Чудо для чудовища

1

Солнце. Это было первое, что я ощущала когда открывала глаза, и последнее, о чём могла думать. Оно висело в мареве раскалённого воздуха, безжалостное и ослепительное, вдавливая меня в пыльные половицы деревянного настила. Я сидела, поджав колени, в тесной деревянной клетке, и моё единственное желание заключалось в том, чтобы исчезнуть, раствориться в этом липком, знойном мареве, перестать существовать. Всё моё тело ныло однообразной, притуплённой болью. Пот заливал глаза, смешиваясь с пылью и превращаясь в грязные, солёные ручьи. Губы потрескались до крови, язык прилип к нёбу. Я последний раз мылась неделю назад, когда внезапно пошёл дождь, и струи воды хлестали сквозь прутья клетки, смывая на короткий миг слои грязи и пота. Теперь же пыль и мелкая древесная труха въелись в кожу, покрывая её сероватой коркой, сквозь которую проступали синяки и ссадины.

Я не шевелилась. Движение требовало усилий, а сил не было вовсе. Голод сводил желудок тугим, болезненным узлом, но жажда была хуже — она выедала сознание, заставляя мир плыть и мерцать на грани обморока. Я была сломлена. Окончательно и бесповоротно. Всё, что осталось от меня, — это тихий, едва теплящийся уголёк где-то глубоко внутри, прикрытый пеплом стыда, отчаяния и полнейшей безнадёжности.

Мысли текли лениво и обрывочно, цепляясь за прошлое, которое казалось теперь невероятно далёким, словно жизнь другого человека. А оно так и было. Чья-то чужая жизнь.

— Как же я здесь оказалась? — прошептало моё сознание, и картинка поплыла, изменилась.

Я увидела себя. Не эту забитую тварь в клетке, а другую. Современную квартиру, уютный диван, запах кофе из кружки с надписью «Не буди во мне зверя». А потом — искажённое яростью лицо Макса. Его перекошенные губы, крик, запах алкоголя. Его рука, занесённая для удара. Острый, животный страх, толкнувший меня к двери. Головокружение. Неудачный шаг. Пустота под ногами. Удар. Короткий, оглушительный и всё завершающий. Тишина. И больше ничего.

Я умерла. Понимание этого не вызывало ни страха, ни печали — лишь странное, леденящее спокойствие.

А потом — новое пробуждение. Но не в теле, которое я знала. Всё было чужим: тонкие, почти детские запястья, длинные спутанные пряди чёрных волос, лёгкость и хрупкость всего существа. Я открыла глаза и увидела низкие, закопчённые потолки, запах гари и немытого тела. И над собой — лицо. Женское, некрасивое, испещрённое глубокими морщинами и залитое гримасой чистого, неприкрытого ужаса. В её руке, жилистой и сильной, зажата тяжёлая деревянная скалка. И она была в крови. Моей крови. По моей новой голове, по виску, струилось что-то тёплое и липкое, заливая ухо и шею.

— Ведьма! — проскрежетала она, и её голос сорвался на визгливый, истеричный вопль. — Чудовище! Вернись обратно в ад! Я видела, как ты вселилась в неё!

Она не дала мне ни слова сказать, ни понять, что происходит. Её крики собрали соседей, таких же испуганных и озлобленных. Меня, окровавленную, полубессознательном состояни, выволокли из лачуги.

Так началась дорога сюда. Как я в последствии узнала, на невольничий рынок.

Первые дни в клетке я ещё пыталась сопротивляться. Кричала, что они не имеют права, что это ошибка, пыталась объяснить, что я не та, за кого меня принимают. В ответ получала лишь пинки, тычки и однажды — удар плетью по спине. Острая, жгучая боль враз вправила мне мозги. Здесь не было места правам человека. Здесь были товар и цена. А непокорный товар либо ломают, либо выбрасывают за ненадобностью. Я выбрала молчание. Затаилась. Схоронила свою прежнюю суть так глубоко, как только могла, и смотрела на мир глазами загнанного, затравленного зверька.

Покупатели приходили и уходили. Одни смотрели с похотливым любопытством, другие с холодной деловитостью. До меня дотрагивались сквозь прутья, заставляли встать, повернуться, открыть рот, чтобы оценить зубы.

— Слишком тощая, — бросали чаще всего. — Кости да кожа. Болезненная. Долго не проживёт. Хлопот с ней будет больше, чем проку.

И я была с ними согласна. Я и сама не хотела, чтобы меня покупали. Неизвестность пугала куда больше, чем эта клетка под палящим солнцем. Здесь, по крайней мере, я знала, чего ожидать: жажда, голод, унижение. А что ждало меня там, за пределами этого рынка, в руках какого-нибудь жестокого хозяина? Мысли об этом заставляли сжиматься моё и без того сжавшееся в комок сердце.

Я уже почти смирилась с тем, что просто усну однажды и не проснусь, что моё истощённое тело не выдержит ещё одного такого дня. Сознание уплывало, границы реальности размывались. Я уже почти не чувствовала жары, не слышала гомона толпы и торгашей. Всё это превратилось в сплошной, монотонный гул, фон для моего медленного угасания.

И вдруг этот гул смолк. Вернее, его перекрыл новый звук. Низкий, бархатный, с лёгкой хрипотцой и непередаваемым металлическим тембром, от которого по коже побежали мурашки. Он прозвучал прямо надо мной, тихо, но так весомо, что, казалось, заглушил всё на рынке.

— Беру эту.

Я медленно, преодолевая свинцовую тяжесть в шее, подняла голову. Сначала я различила лишь тёмный, массивный силуэт, заслонивший собой ослепительный диск. Он был огромен. Широкие плечи, высокая статная фигура, скрытая под длинным, тёмного цвета плащом. Лица не было видно — его скрывала тень глубокого капюшона. Я видела только резкую линию скул и твёрдый, решительный подбородок. От него веяло такой леденящей, абсолютной мощью и холодом, что мне стало физически страшно.

Продавец, до этого момента апатично жевавший что-то, встрепенулся и, подобострастно изогнувшись, залепетал:

— О, мой господин, ваш выбор, конечно, лестен для моего скромного заведения, но... позвольте предложить вам что-то получше? Эта — хрупкая, слабая, работница из неё никакая. Совсем недавно болела, ещё и в голову была ранена, не всё, понимаете ли, дома... У меня есть девицы покрепче, посвежее, могу показать...

— Она, — незнакомец не повысил голос, но в нём появилась сталь, не терпящая возражений. — Цена?

2

Ноги отказывались слушаться, они дрожали и подкашивались, словно были сделаны из ваты. Я сделала неуверенный шаг вперёд, выбираясь из клетки, и мир закружился передо мной, поплыл в знойном мареве. Я уже готова была рухнуть обратно на грязные доски, но вдруг почувствовала железную хватку, подхватившую меня под локоть. Его рука в перчатке. Прикосновение было твёрдым, но не грубым, он просто не дал мне упасть, приняв на себя всю мою жалкую, истощённую тяжесть. От неожиданности я вздрогнула и замерла, боясь пошевелиться. От его близости воздух стал ещё холоднее, а странный запах полыни и ладана, исходивший от плаща, ударил в голову, на мгновение проясняя сознание.

— Держись, — прозвучало над самым ухом, и этот низкий голос снова заставил всё нутро сжаться от страха.

В это время к нам подскочил торгаш, в его руках поблёскивало нечто металлическое.

— Мой господин, простите, что осмеливаюсь напомнить! — залебезил он, почти кланяясь в пояс. — По правилам рынка, необходимо сделать ритуал скрепления! Надеть ошейник и провести обряд! Без этого... вы понимаете... беглые рабы, проблемы с законом... всё такое...

Я закрыла глаза. Вот оно. Начинается. Сейчас на меня наденут железный ошейник, как на собаку. Или, что ещё хуже, выжгут клеймо. Мне было уже всё равно. Апатия, густая и вязкая, как смола, снова заливала моё сознание. Пусть. Лишь бы поскорее закончилось.

Незнакомец медленно повернул голову к продавцу, и тот снова попятился, но на сей раз его страх был смешан с настойчивостью — он явно боялся нарушить правила больше, чем гнева этого странного покупателя.

— Покажи, что есть, — раздалось под капюшоном безразличным, ровным тоном, будто он просил показать ему не ошейники для рабов, а образцы тканей.

Торговец, оживившись, кивнул и махнул рукой своим подручным. Те принесли массивный ларец, открыли его. Внутри, на бархатной подкладке, лежали ошейники. Но это были не грубые железные обручи. Некоторые были из тёмного, отполированного дерева, инкрустированного серебром, другие — из мягкой, но прочной кожи с застёжками-пряжками, напоминающими скорее изящные украшения. Мой хозяин молча скользнул взглядом по содержимому ларца и ткнул пальцем в перчатке в один, лежавший скраю. Он был сделан из тёмного, почти чёрного серебра, с едва заметным узором, напоминающим морозные завитки на стекле. К нему прилагалась не цепь, а короткий шнур из сплетённых шелковых нитей, таких же тёмных, но с серебрянными прожилками.

— О! Исключительный вкус, милорд! — воскликнул торговец. — Ошейник «Веритас»! Для особых случаев! Не сковывает, не натирает, магическая связь устанавливается тоньше и... э-э-э... деликатнее, если можно так выразиться. Цена, конечно, соответствующая...

Мой хозяин просто молча кивнул, бросив на прилавок несколько монет. Золото звякнуло о дерево. Торговец чуть ли не запрыгал от восторга. Он почтительно взял ошейник и приблизился ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, прижавшись к плащу незнакомца. Тот не отстранился.

— Не бойся, — сказал торговец, но его голос звучал фальшиво. — Быстро и почти не больно.

