Чёрная метка. Вдова поневоле

Глава 1

Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего,

Касьяна, и прости ему вся согрешения его вольная

и невольная, и даруй ему Царствие небесное.

Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Бабка в цветастом платке, поблёкшем от времени, монотонно голосила по усопшему. Уж всю ночь к Богу взывала, и теперича знаменья на себя накладывает, на иконы косясь. Отправляет слова в молитвах к Господу на небо, и хочется от тех причитаний выть в голос, да только слёз уж нету у Фёклы, вышли все вместе с горем.

Запах свечек въелся в нос, сколько уж тех сожгла молящаяся, да хорошо, коли не просто так, чтоб для дела. Пусть покойник с миром уходит, а то не ровен час и тут останется.

Сидит на лавке Фёкла, руки на коленях в замок сложены, смотрит на свои пальцы и думу думает, как жить одной теперича. Взгляд горючий на мужа бросила. Лежит – не движется, руки на груди сложены, пятаки глазья придавливают. В кой-то век такой молчаливый, бородой ввысь тянется. Омывали как положено соседи, чтоб Фёкла мужа слезой не жгла. Лежит теперича чистый, красивый, как жених какой.

- Упокой твою душу, - крестится вслед за бабкой. Как закончит та, трёшку даст, заслужила. А пока ходят люди, прощаются. Шапки мужики сняли, волосья приглаживают, покряхтывают. Последний путь нынче у Касьяна. Пожил. 63 годка по земле ходил, теперича пора и с Богом разговоры вести. Совсем немного до праздника не дожил, сердце оно такое – замолчит – и нет человека. Покивала Фёкла, будто сама с собой в чём-то соглашаясь, вздохнула горько.

Стужа нынче знатная, что собаку из дома не выгонишь, щиплет мороз за места всякие, норовит отморозить чего не попадя. Неровен час Касьян с собой кого-нибудь заберёт. Он такой. При жизни не сахар, оттого и о Лушке, дочке младшей, до сих пор вестей нет. То ли сгинула, то ль далеко забралась, что никто ничего не ведает, и кто знает, жива али как? Печалилось сердце Фёклы по дочке, сжималась душа до боли, кады думала об том, что с ней сталося. Да у кого выспросить? Как сбежала от отца да матери, так уж восемнадцать годков не знамо что с ней.

Мать часто её в молитвах одуматься просила, вернуться, простить Касьяна, что такое учинить вздумал, только глуха была Лушка. Или от Бога отступилась, что он её в дом родительский не вёл, то ли и вовсе ушла молодая.

Топот валенок заставил Фёклу вздрогнуть и глянуть на порог. Ульяна, средняя дочка, обивала ноги от снега, держась за платок, а рядом Варя и Вася в белых пуховых платках да шубейках по пятки. Хороши с красными щеками да носом. Восемь годов обеим вышло, лица такие, что не отличить, оно и понятно, в один срок народились сёстры. Взгляд на деда бросили, подошли гуськом, заглянули, как он спит в деревянной коробке, и к бабе Фёкле ластиться. А она и рада, всё ж любящие руки, пущай показывают, что нужна она на земле этой грешной не токмо себе.

У Авдотьи своих шестеро душ, Ульяне Бог троих дал, Петька воспитывает двое деток, если не считать старшую, что от Степана, Ванька пока без семьи, службу стране служит, а Лушка… Горький вдох вырвался снова из груди Фёклы, когда она про младшую дочку вспоминала. Один Бог ведает, какова её судьба стала.

- Ну ты чего? – села рядом с матерью Ульяна, платок с головы стягивая. – Зосим о могилке сговорился, копают мужики.

- Дорого возьмут, - пожевала губы Фёкла, в голове себе чего-то кумекая.

- Так не с тебя, - отмахнулась Ульяна, - Зосим дела решать станет. Что ж мы его не проводим, как следует? – кивнула в сторону покойника.

Какой-никакой, а отец. Всякое было, кто помянет – тому глаз вон. Всё ж родные все тут, обиды не таят, пущай с Господом уходит.

Настя объявилась на пороге, а за ней Игнат. Восемнадцать годков девке, невеста. Уж скоро снег сойдёт, весна проталины искать станет, дабы добраться до земли спящей, а как апрель подоспеет, там и свадьбу сыграют. Светятся глаза у обоих, как друг на друга смотрят. Теперича Ульяна - мать, в её руках судьба дочек. И уж известно: не отдаст она поневоле никому дочек своих, как некогда её родители на закланье Рябому выдали. Хоть и притерпелось с мужем, а сердце нет-нет да спросит.

