Чужая для Лесного короля

Глава 1.

Меня зовут Ирина Зимина, и в нашем роду женщины долго не живут.

Так говорила моя бабушка, хотя сама она прожила дольше всех... Бабушка была исключением, однако от этого ее жизнь легче не стала, скорее наоборот…

Мама ушла, когда мне не исполнилось и года. Врачи говорили «генетика» и «послеродовая депрессия». И только бабушка Аня тихо шептала, глядя в окно, за которым висела полная холодная Луна:
— Это всё озёрный край. И фамилия наша... Зимины.

***

Автобус трясёт так, будто он не едет, а ползёт по рёбрам какого-то огромного зверя. За окном проносятся серо-желтые угрюмые поля, подернутые плотным инеем и засыпанные первой снежной крупой. Иногда мимо мелькают темные стволы голых деревьев, которые тянут свои безжизненные черные ветви к налитому свинцом тяжелому низкому небу.

Я смотрю на своё отражение в мутном стекле и думаю, что выгляжу старше своих лет — хотя по паспорту мне ещё очень даже рано чувствовать себя «последней из рода».

Последней…

Смешно. Род Зиминых живее всех живых — просто женщины в нём долго не задерживаются. Ни те которые рождаются, ни те, которые приходят в качестве жён.

Мама Елена, ушла давно. Я не знала своей матери. Отец говорил, что врачи называли это сложными фразами, словно хотели придать какую-то значимость ее смерти в самом расцвете лет, но по факту она просто угасла, зачахла, сразу после моего рождения: перестала хотеть есть, пить, вставать, смотреть в окно, разговаривать...

«Послеродовая депрессия», — говорили они. Бабушка Анна сказала иначе:

— Не надо было её сюда тащить. Озёрный край не любит Зиминых, а женщин так вовсе губит.

Она ругала отца, которому было и без того тяжело, корила его за то, что произошло с мамой. Папа держался как мог, а потом срывался и уходил в запой. Со временем втянулся в азартные игры. Тогда приезжала бабушка…

— Дочь без матери оставил, - то и дело качала она головой, застегивая на мне короткое пальтишко, собирая в школу. – Да и мне здесь с вами делать нечего, вынуждена просто в городе жить. А ведь мое место там, Олег! Дела еще есть незаконченные…

Потом была Вера. Не родственница, но всё равно как мама и старшая сестра в одном флаконе. Вера была моложе мамы, такая нежная и веселая. Она вдохнула жизнь в отца. И хотя официально они оформлять отношения не стали (папа боялся давать ей нашу фамилию, считая ее проклятой), мы жили как дружная семья. Жаль, что недолго. Дальше было все… И чёрное озеро, и красный шарф, и синяя ледяная варежка в моей руке.

Я крепче сжимаю пальцы. На мне нет ничего, с тех пор я даже перчатки не ношу, но ощущение то же — будто в ладони до сих пор лежит та, старенькая, детская, вся промокшая… Та, которая предательски соскользнула… Та из-за которой Вера не вернулась.

Автобус «кряхтит» и кренится набок, сворачивая с трассы на знакомую, раскатанную до колеи дорогу. А вот и светлая табличка «ДИВИГОРСК» так быстро пролетает мимо, что мне хочется смеяться: вот и всё, приехали. Туда, откуда все женщины Зиминых либо уезжают еще до того, как найдут свою судьбу, либо уходят на кладбище. Я — единственная дура, которая вернулась добровольно. Стоит ли мне бояться? Или время еще не пришло? Что ж, скоро увидим.

В городе у меня больше нет ничего. Ни работы, ни квартиры, ни нормального отца. Отношения тоже не сложились, хотя… Последнее наверно даже к лучшему.

Спрыгиваю на холодную пыльную землю, по которой ветер кругами гоняет первые снежные крупинки.

— Дальше пешком, девочка. До Зиминых, как всегда, ногами.

Слово «Зиминых» чиркает чем-то острым глубоко внутри. Значит, дом всё ещё так и зовут — дом Зиминых. Не «номер такой-то», не «ул. Лесная, 23», а просто: дом Зиминых. Похоже на диагноз.

Воздух сухой, морозный, обжигает лёгкие. Центр посёлка встречает меня привычной смесью запахов: дым дровяных печей, терпкое амбре приусадебных хозяйств, солярка. И ещё — тонким, едва уловимым запахом холодной торфяной воды, который я узнаю моментально: так пахнут болота вокруг сети Чёрных озёр.

Олег, мой отец, после пропажи Веры запил так, что от него остались только знакомые черты лица. Папа катился по наклонной и по приглашению своего двоюродного брата Глеба вернулся на малую Родину уже давно. Он не поселился в доме своей матери Анны Игнатьевны Зиминой, а поселился в вагончике на лесопилке, куда его устроил Глеб.

Созванивались мы редко, и я решила его не предупреждать о своем приезде. Увидимся, когда обживусь. Все равно он по ту сторону курганов, там, где рубят и пилят старый лес.

Глеб Зимин - мой двоюродный дядька по отцу, предложил мне еще летом свою помощь, когда я осталась без работы на съемной квартире в райцентре. Отец, видно по пьяни, рассказал ему о моем незавидном положении. Так-то я ему строго настрого запретила кому-либо говорить о моих проблемах.

— Приезжай, Ринка. Места в Дивигорске хватит на всех. Устрою тебя здесь, могу в офисе у себя посадить или на ТЭЦ.

Я отказалась, но теперь я всё равно здесь — не потому, что позвал Глеб, а потому что деваться некуда. Квартиру еще в августе я сменила на комнату, но работу с нормальной зарплатой найти больше не удалось и пришлось возвращаться туда, где было единственное жилье, завещанное нам с папой бабушкой Аней.

Бабушкин дом — единственное, что осталось не заложенным и не проданным отцом. И на том спасибо.

Пока шла по поселку не встретила никого кроме нескольких поселковых псов, которые пару раз гавкнули для приличия, а дальше просто бежали за мной, виляя хвостами, пока я им не наскучила.

Бабушкин дом встретил меня там же, где и всегда — на краю Дивигорска, чуть дальше от остальных. Как будто его прадед мой специально поставил на границе между человеческим и тем, что начиналось сразу за забором: редколесье, за которым раскинулись чудские курганы, а за ними находился погруженный в вечную дрёму старый лес – чужой и древний.

Крыша чуть просела у самого входа, под окном криво висел старый наличник с вырезанным солнцем. Но в целом дом выглядел «бодро», если это слово можно применить к жилищу, которому уже больше ста лет.