Он застегнул прохладный металл вокруг моей шеи. Он лежал удивительно удобно, почти невесомо, не давил на горло. Потом торговец достал маленький острый шип и быстрым, точным движением проколол мне подушечку пальца. Я взвизгнула от неожиданности. Капля крови выступила и он тут же поймал её и мазнул на узор ошейника. Металл на мгновение дрогнул, и сложный орнамент на нём вспыхнул тусклым тёплым светом, будто по жилам побежала расплавленная медь. Свет погас так же быстро, как и появился.

Затем торговец повернулся к моему хозяину.
— Ваша кровь, милорд, для завершения связи.

Тот, не говоря ни слова, снял перчатку. Его рука была... обычной. Крупной, сильной, с длинными пальцами и аккуратными ногтями. На тыльной стороне ладони и на запястье я заметила несколько тонких бледных шрамов, похожих на старые порезы. Он не стал использовать шип, просто слегка надавил большим пальцем на указательный, и на коже проступила крошечная капелька крови. Он коснулся ею ошейника, туда же, куда попала моя кровь.

На этот раз вспышка была ярче и ощутимее. По моей коже пробежала волна странного, сладковатого жара, исходящая от ошейника. В ушах на секунду зазвенело, а в голове пронеслось что-то неуловимое — не мысль, не чувство, а скорее... ощущение присутствия. Огромного, холодного, мощного, как айсберг в океане. Оно было пугающим, но в нём не было злобы или жестокости. Просто, эта связь теперь ощущалась физически, как лёгкая, невидимая нить, протянутая от моего затылка к нему.

Всё было кончено. Я была помечена.

Мой новый хозяин снова надел перчатку и, не говоря более ни слова, развернулся и повёл меня за собой, всё так же поддерживая под локоть. Я шла, почти не чувствуя ног, не в силах до конца осознать произошедшее. Мы миновали шумные ряды и вышли на окраину рынка, где стояла карета. Она была не просто роскошной; она была величественной. Глубокого чёрного цвета, без единого намёка на вычурный герб или украшения, только идеальные, строгие линии. Дверь открылась сама собой. Он легко поднял меня и посадил на мягкие сиденья из тёмного красного бархата. Сам он сел напротив, откинувшись на спинку. Его огромная фигура казалась ещё больше в замкнутом пространстве кареты, заполняя собой всё свободное пространство. Я вжалась в угол, пытаясь занять как можно меньше места, стараясь даже не дышать, чтобы не привлечь его внимания. Я боялась его. Его размеров, его скрытого под капющоном лица, этой новой, жутковатой связи...

Карета тронулась с места, её ход был на удивление плавным и почти бесшумным. Я сидела, уставившись в свои грязные, сложенные на коленях руки, чувствуя на себе тяжесть его невидимого взгляда. Солнце, пробивавшееся сквозь затемнённое стекло окна, било мне прямо в лицо, и веки сами начали слипаться. Борьба со сном была бессмысленной — истощение и стресс брали своё.

Вдруг его голос раздался в тишине, на сей раз не бархатно-рычащий, а... какой-то другой. Более мягкий, глубокий, и в нём прозвучала не команда, а почти что... забота?

3

Слова Лидии прозвучали как самый тёплый и добрый приказ, который я когда-либо слышала. Я кивнула, ощущая, как дрожь в коленях понемногу стихает, сменяясь всё тем же странным, но таким желанным спокойствием. Я сделала попытку подняться с дивана, но мои ослабевшие ноги снова подвели меня, и я бы грузно осела обратно в бархатные подушки, если бы не её твёрдая, уверенная рука, тут же подхватившая меня под локоть.

— Ничего, ничего, деточка, — запричитала она тихо, по-матерински, — всё у нас получится, не спеши. Опора тебе сейчас нужна, вот и опирайся на старушку, я крепкая ещё.

Она вела меня не торопясь, давая возможность осмотреться, и я, приходя в себя, с жадностью ловила каждую деталь.

Мы вышли из гостиной в длинный, слабо освещённый коридор. Стены были сложены из того же тёмного, отполированного временем камня, что и снаружи, но здесь они не казались мрачными — на них висели старинные гобелены с вытканными сценами охоты или просто причудливыми орнаментами, а в нишах стояли вазы с засушенными, но оттого не менее прекрасными цветами, от которыз исходил тонкий, пыльный аромат. Воздух был прохладным и чистым, пах воском и старым деревом.

Наконец Лидия остановилась перед высокой дубовой дверью с медной, отполированной до блеска ручкой в виде спящей совы. Она толкнула дверь, и я замерла на пороге.

Это была не просто ванная комната. Это был небольшой зал. Пол был выложен гладкой, молочно-белой плиткой с прожилками серого мрамора, а в центре него стояла огромная, просто нереальных размеров купель, высеченная из цельного куска тёмного, почти чёрного мрамора. Она больше напоминала небольшой бассейн или озерцо, к которому вели широкие ступеньки. По углам комнаты на изящных бронзовых треножниках стояли жаровни, и от них исходил лёгкий, согревающий жар, делающий воздух тёплым и комфортным. Вдоль одной из стен тянулся столик из тёмного дерева, уставленный всевозможными скляночками, флакончиками из матового стекла, глиняными горшочками и блюдцами с застывшими кусками душистого мыла. Воздух был густым и влажным, наполненным ароматом целебных трав, цветочных лепестков, мёда и чего-то ещё, неуловимого и сладкого.

— Вот, моя хорошая, сейчас тебя и отмоем, — сказала Лидия, мягко подводя меня к купели.

Вода в ней уже была налита, и от неё поднимался лёгкий пар. Лидия, без лишней суеты, с какой-то врождённой тактичностью, принялась помогать мне снимать грязное, смердящее недоплатье, в которое я была одета. Её пальцы ловко справлялись с узелками и шнурками, а я стояла, покраснев от стыда, стараясь прикрыть себя руками. Моё тело было исхудавшим, бледным, покрытым синяками, ссадинами и слоем грязи.

— Ох, бедная ты моя пташка, — вздохнула Лидия, и в её голосе не было отвращения, лишь искренняя, глубокая жалость. — Кожа да косточки одни. Ну ничего, ничего, мы тебя откормим, щёчки румянцем покроются, вот увидишь. Хозяин приказал хорошо за тобой смотреть, так что будь уверена, с голоду не помрёшь.

Её слова действовали на меня успокаивающе. Лидия помогла мне спуститься по ступенькам в воду. Она была идеальной температуры — обжигающе тёплой, но не горячей, и я с наслаждением погрузилась в неё с головой, чувствуя, как грязь и пот, слой за слоем, отстают от моей кожи. Я просидела так с закрытыми глазами, может, минуту, может, пять, просто позволяя теплу проникать в самые окоченевшие уголки моего тела.

Потом подошла старушка с большим кувшином, сделанным из какой-то ароматной древесины.

— Голову назад, деточка.

Она принялась мыть мои волосы. Её пальцы были удивительно сильными и ловкими, она массировала кожу головы, смывая жир и грязь, а потом нанесла на волосы какую-то пахучую пасту, от которой по всей комнате разнёсся запах луговых трав и мёда. Вода вокруг меня быстро превращалась в мутную, грязно-серую жижу, и мне снова стало неловко и стыдно за то, во что я превратилась, за то, что кто-то должен был возиться со мной, как с маленьким, беспомощным ребёнком.

— Ничего, ничего, — как будто угадав мои мысли, снова заговорила Лидия, окатив меня чистой водой из кувшина. — Всякое в жизни бывает. Главное, сейчас ты здесь, в безопасности, и всё это позади.

После купели она завернула меня в огромное, невероятно мягкое и пушистое полотенце, и принялась вытирать так энергично, что моя кожа тут же покраснела. Потом она достала из одного из шкафчиков простое платье из мягчайшего белого хлопка, без всяких украшений, но идеально сшитое и пахнущее свежестью и мылом. Помогла надеть его, застегнуть пуговицы на спине, а затем усадила меня на небольшой табурет перед зеркалом и принялась расчёсывать мои влажные, спутанные волосы. Они, после мыться, оказались длинными и цвета воронова крыла. Лидия не стала заплетать их как-то сложно, просто собрала сзади в легкую косу, открыв лицо и шею.

— Ну вот, совсем другое дело, — удовлетворённо произнесла она, оглядывая меня. — Теперь и покушать пора. Тебе силы нужны.

Она снова протянула мне руку, и мы, всё так же междленно но уверенно, двинулись обратно по коридорам, но свернули в другую дверь. Столовая оказалась не такой огромной, как я ожидала, но очень уютной. Небольшой дубовый стол, застеленный белой скатертью, у окна, из которого открывался вид на тот самый парк, через который меня нёс мужчина. На столе для меня уже была поставлена глубокая фарфоровая тарелка, от которой поднимался пар, и лежала половинка румяной, только что испечённой булки хлеба. Запах был умопомрачительным — наваристый бульон, зелень, специи.

Лидия усадила меня на стул и отступила в сторону, принявшись что-то перебирать в буфете, давая мне пространство. И я... я не смогла сдержаться. Всё моё воспитание, все остатки стыда и приличий были сметены диким, животным голодом. Я схватила ложку и буквально набросилась на еду. Я заглатывала горячую похлёбку, почти не жуя, обжигала язык и горло, хрипела и давилась, откусывала огромные куски хлеба и с трудом проглатывала их, чувствуя, как они комом встают где-то в груди. Это было некрасиво, жалко и отчаянно.

4

Просыпаться было странно. Не просто открыть глаза, а именно проснуться. Ощущение было настолько новым и непривычным, что я несколько минут просто лежала с закрытыми глазами, боясь спугнуть эту хрупкую, зыбкую реальность. Не было ни прутьев клетки впивающихся в бока, ни запаха пыли и пота, ни вечного, гнетущего чувства голода. Вместо этого — невероятная мягкость под спиной, чистое бельё, лёгкий аромат лаванды, исходящий от подушки, и тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц за окном.