«Где любимый твой Назар по которому душа плачет?»

Токмо думать об том нельзя. Долг у неё есть, крест свой посильный. А уж любовь то для других, так вот пущай теперь Настя на себе испытает то, что Ульяне не дали: выбрать себе суженого. Не для того ли женщине век дан?

Лица с улицы у Насти да Игната красные, а, может, не токмо от мороза. Пытаются с тех лиц счастье стереть, а всё ж святятся, будто не на похороны пришли, а на свадьбу. Но как только кинула взгляд Настя на деда, грусть залегла на лбу. Всякий смертен, уж тут каким молодым не будь, одно понятно: все в землю уйдут.

Является Петр со своими, уж тридцать пять годков по свету ходит, никакой не Петька - Пётр. Бородой окладистой обзавёлся, плечами расширился. Маячит за ним семья. Коли все родные лишь соберутся, и то тесно, а теперича в доме и вовсе не провернуться – народу так много. Почтила Касьяна и Агафья, хоть так и не признал внучкой своей. Всё твердил, что отродье Анны-вдовицы, а Марию да Тихона, что после появились, лучше привечал. Но токмо выделял больше всех прочих своих внуков лишь старшей дочери - Авдотьи. По воле Касьяна та замуж вышла, по воле Господа деток народила.

Глава 2

Руки Игната подрагивали, хоть парень и пытался показаться смелым. Смотрела в бледное лицо Ульяна, совсем молоденький, и вспомнился ей сызнова Назар. Жар его уст в ту ночь, единственный раз, когда они касались друг друга. Сладость его тела… Устыдилась мыслям своим. Стоит посеред двора родительского, пока отца из дому выносят, и вспоминает такое. Вспыхнули щёки, хорошо, не понять, отчего именно, положила на плечо руку зятю и говорит.

- Не слушай их, поверья-то всякие. Они и русалок видали, и леших.

Бродят глаза по Ульяне, сомневается Игнат. И верить в то хочется, и супротив заведённых порядков не попрёшь. Токмо как жить дальше, ежели каждый день боятся станет.

- Сказки-то, - кивает согласно, сглатывая ком в горле, а самого страшит история с мертвецом.

Открывается дверь, выносят Касьяна вперёд ногами. Ступают мужики аккуратно, чтоб с крылечка не поехать, да покойника не опрокинуть. Калитка настежь раскрыта, даже собака схоронилась да не брешет. Глядит в оба Игнат, сердце меж рёбер стук-постук. Чечётку выбивает, волнуется. Смотрит на него с крыльца невеста, платок рукой удерживает, и нашёл в себе силы Игнат, сквозь страх улыбку выдавил. Живы будем – не помрём.

Снег не идёт, токмо под ногами хрустит, о морозе рассказывает. А тот, не щадя себя, щиплет людей за лица да руки. Глядит Ульяна на мужиков, что ямку отцу копали. Ежели б для согрева не пили, насмерть вымерзли. А так подливают, опрокидывают в себя и дальше работу творить. Смотрит Ульяна в мёрзлый прямоугольник, думая, будто и земля не желала принимать Касьяна. Нагрешил он на этой земле сполна. Ежели Бог всё ж есть, не примет к себе, иначе для чего ж безгрешным ходить, коли и такой, как он, и душа детская в одно место попадать станут.

Переступает народ с валенка на валенок, зябнет. Это Касьяну всё одно – лежит себе в новой рубахе да портах и ладно. Живому завсегда в тепло хочется. А потому разбегаться стали, как землицу кинут на крышку, пока все и не разошлись. Токмо близкие остались стоять. Большая семья у Фёклы. Глядит она на внуков да детей. Вот так и её схоронят. Встанут рядком, может, поплачет кто. А сейчас и слезинки лишней не уронят.

Стоит Настасья рядом с Игнатом, спросить боится, правда ль дед ему в глаза глядел.

- Домой идём, - кивает Зосим, расплатившись с мужиками, запахивает зипун и вперёд всех, как вожак направляется.

- Помянуть надобно, - согласно кивает головой Фёкла, утирая слезу в углу глаза. Надобно в избе, пирогами закусить, да медовухи испить. Новая жизнь пойдёт теперича. Без Касьяна.

