***
Участковый пункт полиции №6. В помещении дежурной части царила напряженная, но привычная для таких мест атмосфера. За стойкой регистратуры находился молодой лейтенант, недавно начавший службу. Он сосредоточенно занимался оформлением документов. Его лицо выглядело усталым, а движения выдавали легкую нервозность — возможно, это был его первый самостоятельный день на смене.
В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и в помещение вошла пожилая женщина — чья-то бабуся. Она выглядела весьма эксцентрично: на плечах у нее была вязаная шаль, в руках — старенькая сумка, взгляд — цепкий и строгий, как у школьной учительницы на экзамене.
— Слышь, ты! Да-да, ты, милок! — громко крикнула она на весь зал, обращаясь к лейтенанту. Голос — хрипловатый, манера — грубая, бесцеремонная. И, будто для полного эффекта, она громко рыгнула, не проявив ни малейшего смущения.
Лейтенант поморщился и поднял на нее взгляд.
— Время — деньги! Оформляй документы шустрее! — не сбавляя напора, продолжила бабуся. — Я свою внучку уже давно не видела, она у вас тут задержалась!
Молодой полицейский растерялся, но попытался сохранить хладнокровие.
— Я вам не «милок» — ни вчера, ни сегодня, — ответил он сдержанно, хотя в голосе проскользнула нервозность. Он поправил форму, глубоко вздохнул и уставился в монитор, надеясь, что это прекратит разговор.
Но бабуся была упрямее бетонной стены.
— Плевать я хотела на твое «милок-не милок»! — рявкнула она, сверля его взглядом, словно проверяла, годен ли этот сопляк вообще носить форму. — Я второй день тут топчусь! Вчера вашему начальнику на уши наступила — все должно быть готово! Давай, шевели извилинами, ищи!
Лейтенант сдавленно крякнул — спорить с этой фурией было все равно что головой об асфальт биться. Стиснув челюсти до хруста, он впился в клавиатуру, колотя по кнопкам с такой яростью, будто мстил за все свои жизненные неудачи.
Экран моргнул. Брови дернулись. Плечи расправились — екнуло.
— Олесю… Червичкину? — выдавил он сквозь стиснутые зубы, швырнув старухе взгляд, налитый свинцовой усталостью.
— Ах, ее, ее! — взвизгнула бабуся, стукнув костяшками по стойке. — И не прикидывайся шлангом, вижу же — вон как глазенки бегают! Вчера ж тебе все разжевали — и про внучку, и про ее картежные делишки. — Она фыркнула, закатив глаза. — Ну давай же, соколик, выпускай мою Черву. Мне еще на преферанс к подружкам успеть надо!
Лейтенант сжал челюсти так, что на скулах выступили желваки. Профессиональная выдержка едва сдерживала ярость:
— Сейчас оформлю, — выдавил он сквозь зубы голосом, напоминающим скрежет тормозов.
Он резко развернулся к дежурному, который лениво перелистывал какие-то бумаги:
— Червичкина из карцера — на выход! — рявкнул лейтенант, и эхо разнеслось по казенным коридорам.
Дежурный медленно поднял голову. Его стеклянный взгляд выражал тупое недоумение.
— Ну, эту... чертову сорвиголову, что вчера пол-участка разгромила, — прошипел лейтенант, с такой силой ткнув пальцем в монитор, что экран затрещал, — Черву, мать ее!
Бабуся одобрительно цокнула языком:
— Ого, да у тебя, милок, командные нотки прорезаются! — ее глаза хищно блеснули. — Вижу, косточки твердые... не то что нынешняя молодежь!
Дежурный фыркнул в кулак, явно вспоминая вчерашний погром. Нехотя оторвавшись от стула, он потянулся к связке ключей и удалился.
— Вот и умнички! — бабуля хлопнула себя по коленям, подпрыгнув на месте. — А то вы, сопляки, пока пинка не получите — не пошевелитесь!
Лейтенант глубже зарылся в бумаги, но побелевшие суставы пальцев выдавали ярость, готовую вырваться наружу.
Спустя минут десять тишину разрезали четкие, ритмичные шаги. В дверном проеме замерла фигура.
Девушка. Лет двадцати пяти.
Темные волосы — будто их только что ласкал ураганный ветер — каскадом спадали на плечи. Взъерошенная челка обрамляла лицо с гипнотическими глазами цвета ледяной грозы. В их глубине плясали дьявольские искорки.
Алая кожаная куртка облегала стан, как вторая кожа, переливаясь при каждом движении, будто языки живого пламени. Узкие, как перчатка, джинсы и тяжелые ботфорты с шипами завершали образ. На шее — кулон: рубиновое сердце, пульсирующее в такт ее дыханию.
Она медленно провела языком по губам.
— Ну что, копы, соскучились? — голос низкий, с хрипотцой, будто пропущенный через сигаретный дым.
В воздухе повисло напряжение — густое, как перед грозой.

— Ух ты-ы! — раскатисто гаркнула бабуся, хлопнув ладонью по стойке. — Гляньте-ка, моя Черва из обезьянника выплыла!
Олеся оскалилась в ответ, обнажив белоснежные зубы:
— Да не обезьянник, а «спецприемник временного содержания»! И вообще... — она бросила выразительный взгляд на лейтенанта, — кто тут мое прозвище на весь участок трезвонит?