Я открыла глаза. Потолок над головой был высоким, с резными деревянными балками. Лучи солнца золотистыми дорожками ложились на тёмный паркет. Я потянулась, и моё тело отозвалось не привычной болью, а приятной мышечной усталостью, как после долгого, крепкого сна. Я чувствовала себя... отдохнувшей. И почти счастливой. Это было так непривычно, что вызвало лёгкую панику — неловкое чувство вины за это спокойствие.

Память вернулась ко мне не сразу, обрывками: жара рынка, бархатный голос, холодная прохлада особняка, заботливые руки Лидии, вкус похлёбки... Лорд Эон. Моё сердце ёкнуло. Я прикоснулась к шее. Ошейник был на месте, гладкий и прохладный. Он напоминал мне, что это не сон, что всё это — суровая правда. Но почему-то сейчас этот символ рабства не вызывал ужаса. Он был просто частью новой, пока ещё непонятной жизни.

Лежать больше не хотелось. Энергия, казалось, пульсировала во мне, требуя движения. Я осторожно спустила ноги с кровати. Они были слабыми, дрожали, но держали тело. Я сделала несколько шагов по комнате, потом ещё несколько. И у меня это получалось! Я подошла к окну и распахнула его. В лицо ударил свежий, прохладный воздух, пахнущий хвоей, мокрой землёй и какими-то цветами. Передо мной расстилался тот самый парк, ухоженный и величественный. Вид был таким прекрасным, что перехватило дыхание.

Меня потянуло наружу, в этот новый мир. Я надела то самое простое хлопковое платье, данное Лидией, и, держась за резные перила, медленно спустилась по широкой лестнице вниз. Откуда-то доносились приглушённые голоса, смех, звон посуды. Это были звуки жизни, обыденной, домашней жизни, которые я не слышала, кажется, целую вечность.

Я пошла на звук. Голоса доносились из-за полуоткрытой двери в столовую. Я замерла у самого косяка, боясь войти, и осторожно заглянула внутрь.

За большим деревянным столом, заставленным тарелками с едой, сидели люди. Лидию я узнала сразу — она что-то накладывала в тарелку. Рядом с ней сидел пожилой, крепко сбитый мужчина с добрыми, уставшими глазами. А напротив — двое совершенно одинаковых, будто две капли воды, рыжих созданий, мальчик и девочка. Им на вид было лет по четырнадцать, и они оживлённо что-то обсуждали, перебивая друг друга.

И во главе стола сидел Он.

Он был без плаща. На нём была простая тёмная рубаха, закатанная до локтей, обнажая мощные предплечья, покрытые такими же бледными шрамами, что я видела на его руке. Волосы у него были пепельно-серые, длинные и густые, небрежно откинуты назад. А на его голове красовались рога. Большие, массивные, тёмные, почти чёрные, с грубой фактурой и изящным, неровным изгибом. Они не выглядели приклеенными или надетыми — они были частью него. Это было одновременно жутко и... величественно.

Лёгкий, сдавленный писк вырвался у меня наружу и я зажала рот ладонью.

И в тот же миг он поднял голову. Его глаза, цвета тёмно-красные, устремились прямо на меня, насквозь, будто я была сделана из стекла. В столовой воцарилась мгновенная тишина.

— Коль пришла в себя, — раздался тот самый, уже знакомый бархатно-металлический голос, абсолютно будничным тоном, — садись за стол. Места хватит на всех.

Я почувствовала, как вся кровь приливает к лицу. Неловко, съёжившись, я вышла изф укрытия и сделала несколько шагов вперёд. Лидия тут же встрепенулась и бросилась ко мне.

— О, деточка, проснулась наконец-то! — воскликнула она, беря меня под локоть и усаживая на свободный стул рядом с собой. — Четыре дня проспала, как сурок! Я уж начало беспокоиться, но хозяин сказал, что твоему организму нужен отдых. Ну как ты? Голова не кружится?

Я только успела покачать головой, как на меня обрушилась лавина из двух голосов сразу.

— Я Тай!
— А я Ай!
— Привет! Ты кто?
— Хозяин и тебя купил, да? Потому что ты тоже умирала?
— Нас он три года назад купил! Нас тоже никто не брал!

Их голоса, перебивающие друг друга, были полны такого неподдельного, живого любопытства, что у меня пропала всякая робость. Я уставилась на них, широко раскрыв глаза.

— Тай, Ай, угомонитесь! — строго сказала Лидия, но в её голосе сквозила явная снисходительность. — Не пугайте гостью, она же ещё слабая. — Затем она повернулась ко мне. — Это наши юные помощники, сорванцы, но золотые ребята. А это — Роберт, наш садовник и мастер на все руки.

Пожилой мужчина почтительно склонил голову в мою сторону и улыбнулся доброй, беззубой улыбкой.

— Роберт немой, деточка, но всё прекрасно слышит, — пояснила Лидия. — А как тебя звать-то, милая? Память не вернулась?

Все взгляды снова устремились на меня. Я почувствовала жар в щеках. Сказать своё настоящее имя? Оно казалось здесь таким чужим, неуместным. А имени той девушки, чьё тело я занимала, я не знала. Я опустила глаза и тихо, сдавленно прошептала:

— Я... я не помню. Ни имени... Ни сколько мне лет...

Наступила короткая пауза. И её нарушил голос лорда Эона. Он говорил спокойно, взвешенно.

— Если не помнишь — не беда. С чистого листа начать иногда полезно. — Он откинулся на спинку стула, изучающе окинув меня взглядом. — На вид тебе... двадцать два, двадцать три, но не больше двадцати четырёх. Имя у тебя теперь будет Ванель.

Ванель. Имя было странным, мелодичным, ни на что не похожим. Оно звенело, как колокольчик. Оно мне понравилось.

— Ванель, — повторила я тихо, пробуя его на вкус.

Лорд Эон кивнул, будто ставя точку в этом вопросе, и продолжил уже деловым тоном:
— Лекарь будет завтра после полудня, осмотрит тебя, убедится, что здорова. А потом займёшься делами. Твоя обязанность — помогать Лидии и Роберту. Они люди уже в возрасте, им тяжело. Помогать Тай и Ай — они ещё дети, работы на них много не положишь, в основном по мелочи бегают. Из правил: в мой кабинет без стука не входить. Если меня нет — не входить вовсе. В мою спальню — тоже. Правое крыло на третьем этаже — под запретом. Никогда и ни под каким предлогом. Не убирать там, не заходить. Территорию поместья без моего сопровождения не покидать. Когда меня нет, то никого не впускать. Воду из колодца за домом не пить — она для полива. Для питья есть родник в северной части сада. — Он сделал небольшую паузу, обводя всех собравшихся тяжёлым, властным взглядом. — По всем вопросам обращаться к Лидии. Меня без лишней необходимости не беспокоить.

5

После завтрака, который прошёл в шумной и весёлой суматохе, созданной в основном неугомонными близнецами, Лидия твёрдой рукой навела порядок.
— Ну, а теперь, Ванель, покажу тебе твои новые владения, —говорила она, сгребая со стола посуду. — Тай, Ай, помогите Роберту в оранжерее, он сегодня новые саженцы завёз. А мы с новенькой пройдёмся, ознакомимся.

Тай и Ай, послушно кивнув, тут же сорвались с мест и помчались прочь, их быстрые шаги отдались громким топотом по каменным плитам коридора. Роберт с той же доброй улыбкой поклонился нам и неторопливо последовал за ними.

Лидия взяла меня под локоть, и наше небольшое путешествие по поместью началось. Она повела меня сначала по главным, «парадным» комнатам первого этажа. Тут была огромная, почти пустая гостиная с камином, в котором мог бы стоять целый человек, библиотека с тяжёлыми, до самого потолка набитыми фолиантами полками, и несколько меньших по размеру комнат, обставленных со спартанской простотой — стол, стул, кресло. Всё было вылизано до блеска, но ощущалось, что эти комнаты живут какой-то застывшей, не настоящей жизнью. Как музей.

— Хозяин не любит роскоши, — пояснила Лидия, заметив мой изучающий взгляд. — Говорит, что лишние вещи отвлекают. Но чистота и порядок — это святое.

Потом мы спустились вниз, в полуподвальные помещения. Там располагалась просторная кухня, пахнущая свежим хлебом, травами и копчёностями, кладовые, забитые провизией, и даже небольшая сыроварня.

— Вот тут-то и кипит наша настоящая жизнь, — с гордостью сказала Лидия, обводя рукой свою кухонную империю. — Всё своё, всё собственного производства. Хозяин следит, чтобы мы ни в чём не нуждались.

Затем мы вышли наружу, через тяжёлую дубовую дверь. И я замерла, поражённая. Сад, который я видела из окна, оказался ещё больше и прекраснее вблизи. Он был обустроен с удивительным вкусом и тщательностью. Аккуратные дорожки, посыпанные мелким гравием, вились между цветущими кустами роз и лаванды, ухоженные грядки с зеленью и овощами соседствовали с фруктовыми деревьями, а вдали виднелась стеклянная оранжерея, возле которой копошились фигурки Роберта и двойняшек.

— Это всё дело рук Роберта, — Лидия с нежностью посмотрела в сторону старого садовника. — У него золотые руки. И дети ему помогают, как могут. Тебе тоже предстоит тут осваиваться. Полив, прополка, сбор урожая — работы хватит на всех.

Мы неспешно прогуливались по аллеям. Воздух был напоён ароматами тысяч цветов и трав. Солнце приятно грело плечи. Я шла и не могла нарадоваться этому ощущению свободы и покоя. И, конечно, мои мысли постоянно возвращались к нему.

— Лидия, а... лорд Эон... — осторожно начала я, подбирая слова. — Он всегда... такой? То есть... с рогами?

Старая экономка вздохнула, но не стала уклоняться от ответа.