Идут домой с погоста. Фёкла со старшей Авдотьей об отце говорит позади, впереди Зосимом да Пётр, за ними Ульяна с Анной да дети рядом вьются.

- Так ничего про неё не слыхала? – Ульяна смотрит на Анну, надеясь вызнать что про сестру свою, Лушу.

- Да к чему мне врать? – пожимает плечами та. – Сама Богу молюсь, прошу, чтобы нашлась. Кто знаешь, что с ней. Я же тогда к Марфе несколько раз ходила с гостинцами, молчит ведьма и всё. Мол, не знает ничего, только по глазам видела: говорить не желала. А теперь и вовсе Богу душу отдала, - замолчала на мгновенье, а потом поправила себя. – Может, и не Богу, да только дом стоит пустой. Тот, что Зосим на Настасью ставил – целёхонек, а второй покосился и в болото упал. Некому пригляд чинить. Не нашла себе преемницу Марфа. Говорят, после Лушки была одна, да ничего из неё не вышло. Выгнала её ведьма, и весь сказ. А куда Лушку подевала – знать не знаю.

- Может, сама с ней сделала чего? – брови сходятся на переносице Ульяны, пока голова думу думает.

- А кто ж о том ведает, – пожимает плечами Анна. – Я у наших охотников спрашивала, может, видали чего. А они только плечами пожимают. Говорят, не встречали.

Бросила взгляд на мужа Ульяна, шаг замедлила и ближе к Анне льнёт, под локоть руку свою закладывает.

- А про Назара ничего не слышно? – шепчет на ухо. Выбивается пар маленьким облачком, растворяется в морозном воздухе, будто и не было тех слов, что томятся в душе.

Встретилась с ней взором Анна.

- Пропал, как сквозь землю провалился, - говорит негромко, смотря на мужчин, что впереди вышагивают. Не хочется делиться мыслями, будто в лесу полным-полно опасностей. Небось волки задрали или медведь, а нет, так в болоте сгинул. Мало ли люду пропадает без вещей. Токмо пущай думает Ульяна, что у Назара всё хорошо. Так и жить легче.

- Дай-то Бог, чтоб всё хорошо было, - крестится Ульяна. Глядит на Игната и его сенит, всё ж плохой знак нынче зятю будущему выпал. Только надо забыть о том да не привлекать поверья, авось само разойдётся.

Идёт Игнат и думу крепкую думает.

- Ты в голову не бери, - кладёт на плечо руку Настасья, а у самой душа в пятках. Глядит вдалеке Марья стоит. Скривило всю от счастья их, сама обладать Игнатом желает. В деревне год назад объявились, сразу заприметила парня, только сердцу не прикажешь – выбрал он Настю, а та его. Только поговаривают, будто у Марьи кровь непростая, бабка её самая настоящая ведьма, потому боятся девку молодую в деревне, что с отцом приехала быт налаживать. Рассказывала, будто мать померла, а как есть на самом деле – никому ведомо. Но будто глянет на кого, сразу человеку не по себе становится, а то и вовсе заболеть может. Глаза голубые, пронзительные, как само небо. Настасья с ней дружбу вести хотела, да уж куда подругами стать, когда соперница ей.

Глава 3

Ой, у ворот вереюшки повились,
Вот к Настеньке подруженьки собрались.
Шли — прошли красные девки горою
И кликали да вот Настеньку с собою:
— Пойдем, пойдем, да вот Настенька с нами в ряд,
Да заиграем, Зосимовна, с нами в лад.
— Уйдите красны девки, да не ждите,
Ох, я себе сильного роя выловила,
Ох, сильный рой — Игнатушка молодой.

- Счастливая ты, Настя, - глаза Харитоны блестели в свете горящих свечей. Провожали подругу замуж, косы расплетали, баню топили, песни пели, плакали показно, только всякая радовалась: по любви, ой по любви Настасья замуж идёт.

Пыталась девка улыбку прятать, токмо светилась вся. Завтра уж Игнат своей назовёт прилюдно, клятвами обменяются, и станет Настя женой по праву. Заживут, деток народят, материнство познает. Щемило сердце от веселья, когда представляла житье-бытье. Мать приняла в объятия, по головушке гладила, счастье делила, приговаривала.

