десятков свитков в руках раба.

– Здесь документы, подтверждающие ваши права на дом, виллы, земли и доходы с них, а также рабов покойного господина.

С этими словами писец положил на стол два свитка и добавил:

– Они внесены в судебный протокол и закреплены подписями свидетелей. Оспорить их невозможно.

Марк развернул один из них. На гербовой бумаге из папируса была записана последняя воля его отца: согласно ей его младший сын становился единственным и полновластным хозяином всего движимого и недвижимого имущества.

– Здесь, – меж тем продолжил Нубий, – отчеты о состоянии дел в поместьях, эти – о численности рабов, перепись имущества.

Свитки один за другим ложились на стол. Оставалось только удивляться тому, как писец различал их, даже не разворачивая. Марк взял один из последних и действительно увидел список всего того, полноправным владельцем чего он стал.

– Как тебе удается запомнить все это? – поинтересовался Марк.

– Это моя работа и смысл жизни, – просто ответил Нубий.

– Скажи, сколько лет ты уже служишь моему дому?

– Двадцать восемь, господин.

– Откуда так хорошо знаешь римское письмо и счет?

– Мой первый хозяин, Тит Помпоний Аттик, тратил довольно много денег на обучение рабов, чтобы затем продать их подороже.

– Но все эти годы ты не мог жить только работой. Должны быть какие-то еще интересы, семья, наконец. Любой мужчина мечтает держать на руках своих сыновей.

Марк и сам не знал, зачем затеял этот странный разговор, но не мог или не хотел остановиться.

– Нет! – воскликнул громче, чем положено Нубий и тут же склонил голову, приготовившись испытать гнев господина, но тот молчал, побуждая его продолжать. – Сын раба будет рабом, а это последнее, что мог бы пожелать отец своему ребенку.

– Скольких рабов пожелал отпустить мой отец перед смертью? – продолжил Марк, будто не заметил внезапной вспышки возмущения, которую позволил себе обычно спокойный писец.

– Ни одного. Он посчитал бы это бессмысленным расточительством.

– Что ж, значит, за него это сделаю я. Дай бумагу.

Четким убористым почерком Марк написал несколько строчек, поставил печать и подпись. Он протянул свиток рабу со словами:

– Готовь фетровую шапку[2] и найди уже жену. Негоже мужчине быть одному.

Дрожащей рукой Нубий взял бумагу. За годы службы у Тита Флавия Севера он привык к жестоким шуткам своего господина, но никак не ожидал увидеть следующее:

«За честную и преданную службу я, сенатор и легат Марк Флавий Сцевола, дарую свободу верному Нубию».

– Господин!

Мужчина упал на колени. Спазм сдавил его горло, и он не мог ничего более вымолвить.

– Встань, Нубий Флавий[3], свободный человек не должен стоять на коленях! И все же мне не хотелось бы совсем отпускать тебя. Возможно, ты захочешь остаться в моем доме под моим патронатом[4].

– Почту за честь, господин! – воскликнул Нубий, поднимаясь с колен.

– Тогда выслушай мою первую просьбу. Когда-то ты учил письму меня, а затем моих дочерей. Я хочу, чтобы ты занялся обучением Летиции, девочки, что приехала со мной. Она хорошо говорит на латыни, но писать абсолютно не умеет.

– С удовольствием! – ответил последний. – Думаю, через несколько дней мы сможем начать.

– Хорошо. Можешь идти.

Нубий поклонился и вышел. Он вошел рабом в таблинум, а вышел свободным человеком. Это ли не чудо? Судьба, которая когда-то лишила его Родины, семьи, превратила в раба, вновь сделала крутой поворот. Хотя, почему судьба? Последним переменам он обязан исключительно одному человеку, которому намерен служить верой и правдой до конца своих дней. Он шел через атриум, вдыхая полной грудью, будто впервые почувствовал запах весенних цветов, услышал шелест ветра, увидел красоту мира.

Идиллию разрушил громкий крик. Напротив него стояла девочка в мужской одежде, взирая на него испуганными глазами. Шум привлек внимание Сцеволы. Он вышел из таблинума. Девочка бросилась к нему мимо застывшего статуей Нубия.

– Господин, кто это? Что с ним случилось? Это человек или дух?

Вопросы сыпались как из рога изобилия. Легат непонимающе взглянул на нее, а потом громко рассмеялся.

– Это человек, – ответил он мягко, – обычный человек. Он родился далеко за морем, в Африке. Палящее солнце окрасило его кожу в черный цвет. Его зовут Нубий, а еще он будет твоим учителем, если, конечно, не передумает после всего этого.

Марк вновь улыбнулся. Уне стало так стыдно, что она поспешила исправить свою оплошность.

– Прости, господин Нубий! Там, где я родилась, никогда не было людей похожих на тебя. Даже римляне никогда не были такими черными, хотя с ними приходило много разных людей, – промолвила она и тут же прикусила язык. Еще в Популониуме они с Марком решили, что без острой необходимости она никому не будет говорить о своем происхождении. Девочка боялась поднять глаза на него.

– Я не господин, зови меня просто Нубий. И я не откажусь учить тебя.

Уна, казалось, совсем не слышала его, молча ожидая реакции легата на свои слова.

Глава 11

Завтрак напоминал затишье перед бурей: все были сосредоточены на еде до такой степени, что едва ли обменялись парой фраз, то и дело бросая любопытные взгляды в сторону Летиции. Последняя быстро съела кашу и поспешила покинуть их.

Сцевола вернулся в таблинум, но недолго оставался в одиночестве. Прибыл посыльный от Марка Антония с предложением посетить гладиаторские бои или термы[1]. Праздное, на первый взгляд, времяпрепровождение в действительности предполагало серьезный разговор. Флавий выбрал термы, но в доме Антония: так безопаснее.

Мужчина углубился в чтение документов, но вновь был прерван: вошла Октавия.

– Нам следует поговорить, – начала она нерешительно.

– О чем? – спросил легат резче, чем хотел. – Я сейчас занят, ужинать буду у Антониев, а перед этим хотелось бы, наконец, увидеть племянника. Где он?

– Он гостит у матери. Она вернулась в дом отца после развода с твоим братом.

– И сколько он уже там? Подозреваю, что со смерти Аппия? Я хочу, чтобы он был рядом, здесь в моем доме или в доме своего отца.

– Туда он точно не сможет вернуться, – возразила женщина. – Твой брат заложил его и потерял из-за многочисленных долгов.

– Значит, Квинт будет жить здесь, – решил Марк.

– Хорошо. А где будет жить эта девочка? – спросила Октавия, намеренно не называя Летицию по имени.

– Тоже здесь, дом большой, места достаточно для всех.

– Кто она тебе? Почему ты так заботишься о ней? Признайся, она твоя дочь? Даже если так, она не имеет права оставаться здесь.

– Успокойся, женщина! – воскликнул Марк. – Ты хоть что-то слышала из того, что я говорил вчера? Она дочь моего центуриона. Я обещал позаботиться о ней.

– Что заставило тебя проявить такое милосердие к дочери солдата? Она не первая и не последняя, кто потерял родителей, но ты не приводишь всех сирот домой. Лучше верни ее родственникам, пусть они утешатся ее присутствием, раз потеряли сына.

– Она останется жить здесь, – отчеканил Флавий. Октавия слышала угрозу в его голосе. Сейчас перед ней был не ее спокойный, выдержанный супруг, а легат и сенатор, облеченный властью казнить и миловать. – Она будет расти и воспитываться с нашими дочерьми, пока я не найду ей подходящего мужа.

– Ты решил даже обеспечить ее приданым? И после этого ты еще смеешь утверждать, что она тебе никто?

Голос женщины дрожал от еле сдерживаемого гнева. Даже не любя мужа, она хранила ему верность и ждала от него того же. Мысль о том, что у него могла быть связь с рабыней или актрисой, не причинила бы ей боли, но появление в дом незаконнорожденного ребенка оскорбляло ее честь.

– Будет так, как я сказал! – спокойствие его голоса подействовало на женщину сильнее, чем она ожидала. Таким она боялась Флавия, зная, что доведенный до крайности, он не остановится ни перед чем, пока не добьется своего.

– Хорошо, муж мой, – смиренно ответила Октавия, решив про себя, что проигранная битва еще не означает поражение в войне. Чтобы добиться своего, действовать нужно осторожнее.

– Звучит как насмешка, – ответил Марк. – После моего отъезда ты выбрала себе кубикул на втором этаже. Сомневаюсь, что ты скучала по мне или собиралась вернуться в супружескую постель. Ты стала хорошей матерью, но перестала быть женой.

Он сказал это очень спокойно, а затем внезапно сделал шаг вперед и, притянув Октавию к себе, поцеловал. Она сжала губы, уперлась руками в грудь мужа, приготовилась сопротивляться, но Марк уже отпустил ее. Почувствовав свободу, женщина выбежала вон.

Марк смотрел ей вслед и все сильнее ощущал пустоту в душе. Когда-то он любил ее, а теперь абсолютно ничего не чувствовал. Ему было восемнадцать лет, когда он женился. Октавия не была его первой женщиной, и зов плоти он мог отличить от зова сердца. Но двадцатилетняя красавица не ответила ему взаимностью. Все эти годы она просто позволяла себя любить, а теперь не оставила ему и этой милости. Нет, он не собирался по совету отца развестись с ней, но и терпеть ее своеволие тоже не был намерен.