— С тех пор, как я его знаю — да, деточка. Я служу ему уже лет двадцать. Пришла сюда уже не молодой женщиной. А он... он всегда был таким. Молчаливым, закрытым. И да, с рогами. Не спрашивай меня, почему. Это его тайна, и он её ни с кем не делится. Но поверь мне, под этой... внешностью... скрывается одно из самых добрых сердец, что я встречала в жизни.

— А откуда Тай и Ай? — не унималась я, жадно впитывая каждую крупицу информации. — Они сказали, что их тоже купили...

Лидия нахмурилась, и её лицо омрачилось печалью.

— Ай, деточка, горькая это история. Нашли их три года назад на том же рынке, где и тебя. Роберт с хозяином по делам ездили. Близнецов выставили на продажу... как диковинку. Рыжих, веснушчатых, глаза как у кошек — зелёные. И уж очень они похожи были. Их, насколько я знаю, долго никто не хотел покупать, называли бесовыми детьми... — она понизила голос до шёпота, — но потом нашёлся один богатый господин, который… — Женщина зажала рот рукой не в силах говорить дальше, но я и так всё поняла. — Хозяин узнал об этом, подошёл, посмотрел на них. А они стояли в клетке, обнявшись, тряслись от страха, но не плакали. Наверное понимали, что их ждёт. Он и выкупил их, заплатив втрое против той цены, что просили. Привёз сюда. Они первые месяцы вообще не разговаривали, только друг с другом шептались. Потом оттаяли понемногу. Сейчас вот не угомонишь. Он им не только жизнь спас, он им детство подарил. Настоящее.

Я слушала, и у меня заходилось сердце. История была одновременно ужасной и прекрасной. Ужасной — из-за того, что могли пережить эти дети. Прекрасной, потому что их спасение было таким же твёрдым и молчаливым, как и сам лорд Эон. Он не устраивал спектаклей, не требовал благодарности. Он просто видел несправедливость и действовал.

— А... а он часто бывает... таким? — спросила я. — То есть... спасает людей?

Лидия улыбнулась своей мудрой, немного грустной улыбкой.

— Он помогает тем, кто действительно в беде и не может помочь себе сам. И делает это не напоказ. Он ненавидит рынки, ненавидит саму идею торговли людьми. Но раз в несколько лет съездит, посмотрит... и обычно возвращается не один. Роберт — он его лет десять назад из долговой ямы вытащил, когда того уже в рабство должны были забрать. Меня... меня он от голодной смерти спас, после того как мой муж умер, а его родня выгнала меня из дома. Мы все ему обязаны. И мы все здесь — по своей воле. Потому что знаем — он наш защитник.

Мы дошли до небольшого, уединённого уголка сада, где среди зарослей жасмина бил маленький каменный фонтанчик. Вода звонко струилась в чашу, обросшую мхом. Здесь было тихо и очень уютно.

— Вот, — Лидия указала на узкую тропинку, ведущую вглубь сада. — Это к роднику. Запомни дорогу. Вода там чистейшая, вкусная.

Я кивнула, запоминая. Моя голова была переполнена новой информацией, новыми чувствами. Этот дом, эти люди, их истории... Всё это складывалось в картину, совершенно не похожую на ту, что я рисовала себе в самом начале.

Вдруг где-то наверху, со стороны главного здания, скрипнуло окно. Я машинально подняла голову.

Оно было на втором этаже, большое, арочное, с витражными стеклами. И в нём, откинув тяжёлую портьеру, стоял он. Лорд Эон. Он смотрел в сад, его лицо было обращено в нашу сторону, но я понимала, что он вряд ли различает нас в гуще зелени — мы стояли в тени, а он был на солнце. Он был без рубахи. Только в простых штанах из грубой ткани. И я смогла, наконец, разглядеть его как следует.

визаулы

Тай и Ай

Роберт

Сад

6

Лидия, видя, что я начинаю заметно клевать носом и пошатываться на ходу, несмотря на всё своё рвение и желание запомнить каждую мелочь, мягко, но настойчиво прекратила нашу экскурсию.

— Ну всё, деточка, с тебя довольно на сегодня, — сказала она, беря меня под локоть и разворачивая обратно к дому. — Глаза у тебя уже стеклянные, и ноги заплетаются. Новые знания в уставшую голову не лезут, это я по опыту знаю. Пойдём-ка, выпьем чайку с мёдом.

Я не стала спорить. Она была права — после сытного завтрака и долгой прогулки на свежем воздухе на меня накатила приятная, но неумолимая слабость. Мы вернулись на кухню, где Лидия заварила ароматный травяной чай, пахнущий мятой и липой, и налила мне большую кружку, положив туда ложку густого, янтарного мёда.

Я только сделала первый глоток, как снаружи донёсся звук подъехавшей повозки и чьи-то неторопливые шаги по гравию. Лидия выглянула в окно и кивнула.

— Лекарь приехал. Вовремя. Как раз успеем до обеда.

Моё сердце ёкнуло. Лекарь. Осмотр. Мысль о том, что придётся раздеваться и показывать кому-то своё измождённое, исхудавшее тело, наполняла меня смутной тревогой и стыдом.

Вскоре в кухню вошёл лорд Эон. Он был уже в своей привычной тёмной одежде, волосы убраны назад, и его присутствие, как всегда, словно заполнило собой всё пространство. За ним следовал невысокий, сухонький человечек в аккуратно вычищенном, но поношенном сюртуке. На его носу красовались маленькие, круглые очки в тонкой металлической оправе, а в руках он нёс массивный, потёртый кожаный саквояж.

— Д-д-доктор Элиас, к в-в-в-вашим услугам, — представился он заикаясь, и вежливо поклонился сначала лорду Эону, потом Лидии, а затем и мне. Его взгляд был умным и внимательным, но не бесцеремонным.

Лорд Эон кивнул в сторону коридора.
— Комната на втором этаже готова. Пройдёмте.

Мы поднялись по лестнице и вошли в небольшую, светлую комнату, обставленную самым необходимым: кушетка, покрытая чистой простынёй, стол, стул и высокая ширма, расписанная летящими журавлями. В воздухе витал слабый запах трав и чего-то стерильного.

— Разденьтесь и л-л-ложитесь, м-м-милости прошу, — вежливо указал доктор Элиас на кушетку. — Сн-н-начала общий осмотр.

Лорд Эон молча отошёл к окну, встав спиной, демонстрируя, что предоставляет нам полную приватность.

Я, краснея и чувствуя, как дрожат пальцы, сняла платье и ботинки, и стараясь прикрыться руками, юркнула на кушетку, натянув простыню до подбородка. Мне хотелось провалиться сквозь землю.

Доктор Элиас, не проявляя ни малейшего смущения, приступил к делу. Он был внимателен и педантичен. Он осмотрел мою голову, с тонким, едва заметным шрамом, заглянул в уши, в рот, попросил показать зубы, заставил следить за движением его пальца глазами. Всё это он делал молча, лишь время от времени издавая одобрительное или задумчивое мычание.

— Теперь п-п-полностью, п-п-пожалуйста, — сказал он, отходя к столу, чтобы дать мне возможность сбросить простыню.

Я зажмурилась и отбросила её. Холодный воздух комнаты обжёг мою кожу. Я лежала, стараясь не дышать, чувствуя на себе его профессиональный, оценивающий взгляд. Я знала, какое это жалкое зрелище. Кости, обтянутые бледной кожей, на которой так отчётливо проступали все рёбра, ключицы, кости таза. Синяки на бёдрах и руках, уже пожелтевшие, но всё ещё заметные. Небольшая грудь с тёмными ореолами. И густые, тёмные волосы на лобке, которые сейчас казались мне таким ужасным, диким и неприличным пятном на моём и без того неказистом теле. «Боже, какой кошмар, — пронеслось у меня в голове. — Надо будет раздобыть в этом мире бритву или ножницы, нельзя же так...»

Доктор молча провёл пальцами по моему животу, прослушал дыхание и сердцебиение с помощью странной деревянной трубки, потом попросил меня перевернуться на живот и так же тщательно осмотрел спину.

— Теперь, м-м-милостивая сударыня, вам н-н-нужно будет раздвинуть н-н-ноги, — произнёс он совершенно нейтральным тоном. — Необходимо удостовериться, что всё в порядке.

У меня от стыда и унижения выступили слёзы на глазах. Я украдкой взглянула на спину лорда Эона. Он не двигался. Я стиснула зубы и повиновалась. Осмотр был быстрым, аккуратным и безболезненным.

— Всё, м-м-можно одеваться, — сказал доктор и отошёл к своему саквояжу, пока я, торопливо и дрожащими руками, натягивала на себя платье.

Пока я одевалась за ширмой, он начал свой отчёт, обращаясь к лорду Эону. Его голос был тихим, но чётким.

— Общее с-с-состояние, как и ожидалось, тяжёлое. Сильнейшее истощение организма, авитаминоз, обезвоживание. Но... — я услышала, как он что-то достаёт из саквояжа, — скелет к-к-крепкий, зубы в х-х-хорошем состоянии, что удивительно при т-т-таком недоедании. Сердце и лёгкие ч-ч-чистые. Осталось п-п-проверить кровь.

Я вышла из-за ширмы. Доктор Элиас быстрым движением проколол мне подушечку пальца специальной иглой, выдавил каплю крови на небольшой, отполированный тёмный камень, похожий на гагат, и прикрыл его ладонью. Камень под его рукой слабо, но уверенно засветился ровным синим сиянием.

— К-к-кровь чистая, — констатировал доктор. — Ни магических з-з-заражений, ни физических б-б-болезней. Организм зз-здоров, ему просто нужны п-п-покой, хорошее п-п-питание и время. П-п-пропишу общеукрепляющие отвары и в-в-витаминные порошки. Принимать т-т-три раза в день п-п-после еды.