- В ладу живите, каждый день чтоб, как последний. Ласку да тепло дарите, пусть познаешь ты не женскую долю, а счастье великое. Не каждой такое на роду начертано.

Говорила Ульяна, а внутри всё сжималось. Снова она мысленно была в том дне, когда жизнь её с Зосимом пересеклась, когда стал Назар не боле, чем прошлое. И вроде за дочку радоваться надо, а на душе тоскливо и погано. Зовёт до сих пор сердце любовь свою – Назара, свыкнуться не может с тем, кому клятву пред Богом давала. Но верна Ульяна, никогда в сторону других не смотрела, мужьям чужим улыбку не дарила. Только нет-нет, а кажется ей будто Назар вертается, бросается она к нему на шею, плачет, говорит, будто годы над чувствами её не властны. А вспоминает ли он её так же, как Ульяна его. Ежели жив…

- Знаю, матушка, что посчастливилось, - обнимала крепко Ульяну Настя, - благодарна тебе да отцу. Век помнить буду добро ваше.

Месяц минул со смерти Касьяна, поулегся страх немного. День за днём идут, ничего не делается – жив Игнат. Может, вранье это всё? Слабый духом давно бы помер, а парень молодец, назло всему улыбается. Ничто не очернит их счастья!

Перекрестила Ульяна дочку. Не в последний раз, да только желанье вдруг такое нахлынуло. Пущай с подругами дочка прощается. Не ходить больше ей на ровни-посиделки по избам, не сидеть вечёрками зимними в поседках, покуда девушки прядут, поют песни да играют. Нашла своего почётчика – Игната, жизнь ему свою вверяет. Заблестели слёзы на глазах Ульяны, недавеча и сама невестой была, токмо несчастной. Удавиться хотелось, может, и стала бы, только билась в ней жизнь, Назаром подаренная.

- Ну хоть поплачь для приличья, - усмехнулась мать, утирая слёзы, и казалось со стороны, будто дочку свою жалеет, пущать не хочет, только были там не только те слёзы.

Опустилась на колени Настасья, запричитала, заголосила, песнями к матушке обращаясь. Человек русский жив, покуда поверья в его в душе теплятся, покуда хранится в нём память народная.

Выбралась Ульяна воздуха глотнуть, сердце больное унять. Любит она деток своих, нарадоваться на них не может. Ежели б все выжили, было бы пятеро. Только будто не давал им Бог мальчиков, гневился за что-то. У каждого свой грех: Ульяна родных ослушалась, потому пришлось Зосиму дитё чужое воспитывать, Рябой ни одну семью загубил заёмами. Токмо это со стороны так видно, а на деле не принуждал никого. Ежели готовы – пущай берут, но отдавать надобно. А коли станет прощать долги каждому, так никто и вертать не станет.

Слышит Ульяна голоса мужские, напрягла слух: Зосим с братом её разговор ведут.

- Война в стране, - говорит Пётр, и ужас ледяной волной окатывает Ульяну с головы до ног. Слово-то какое страшное. Сердце теперича дрожит от другого. Гибнуть станут мужики, родину защищая. Стоит ни жива, ни мертва. Слушает, что ещё брат скажет.

- Я в город ездил, слыхал, будто японцы первыми напали. В море корабли наши, так они на эскадру пошли. Кажись, порт какой-то называли, да не запомнил я. Имя, вроде. Александр или Остап.

- Вдарят наши, - кивал Зосим, - как есть покажут силу. Ничего, сдюжим. Не такое видывали.

- Такое – не такое, только поговаривают, что тяжко станется.

- Кто такой умный? Откуда ведает, что станется? Говорю тебе: сила в русском мужике недюжая, - сжал Рябой большой кулак.

- Это да, - соглашается сразу Пётр, - да на земле токмо могущи. Вода, кто знает. Дай-то Бог, - крестится, - выстоять, земле защиту дать.

- Иван там? – вопрошает Зосим, и понимает Ульяна, к чему разговор муж ведёт. Брат их, Иван, нынче парень в силе. 24 годка отроду, уж четыре из них родине долг отдаёт. Думали, воротится, женится, а теперь судьба может такие крути завертеть.

- Так нам о том разве скажут? Что во флот угодил – ведаю, три года ещё оставалось, а там домой обратно. А теперича одному Богу известно, что да как. Ты матери токмо не проговорись, - попросил Пётр. Хоть и наделала Фёкла ему плохого в жизни, а всё видно – любит. – Она ж после отца сдала сильно, как прознает, что Ваньку туда погнали – и вовсе спятит. А мы ж с тобой только кумекаем, что к чему, - будто оправдывался Пётр, - мож скоро и закончится всё.