***

Несколько часов спустя носилки доставили Марка Флавия к дому Антониев. Нежась в теплой воде, наслаждаясь италийским вином, мужчины вели неспешную беседу. Со стороны могло показаться, что разговор шел о чем-то мелком, незначительном. В действительности уже несколько часов они обсуждали линию поведения в сенате, способы привлечения новых сторонников, возможные варианты развития событий,

– Мы лишились важного порта из-за предательства массилийцев, – сказал Флавий. – Два легиона под командованием Гая Требония и Децима Юния держат осаду города, еще два Цезарь повел в Испанию. Когда я отплывал, до открытых столкновений дело еще не дошло. Хотелось бы верить, что Помпей проявит благоразумие и сдастся. Если нет, то римляне снова будут воевать против римлян; и даже победа в этой войне будет иметь горький привкус.

– В сенате дела обстоят не лучше. Половина сенаторов разбежалась, другая половина никак не может определиться, чью сторону занять. Вместе, я надеюсь, мы сможем склонить их на свою сторону, но, если слов будет недостаточно, нужно будет использовать силу. Кстати о силе, где твой легион?

– В пути, – отозвался Флавий. – Я привлеку его только в том случае, если иного выхода не останется.

– Ты осторожен, впрочем, как всегда, – ответил Антоний. – Но суровые времена требуют жестких мер.

– А ты уже готов пролить реки крови? – Флавий посмотрел в глаза Антонию. Хозяин дома не смог выдержать его взгляд, отвернулся первым.

– Я не хочу лишних смертей, но став на этот путь, уже не остановлюсь, – признался он.

Какое-то время они молчали, отдавая дань хорошему вину.

– Расскажи о моем брате Аппии, – внезапно сменил тему Сцевола. – Я знаю, вы были дружны.

Антоний не ожидал этого вопроса и медлил с ответом.

– О чем рассказать? – наконец, выдавил он и продолжил озлобленно. – О том, что он не пропускал ни одну гонку колесниц? Делал ставки на гладиаторов, абсолютно не разбираясь в них? Неделями не выходил из борделей? Если ты хочешь обвинить меня в его смерти, знай, что не выйдет. Да, мы много времени проводили вместе. Я не меньше его люблю хорошую драку и не привык себе ни в чем отказывать. Но даже я знаю, где следует остановиться, а он – нет. Думаешь, я не говорил с ним? Разве он хоть раз меня послушал? Разве вы, Флавии, упрямые как быки, хоть кого-то слушаете?

Глава 12

Марк Флавий проснулся непозволительно поздно. Виной тому был не только вечер, проведенный в доме Антония, но и бессонная ночь. Мужчина тщательно обдумывал свою речь в сенате. Облачившись в тогу[1], он отправился в курию[2].

Вопреки его опасениям, первое заседание, на котором после нескольких лет отсутствия появился Сцевола, прошло более чем спокойно. Сенаторы поздравили его с победами в Галлии и выразили соболезнования по поводу смерти отца и братьев. Речь легата о положении в республике была встречена довольно благосклонно: в его словах отсутствовал открытый призыв поддержать Цезаря, тогда как большинство сенаторов предпочитали сохранять нейтралитет.

Вскоре он получил известия о том, что его легион успешно преодолел Альпы и расположился в Этрурии. Верный своему слову, Флавий не спешил вводить войска в Рим.

Несколько дней спустя сенатор встретился с вдовой старшего брата Аврелией. Женщина тепло приняла его в доме, доставшемся ей в наследство после смерти мужа. Единственным источником доходов для нее осталась земля – часть ее приданого, но от помощи Флавия она отказалась. Многим Аврелия казалась эталоном жены: верная и преданная, она искренне любила мужа, прощая ему мелкие обиды. В отсутствии детей в браке она долгое время винила себя, пока не узнала, что ни одна из рабынь ее супруга не понесла от него. Несмотря ни на что, она не допускала даже мысли о повторном замужестве. Марк уважал ее, но одновременно жалел и не понимал, почему она обрекла себя на одиночество.

Дома Марк проводил все меньше времени. Он активно сплачивал сторонников Цезаря, преимущественно молодых патрициев и всадников. Часто возвращался после полуночи и сразу отправлялся спать. С семьей встречался преимущественно во время завтрака. В эти редкие минуты он был особенно внимателен, расспрашивая дочерей и Летицию о планах на день, успехах в обучении или рассказывая какие-то забавные истории. Флавий казался беспечным, но в действительности все его мысли и действия были направлены на то, чтобы не допустить ухудшения политический ситуации в республике. Гражданская война, развязанная Цезарем и Помпеем, не должна была затронуть Италию.

***

Последующие недели пролетели незаметно.

Марсия старшая нашла в Летиции подругу, каковой никогда не являлась ее младшая сестра. На правах взрослой девушки[3], она занялась ее обучением, рассказывая о традициях, обычаях и правилах поведения в обществе. Письму и счету ее обучал Нубий. Девочка уже умела шить, вязать, готовить. Последнее ей вряд ли могло пригодиться, учитывая ее нынешнее положение. Искусство вышивки, которому обучала сама Октавия, не давалось ей совсем. Попробовав несколько раз объяснить, как правильно делать стежки, женщина уверилась, что научить Летицию чему-либо абсолютно невозможно. Она не оскорбляла ее открыто, но в каждом жесте, в каждом слове, обращенном к девочке, сквозило презрение.

Летиция по-прежнему скучала по матери, которую никто не мог и не пытался заменить. А еще ей часто снилась Галлия: бескрайние заснеженные равнины, лесные озера, цветущие по весне луга. В Риме девочка не ощущала той свободы, которой она обладала на Родине. Весь день ее был расписан и посвящен обучению, а ей хотелось, оседлав коня, скакать наперегонки с ветром.

Спокойное течение жизни было нарушено приездом Квинта, племянника Марка Флавия. Высокий бледный юноша с копной рыжих волос был скорее подростком, чем мужчиной, несмотря на то, что уже два года носил тогу. Он на несколько часов опередил дядю, отправившегося в Популониум, где был расквартирован его легион.

Октавия с дочерьми и Летицией встретила Квинта в атриуме. Юноша холодно поприветствовал их. В каждом его движении во взгляде сквозила нервозность, неуверенность, смешанная со страхом. Ему было стыдно признаться в том, что приглашение дяди было первым актом внимания, проявленным кем-то после смерти отца, за который он ухватился как за последнюю надежду утопающего. В доме деда по материнской линии он оказался лишним. Мать слишком боялась его, чтобы возразить, когда он фактически выставил внука из дома, и уповала на милость богов. Собственный отец проиграл все, что мог, и оставил его без единого сестерция[4]. Будущее пугало юношу неопределенностью, но сильнее всего его ранила жалость в глазах Октавии. В каждом ее слове ощущалось: она знает, в каком бедственном положении он оказался.

Шум на улице отвлек от него внимание хозяйки дома и прекратил, казалось, бесконечную пытку вопросами.

– Марк вернулся. Недолго осталось, мой мальчик, – произнесла Октавия, обращаясь к племяннику, – скоро судьба твоя будет решена.

Квинт считал себя смелым и способным достойно выдержать все трудности, но после этих слов силы оставили его. Дядя, которого он видел всего несколько раз в жизни, и без того вызывал у него трепет: столько разнообразных слухов о нем он слышал. Страх предстоящей встречи сменился ужасом. Видимо, вся гамма чувств, обуревавших его душу, отразилась на его лице, потому как сестры недоуменно переглянулись. Летиция, воспитанница его дяди, подошла к юноше и, желая ободрить его, произнесла:

– Господин справедлив и всегда держит слово. Если его решение не устроит тебя, ты всегда можешь пойти служить в армию.

Как же он раньше не подумал об этом? Но, надежда, мелькнувшая в глазах Квинта, тут же угасла: у него не было денег, чтобы купить оружие и доспехи. Об этом тоже придется просить дядю. Мысль о том, чтобы пойти в пехоту, даже не рассматривалась им. Не мог сын и внук патриция служить как какой-то плебей!

Летиция, не дожидаясь его ответа, выбежала на улицу. Требование Октавии вернуться в дом и дожидаться Марка вместе со всеми не возымело на нее никакого действия.

– Несносная девчонка, – чуть слышно посетовала она. – Хорошо, что мы никого сейчас не принимаем, иначе она опозорила бы наш дом.

За порогом Летиция сразу увидела Марка. Мужчина спешился, но не торопился войти в дом, продолжая крепко держать под уздцы коня и разговаривая с кем-то из своих центурионов. Девочка подавила в себе первый порыв спросить, как он добрался, вспомнив обиду. Легат не сообщил ей о своем отъезде, а ей так хотелось снова увидеть его виллу в Этрурии, посмотреть, насколько она изменилась за это время, поговорить с Авлом. Она подошла к коню, стала гладить и целовать его морду, одновременно жалуясь на некоторых «вредных и упрямых сенаторов».

Глава 13

Появление Квинта в доме внесло изменения в, казалось бы, устоявшийся быт. Летиции была отведена новая комната на втором этаже, рядом с дочерьми сенатора. В той, что она жила первое время, поселился его племянник. Марк Флавий, казалось, обрел в юноше того самого сына, которого он потерял младенцем. Разбирая военные донесения или хозяйственные документы, решая вопросы клиентов, обсуждая политическую ситуацию, он всегда требовал присутствия Квинта. Последний, неизбалованный вниманием отца, охотно отзывался и с завидным рвением старался вникнуть во все.