Он замолчал, собирая инструменты, а затем, понизив голос почти до шёпота, так что мне пришлось замереть и затаить дыхание, чтобы расслышать, добавил:

— И ещё один н-н-нюанс, милорд. Девушка... она д-д-девственница. Целомудрие не н-н-нарушено.

Со стороны лорда Эона раздалось короткое, тихое хмыканье, в котором я уловила нотки искреннего удивления.

— Благодарю, Элиас, — последовал его ровный, ничем не выдающий эмоции ответ.

Вскоре доктор удалился, а я, всё ещё пылая от стыда, стояла не зная куда себя деть. Лорд Эон стоял всё у того же окна и смотрел в сад. Он не обернулся.

7

Неделя пролетела как один спокойный, наполненный светом и простыми радостями день. Моё тело, измученное и слабое, наконец-то начало приходить в себя. Щёки порозовели, под кожей перестали так отчётливо проступать кости, а в глазах появился блеск. Слабость отступала, уступая место здоровой усталости после труда.

Я постепенно вливалась в ритм жизни поместья. С утра помогала Лидии на кухне — чистила овощи, месила тесто, мыла посуду. Потом шла в сад к Роберту — полола грядки, подвязывала побеги, училась отличать сорняк от полезной травы. Тай и Ай стали моими верными спутниками и неутомимыми болтунами. Их энергия была заразительной, а искренность и детская непосредственность растопили последние льдинки страха в моём сердце.

Вечера мы часто проводили все вместе в гостиной. Лидия вязала или штопала, Роберт что-то мастерил из дерева, близнецы играли в свои игры, а я иногда просто сидела и смотрела на них, согретая теплом камина и чувством принадлежности к этому странному маленькому миру.

Иногда к нам присоединялся и он. Лорд Эон. Он никогда не засиживался долго, предпочитая стоять в дверях или у камина, погружённый в свои мысли. Он был молчаливым островом в нашем шумном потоке, но его присутствие не было тяжёлым или нежелательным. Наоборот, оно ощущалось как тихая, уверенная опора.

Я иногда пыталась заговорить с ним — спросить о погоде, о чём-то отвлечённом. Он отвечал сдержанно, немногословно, но никогда не грубил и не прогонял. Порой мне казалось, что я чувствую на себе его взгляд, тяжёлый и задумчивый, но когда я оборачивалась, он смотрел в огонь или в окно. А иногда, особенно ночью, лёжа в постели, я ощущала странное, едва уловимое эхо его настроения — лёгкую тревогу, глубокую усталость или, реже, спокойную удовлетворённость. Я списывала это на магическую связь через ошейник, на его способность влиять на меня, и старалась не придавать таким ощущениям большого значения, хотя с каждым разом игнорировать их становилось всё сложнее.

Были и грустные моменты. В тишине своей комнаты я иногда вспоминала прошлую жизнь. Картинки всплывали обрывками, будто сквозь толстое, мутное стекло: мерцающий экран компьютера, вкус шоколада, шум города. Но эти воспоминания уже не вызывали острой боли, лишь лёгкую, ностальгическую грусть по чему-то безвозвратно утраченному. Они будто стирались, выцветали, уступая место чему-то новому. И куда более яркими, а оттого и более болезненными, были вспышки памяти этого тела — того, что осталось от настоящей владелицы. Жестокие удары, оплеухи, пинки ногой.

Хлёсткие оскорбления, которые сыпались от некрасивой женщины с ожесточённым лицом — мачехи. Холод и грязь полузаброшенной лачуги, унизительное попрошайничество на улицах, леденящий душу голод. Эти воспоминания были острыми, как лезвие, и заставляли меня сжиматься в комок под одеялом. Но с рассветом, с первыми лучами солнца, пробивавшимися в окно, с запахом свежего хлеба из кухни и весёлыми голосами близнецов, боль отступала, растворяясь в тепле и безопасности настоящего.

Однажды утром, когда я помогала Лидии разбирать запасы крупы из кладовой, в дверях кухни возникла высокая тёмная фигура.

— Ванель, — раздался низкий голос лорда Эона. — Приготовь мне, пожалуйста, чай. И принеси в кабинет.

Сердце ёкнуло от неожиданности и лёгкого волнения. Это было первое прямое поручение, не связанное с общими хозяйственными делами.

— С-сейчас, милорд, — выдохнула я, смахнув с рук пыль от круп.

Лидия одобрительно кивнула и жестом указала на полку с глиняными банками, где хранились сушёные травы. Я с особой тщательностью подошла к выбору, остановившись на ароматной смеси из мяты, чабреца и немного имбиря. Заварила в самом красивом фарфоровом заварнике, нашла поднос и аккуратно всё расставила, стараясь, чтобы руки не дрожали.

Его кабинет находился на втором этаже, в противоположном от моей комнаты крыле. Дверь была приоткрыта. Я постучала костяшками пальцев, робко заглянув внутрь.

— Войди.

Кабинет оказался таким же, как и его хозяин — строгим, аскетичным и мощным. Огромный дубовый стол, заваленный бумагами, свитками и странными приборами, похожими на астролябии. Массивное кресло с высокой спинкой. И книги. Повсюду книги. Они стояли на полках от пола до потолка, лежали стопками на подоконниках, на отдельных столиках. Пахло здесь старым переплётом, воском, чернилами и всё тем же знакомым ароматом полыни.

Лорд Эон сидел за столом, склонившись над какой-то картой. Он не выглядел уставшим, но в уголках его глаз читалось глубокое напряжение.

— Поставь здесь, — он указал на свободный угол стола.

Я переступила порог, стараясь двигаться бесшумно, и поставила поднос. В этот момент он потянулся, чтобы отодвинуть тяжёлый фолиант, и его пальцы коснулись моей руки. Я вздрогнула, будто от лёгкого удара током. От точки соприкосновения по руке разлилось странное тепло. Он тоже замер на мгновение, затем медленно убрал руку.

— Извини, — пробормотал он, и его голос показался мне на секунду осипшим.

— Ничего... — прошептала я, чувствуя, как горит щека, которой он коснулся тогда ночью.

Я сделала шаг назад, но взгляд мой невольно начал скользить по корешкам книг. Они были такими разными — кожаные, тканевые, деревянные, некоторые украшены сложными тиснёными узорами и непонятными символами. Я не удержалась и протянула руку, почти касаясь одного из ближайших томов.

— Тебе нравится читать? — его вопрос прозвучал неожиданно.

Я обернулась и встретила его внимательный взгляд. В нём не было осуждения, лишь лёгкое любопытство.

— О, да! — с энтузиазмом выпалила я, и тут же споткнулась о суровую реальность. Я взяла в руки первую попавшуюся книгу, раскрыла её... и у меня похолодело внутри. Знаки были знакомы — завитушки и штрихи, я видела такие на вывесках на рынке. Но они не складывались в слова. Я не умела читать на этом языке. Паника ударила в виски. Признаться, что я неграмотная? В мире, где книги, судя по всему, ценились так высоко?

8

Прошло ещё несколько недель, и я с удивлением ловила себя на мысли, что не могу представить себя где-либо ещё. Поместье перестало быть просто укрытием, а его обитатели — случайными спутниками по несчастью. Это стал мой дом. Моя семья. Я уже знала каждую скрипучую половицу на лестнице, каждый укромный уголок в саду. Я знала, что Тай обожает яблочный пирог, а Ай терпеть не может мыть посуду, что Роберт всегда кряхтит, когда копается в земле, и что Лидия ворчит, когда всё идёт слишком гладко, будто подозревая в этом подвох.

Я работала не из чувства долга, а с искренним желанием помочь. Мои руки, некогда слабые и дрожащие, теперь уверенно управлялись с тяжёлыми чугунными горшками, метлой и садовым инвентарём. Я научилась печь хлеб, варить сыр и даже немного разбираться в целебных травах. А по вечерам, сидя у камина, я иногда рассказывала Таю и Ай истории из своего мира, заботливо переделывая их на местный лад. Принцессы становились дочерями лордов, автомобили — волшебными каретами, а вместо телефонов герои посылали друг другу сообщения с почтовыми голубями. Дети слушали, раскрыв рты, а я ловила на себе быстрый, одобрительный взгляд Лидии или редкую, едва заметную улыбку в уголках губ лорда Эона, если он оказывался рядом.

И вот однажды утром он объявил за завтраком:
— Сегодня поедем в город. Нужно закупить кое-какие материалы и провизию.

В поместье воцарилась мгновенная тишина, а потом Тай и Ай наперебой затараторили:
— А я? А я могу?
— Мы тоже хотим!

— Нет, — твёрдо сказал лорд Эон, и его слово прозвучало как закон. — Вы останетесь с Лидией и Робертом. Поедет только Ванель. Ей нужно познакомиться с городом и научиться выбирать товары.

Все взгляды устремились на меня. Я почувствовала, как от неожиданности и лёгкой тревоги засосало под ложечкой. Выезжать за пределы поместья? Видеть других людей? Но вслед за тревогой пришла и волна любопытства. Мне невероятно хотелось увидеть мир, в котором я оказалась, не через решётку клетки, а своими глазами.

Через час мы стояли у кареты. Лорд Эон был, как и в день нашей первой встречи, закутан в свой длинный тёмный плащ с глубоким капюшоном, скрывающим лицо и рога. Он протянул мне другой плащ — тоже дорогой, из мягкой тёмно-синей шерсти, отороченный серебристым мехом.

— Надень. На улице прохладно.

Я накинула его, ощущая невероятную мягкость ткани. Плащ был немного велик, но сидел на мне удивительно элегантно. Капюшон я набрасывать не стала.

Город, который в моей памяти был лишь хаотичным нагромождением ужаса и грязи невольничьего рынка, оказался на удивление оживлённым и интересны местом. Узкие, вымощенные булыжником улочки были полны народа: горожанки с корзинами, торговцы, ремесленники, дети. Воздух гудел от голосов, звона молотков, ржания лошадей и запахов — специй, свежеиспечённого хлеба, кожи, скота и чего-то ещё, сладкого и пряного.