- Меня-то не тронут, - жевал губы Зосим, - стар уже, а что с тобой станется ежели чего?

- Так срок почти вышел, - отмахнулся Пётр, - и в морских делах не смыслю ничего.

Помолчали, и казалось Ульяне, будто стук её сердца так громыхает, что любому слыхать.

Глава 4

Свадебный поезд ехал неспеша, чтобы каждый мог рассмотреть его. Белый конь, украшенный бубенцами и лентами, тянул первую телегу, а родня Насти перекрыла дорогу, намереваясь её продать. Коли хочется жениху до невесты добраться - заплатит подарками или наливкой. Детям припасены пряники. Только веселье и для Игната с какой-то оговоркой. Уж думал, минуло несчастье, а теперь будто сызнова в дверь с клюкой старуха стучится.

И уж нынче Настасья плачет взаправду, но не потому, что не хочет уходить из родительского дома, камень лежит на сердце. Обрядили её в платье новое, сшитое к празднику. Ничего не пожалел для старшей Рябой.

Сидит невеста в избе Игната поджидает, пока тот выкуп за дорогу выдаёт. И шум, и гвалт вокруг, только улыбка у жениха какая-то растерянная. Будто не на свадьбу он идёт, а на войну собирается.

Добрались до невестиного дома, а там и в объятья Настю заключил. Трепыхается сердце птицей, вот-вот выпорхнет. Улетит далеко, а он прямо тут бездыханным на пол брякнется.

Завели бабы песню, провожают из дому. Пришла пора ехать венчаться. Бросают друг на друга молодые взгляды боязливые, а у Ульяны сердце не на месте. Чувство такое, что на похороны сбираются. Усадили в телегу, фыркает конь. Кругом дети бегают голоногие, народ собрался на невесту глядеть.

Зосим в новой косоворотке, сапоги салом смазаны. Ульяна как барыня какая. Всё ж с радостью дочку провожают. Фёкла глаза платком утирает на Настю глядя, себя молодую вспоминает. И было ж у неё самой всё недавеча. А поди ж ты годы промчались – не упомнишь.

А средь народа уличного только одни глаза Настя видела. Смотрит на них Марья с прищуром, не улыбнётся. И до того жутко стало, хоть бросайся вон из телеги да беги без оглядки.

Проследил за взглядом невесты Игнат, руку её тонкую ещё пуще сжал.

- Твой я до конца, - шепнул жене будущей.

А Марьяна кивает ему, мол, идём.

Соскочил с телеги Игнат, бросился в толпу. Подлетел к девке. Ноздри раздуваются, злой, не ровен час ударит.

- Не передумал? – смотрит прямо в глаза ему Марья.

- Что ж я за муж такой, ежели от любви своей откажусь? – спросил грозно. – Не бывать тому! - сдвинул брови. – Решено давно, и слово моё твёрдо!

- Ну гляди, - покачала головой, а потом шаг в сторону сделала, чтобы Настю узреть. И задвигались губы. Только что шептала, слышно было одному Игнату.

Чёрная метка – до смерти отметка.

Кладись на судьбу, принимай ворожбу.

Много боли, много крови,

Бабьей горькой вдовьей доли.

Будь одна, как в ночи луна.

Развернулась резко, задев парня косой, и пошла восвояси. А по толпе ропот прошёлся. Соскочила Настя с телеги, хотела вон бросится, только сграбастал её в объятья Зосим, к груди так сильно прижал и шепнул что-то.

- А ну заводи, - махнул рукой гармонисту, и понеслась музыка над дорогой. Разлилась песней, и затянули гости вослед за инструментом.

Усадила Ульяна обратно дочку, перекрестила.

- Наперекор всему иди, не верь. А усомнишься – беда будет. Вера в тебе быть должна, - коснулась груди, где сердце горячее билось. – Бери и мою – материнскую.

Притянула к себе лицо, расцеловала, растопила хоть немного печаль. Ударили кнутом по коню, заржал белоснежный и потащил жениха да невесту к церкви, где уж поп давно поджидал. Уплочено!