Жизнь в Риме в ограниченном пространстве дома Флавиев быстро наскучила Летиции, привыкшей к просторам Галлии. Она могла бы смириться с этим, но, вынужденная делить внимание Марка с его племянником, чувствовала себя обделенной и тихо ненавидела Квинта. Юноша отвечал ей тем же. Теперь, когда его положение в доме укрепилось, он со злостью вспоминал тот день, когда решалась его судьба. Снисходительность тетки и сестер он еще мог стерпеть, но жалость Летиции, ее совет о поступлении в армию были для него унизительны. Они могли бы избегать общения, но оба слишком любили Флавия, слишком нуждались в нем и были вынуждены терпеть общество друг друга. Им обоим он дал надежду, которая позволила им выжить, но дети скорее замечали то, что их рознит, чем то, что их объединяет.

Это молчаливое противостояние не замечал разве что слепой. Когда-нибудь оно грозило вылиться в открытый конфликт, но пока оба держали себя в руках, дабы не навлечь на себя гнев Флавия. Тот внимательно наблюдал за ними, но не вмешивался, предпочитая дать им возможность самим разобраться.

И все же Летиция не была бы собой, если бы не пыталась привлечь к себе внимание Флавия. Однажды вечером, когда семья расположилась на отдых в перистиле, она заявила, что не будет больше заниматься рукоделием, так как ее пальцы просто не предназначены для этого. Неожиданно ее поддержала Октавия:

– Марк, она действительно с трудом удерживает иголку в руках, к тому же абсолютно не обладает чувством прекрасного.

– Странно, – отозвался он. – Помню, когда мы пересекали Галлию, Летиция сама штопала вещи.

– Ты сравниваешь совершенно разные вещи! Любой солдат может это сделать, но разве способен он создать что-то поистине прекрасное, единственное в своем роде?

– Зато он способен строить дороги, копать каналы и защищать вас! – вспыхнула девочка.

– Как ты смеешь так разговаривать со мной? – возмутилась Октавия. – Немедленно извинись или будешь наказана!

– Можешь наказать меня! Слова что ветер: сказав, нельзя забрать обратно!

Возмущенная Октавия обратила свой взор на мужа, уступая ему возможность заняться воспитанием Летиции.

– Каждый имеет право высказать свое мнение, но при этом следует проявить уважение к собеседнику, – поспешил вмешаться Сцевола. – Летиция, ты должна относиться с почтением к Октавии как хозяйке дома. Ты же Октавия, должна проявить снисхождение к ребенку.

Услышав эти слова и не получив ожидаемой поддержки, обе устремили недовольный взгляд на Флавия.

– Будет так, как я сказал! Ваша ссора была публичной, перемирие должно произойти здесь же. И не приведи боги, я снова услышу что-то подобное!

Летиции казалось, что земля разверзлась под ее ногами, но она заставила себя подняться и сказать:

– Прости, матрона[1], если мои слова показались тебе оскорблением. Не каждому повезло родиться во дворце, кому-то суждено прожить всю жизнь в хижине.

– Я не держу на тебя обиды, тем более, что тебе Фортуна улыбнулась тебе!

Октавия удовлетворенно улыбнулась. Девочка вспыхнула, прекрасно поняв намек на свое положение, и, подхватив полы туники, стремглав бросилась прочь, но приказ Марка вынудил ее вернуться.

– Ни сейчас, ни позднее я не потерплю подобного! Склок мне хватает в сенате. Здесь и сейчас вы поклянетесь Минервой[2], что каждая забудет обиды и найдет в себе достаточно сил и мудрости для прощения.

– Звучит символично, – откликнулась женщина. – Клянусь именем богини, что буду проявлять выдержку и мудрость и не затаю обиды на дитя.

– Летиция, твоя очередь, – произнес Марк.

– Клянусь, что подобное не повторится, – чуть слышно произнесла девочка. Еле сдерживаемая обида захлестнула ее.

– Пусть предки будут свидетелями ваших обещаний, – подытожил Марк.

Последние слова относились преимущественно к девочке. Оставив старых богов на Родине, она не приняла новых. Флавий знал: только страх перед духами предков мог заставить ее держать данное обещание, а, значит, не нарушать мир в доме.

Квинт надолго запомнил этот вечер. Никто, конечно, не мог оспаривать власть главы семьи[3], но там, где его отец пускал в ход брань и даже физическую силу, дяде оказалось достаточно нескольких слов. Сцевола же позаботился о том, чтобы каждый из присутствующих был в достаточной мере был занят делами, дабы не оставлять им ни сил, ни возможностей для новых ссор.

_________

[1] Матрона (лат.) – почетное название свободнорожденной замужней женщины, пользующейся хорошей репутацией и принадлежащей к высшему сословию.

[2] Минерва (лат.) – италийская богиня мудрости и войны.

[3] В состав римской семьи (фамилии) входили не только отец, мать, незамужние дочери, но и замужние, не переданные формально под власть мужа, сыновья, их жены и дети. Фамилия включала в себя и рабов и все домашнее имущество. Глава семьи обладал в отношении них абсолютной властью.

Глава 14

Майюс[1] уступил место юниусу. На смену ему пришел квинтилис[2]. В конце секстилиса[3] Юлий Цезарь сумел вытеснить сторонников Помпея из Илерды[4]. Испытывая недостаток провизии, те были вынуждены сдаться. Проконсул распустил всех желающих по домам, остальным позволил присоединиться к своему войску. После этого известия большая часть Ближней Испании[5] перешла на его сторону.

Эти события заставили в начале септембера[6] собраться немногочисленных сенаторов, которые еще оставались в Риме.

– Мне сообщили, что проконсул уже оставил Испанию и повернул обратно, – заявил с важным видом Публий Аквиллий.

– Ты прав, но все же твои сведения устарели, – ответил ему Марк Антоний. – Цезарь уже пересек Трансальпийскую Галлию и принял капитуляцию Массилии. Город лишен торговых факторий и флота, но, учитывая, что он стал на сторону Помпея, я считаю эти условия более чем мягкими.

– Сенаторы, позвольте напомнить, что не все так хорошо, как говорит уважаемый Антоний. Курион терпит одно поражение за другим, и Африка по-прежнему в руках Помпея, – вступил в разговор Кезон Волумний. – Признавая успехи Цезаря на суше, не следует забывать, что на море его власть не распространяется. Даже корабли Долабеллы[7] у побережья Иллирии[8] не смогли предотвратить поражение Гая Антония. Он сдался вместе с оставшимся войском.

– Его вынудил голод! – возмутился Марк Антоний, но был вынужден замолчать, почувствовал на плече руку Флавия. Поражение младшего брата он переживал слишком тяжело.

– Стоит ли поддерживать того, от кого вот-вот отвернется удача? – спросил кто-то из сенаторов.

– Проигранная битва еще не означает поражение в войне, – ответил Марк Флавий.

– О чем ты говоришь? Невозможно выиграть войну без армии, – продолжил Волумний. – Легионеры Цезаря в Италии взбунтовались, недовольные задержкой жалования и перебоями в снабжении. Даже солдаты Девятого легиона, прошедшего с ним всю Галльскую войну, слишком устали от службы и вряд ли поддержат проконсула в дальнейшей борьбе за власть.

– Мятеж уже подавлен, зачинщики казнены, – вновь выступил Флавий. Казалось, он знал все и обо всем, везде имел глаза и уши. О том, какой ценой удалось усмирить войско, легат не стал говорить.

Курия наполнилась шумом: сенаторы обсуждали шансы Цезаря и Помпея на победу, решая, на чью сторону встать.

– Ваши сердца в смятении, а умы полны сомнений. Среди вас есть как сторонники, так и противники одного и другого, но давайте попробуем взвесить деяния обоих, – снова взял слово Сцевола. – На одной чаше весов Гней Помпей, прозванный Великим ни кем иным, как Суллой. Он объявил врагами всех, кто не встанет на защиту республики, но сам разграбил казну, захватил корабли и бежал в Грецию.

На другой – Гай Юлий Цезарь. Благодаря его военному гению Галлия стала римской провинцией, подавлен мятеж Верцингеторикса, и варвары более не угрожают Риму. Испания поддержала проконсула. Он провозгласил, что даже тех, кто не примкнет ни к кому, будет считать друзьями. В подтверждении этого по инициативе Марка Антония были восстановлены в правах дети римских граждан, лишенные их при диктатуре Суллы. Как видите, Юлий Цезарь беспощаден к врагам, но щедр по отношению к союзникам. Вспомните об этом, когда он вернется в Рим.

Закончив речь, Марк Флавий покинул заседание сената. Он сказал сегодня достаточно, остальное за него сделают страх перед легионами Цезаря и желание сенаторов сохранить свое положение.

***

Жители Италии, напуганные стремительным развитием гражданской войны, благодаря усилиям сторонников Цезаря, видели в нем не только гаранта стабильности, но и продолжателя дела Гая Мария, надеялись на его поддержку.

Месяц спустя, на очередном заседании оставшиеся в Риме сенаторы торжественно провозгласили Цезаря диктатором[9]. Таким образом, последний сосредоточил в своих руках практически неограниченную власть, даже находясь за пределами Рима. Новые полномочия позволили ему организовать выборы консулов, одним из которых стал он сам. Большинство значимых должностей получили его сторонники.