Я шла рядом с лордом Эоном, чувствуя себя под защитой его могучей фигуры. Люди расступались перед ним, почтительно склоняя головы, а некоторые и вовсе спешили отойти в сторону, бросая на его скрытое лицо быстрые, испуганные взгляды. Меня же разглядывали с нескрываемым любопытством, но без страха.

Наша первая остановка была в лавке старьёвщика-алхимика, заваленной до потолка всякой всячиной. Пахло здесь пылью, пергаментом и озоном. Лорд Эон говорил с хозяином, низким голосом заказывая какие-то редкие ингредиенты и свитки. Я с любопытством разглядывала полки, уставленные причудливыми склянками, застывшими в странных формах кристаллами, пожелтевшими картами с изображениями неведомых земель.

Моё внимание привлекла небольшая статуэтка из тёмного, почти чёрного дерева, изображающая странное существо с крыльями и слишком длинными пальцами. Я наклонилась, чтобы рассмотреть её получше, и в этот момент до меня донеслись обрывки разговора, который вёл Эон. Его голос стал тише, приобрёл опасную окраску, и я невольно замерла, прислушиваясь.

— ...моё терпение не безгранично, старик, — произнёс он так, что у меня по спине побежали мурашки. — Прошло уже слишком много времени.

Продавец, тщедушный старик в засаленном фартуке, заёрзал на месте, понизив голос до испуганного шёпота.

— М-милорд, умоляю, не гневайтесь! Я использую все свои связи, проверяю каждую ниточку! Но... оно словно сквозь землю провалилось. Ни в одной из описанных локаций его нет! Я послал запросы даже к границам Сумрачных земель...

— Я плачу тебе не за оправдания, а за результат, — голос Эона прозвучал резко, холодно. — И плачу слишком щедро, чтобы поиски затягивались на столько месяцев. Ты знаешь, что от этого зависит. Времени остаётся всё меньше.

— Понимаю, милорд, о, как я понимаю! — залепетал старик, и я увидела, как у него дрожат руки. — Клянусь своими глазами, я не сплю ночами! Ещё немного... дайте мне ещё немного времени...

Лорд Эон издал низкий, угрожающий горловой звук, больше похожий на рычание.

— У тебя есть время до следующего полнолуния. Не больше. Если к тому времени вестей не будет... ты мне больше не нужен. И твоя лавка — тоже. Ясно?

— Я п-понял, милорд! О-обязательно! Я... я слышал о одном частном коллекционере на севере, он знаток подобных артефактов, я уже направил...

Но хозяин уже развернулся, его плащ взметнулся, сметая с ближайшего стола несколько пергаментов. Он сделал мне едва заметный знак следовать за ним. Его настроение резко переменилось, от него теперь буквально веяло холодом и яростью, сдерживаемой лишь усилием воли.

Я бросила последний взгляд на перепуганного торговца, который беспомощно теребил свой фартук, и поспешила за своим хозяином, чувствуя, как в груди защемило от странной тревоги. О чём был этот разговор? Что именно он ищет? И что случится, если это не найдут? Угроза в его голосе была нешуточной, и мне стало одновременно страшно за этого старика и бесконечно любопытно, что же могло так волновать всегда такого сдержанного лорда Эона.

9

Потом мы пошли к торговцу книгами. И тут я потеряла дар речи. Высокие стеллажи, уходящие под потолок, были забиты книгами. Я бродила между ними, заворожённо проводя пальцами по корешкам, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат. Лорд Эон наблюдал за мной молча, но когда я задержалась у полки с поэзией, он взял с неё небольшой томик в кожаном переплёте и протянул продавцу.

— И это.

Я не успела ничего сказать, он уже расплачивался. Я лишь покраснела, сжимая в руках бесценный подарок.

Но самый большой сюрприз ждал меня в лавке торговца тканями. Пока лорд Эон обсуждал с хозяином закупку шерсти для зимней одежды, мой взгляд упал на небольшой ларчик с украшениями. Среди всего блеска и мишуры одна вещь сразу привлекла моё внимание. Это была заколка для волос в виде изящной стрекозы. Её крылья были сделаны из тончайшего серебра и усыпаны мелкими тёмно-синими камнями, которые мерцали, словно капельки ночного неба.

Я взяла её в руки, заворожённо рассматривая тонкую работу. Она была такой хрупкой и прекрасной, так не похожей на всё, что меня окружало здесь.

— Нравится? — раздался рядом низкий голос.

Я вздрогнула и обернулась. Лорд Эон стоял прямо за мной, его скрытое капюшоном лицо было обращено к заколке.

— О, нет! То есть да, она прекрасна, но... — я поспешила положить её обратно, но он был быстрее.

Его рука легла на мою, задерживая её. Затем он взял заколку и молча протянул продавцу вместе с парой монет. Тот, широко улыбнувшись, завернул драгоценность в мягкую ткань и вручил мне.

Я стояла, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как горит всё лицо. Сердце колотилось где-то в горле. Это был не просто подарок. Это было что-то невероятное, личное... почти интимное.

— Милорд, я... я не могу...
— Можешь, — коротко бросил он и повернулся к выходу. — Это твоё.

Я сжала маленький свёрточек в ладони, и по телу разлилось сладкое, пьянящее тепло. Смущение, восторг, благодарность — всё смешалось в один клубок счастливого смятения.

Дальше мы отправились на рынок. И здесь произошло ещё одно чудо. Остановившись у одного из прилавков с овощами, лорд Эон просто сказал:

— Выбирай, что нужно. Ты теперь лучше знаешь, что мы едим.

И он вручил мне кошелёк. Я замерла от внезапно свалившейся на меня ответственности и безграничного доверия. Я старалась выбирать самое лучшее, самое свежее, торгуясь с продавцами так, как когда-то видела это по телевизору в передачах про экзотические страны. А он... он молча шёл за мной и нёс тяжёлые корзины, без единой жалобы или упрёка. Мощный, загадочный лорд с руками, способными на великие дела, покорно таскал за своей служанкой картошку и капусту. От этой мысли мне захотелось и смеяться, и плакать одновременно.

На обратном пути мы зашли в кондитерскую. Воздух здесь был густым и сладким. Хозяин указал на витрину и сказал продавщице:

— Всё, что приглянётся этой леди.

И я, словно принцесса, указывала на незнакомые, но божественно пахнущие пирожные, печенье и конфеты, а он молча кивал, и продавщица укладывала мои сокровища в огромную коробку, которую потом перевязала золотой лентой.

В карете, загруженной покупками, пахло свежим хлебом, бумагой новых книг и сладостями. Я сидела, прижимая к груди свёрток с заколкой и коробку с пирожными, и чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Лорд Эон сидел напротив, его лицо по-прежнему было скрыто в тени капюшона. Но теперь это меня не пугало, а скорее печалило.

Не думая о последствиях, повинуясь внезапному порыву, я подалась вперёд и мягко откинула его капюшон назад.

— Вам не нужно прятаться здесь, — тихо сказала я. Его глаза, вспыхнувшие в полумраке кареты алым, были устремлены на меня. — Ваши рога... они совсем не смущают меня. Они — часть вас. И вы... вы прекрасны такой какой есть.

Я не успела опомниться, как карета налетела на колдобину, и я потеряв равновесие, с писком полетела вперёд. Но я не ударилась о жесткое сиденье. Я упала прямо на него. Инстинктивно схватилось на его плечи, потом испугалась и отдёрнула руки. Нас опять подкинуло на ухабе и я... ох, Боже... дёрнулась так, что мои пальцы скользнули по шершавой, прохладной поверхности его рогов.

Я замерла, застыла, чувствуя под пальцами твёрдую, живую фактуру. Я ожидала гнева, что он оттолкнёт меня. Но вместо этого увидела, как его алые глаза потемнели, наполнились чем-то диким и голодным. Его руки, большие и сильные, схватили меня за бёдра, впились пальцами в мою плоть сквозь ткань платья, прижимая меня к себе ещё плотнее. В карете стало невыносимо душно.

— Извините... — испуганно прошептала я, но это был лишь шелест, затерявшийся в гуле колёс и нашем сбивчивом дыхании.

— Молчи, — его голос прозвучал низко и хрипло. — Не извиняйся.

И тогда во мне что-то переключилось. Страх уступил место чему-то другому — жгучему, непреодолимому. Я провела пальцами от основания его рогов вниз, к вискам, ощущая подушечками тонкую, горячую кожу. Затем коснулась его щеки, шрамов, которые теперь казались мне не уродством, а знаком силы и выживания. Его дыхание перехватило, веки дрогнули.

— Эон... — прошептала я его имя, впервые не «милорд», а просто — Эон. Это был выдох, мольба, заклинание.

Мои пальцы скользнули к его губам, твёрдым, сжатым в тонкую линию. Я провела по ним подушечкой большого пальца, чувствуя, как они расслабляются под моим прикосновением.

И я поцеловала его.

Это был не нежный, вопросительный поцелуй. Это было столкновение. Голод встретился с голодом, одиночество с одиночеством. Его губы были обжигающе горячими, они ответили мне немедленно, с такой яростью и страстью, что у меня потемнело в глазах. Он отпустил мои бёдра, чтобы схватить за затылок, вцепиться в волосы, притягивая ближе, глубже, стирая всякую грань между нами. Его язык властный и требовательный, вторгся в мой рот.

Я отвечала ему с той же отчаянной силой, впиваясь пальцами в его волосы, в основание его рогов, чувствуя, как по всему моему телу разливается жидкий, томный жар. Одина из его ладоней соскользнула с моей спины вниз, сжала ягодицу сквозь ткань, с такой силой, что я вздохнула ему в рот от внезапной сладостной боли.