И уж внутри, чуя свечной запах, впитывая аромат кадила, успокоились молодые. Стояли пред Богом, молясь об одном. Посылали молитвы, чтобы узрел их Господь и помиловал.

Монотонно читал поп. Настя сложила руки пред собой, смотрела больше в пол, пока сверху на них взирали очи с росписи.

Глядит Пётр на сестру свою. Делает пару шагов, да будто не пущает что. Анна держит.

- Куда? – шепчет. И дрожит в руке пламя свечное.

- Ульяне кой-чего сказать хочу.

- Потом!

- Сейчас!

Пустила порты Анна, шагнул Пётр ближе.

- Завтра же пойду к скорняку, скажу, чтоб увозил свою дочку подальше отседова, - шепнул Ульяне на ухо, рядом становясь. – Пусть на своей земле проклятьями сыплется.

- Я, как отец, говорить стану, - бросил на него взгляд Зосим, услыхав разговор. И тут же поп замолчал, недобро глянул в их сторону. Приложила руку к груди Ульяна, прощенья просить, и поклонилась слегка. Продолжил читать священник.

- Ежели кому неймётся, идите из церкви, - шепнула мужу и брату. И затихли те. Всё ж обряд надобно до конца доглядеть.

Кончил поп, поцеловались молодые. Теперь уж миловаться можно. Никто слова не скажет. Муж да жена пред Богом и людьми. Вспыхнули щёки Настасьи, когда губ её жар Игнатовских коснулся. Сердце затрепетало от сладости такой.

- Больше жизни люблю, - шепнул Игнат. Только слова его теперича пророческими казались. Не отвернулся от чувств своих, не отрёкся от невесты.

Стол был богатый. Разносолы да мясо, пироги да ватрушки, медовуха рекой текла. Веселились гости, плясовую вытанцовывали. А молодые, как водится, сидели да на всё глядели. Ждали, когда наедине останутся, миловаться начнут.

Глава 5

Коли на роду погибель тебе написана, от смерти не спастись.

Бился Игнат в крепкую дубовую дверь. Добротный дом Зосим дочке срубил. Из соснового кругляка, а дверь покрепше. Знать бы, чем оно всё закончится, волосья на голове б рвал.

- Зосим! - заорала на всю улицу Ульяна, - Зосиииииим!

Придремал Рябой. Руку за голову закинул, лежит лицом к потолку, бородой кверху. Тишь в избе, тускло лампадка горит пред образами, дети на печи перешёптываются, дрёму навевают. Прикрылись глаза, да в сон сознанье уплывает. Вот и справили свадьбу такую, что не грех самого Государя позвать. Ничего не пожалел для Настеньки, пусть и не родная. Токмо кто скажет о том, осерчает Рябой, разойдётся не на шутку. Руки не подаст негодяю, ежели черноту пускать на девку станет.

И Улюшка счастливая. А уж до того он жену свою любит, что сил нет, аж зубы сводит от любви той. Пуще прежнего. Жизнь за неё отдать готов, и она к нему за годы другая стала. Чует он от неё доброту, принимает то за любовь. Только выбить из сердца того – первого, так и не смог, хоть Ульяна не показывает.

- Зосииииим!

Затрепыхалось сердце от крика того. Подскочил на месте. Озирается. На печи девки притихли. Друг на друга поглядывают, глаза округлимши.

- Ульяна?! – позвал Рябой, да как есть на улицу бросился.

- Зосим!

Стоит его жена простоволосая, накинут платок на плечи, а луна половину лица освещает. Такого страха он никогда не видывал в очах её.

- Дом горит! – дрожит голос, оглушает.

Сказала и бросилась вон со двора. Собака брешет, рвётся с цепи, словно помочь чем хочет. Люд на улицу высыпать стал.

Бежит Ульяна что есть мочи, ветер слёзы за спину уносит. Паренёк какой-то колоду сбил, дверь отворил. Тут же отскочил, руками закрылся от жара.

- Настяяяяяяяяяя, - закричала белугой Ульяна, голову руками обхватывая. Бросилась в пламя, да поймал её кто-то, дёрнул на себя.

- Мужики там, - шепнули.

- Игнааааат!

Нос щипало, слёзы застилали глаза, дрожал воздух от огня, рябило.

Кто как вытащил, Ульяна так и не поняла. Опустили на траву два тела. Дочки её и жениха недавнего. Упала пред ними на колени Ульяна. Тянет руки к обоим: и кровинушка тут, и сын названый.