***

В конце октобера[6] Цезарь вернулся в Рим после девятилетнего отсутствия. Верные союзники Юлия – Марк Флавий и Марк Антоний, – сегодня ужинали в его доме.

– Друзья мои, боги тому свидетели: вам удалось невозможное! – произнес хозяин. – Ваши заслуги не будут забыты!

Флавий еле заметно усмехнулся. Он лучше других представлял плачевное финансовое положение новоявленного диктатора: не далее как утром он снова одолжил ему денег. Антоний, напротив, поддержал высокий слог Цезаря, заявив:

– Италия, как верная жена, всегда будет на твоей стороне!

– И в этом тоже ваша заслуга! – продолжил Юлий. – Сцевола, мне пересказывали твою речь в сенате. Клянусь Юпитером[10], я не сказал бы лучше! Но сейчас рано почивать на лаврах! Я намерен провести ряд реформ для сохранения и укрепления наших позиций. В этом мне снова потребуется ваша помощь. В то же время мы не должны забывать о Помпее. Подготовку к походу против него следует начать как можно скорее.

– Его позиции в Греции достаточно сильны, но сторонников в Италии практически не осталось, – вступил в разговор Флавий.

– Ты прав, и все же не следует недооценивать врага. Думаю, что весной он все же попытается вернуться, но мы не должны допустить перенос театра военных действий на Аппенинский полуостров. Остается единственный вариант – переправить войска в Грецию морем. Не спорю, это опасно. – Юлий поднял руку в предупреждающем жесте, не желая, чтобы сенатор перебил его. – Зимнее море коварно, влияние Гнея в Адриатике достаточно сильно, но у нас есть корабли, полученные при сдаче Массилии. Часть армии придется повести сушей. По-моему, Одиннадцатый легион достаточно отдохнул в Этрурии, Флавий? Начинай подготовку уже сегодня. Даю тебе неделю на сборы. Антоний поддержит тебя. О дате выступления я сообщу позднее.

Последние слова Цезаря не оставляли сомнений: приказы розданы, ужин окончен. Гости разошлись по домам в молчании: каждому было о чем подумать.

Глава 15

Марк поймал себя на мысли, что, как только начал привыкать к относительно мирной жизни, даже нашел в ней своеобразную прелесть, судьба вновь сделала крутой поворот. Не то, чтобы он не рассматривал возможность дальнейшего участия в военных действиях на стороне Цезаря, но все же не предполагал, что это случится так скоро.

В первую очередь необходимо было обеспечить подготовку легиона к выступлению. Офицерам было поручено приобрести провизию, провести проверку состояния легионеров, оружия и обмундирования. Дважды он сам побывал в лагере с тем, чтобы проверить, как выполняются его приказы.

Следующим шагом было составление завещания. Флавий никогда не задумывался об этом ранее ввиду отсутствия собственности[1] и пригласил Нубия. Последний имел, с одной стороны, достаточный опыт в составлении подобных документов, с другой, был верен и непредвзят.

Неделю спустя Сцевола собрал членов семьи и объявил о скором отъезде. Эта новость стала полнейшей неожиданностью для всех. Первым тишину нарушил Квинт.

– Дядя, ты позволишь мне сопровождать тебя?

Марк надолго задумался. Он не хотел подвергать юношу опасности, но в тоже время понимал, что война как ничто другое делает из мальчика мужчину, учит принимать решения и нести бремя ответственности за них.

– Хорошо, – ответил он. – Мы отправимся через три дня, на рассвете. Будь готов к этому времени, ждать я не стану.

Летиция, не решаясь повторить вслух просьбу Квинта, устремила на Флавия взгляд, полный мольбы и затаенной надежды. Верно истолковав его, мужчина чуть заметно качнул головой. Забыв о приличиях, девочка выбежала из комнаты. Домочадцы, погруженные в свои мысли, не заметили этого молчаливого диалога. Только хозяйка дома по обыкновению окликнула ее.

– Оставь, пусть идет, – сказал ей Флавий. – Вам тоже пора спать. Тебя, Октавия, я попрошу задержаться.

Перистиль быстро опустел. Сцевола пригласил супругу в таблинум, чтобы никто не мог стать свидетелем их разговора.

– То, что я скажу, должно остаться между нами, – начал он. – Ни дети, ни твои подруги не должны об этом знать. То, чего мы так боялись, все же случилось. Началась гражданская война. Чтобы обезопасить Италию, я вынужден отправиться за ее пределы. Чтобы обеспечить вас, на днях я составил завещание.

– Все настолько серьезно? – голос Октавии дрогнул. Лицо побелело. Казалось, что она вот-вот лишится чувств. Марк никогда ранее не замечал за ней подобной впечатлительности. Он усадил ее на стул солиум[2], но женщина поспешно встала, отказавшись от предложенной помощи.

– Все очень серьезно. Не знаю, сколько времени займет эта кампания и кто выйдет победителем, если вообще можно говорить о победителях в гражданской войне. Но я хотел поговорить о другом. Даже если я усыновлю Квинта, не думаю, что он может встать во главе семьи, поэтому все заботы о доме поручаю тебе. Ты прекрасно справлялась, пока меня не было, и, по большому счету, в твоей жизни ничего не изменится.

– Ты можешь положиться на меня и ни о чем не беспокоиться.

– Хорошо. Есть еще один вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой. Отец писал, что хотел отдать Марсию старшую за юношу из дома Клавдиев, но ты переубедила его. В чем причина такого решения?

– Ей на тот момент было только четырнадцать лет, а ему всего десять лет, – ответила Октавия. – Это болезненный мальчик, который к тому же страдает припадками падучей[3]. Предполагая, что Тит Флавий посчитает это обстоятельство недостаточным для отказа от своих планов, я сказала ему, будто ты уже нашел жениха для дочери. Зная твой характер и стремление идти наперекор ему, он поверил мне и не стал настаивать.

Слушая ее, Флавий вспомнил себя слабым ребенком, выжившим только благодаря заботе матери. Еще он успел подумать о Цезаре, которому приступы болезни не мешали ни воевать или заниматься политикой, ни писать, ни жениться. Но ни одну из этих мыслей он не озвучил супруге.

– Секст Тарквиний просил у меня ее руки. Не знаю, где он мог видеть ее, но отзывался о ней очень тепло. Он молод, но произвел на меня благоприятное впечатление.

– Ты считаешь его достойным нашей дочери?

– Ты странно рассуждаешь. Клавдии тебе не нравятся из-за физической слабости возможного жениха. Готов согласиться с тобой, так как не хочу видеть Марсию вдовой до того, как она станет женой. Но чем тебе не нравятся Тарквинии? Из их рода вышли цари[4], и до сих пор они ничем не запятнали свое имя. Разве что их этрусское происхождение смущает тебя? Так позволь напомнить тебе, что во мне, а, следовательно, и в наших детях течет этрусская кровь. Ни его, ни мой род не уступают Корнелиям. Других возражений, насколько я понимаю, нет?

Октавия молча кивнула. Ей льстило, что супруг обсуждал с ней возможных претендентов на руку дочери, хотя решение этого вопроса было целиком в его власти. Но раньше она не задумывалась о том, что ее неприятие этрусской знати было так заметно. Причина была проста: брак с Флавием, который разрушил ее надежды обрести счастье с единственным человеком, которого она когда-то любила. Марк знал, что до него она была помолвлена, но супруги никогда не затрагивали эту тему. Октавия не сомневалась в умении скрывать истинные чувства за маской приличий и добродетели. Как она, оказывается, ошибалась!

– У нас давно не было гостей, – продолжил Марк, будто не замечая подавленного состояния Октавии. – Следует исправить эту ситуацию. Позаботься о завтрашнем ужине и ничего не говори дочерям, особенно старшей Марсии.

Женщина снова кивнула и вышла. Сегодня она будто впервые увидела Марка, обратила внимание на то, с каким уважением он относился к ее мнению, чем могла похвастаться далеко не каждая римская матрона. Вдруг подумала, насколько он умен и сдержан, всегда внимателен к ее желаниям, честен. Она не склоняла стыдливо голову, когда ее подруги говорили об изменах мужей, зная, что Марка не в чем упрекнуть. Даже перестала испытывать неприязнь к Летиции, убедившись в отсутствии родства между ней и Флавием. Кассия, ее подруга и поверенная всех тайн, неоднократно говорила, что таким мужем следовало гордиться. Возможно, но как смотреть теперь ему в глаза после стольких лет неприятия?

Глава 16

Весь день в доме Флавиев царила суматоха. Одни рабы спешно наводили порядок в атриуме и других помещениях, другие готовили изысканные кушанья. Хозяйка лично контролировала выполнение ее распоряжений и, лишь убедившись, что все сделано, как должно, перестала изводить придирками рабов и отправилась на второй этаж.

Летиция с Марсией младшей наблюдали, как Октавия более двух часов выбирала одежду для старшей дочери.

– Мама, – не выдержала последняя, – разве последние несколько лет тебя заботило, какого цвета на мне туника? Что такое произошло, что ты не находишь себе с утра места? Это из-за папы? Я тоже переживаю, боюсь, что он снова уедет на несколько лет.

Девушка обняла мать. Женщина не отстранилась по обыкновению, хотя, как и многие ее современники, считала излишним такое проявление чувств, особенно при свидетелях. Быстро взяв себя в руки, она произнесла спокойным голосом:

– Сегодня у нас будут гости, кто-то из друзей вашего отца. Помните, чему я вас учила, и ведите себя соответственно вашему положению.