10

Остаток пути до поместья мы провели в гнетущей тишине. Он сидел, отвернувшись к окну, сжавшись в своём тёмном плаще, словно пытаясь стать как можно меньше. Я же, прижавшись в своём углу, пыталась хоть как-то осмыслить произошедшее.

Мои губы всё ещё пылали, тело помнило каждое прикосновение его рук, каждый жёсткий изгиб его рогов под моими пальцами. А потом — этот ужас в его глазах, это чёрное, бездонное отчаяние и эти когти... Я сжала кулаки, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Мне отчаянно хотелось заговорить, извиниться, коснуться его плеча, сказать что-то, что сгладит это ужасное напряжение между нами. Но что? Язык будто онемел, а инстинкт подсказывал, что сейчас любое слово, любой звук будут подобны спичке, брошенной в бочку с порохом.

Карета наконец остановилась у знакомых ворот. Лорд Эон вышел первым, не оборачиваясь и не предлагая мне руку, и быстрым шагом направился к поместью. Я потупила взгляд и последовала за ним, чувствуя себя так, словно совершила нечто постыдное.

В холле нас встретил шумный и радостный хаос. Тай и Ай, почуявшие возвращение и, конечно, сладости, тут же набросились на корзины.

— Ура! Пирожные!
— А книги! О, смотри, какие книги!

Лидия с Робертом принялись помогать разгружать покупки. Экономка бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд, заметила мои распухшие, губы, мой потерянный вид, а потом её взгляд скользнул по спине удаляющегося хозяина. В её глазах мелькнуло понимание, и она тихо вздохнула, но вслух ничего не сказала, лишь ласково потрепала меня по плечу, принимая из моих дрожащих рук свёртки с продуктами.

— Иди, деточка, отдохни, — прошептала она. — Вид у тебя уставший.

Но тут же её внимание привлёк сам лорд Эон. Он сбросил плащ на протянутую Робертом руку. Он выглядел... опустошённым. Темные, почти фиолетовые круги легли под глазами, кожа была болезненно бледной, а плечи осунулись, будто на них давила невидимая тяжесть. Он провёл рукой по лицу, и пальцы его слегка дрожали.

— Лидия, — его голос прозвучал хрипло, надорвано, — принеси чай. В кабинет.

Эти слова кольнули меня в самое сердце. Последние дни именно я приносила ему чай. Это было нашим маленьким, молчаливым ритуалом. Теперь он отменял его, отгораживаясь от меня этой простой просьбой. Я опустила голову, чувствуя, как по щекам разливается жар обиды.

— Слушаюсь, хозяин, — кивнула Лидия, и он, не глядя больше ни на кого, тяжёлыми шагами поднялся по лестнице и скрылся в глубине коридора.

Как только он исчез, атмосфера в холле сразу стала легче, но ненамного. Тай и Ай, не обращая внимания на взрослые проблемы, уже вовсю уплетали пирожные, радостно размазывая крем по щекам. Лидия подвела меня к столу, усадила на стул и налила кружку горячего чая.

— Не терзай себя, милая, — тихо сказала она, садясь рядом. — Иногда семенам нужно больше времени, чтобы прорасти. Особенно тем, что долго лежали в холодной земле. Ему нужно время.

Я кивнула, пытаясь проглотить комок в горле, и сделала глоток чая. Он был горьким и безвкусным, как и всё вокруг сейчас. Я не могла заставить себя съесть ни кусочка сладкого, хотя всего час назад готова была проглотить всё целиком и в одиночку.

После чая я попыталась вернуться к привычным делам — принялась вытирать пыль с полок в холле, поправлять подсвечники, переставлять вазы. Но мои движения были механическими, а мысли витали далеко-далеко, наверху, за дубовой дверью его кабинета. Во мне боролись два чувства: щемящий страх перед ним, перед тем, что я увидела, и неудержимое, мощное желание быть рядом, убедиться, что с ним всё в порядке, что тот ужас, что мелькнул в его глазах, отступил.

Я поднималась по лестнице на второй этаж, останавливалась у его двери, замирала, прислушиваясь... но оттуда не доносилось ни звука. Потом спускалась вниз, делала вид, что занята, и снова поднималась. Это было мучительно. В конце концов, я не выдержала. Решимость, подогретая тревогой и остатками адреналина, пересилила страх.

Я осторожно приоткрыла дверь в кабинет, не решаясь постучать.

— Милорд? — тихо позвала я.

Ответом мне стала тишина. Я заглянула внутрь. Кабинет был пуст. На столе лежали неразобранные свитки, стоял нетронутый поднос с чаем, который принесла Лидия. Сердце ёкнуло. Куда он мог деться?

Я вышла и прошлась по всему второму этажу — заглянула в библиотеку, в несколько пустых комнат. Но и там не было ни души. Оставался только третий этаж. Я почти никогда туда не поднималась — там располагались в основном заброшенные комнаты и... правое крыло, которое было под запретом.

Лестница на третий этаж была будто темнее и не такой ухоженной. Воздух здесь был спёртым и пыльным. Я обошла левое крыло — везде было пусто, двери в комнаты закрыты, и на них лежал толстый слой пыли. Оставалось только правое. Длинный, мрачный коридор упирался в одну-единственную массивную дубовую дверь с чёрной, блестящей от времени железной ручкой. Она была закрыта.

Я замерла перед ней, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. И тут я услышала. Слабый, приглушённый звук. Словно кто-то бормотал за дверью. Низкий, хриплый, прерывистый шёпот. Это был его голос. В нём слышались боль, отчаяние и какая-то дикая, нечеловеческая напряжённость.

Не думая, повинуясь порыву, я прижалась ухом к прохладной деревянной поверхности двери, стараясь разобрать слова.

— ...должен... сдержать... не сейчас... — доносились обрывки фраз. — ...слишком сильно... опасно... её...

Сердце упало в пятки. Он говорил обо мне? Вдруг голос смолк. Воцарилась абсолютная тишина, более пугающая, чем бормотание. И прежде, чем я успела отпрянуть, отскочить, раздался громкий щелчок замка, и дверь резко, беззвучно распахнулась внутрь.

Я потеряла равновесие и буквально повалилась вперёд, прямо на него. Он стоял на пороге, бледный, как полотно, с глазами, в которых снова плясали те самые чёрные искры ужаса и ярости. Я окинула быстрым взглядом хозяина, его руки выглядели нормально, человеческими, если не считать того, что они были сжаты в такие напряжённые кулаки, что костяшки побелели.

11

Глава 11

Я отшатнулась от хозяина, путаясь в собственных ногах, едва не падая. Его глаза пылали чёрным огнём, в них почти не было ничего человеческого — только дикая, первобытная ярость и тот самый ужас, что я уже видела в карете.

— Я... я просто... — язык заплетался, сердце колотилось так, что стук отдавался в висках. — Я услышала голос... Мне показалось, вам плохо... Я переживала...

Я сделала неуверенный шаг вперёд, протянула к нему руку, желая коснуться его щеки, его груди, чего угодно, лишь бы развеять этот жуткий морок. — Эон, прости, я не хотела...

Но он был быстрее. Большая рука, всё ещё человеческая на вид, но с нечеловеческой силой, метнулась вперёд и сжала моё запястье так, что кости затрещали. Боль была острой и мгновенной.

— Я говорил тебе не прикасаться ко мне, Ванель, — он прошипел сквозь стиснутые зубы, и его губы приподнялись, обнажив острые, слишком длинные клыки. — Или ты настолько глупа, что не понимаешь, в какой оказываешься опасности?

Страх сдавил горло, но вместе с ним поднялась и волна упрямого, отчаянного протеста. Я не стала вырываться, позволив ему держать меня, и подняла на него взгляд, полный слёз и решимости.

— Я не боюсь тебя! — выдохнула я, и мой голос хоть и дрожал, но звучал твёрдо. — Слышишь? Не боюсь! Пусть у тебя рога, пусть когти, пусть ты самое страшное чудовище на свете — мне всё равно! Мои чувства к тебе... они светлые. Они чистые. Я не хочу тебе зла, я хочу лишь одного — чтобы ты доверился мне! Доверился хоть немного!

Чёрные глаза лорда расширились от изумления. Хватка на моём запястье ослабла, но он не отпустил меня. Казалось, он не дышит, вслушиваясь в мои слова, в самую суть моей души, которую я ему открыла.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, — его голос сорвался на низкий, надтреснутый шёпот. — Ты не знаешь, кто я.

— Я знаю, что ты спас меня! — страстно возразила я. — Знаю, что ты дал дом Тай и Ай, Роберту, Лидии! Мне… Знаю, что в твоей груди бьётся сердце! И это всё, что мне нужно знать!

Что-то в нём дрогнуло. То ли мои слова, то ли моё лицо, залитое слезами, но то железное самообладание, что сдерживало его, дало трещину. Я увидела, как по его лицу пробежала судорога, как тень промелькнула в его взгляде. И в этот миг связь между нами, та что я чувствовала всё это время, натянулась, как струна, и лопнула, выпустив на волю всё, что копилось неделями.

— Ты сводишь меня с ума, — прохрипел он, и в его голосе уже не было ярости. Была только всепоглощающая страсть, долго сдерживаемая и теперь вырвавшаяся на свободу. — С ума, Ванель!

Он не отпустил мою руку, а потянул её к себе. Другой рукой он обвил мою талию и с лёгкостью приподнял меня, прижав к холодной стене коридора. Я вскрикнула от неожиданности, но не от страха. Ноги сами собой обвили его бёдра, я вцепилась пальцами в мощные плечи, чувствуя, как под тонкой тканьью рубашки бугрятся мышцы.

Губы Эона обрушились на мои с таким голодом, что у меня перехватило дыхание. Это был не поцелуй, он просто поглощал меня. Его язык был у меня во рту, властный, требовательный, и я отвечала ему с той же дикой отдачей, кусая его губы, впиваясь в них, чувствуя вкус его слюны, полыни и чего-то металлического, опасного.