Игнат в одних портах, без рубахи. Настастья в одеяло кое-как завёрнута, срамота люду видна. Прикрыла тело голое Ульяна, слезами заливается.

- Савелий где? - кричат в толпе, а уж, поди, вся деревня собралась. И Зосим тут же подоспел. Нагнулся на Игнатом, дыханье слушает. Только ничего понять не может – не дохтур ведь.

- Савелия кличьте, - кричат. – Где Савелий.

- Тут он, тут, - отвечают.

И чьи-то руки на плечи Ульяне кладутся, оттаскивают от дочки. Отбивается та, сопротивляется. Не желает дитя покидать.

- Да я это, - говорит Савелий.

Скотину только так на ноги ставит, а что с людьми делать до конца не знает. Только других нет в деревне, лучше путь он, чем совсем никто.

Уступила место Ульяна, отползла, у ног села. Держится за дочку, словно та исчезнуть куда-то может.

Вскочил Зосим, побежал другим помогать огонь сбивать. Рядом соседние хаты, никак перекинется туда, добром не кончится. Свою избу не спасти, так хоть чужие уберечь. А в голове всё вопрос вертелся, как случилось несчастье?

- Жива, - обернулся к матери Савелий. – Воздуха дайте, воздуха! - скомандовал людям, чтоб расступились.

Перешёл к Игнату, а позади толпу мать его с отцом раздвигают. Подскочила Паша к сыну.

- Убили! Убили! – закричала не своим голосом. – Ведьма-то всё, Марьянка! Все видали, как она ему слова говорила. Не послушал её сынок. Игнатушка!!!

- А ну цыц! – прикрикнул Савелий, брови сдвинул. – Дай парня осмотреть. Хоронит сына уж!

Прижала Ульяна к себе дитя своё, качает, как маленькую. Унесть бы в дом, да Зосим с мужиками пожар тушит. Игната тоже не бросить. Дождаться надобно. Ой, девки сами в избе остались.

- Чего тут? – слышит голос Петра. И он прибежал. Вся деревня на улицу высыпала. Только те, что медовухи перепили по домам спят.

- Жива? – опустился на колено рядом с Ульяной. Кивнула та, благодарности Богу посылая.

Отодвинулся Савелий от Игната, головой покачал. Заголосила Паша пуще прежнего. А муж её оттаскивает.

- Мож ошибся? – смотрит Ульяна на Савелия, да токмо сама понимает: уж много знамений было. Не устоять супротив простому человеку.

- Дочка твоя виновата, - не могла успокоиться Паша, обращаясь уж к Ульяне. – Говорили ему – откажись. Не послушал матери, сердцу своему внял, да речам ласкающим. Вон к чему привело. Ходил бы по землице, - утирала слёзы. - Недолго на белом свете сынок мой пожил, - причитала, раскачиваясь.

- Хватит! – тряхнул её Демид. – Голова своя на плечах у каждого. Бог за всеми присматривает. Не гневи!

- Дом-то не просто так загорелся, - шептали в толпе.

- Знали, что колода стоит.

Глава 6

Настя подскочила на кровати. Крик разнёсся по избе.

- Тише, тише, - обхватила её Ульяна, что рядом спала, дочку обняв. – Позади всё. Спи.

- Игнат, - дрожала девка, как осиновый лист от озноба и страха. – Игнат где?!

- Спи пока, завтра говорить станем, - гладит по волосам Ульяна, только не уймётся дочка, ясно уже. Трясёт головой, будто заведомо не веря ничему.

- Где? – глаза испуганные, бешеные. Смотрит прямо, будто пытается вспомнить чего. – Мама, где?! – голос молящий.

- Нет больше Игната. – прижала Ульяна дочку к себе. – Нету, - дрогнул голос. Сама вот-вот разрыдается.

Закричала Настасья, забилась в её объятьях. Заглушает крики Ульяна грудью своей. Прижимает сильней, что выкричалась.

На пороге Зосим объявился. Только-только с мужиками дело кончили.

- Хмеля завари, - просит Ульяна.

Озирается он по сторонам. Не сноровиться.

- Ай, сама, - поднимается Ульяна, кивая на дочку.

Подходит ближе Рябой и будто боится. Разносится по избе дымный запах. Весь пропах, пока работал. Перевела на него взгляд Настасья.