– Летиция тоже будет присутствовать? – спросила Марсия младшая.

– Конечно, – ответила с улыбкой Октавия.

Она, наконец, определилась с выбором одежды для старшей дочери. Когда рабыни помогли девушке облачиться в тунику цвета слоновой кости с пурпурной вышивкой по краю, матрона была более чем довольна.

***

Несмотря на быстро спустившиеся сумерки осеннего вечера в атриуме было светло от множества светильников. Гости и хозяева возлежали на кушетках. Совершив короткую молитву Юпитеру и плеснув вина ларам, мужчины подняли чаши.

– Приветствую вас в своем доме! – провозгласил Марк.

– Желаем всяческого процветания! – отозвались гости.

Покончив с приветствиями, они, наконец, смогли насладиться пищей. Помимо традиционного пульса[1], без которого немыслим был ни один ужин, рабы уже расставили на столах множество блюд в бронзовой, серебряной и свинцовой посуде. Рядом располагались запеченная рыба, жареное мясо со специями, несколько видов патины[2],тушеные бобы, оливки, виноград, персики.

Несколько последующих тостов было произнесено в честь хозяйки дома, в память о предках, за здравие отсутствующих друзей.

Гости и хозяева, утолив голод, разбились на небольшие группы и вели неспешную беседу. Кассия оживленно рассказывала Октавии и Аврелии последние сплетни, не стесняясь в выражениях, но понижая голос, дабы не быть услышанной другими. Марк, уступив просьбам Квинта и Секста Тарквиния, говорил об осаде Аварикума. Последний слушал рассказ хозяина дома особенно внимательно, но взор его то и дело обращался в сторону девушек. Флавий чуть заметно улыбался и пытался понять, вызывал ли ответный интерес молодой человек у Марсии. Девушки, казалось, совсем не замечали его, слушая Лукрецию, дочь Кассии. Та поведала о скором замужестве. Имени жениха она не назвала, несмотря на все просьбы, и призналась, что еще ни разу не видела его.

– Как можно выйти замуж за незнакомого человека? – спросила Летиция.

К неполным двенадцати годам она успела понять, что брак – скорее выгодный обеим сторонам союз, чем следствие любви. Примеров тому было множество в ее прошлой жизни. Об этом неоднократно говорила Октавия. Но, с другой стороны, она помнила трепетное отношение Тита Юния к ее матери, то, как светились счастьем глаза последней при одном упоминании его имени. Задумавшись, девочка не сразу заметила, что подруги замолчали. Возможно, кто-то даже задал ей вопрос, и теперь они ждали ответа.

– Разве я не права? – спросила она, будто не было этой заминки.

– Все поэты воспевают любовь, но мало кому удалось ее испытать, – поддержала ее Марсия старшая. Она случайно поймала полный восхищения взгляд Секста, смутилась и опустила глаза. Летиция осторожно сжала ее руку и спросила громче, чем следовало, стремясь обратить на себя внимание:

– Так что вы думаете? Брак и любовь несовместимы?

– Боги, дайте мне сил! – прошептала хозяйка дома. – Эта несносная девчонка совсем не умеет себя вести.

– Кто она? – спросила чуть слышно Кассия.

– Какая-то дальняя родственница Марка, – ответила Октавия, не желая вдаваться в подробности. – Сирота, воспитанием которой некому было заниматься.

– Но ее манера речи не похожа на италийскую. Откуда она? – не унималась Кассия.

– Она жила в какой-то провинции. Это наложило сильный отпечаток на ее характер и манеру поведения.

Женщины были вынуждены прервать беседу, так как Авл Лукреций, пожилой супруг Кассии, проявил неожиданный интерес и потребовал, чтобы все высказали свое мнение о том, так ли необходима любовь в браке.

– Любовь – понятие эфемерное, – первой ответила его супруга. – Она заставляет людей совершать необдуманные поступки. В браке достаточно уважения друг к другу.

– Я согласна с тобой, – неожиданно для самой себя поддержала подругу Октавия. – Брак, основанный на соблюдении традиций, будет самым крепким.

Марк посмотрел на супругу, пытаясь понять, откуда взялись подобные мысли.

– Брак позволяет женщине посвятить всю жизнь заботе о муже и детях. В этом заключается ее счастье, – присоединилась Аврелия.

– Вот они – идеальные римские матроны! – не скрывая удовлетворения, воскликнул Авл Лукреций. – На них следует равняться, им воздавать почести!

– Я бы не смог жить с женщиной, которая не отвечает мне взаимностью, – вступил в разговор Секст.

– Юности свойственны сильные эмоции. Как говорил Гиппократ[3]: «Пища, питье, сон, любовь – пусть все будет умеренным», – ответил ему Авл.

– По-моему, Секст прав, – возразил Марк. – Брак без любви теряет святость, превращаясь в сожительство.

– Подумай о молодежи и не развращай своими речами их юные сердца! – усмехнулся Лукреций.

Каждому, кто высказался и кто предпочел оставить мнение при себе, было о чем подумать. Разговоры постепенно стихли.

Время перевалило за полночь, когда гости и хозяева, тепло простившись и договорившись о будущих встречах, разбрелись по своим домам.

Глава 17

Весь следующий день Летиция провела в безуспешных попытках поговорить с Флавием. Тот, по-видимому, не спешил посвящать домашних в свои планы относительно будущего старшей дочери, но девочка решила во что бы то ни стало узнать всю правду. Неизвестно от кого из родителей она унаследовал подобное упрямство, но не собиралась отступать от намеченной цели даже, если бы ей пришлось ждать возвращения Флавия до ночи. Она уже смирилась с необходимостью делить его внимание, которого ей так не хватало. Первыми оказались легионеры, но это были взрослые люди, мужи, закаленные в боях, которым для пущей уверенности было достаточного одного присутствия легата. Октавия и дочери были семьей Марка, о них он и раньше говорил Летиции, так что она была готова к тому, что в его жизни есть другие близкие ему люди. Октавию она не любила за холодность и безразличие, которые та проявляла по отношению к Марку. Он, казалось, давно свыкся с подобным положением вещей и не пытался что-то изменить. Последней каплей в чаше терпения стало появление Квинта. С ним Марк проводил неоправданно много времени: обучал его основам ведения хозяйства, делился политическими новостями, даже брал его с собой в курию. Чего стоило хотя бы то, что дядя с племянником регулярно посещали термы, где не столько отдыхали, сколько тренировались во владении оружием. Летицию в термы не брали. Октавия посещала их иногда в утренние часы вместе со старшей дочерью, но не более.

Положение женщины в Риме было непривычным для девочки. Идеальная жена рожала детей, вела хозяйство, посещала подруг, старалась тратить не слишком много денег на украшения, но никогда не интересовалась жизнью супруга и уж тем более не мечтала овладеть какими-то иными знаниями или умениями.

Девочка еще помнила те времена, когда была Уной: как жила в ином мире, как исподволь наблюдала за собранием племени, на котором женщины высказывались не реже мужчин. С пяти лет она сидела в седле, с семи училась не только готовить пищу, шить, готовить простейшие настойки, но и владеть кинжалом. Тит Юний сначала скептически отнесся к подобному воспитанию, но, живя в провинции, где нет-нет да и случались столкновения с местными жителями, не препятствовал присутствию Уны на тренировках. По настоянию Эбхи он даже начал учить ее сражаться на мечах. Со смертью Тита и матери все изменилось. Марк не видел смысла в подобных знаниях для девочки, перепоручив ее обучение заботам жены.

Летиция мечтала оседлать резвого коня, мчаться галопом через бескрайние луга навстречу рассвету. Мучительно желала ощутить свежий прохладный воздух раннего утра, капли росы, первые лучи восходящего солнца. Всего этого она была лишена в каменном Риме. Мир ее был ограничен домом Флавия, тем самым домом, в котором сам хозяин проводил меньше времени, чем где бы то ни было еще. А теперь и вовсе был вынужден уехать, чтобы поддержать Цезаря. Последнего Летиция ненавидела даже больше, чем Квинта, потому как он в своем стремлении к власти подвергал опасности жизнь самого дорогого ей человека.

– О чем мечтаешь, маленькая амазонка?

Насмешливый голос отвлек ее от грустных мыслей.

– Лукро!

Девочка обрадовалась старому знакомому. Она хотела было обнять центуриона, но вовремя вспомнила, что любые публичные проявления чувств осуждались в римском обществе, а получить очередное порицание от хозяйки дома не хотела. Улыбнулась и спросила:

– Как ты? Что здесь делаешь?

– Что может измениться в жизни старого вояки? Живу от кампании до кампании. Я не знаю иного ремесла, кроме войны, а новому учиться поздно. Легион тронется в путь завтра на рассвете. Я приехал с легатом Флавием, чтобы забрать кое-какие вещи. Но расскажи лучше о себе. Ты выглядишь печальной. Неужели здесь кто-то посмел тебя обидеть?

– Нет, что ты! – поспешно откликнулась девочка, но, видя недоверие в глазах мужчины, продолжила:

– Я беспокоюсь за господина, за тебя, за всех. Зачем нужны эти войны? Неужели нельзя просто жить?