Я чувствовала, как меняется его тело. Как кожа на спине становится горячее, как мышцы напрягаются и будто увеличиваются в объёме. Я не открывала глаз, боясь разрушить этот миг, но чувствовала, как его когти впиваются в мою плоть через платье, царапая кожу на бёдрах и спине. Боль была сладкой, желанной, она былачастью этого безумия.

— Эон... — стонала я между поцелуями, извиваясь в его руках, чувствуя его тело между ног. — Эон...

Он оторвался от моих губ, его дыхание было тяжёлым, прерывистым.

— Я не могу... не могу больше... — бормотал он, целуя мои щёки, веки, шею.

А потом Эон рванул ворот платья. Ткань с треском разошлась, обнажив плечо и грудь. Его ладонь, горячая и шершавая, сжала обнажённую грудь, и я громко застонала от невыносимого наслаждения, впиваясь ногтями в его спину.

Он прижимался ко мне всем телом, вжимал свои бёдра в мои, и сквозь слои ткани я чувствовала его мощную, твёрдую эрекцию. Мир сузился до этого коридора, до холодной стены за моей спиной и до его горячего тела. Мы были двумя безумцами, одинокими душами, нашедшими друг друга в этом хаосе.

И вот его губы снова оказались на моей шее. Он целовал, кусал, сосал кожу. И вдруг — острая, жгучая боль. Я вздрогнула и тихо вскрикнула. Его зубы, острые, длинные клыки, оцорапали кожу.

Он замер, словно пришибленный. Затем медленно, очень медленно отстранился. Чёрные глаза уставились на тонкую струйку крови стекающую к ключице. Выражение его лица изменилось. Ярость и страсть сменились животным ужасом. Он смотрел на кровь, как загипнотизированный, а потом его взгляд перешёл на моё лицо.

— Нет... — он прошептал, и его голос снова стал человеческим, полным отчаяния и боли. — Нет, Ванель. Нет. Опасно. Я... я не могу...

Он отшатнулся от меня так резко, что я едва удержалась на ногах, сползая по стене на пол. Он смотрел на меня, на свою окровавленную руку, на мою разорванную одежду, и в его глазах было столько отвращения к самому себе, что мне захотелось плакать.

— Прости... — это было едва слышно. — Прости...

Он развернулся и почти побежал по коридору. Его шаги были неровными, он спотыкался. Я же, всё ещё дрожа, бросилась за ним.

— Эон, подожди!

Но мужчина был быстрее. Дверь в его кабинет с грохотом захлопнулась прямо перед моим носом. Я услышала, как щёлкнул замок. Ещё какое-то я стояла перед ней, в крови, с разорванным платьем, переполненная невыносимым, прерванным возбуждением.

А потом всё-таки вернулась в свою комнату. Подошла к зеркалу. На моей шее алели две маленькие, чёткие ранки. Из одной ещё сочилась кровь. Я смочила тряпку и прижала к укусу, чувствуя, как дрожь пробивает меня снова и снова.

После надела самое простое платье, с высоким воротником, чтобы скрыть следы. Но скрыть внутреннюю дрожь, смесь страха, стыда и дикого, желания, было невозможно. Что-то в нём было не так. Что-то, чего он так боялся, что был готов оттолкнуть меня, лишь бы уберечь.

12

Прошло уже больше трёх месяцев с того злополучного дня.

Три месяца, которые растянулись в нечто странное, где с одной стороны была привычная, почти идеальная жизнь в поместье, а с другой — ледяная стена, в которую превратился лорд Эон. Он был со мной холоден, отстранённо-вежлив, и эта вежливость ранила куда сильнее.

Мы всё так же изредка ездили в город за покупками — необходимость, от которой он не мог увильнуть, — но он молчал, погружённый в себя, его лицо всегда было скрыто глубоким капюшоном, а плечи напряжены.

Я сотни раз пыталась заговорить с ним, под каким-нибудь ничтожным предлогом — спросить о погоде, о новых книгах, о нуждах для дома. Отчаянно ловила его взгляд за общим столом, кивала ему, улыбалась — всё напрасно. Он отводил глаза, его ответы были краткими, обрубленными, и каждый раз я чувствовала, как между нами вырастает ещё один кирпич в этой стене.

И самое странное, самое необъяснимое — чем дальше он отдалялся, тем сильнее разгоралось во мне это странное, мучительное чувство. Это была не просто благодарность или привязанность. Это было что-то большее, что-то, что заставляло моё сердце сжиматься от боли при виде его одинокой, сгорбленной фигуры в дверном проёме.

А два месяца назад эта стена и вовсе превратилась в неприступную крепость. Помню, та ночь была ужасной — снаружи бушевала гроза, дождь хлестал в стёкла, как будто хотел выбить их. Я не могла уснуть, ворочалась и прислушивалась к завыванию ветра. И сквозь этот шум я услышала другое — нервное, испуганное ржание лошадей со двора и скрип колёс.

Любопытство, сильнее страха, заставило меня подойти к окну. Во дворе, освещённые редкими вспышками молнии, метались три чёрные, промокшие насквось фигуры. Они выгружали из повозки длинный, узкий сундук из тёмного, почти чёрного дерева, с массивными железными оковами. И от одного взгляда на него у меня волосы зашевелились на затылке. От него веяло таким злом, такой древней и мёртвой тоской, что мне стало физически плохо. Я инстинктивно отпрянула от окна, но ноги сами понесли меня в коридор, навстречу этому кошмару.

Я притаилась за поворотом, ведущим в прихожую. Дверь была распахнута, пахло мокрой земли, холодным металлом и чем-то ещё, чем-то горьким.

Мужчины, не говоря ни слова, внесли тот сундук в холл. Эон ждал их, стоя спиной ко мне. Он был в тёмной рубахе, и его фигура казалась неестественно напряжённой.

— На третий этаж, в правое крыло, — прорычал он, и его голос казался чужим, скрипучим. — Осторожнее. Троньте его — умрёте в муках.

В этот момент под моей ногой скрипнула половица. Он обернулся молниеносно. Его алые глаза метнулись в мою сторону и впились с такой силой, что я физически почувствовала удар.

— ВАНЕЛЬ! — его рёв заглушил раскат грома. В нём не было ничего человеческого — только чистая, животная ярость и паника. — НЕМЕДЛЕННО В КОМНАТУ! НЕ СМЕЙ СМОТРЕТЬ!

Мне стало так страшно, как не было даже в клетке на рынке. Я отшатнулась и побежала, спотыкаясь, по тёмному коридору, слыша за спиной его тяжёлое, злое дыхание…

С той самой ночи всё изменилось окончательно.

Целыми днями, а часто и ночами, он проводил время в запретном крыле на третьем этаже, всё реже и реже спускаясь к нам. Когда он появлялся, то был бледным, исхудвшим, с лихорадочным блеском в глазах. Он почти не ел, отмахиваясь от заботливых приставаний Лидии, и от его одежды теперь постоянно пахло чем-то горьким.

А жизнь в поместье, вопреки всему, шла своим чередом. Знойное, пыльное лето подошло к концу, уступив место прохладе и золоту. Воздух стал прозрачным и свежим. Деревья в саду один за другим надевали свои самые роскошные наряды — багряные, золотые, медные. И мы, все обитатели дома, погрузились в хлопоты, привычные и почти что целительные.

Пришла пора готовиться к зиме. Мы с Лидией, Робертом и близнецами дни напролёт пропадали то в саду, то в кладовых. Мы собирали последний урожай — тяжёлые тыквы, румяные яблоки, хрустящую морковь и свёклу. Потом начиналась магия заготовок. Кухня утопала в овощах: мы варили, солили, мариновали, сушили. Воздух был густым и пряным — пахло уксусом, укропом, корицей и печёной тыквой. Тай и Ай, уставшие но счастливые, таскали дрова, мыли бесконечные банки и, конечно, воровали кусочки морковки и яблок.

Пару раз мы даже выбирались всем семейством в ближайший лес — без Эона, конечно. Роберт вёл нас тропами, известными только ему. Мы собирали грузди и рыжики, прятавшиеся в пожухлой палой листве, и последние ягоды брусники, ярко-алые, как бусины. Я училась отличать съедобные грибы от поганок, слушая неторопливые, мудрые пояснения Роберта, который объяснялся с нами выразительными жестами и доброй улыбкой. В эти моменты, глотая холодный лесной воздух, слыша задорный смех близнецов и видя спокойное лицо Лидии, я почти могла забыть о том, что терзало моего хозяина. Почти.

И именно Лидия стала моим главным утешением и опорой. По вечерам, когда работы были закончены, а Тай и Ай укладывались спать, мы часто оставались с ней вдвоём в кухне, при тусклом свете масляной лампы. Я пила травяной чай, а она что-нибудь вязала или штопала. И я говорила. Говорила о своём смятении, о боли, о непонимании, о том, что происходит с Эоном. Она слушала, не перебивая, её морщинистое лицо было серьёзным и внимательным.

— Не терзай себя, деточка, — говорила она своим скрипучим, таким родным голосом. — Мужчины они и есть мужчины, а уж наш хозяин и вовсе — целая гора замков и засовов, к каждому ключ подбирать надо.

— Но он меня ненавидит теперь, Лидия! Я видела, как он на меня посмотрел тогда!

— Фи, — отмахивалась она. — Не ненавидит. Боится. Самого себя боится рядом с тобой. Это куда как сложнее. Ты его тронула, понимаешь? Задела за живое. А он к этому не привык. Он годами выстраивал стену вокруг себя, чтобы никто не мог его ранить, а ты взяла и появилась... со своими ясными глазами да с этой своей прямотой. Вот он и бежит потому, что не знает, как иначе-то с этим быть.