- Отец, где Игнат? – у него спрашивает, будто мать ей неправду сказала. – Игнатушка мой где?

Растрепались волосы. Лежит ещё не одетая, одеяло к себе прижимает. Не успела Ульяна рубаху накинуть. Тяжело одной, несподручно. Думала проснётся, в баню и новое.

- Помер, - сказал Рябой и перекрестился на иконы. Уселся рядом, губы жуёт. Глядит, как в подушку девка рыдает.

- Петьку видал? – задаёт Ульяна вопрос, кидая траву в глиняный горшок.

- Дома, наверно, - отзывается Зосим через плечо.

- К скорняку побежал, - качает головой Ульяна.

Услыхала-то Настя, от подушки оторвалась. Блестит лицо от слёз, раздулся нос.

- Зачем к скорняку?

- А ну скажи, как пожар случился?! – вопрошает мать.

- Свечу не доглядели, - тихо прошептала Настя. – Она занавески подожгла.

- Ох, Зосим. Натворит Петька делов, остановить его надобно. Сходи к скорняку. Сердце не на месте. Не Марьяна это, говорила же!

- Да чтоб тебя! - выругался Рябой, поднимаясь с места. – Покоя не дадут.

Вышел из избы и пошёл искать Петра. Неровен час и впрямь чего недоброго на горячую голову сотворит.

Упала Настасья на кровать, жить не хочется. Недолог её путь счастливый. Никого на свете любить не станет, только Игнат сердцу мил. По гроб жизни с тобой буду, говорил. Вот его жизнь и кончилась. Не обманул.

Поднесла Ульяна дочке кружку, пить до дна заставила.

- Тут жить станешь, ничего, сдюжим. Тяжело будет, а что делать. Ночь сегодня с ним провела? – интересуется.

Пожала плечами Настя. И сама не поняла, что и как было. Да только до конца дело не дошло. Чего говорить.

- Подождём, - кивнула Ульяна. – Дальше думать будем.

Услыхал Зосим издалека, как собака лаем изводится. Бросился к воротам. Открыты настежь. Мужики бранятся, а девки не слыхать. Добежал до крыльца, вывалился из избы Петька, за волосы Марьяну держит.

- Оооо, паскуда, - шипит на неё, за собой тащит.

Молчит девка, будто в рот воды набрала. Даже улыбается, как сумасшедшая. И страшно от той улыбки Зосиму стало.

- Да пусти её, - показывается позади Корней-скорняк. – Дома всё время была. Вот тебе крест, - сенит себя знаменьем.

- Нет веры ни тебе, ни дочке твоей.

- Не она это! – зычно гаркнул Зосим. – А ну пущай!

- Ульяна послала? - кивает Пётр, криво усмехаясь.

- Настя сказала – не она. Свечу не доглядели.

Изменился в лице Пётр, задумчивый стал. Отпустил волосья девки, шаг в сторону сделал. А Марьяна захохотала. Смотрит на Зосима, а тот ни жив, ни мёртв. Такой страх на него напал от её взгляда чёрного, от смеха дикого. Будто не разумный человек пред тобой, а баба сбредившая. Перестала смеяться, резко повернулась к Петру.

- Ну чего же ты? - шепчет ему. – Чего?

Поворачивает голову подбородком вверх медленно. Вправо – влево, а сама глаз не отводит.

Бросил взгляд на Корнея Пётр. На сердце руку положил.

- Грех на душу чуть не взял, - признался, - прости меня. – И ты, - сказал, посмотрев на девку, и осёкся.

Стоит прямо перед ним, улыбку с губ стёрла. Смотрит в самое нутро. Глаза – не глаза вовсе: два чёрных колодца. И такая тьма в них полощется.

- Иди сюда, - шепчут губы еле слышно. Смотрит Пётр, брови насупил, но стоит. – Иди же ко мне…

Хотел мимо всё ж пройти, как схватила его за рубаху Марьяна да губы свои к его прижала. Не успел опомниться, поцелуй горячий на устах пылает.

Молчит Корней на дочку глядя, вскинул брови Зосим от удивления. Оттолкнул Пётр девку о себя, губы вытер, будто противно, а она вновь хохочет, как сумасшедшая. Пролетел мимо, а та вслед смотрит, глазами спину прожигает. И хохочет, хохочет, хохочет. И вплетается в её смех и злоба и ненависть, что на сердце камнем придавлены.