– Эх, если бы все было так просто! – вздохнул он, вдруг вспомнив разоренный дом, убитых родителей и сестер. – У меня никогда не было своей семьи, но, клянусь, если переживу этот поход, получу землю, то обязательно подумаю над твоими словами. Возможно, из меня еще получится гончар, плотник или земледелец.

Мужчина рассмеялся, но Летиция уже не слышала его. Она увидела Флавия, неизвестно, сколько времени уже наблюдавшего за ними, а в голове ее звучали слова центуриона: «Если переживу этот поход…» Никогда еще опасность потерять его не казалась ей такой реальной.

Сцевола будто прочитал ее мысли, а, может быть, действительно слышал их разговор. Он хмуро взглянул на Лукро, будто осуждая его за неосторожные речи. Центурион забрал документы, за которыми приходил, наскоро простился и покинул атриум.

Марк жестом пригласил девочку в таблинум. Все значительные дела и переговоры он предпочитал вести именно там. Оставалась масса самых разнообразных вопросов, требовавших решения до отъезда, но не менее значимым он считал разговор с Летицией. Однако она его опередила.

– Почему ты не можешь взять меня с собой?

– Детям не место на войне, – ответил Марк устало. – Я много раз говорил тебе об этом и не изменю своего решения.

– Но Квинт едет с тобой!

– Квинт – мужчина, его, как и мой долг защищать семью и Родину. Сенатор Цицерон[1] как-то обмолвился, что выделил два понятия Родины – по рождению и по гражданству. Ты, рожденная в Галлии, но живущая в Риме, как никто другой, должна понимать, что это значит. Для меня же нет другой Родины, кроме Италии. «За нее мы должны быть готовы умереть, ей полностью себя отдать, в нее вложить и ей как бы посвятить все свое достояние»[2].

Летиция поняла, что переубедить Марка невозможно. Она устыдилась своих слов: собиралась поговорить о Марсии, а вместо этого говорила о себе. Сам мужчина так же не был рад подобному повороту разговора, но не видел смысла давать напрасную надежду.

Повисла гнетущая тишина, прерванная появлением Марсии старшей.

Глава 18

Без Флавия и Квинта дом казался пустым. Единственным, что отвлекало Летицию от грустных мыслей, было общение с Марсией. Та напоминала отца не только внешне, но и свойственным ей спокойствием, рассудительностью. Лишь однажды она позволила себе вольность, говоря с ним о Сексте, но разве можно было осудить ее за это? Летиция старалась быть похожей на нее, но ей далеко не всегда удавалось сдержать свои чувства.

Совсем иной была младшая дочь Флавия. Миловидная темноволосая девочка редко была чем-то довольна. Эмоциональная и несдержанная, она, тем не менее, была любимицей матери. То, за что Летиция или Марсия старшая порицались, легко сходило с рук младшей.

***

Прошла неделя. Накануне вечером Октавия объявила, что возьмет с собой в термы обеих дочерей и Летицию.

Ранним утром они отправились в путь. Вместительные носилки несли восемь сильных рабов, еще двое шли впереди, расчищая путь. Такой способ передвижения, казалось, никого, кроме Летиции, не смущал. На попытку отказаться Октавия быстро отреагировала:

– Таков порядок вещей: одни рождаются свободными, другие рабами. Они, по сути, дети, неспособные принимать самостоятельные решения. Тогда как мы даем им все необходимое для жизни. Впрочем, можешь идти пешком, к обеду прибудешь, если не потеряешься в городе. Видимо, иначе ты все равно не умеешь, как не умеешь ценить то, что боги дали тебе. Будь благодарна и не пытайся что-то изменить.

Летиция ничего не ответила. Была правда в словах Октавии: за семь месяцев жизни в Риме она привыкла, что кто-то готовит пищу, убирает комнаты, шьет и стирает одежду. Она даже не заплетала косу, как раньше: по утрам ее волосы расчесывала и укладывала в прическу Лигия. Избавленная от ежедневных забот, Летиция изучала латинские письмо и математику, основы ведения хозяйства, историю, географию, музыку, – все то, что, по мнению Сцеволы, должна была знать образованная римлянка, и даже больше.

Наконец, они достигли терм. Большое здание встретило их приятным теплом после прохлады осеннего утра.

Прибывшие быстро разделись, оставив только набедренные повязки и фаскии[1], прикрывавшие грудь. Подобный обычай казался Летиции более чем странным, но она вновь была вынуждена подчиниться и нехотя сняла обе туники. Ей еще многое предстояло узнать и ко многому привыкнуть.

Марсия объяснила подруге, что термы посещают не столько для того, чтобы очистить тело, сколько для общения и физического развития. Действительно, назвать это помещение баней язык не повернулся бы. Стены залов были украшены многочисленными яркими фресками с разнообразными сюжетами: боги и люди соседствовали здесь на равных. Герои мифов и легенд, боги и богини, диковинные животные, словно живые, смотрели с многочисленных рисунков, украшавших залы. Летиция узнала достаточно легенд, чтобы понять, кто был изображен на стенах залов: Геркулес[2] боролся с Гидрой, один взгляд которой способен был превратить в камень любого смертного; купающаяся Венера[3] стыдливо прикрыла грудь руками под смущенным взглядом незнакомого юноши; Диана[4] с луком в руках в окружении зверей стояла на опушке леса, – и еще множество других изображений, которые девочка была готова рассматривать часами. Мозаичный пол поражал мастерством создавших его людей, сумевших гармонично подобрать цвета, плотно уложить фрагменты, создав настоящее произведение искусства, которое, не глядя под ноги, перестали замечать римляне. В нишах располагались скульптуры героев и мелких божеств.

Сначала посетили кальдариум – помещение с сухим теплом, вокруг которого располагались парилки и залы для мытья. Когда тела были омыты, они переместились в зал с более низкой температурой, а оттуда в зал с бассейнами. Здесь закачивалась обычная, гигиеническая роль бань и начиналась общественная.

Зал был полон женщин и детей. Одни возлежали рядом с бассейнами, другие негромко переговаривались, третьи принимали водные процедуры. Бассейн, возле которого разместились Октавия с дочерьми и Летиция, оказался неглубоким, как, впрочем, и остальные, так как был предназначен только для омовения.

– Разве здесь нельзя плавать? Тут так мелко! – разочарованно произнесла Летиция.

– Конечно, нет! – ответила Октавия. – Кому может прийти в голову такая глупость? А так нет опасности утонуть.

Летиция только вздохнула, в очередной раз вспомнив, как плавала у себя на Родине. Порой Эбха с трудом заставляла ребенка выйти из воды и то только тогда, когда девочка совсем замерзла.

Вскоре к ним присоединилась Кассия с дочерью. Грациозно опустившись на скамью подле подруги, она сразу начала говорить, не в силах сдержать эмоции:

– Я была с Авлом на Марсовом поле[5], но тебя там не заметила. Поражаюсь твоей стойкости: осталась дома, когда твой супруг во главе прославленного легиона отправился в поход! Ты многое пропустила. Легат Флавий был прекрасен: как он держался на коне, с какой гордостью обращался к гражданам и солдатам! Он казался воплощением самого Марса, когда легким взмахом руки привел в движение несколько тысяч всадников и пехотинцев. Его отец не ошибся, дав ему при рождении именно это имя.

Заметив четыре пары внимательных глаз, она прервала рассказ и распорядилась:

– Девушки, думаю, вам следует посетить гимнастический зал или совершить пробежку в крытых галереях.

Те послушно поднялись и медленно покинули зал. Конечно, им хотелось остаться, услышать продолжение рассказа, но они не посмели ослушаться. Дочь Кассии предложила игру в мяч и девушки, предвкушая забаву, отправились в гимнастический зал. Марсия быстро объяснила правила, но Летиция была невнимательна и, сославшись на усталость, покинула их. Она прогуливалась по галерее. Со стороны могло показаться, что все ее внимание было сосредоточено на расположенном внизу саду. В действительности, она мало что видела: все ее мысли были заняты Марком. Девочка живо представила его на площади, гордо восседающего на коне. Будто наяву видела его сосредоточенный, даже суровый взгляд, слышала властный голос. Она уже скучала, не надеясь на скорую встречу.

Глава 19

48 г. до н. э. римская провинция Македония

В конце новембера[1] диктатор Гай Юлий Цезарь покинул Рим. Дабы сохранить свое влияние на время отсутствия, он издал законы о даровании прав гражданства ряду римских провинций, реабилитировал изгнанников, осужденных при Помпее, произвел раздачу хлеба плебеям.

Прибыв в Брундизий[2], Цезарь понял, что пеший поход в Грецию займет слишком много времени, поэтому решил переправить все войска морем. Он собрал все возможные суда, дабы перебросить войска в Македонию[3], куда ранее бежал Помпей, но имеющихся в его распоряжении кораблей было явно недостаточно. В результате лишь несколько легионов отправились вместе с ним, остальные, под командованием Флавия и Антония, были вынуждены ждать их возвращения. Удача была на стороне диктатора, так как ему удалось избежать столкновения с флотом противника, несмотря на плохую погоду и господство последнего на море, и высадиться в януариусе к югу от Диррахии[4]. Корабли Цезарь был вынужден отправить обратно в Брундизий за солдатами Марка Антония и Марка Флавия. Но, то ли Фортуна отвернулась от него, то ли Помпей разгадал маневр, однако флот Гнея не дал судам выйти из порта, заблокировав их.

Вынужденное бездействие утомляло. Флавий использовал это время, чтобы не только сохранить боеспособность армии, но и укрепить ее дух. Тренировки следовали одна за другой. Он сам не пропускал ни одной, показывая пример не только племяннику, но всем легионерам.

Накануне отплытия в Грецию он обратился к солдатам с речью:

– Легионеры, вскоре мы отправимся в путь, но не для того, чтобы завоевать новые земли. Мы идем против римлян, тех, кто поставил личную выгоду выше общественного блага. Я призываю вас к стойкости. Возможно, на этом пути вам придется поднять руку на соседа, скрестить мечи с другом. Это крайняя мера, ибо вы должны понять: мы идем в Грецию не воевать, а защитить Республику, свою землю, свои семьи.

Собравшиеся слушали молча, с горечью признавая правоту своего командира, готовые броситься в бой по его приказу. Они громко выразили свое согласие и вскинули руки вверх в едином приветствии.

Квинт стоял рядом, слушал, затаив дыхание. Он был горд и счастлив, что присутствовал на этом собрании. Предвкушая будущие сражения, мечтал о славе и почете. В этот момент он впервые пожалел, что не Марк Флавий был его родным отцом.

Легионы Антония и Флавия сумели переправиться в Грецию только в априлисе[5]. Уже на месте Флавий оценил сложившуюся ситуацию: оба противника располагали внушительным войсками, но ни один из них не стремился первым вступать в бой. Помпей, обладая численным превосходством, считал, что время на его стороне. Цезарь, ожидая подкрепления, провел ряд маневров, улучшив стратегическое положение, но вскоре начал испытывать сложности со снабжением. Status quo сохранялся на протяжении нескольких месяцев.

Долгожданная встреча диктатора с легатами и обсуждение дальнейших планов проходила в палатке Гая Юлия.

– Итак, – начал он. – В лагере противника почти сто тысяч человек, но их боеспособность значительно уступает нашей. В нашем распоряжении почти тридцать пять тысяч опытных, закаленных в боях солдат, но мы столкнулись со значительными трудностями с доставкой провизии. Часть войск я направлю в Македонию, Фессалию и Этолию[6], чтобы поддержать союзные общины, оставшиеся займутся укреплением позиций.

Будучи не только талантливым, но и уверенным в себе полководцем, Цезарь не спрашивал совета, а лишь излагал собственное видение ситуации. Антоний и Флавий согласились с ним.

***

Нет, не таким представлял себе этот поход Квинт. Сначала изнуряющие тренировки в Брундизии, от которых болело все тело, теперь непрекращающееся строительство укреплений, которые с трех сторон окружили лагерь Помпея. Война приобрела затяжной характер. Противники неделями вели позиционные бои, сражаясь за ключевые высоты, но не добились значительных успехов. Уже наступило лето, но до сих пор ни один день не был отмечен крупным сражением, которое повлияло бы на ход кампании.

Юноша мечтал о славе и победах, а вместо этого был вынужден продолжать тренироваться под руководством дяди, не позволявшего расслабиться и потерять бдительность надолго, изучать стратегию и тактику.

Как-то вечером, сидя у костра вместе с легатом и несколькими центурионами, Квинт посетовал:

– Стоит ли терять столько времени, ничего не предпринимая? Разве не должны мы напасть, чтобы скорее одержать победу и вернуться домой?

Если кто-то из присутствующих и поддерживал юношу, то вслух не озвучил свое мнение. Все молчали, поэтому слово взял Сцевола:

– С кем, по-твоему, мы будем воевать здесь? С варварами, с преступниками? Нет, если дело дойдет до сражения, то воевать нам предстоит с римлянами, такими же, как ты или любой из присутствующих здесь. Ты готов пролить кровь гражданина?

Квинт не нашелся, что возразить. Лукро пытался вмешаться, но Марк остановил его жестом и продолжил:

– В этой войне нет ничего, что могло бы вызвать гордость или восхищение.

– Тогда зачем мы прибыли сюда? – воскликнул юноша. – Может быть, стоит повернуть обратно? Вернуться без чести и славы?

– Мы здесь для того, чтобы война не распространилась дальше. Я был бы рад, если бы Цезарь и Помпей решили все без лишнего кровопролития, но оба слишком далеко зашли, чтобы остановиться. Нам не удастся избежать битвы, но, едва ли мы сможем так же спокойно спать, как сейчас, зная, кого мы убивали.

Марк, казалось, выразил общее настроение людей. Многие были лично знакомы с легионерами из лагеря Помпея, вместе воевали в Галлии и делили хлеб. Вступать в бой с бывшими соратниками никому не хотелось, хотя все понимали, что это неизбежно. Рано или поздно битва состоится, но будут ли в ней победители? Смогут ли те, кто одержит победу, с гордостью говорить о ней?

***

Ситуация резко изменилась в июле, когда под давлением своих полководцев Помпей начал осаду оборонительных укреплений Цезаря. Таким образом, позиционная война переросла в настоящее сражение. Все началось с того, что его войска сумели прорвать оборону цезарианцев с моря. Высадившиеся с кораблей пехотинцы быстро захватили ближайшие укрепления на побережье, но не смогли пробиться дальше, остановленные силами Марка Антония. Стремясь подавить противника, Гней атаковал лагерь Гая Юлия одновременно с севера и с юга, прорвав блокаду и практически уничтожив те укрепления, которые возводили солдаты в течение нескольких месяцев. Окружил лагерь со всех сторон, не давая возможности прорваться. Уставшие от длительного бездействия легионеры и командиры, казалось, стремились выплеснуть всю злость друг на друга и покончить с противником как можно скорее. Марк Флавий сумел оттеснить один из легионов, изолировав его, но Помпей, наконец, решил использовать численное преимущество и ввел в бой резервы. Тогда случилось невероятное: войска Цезаря не просто дрогнули, солдаты бежали с поля боя.

Глава 20

Переход в Фессалию, названный тактическим отступлением, больше напоминал бегство. В войске Цезаря, преследуемого Помпеем, царило уныние. Причиной тому было не только поражение, но и недостаток провианта, усталость и жара. Значительные потери подорвали боевой дух солдат и части командиров. Привыкшие к длительным переходам ветераны стоически переносили трудности, но новобранцам, призванным в Галлии, служба давалась тяжелее. Вместо обещанных славы, денег, внимания женщин они видели только кровь, смерть, погребальные костры.

Росло недовольство, которое при других обстоятельствах могло бы вылиться в открытое выступление, но в памяти многих еще были свежи события в Плаценции[1]. Тогда Цезарю удалось подавить бунт угрозой всеобщей децимации[2], замененной на казнь двенадцати зачинщиков. Никому из солдат не хотелось оказаться в их числе.

Обширные зеленые луга и плодородные долины, оливковые и кипарисовые рощи, чистейшие реки и величественные горы оставляли равнодушными людей.

В начале секстилиса армия Помпея сумела нагнать войска Цезаря у Фарсала[3]. Однажды утром, которым по счету, Квинт затруднился бы назвать, так как все они слились для него в череду безликих дней, его разбудил крик солдата:

– Легионеры на горизонте.

Спешно встав и умывшись, юноша поспешил вслед за дядей явиться на совет для согласования дальнейших действий.

– Что будем делать, диктатор Юлий? – спросил Антоний, рассматривая карту в палатке Цезаря. – Численное преимущество по-прежнему на стороне противника. Это одинаково справедливо как пехоты, так и конницы. Продолжим отступление?

– Дальше отступать нельзя, – возразил Сцевола. – Продовольствия с каждым днем все меньше, как и возможностей пополнить наши запасы. Дисциплина сильна, но порой даже ее недостаточно для сохранения боеспособности войск. Люди устали и хотят вернуться домой. Некоторые живут одной надеждой на то, что скоро поход закончится.

– Я согласен с тобой, легат Флавий, – ответил Цезарь. – Вот только надежду я не могу им дать. Нам предстоит победить или умереть. Мы примем бой.

Это решение вызвало споры, но последнее слово оставалось за Юлием.

В течение последующих дней превосходящие по численности войска Помпея сумели преградить путь легионерам Цезаря. Последний ежедневно выстраивал войска в боевой порядок, но противник вновь уклонялся от боя. Каждый вечер заканчивался обсуждением перспектив нового дня и выработкой новой тактики боя.

Утром девятого секстилиса Гай Юлий лично выступил перед войском.

– Не я начал эту битву, но мне предстоит завершить ее! – начал он.

Марк Флавий мог бы возразить, что, если бы не борьба за власть и неуступчивость противников, не началась бы новая гражданская война, но он понимал, что сейчас не время и не место, чтобы сеять рознь. Меж тем Гай Юлий продолжил:

– Победа или смерть – вот что нам остается! И мы должны биться до последней капли крови, чтобы уничтожить врага и вернуться домой.

Гул одобрения пронесся по лагерю. Воодушевленные солдаты приготовились к бою.

Оба противника расположили войска в три линии. Помпей поставил в центре сирийские легионы под командованием Тита Лабиена. На правом крыле находился киликийский легион, усиленный испанскими когортами[4]. На левом крыле была собрана конница, лучники и пращники. Там же находился и сам Гней. Добровольцы-ветераны были рассредоточены по всей линии фронта.

На левом крыле армии Цезарь поместил свой любимый Десятый легион. На правом крыле расположились Восьмой и Девятый легионы, остальные находились в центре. Шесть когорт, поставленные под углом, составили фактически четвертую линию и должны были действовать совместно с конницей. На них диктатор возлагал особые надежды.

Одиннадцатый легион под предводительством Сцеволы стремительно бросился в бой, но помпеянцы сумели сдержать первый натиск, используя конницу и легко вооруженную пехоту. Флавий отступал, все больше увлекая за собой противника. Когда последние практически уверились в своей победе, выступили шесть скрытых когорт. Одновременно с ними в атаку вступила конница Цезаря, которая оказалась не так слаба, несмотря на впечатление, которое она производила. Левый фланг Помпея был разбит. У последнего не осталось резервов, чтобы прикрыть его. Только после этого в бой вступила третья линия войск Цезаря, завершая разгром войск противника.

Помпеянцы, которым нечего было терять, сражались из последних сил. Не менее отчаянно бились легионеры Цезаря. Серая шкура Верса окрасилась красным. Его всадник, ни на минуту не покидавший поле боя, не только отдавал приказы, но смело бросался в битву, подавая пример другим.

К концу дня войска Цезаря обратили противника вспять и начали преследование. Полководец во главе четырех легионов сумел отрезать все пути отступления армии Помпея.

Видя, что поражение неизбежно, Гней Помпей, переодевшись рабом, в сопровождении личной охраны покинул лагерь. Солдаты, оставшиеся без предводителя, но не знавшие о его вероломстве, продолжали отчаянно сопротивляться. Тем не менее, исход битвы был очевиден.

Войдя в лагерь Помпея, Цезарь и его легаты были удивлены легкомыслием противника: палатки были обвешаны миртовыми ветвями, столы заставлены чашами с вином. Создавалось впечатление, что Гней начал праздновать победу еще до начала боя.

***

Квинт, находившийся в резерве войск, наблюдал за битвой со стороны. Он был огорчен тем, что его, наряду с другими, оставили охранять лагерь, не дав возможности принять участие в битве. Отделившись от когорты, юноша направил коня в сторону гор. Он успел отъехать довольно далеко, когда внезапно почувствовал сильную боль в левом плече. Оглянувшись, заметил человека. Тот оказался неумелым лучником. Стрела засела неглубоко, и Квинт легко вынул ее. Тем не менее, боль, злость, разочарование заставили его забыть о здравом смысле. Развернув коня, он бросился в сторону стрелявшего. Догнать пешего оказалось делом нескольких минут. Еще меньше времени потребовалось, чтобы достать меч из ножен и обрушить его на голову противника. Тот обернулся в последний момент, встретившись взглядом с юношей. Обреченность мелькнула в его глазах, когда он упал, сраженный ударом меча. Квинт спешился и подошел к нему. Тот был еще жив. Рана, нанесенная ему, была не первой, но не смертельной. Он силился что-то сказать. Квинт наклонился ниже, желая расслышать слова раненого, и почувствовал, как что-то уперлось в его бок. Уверившись в вероломстве раненого, не раздумывая, он поднял меч и одним движением пронзил грудь противника, услышал его предсмертный крик, увидел тонкую струйку крови, окрасившую бледные губы. Юноша оглянулся в поисках оружия, которым хотел воспользоваться лучник, но увидел только аквилу его легиона.

Глава 21

Битва при Фарсале, закончившаяся полным поражением Помпея, не означала завершение противостояния между ним и Цезарем, но теперь сила была на стороне последнего. На рассвете легионеры Гнея сложили оружие, сдавшись на милость диктатора. В плену оказалось около двадцати четырех тысяч человек. Большинство из них было сразу помиловано. Пленным аристократам диктатор так же даровал свободу.

– Не слишком ли ты милосерден, Юлий? – спросил Флавий. Наедине с ним легат позволял себе опускать титулы и должности, обращаясь к нему по имени. Последний не возражал, считая это своеобразным проявлением доверия со стороны Сцеволы.

Собеседники неспешно пили вино, наслаждаясь долгожданным отдыхом. Марк, наконец, смог позволить себе привести себя в порядок, сменить одежду, поужинать и чувствовал себя почти счастливым человеком.

– О чем ты? Не следует же мне казнить всех тех легионеров, с которыми я воевал в Галлии, только за то, что они по ошибке сената оказались не на той стороне? Все желающие смогут вступить в ряды моей армии и продолжить службу. Тем преданнее они будут.

– Я говорил не о них, – ответил Марк. – Ты простил Агенобарба, он настроил против тебя массилийцев. Возможно, кто-то из тех, кого ты сегодня помиловал, однажды воткнет тебе нож в спину.

– Ты слишком подозрителен, Флавий! Они будут благодарны мне за то, что я сохранил их жизни и положение.

– Или будут ненавидеть тебя, считая себя униженными, и мечтать о мести.

– Пусть будут рядом, так проще узнать, не замыслили ли они что-то.

Флавий лишь покачал головой. Беспечность Помпея стоила ему армии, но Цезарь не желал учиться на чужих ошибках.

– Ты намерен продолжать поход, не так ли? – уточнил легат.

– Да, – не стал лукавить его собеседник. – Но умерь свое любопытство, еще не все собрались.

Мгновение спустя в палатку вошел легионер и доложил:

– Легаты Антоний и Брут просят принять их.

Цезарь утвердительно кивнул. Если присутствие Марка Антония было естественным, то появление Юния Брута[1] стало неожиданностью для Сцеволы. Еще вчера бывший сторонником Помпея, последний удивительно быстро сблизился с диктатором Рима. Как только новые участники собрания расположились, Гай Юлий продолжил:

– Легаты, после одержанной победы легионам нет необходимости продолжать находиться в Греции. Антоний, ты вернешься Рим, забрав с собой ветеранов. Я должен сдержать данное им слово и отпустить их. Вопрос наделения их землей решим позднее. Флавий, ты отправишься со мной. Твоя поддержка пригодится мне, когда я, наконец, встречусь с Помпеем. Юний, ты…

– Позволь мне сопровождать тебя, Цезарь, – перебил его Брут, но даже не получил замечания.

– Думаю, что смогу помочь тебе, – продолжил бывший помпеянец. – Я довольно долго находился рядом с Гнеем и могу предположить его дальнейшие действия, подсказать возможные пути отступления.

– Хорошо, – ответил Юлий. – Если тебе так угодно, я буду рад твоему обществу.

Антоний и Флавий переглянулись, но решили обсудить свои предположения позднее и без участия лишних свидетелей.

– Думаю, все мы заслужили отдых, – произнес Цезарь, давая понять, что присутствующие могут быть свободны. – Остальное обсудим позднее. Антоний, даю тебе неделю на сборы. Юний, задержись, мне нужно поговорить с тобой.

Оба легата вышли. В молчании они дошли до палатки Сцеволы. Только оказавшись внутри, мужчины смогли поговорить откровенно. Квинт присоединился к ним.

– Итак, что думаешь о новом союзнике Цезаря? – спросил Флавий. Он предпочитал узнавать мнение собеседника до того, как озвучивал собственное.

– Слишком быстро он принял нашу сторону. Я никогда не доверял подобным людям. Брут предал Помпея. Разве не может он повторить подобное в отношении Юлия?

– Да, меня тоже насторожила столь быстрая смена союзников.

– Почему он так поступил? – вступил в разговор Квинт. – У него есть причины доверять этому человеку?

Легаты переглянусь и усмехнулись, поняв, что подумали об одном и том же.

– Сервилия[2], мать Брута, долгое время была любовницей Цезаря, – ответил Флавий.

– Ходят слухи, что Юлий может быть его настоящим отцом, – продолжил Антоний.

– Сомневаюсь, на момент рождения Брута Цезарю было около пятнадцати лет, – возразил Флавий.

– Тем не менее, это обстоятельство – единственное, чем я могу объяснить его просьбу. Незадолго до сражения здесь, близ Фарсала, он просил пощадить Марка Юния в случае, если тот попадет в плен или ему будет угрожать опасность.

– Что, посмотрим, насколько был прав Цезарь, когда приблизил его к себе.

Воцарилось молчание. Мужчины какое-то время наслаждались вином. Несколько бочек этого напитка, найденные в лагере Помпея, оказались слишком хороши, чтобы оставить его там. Но каждую бочку предварительно проверили на наличие яда старым способом – заставив попробовать его одного из рабов Помпея.

Вскоре гость покинул палатку Флавия, оставив того наедине с племянником.

– В конце этой недели Антоний отправиться обратно в Рим. Ты, Квинт, поедешь вместе с ним. Передашь письма членам семьи, распоряжения управляющим и клиентам.

– Я разочаровал тебя? – спросил юноша, не сумев скрыть боль и обиду.

– Нет, но, думаю, что твое место не здесь. Мне необходимо, чтобы кто-то, кому я могу доверять, находился в Риме. Ты можешь войти в сенат по праву рождения и будешь представлять там род Флавиев в мое отсутствие.

Квинт успокоился и даже преисполнился гордости. Дядя не только не отвернулся от него, но и поручал ему фактически заботу о семье в его отсутствие.

***

Неделя, данная Антонию для сборов, неудержимо подходила к концу. В один из дней он пригласил Марка с племянником посетить Фарсал:

– Мне кажется непростительной ошибкой биться здесь и не побывать в самом городе.

– Не думаю, греки будут нам рады[3]. Если помнишь, Фессалия поддержала Помпея. Поэтому Цезарь отправил сюда два легиона сразу по прибытии в Грецию.