Чужая Тишина

ПВЗ

– Вот ты где, – Катерина стянула с ноги летний резиновый тапочек и неожиданно звонко шлепнула им по полу, прицелившись в угол, где сходились два потрепанных плинтуса.

Вернувшись за монитор, она откинула волосы легким движением руки и принялась стучать по клавиатуре. Наконец-то никаких посторонних звуков, только щелканье клавиш, стрекот старого вентилятора и далекий шум машин.

Подумать только: целых два дня под аккомпанемент этого невнятного бубнящего голоса, который звучал то справа, то слева, а то вовсе откуда-то из-под линолеума.

Это вина клиента. Катерина смутно помнила грузного мужчину, закутанного не по погоде в длинный кожаный плащ. Зато прекрасно помнила его заказ – набор разноцветных стеклянных колб «Слуховые галлюцинации шизофреника».

По инструкции клиент должен был проверять товар сразу на стойке, прежде чем забрать. И хрупкие сосуды выскользнули из толстых пальцев, превратившись в радужную мозаику на полу. Галлюцинации разлетелись по белому крохотному помещению ПВЗ, словно бабочки, гудя на разные лады.

Катерина и посетитель потратили некоторое время, нелепо кружась и подпрыгивая в попытке их поймать. Пришлось запихивать беглецов в фирменный пакет и наспех заматывать скотчем, а Катерине еще и убирать осколки.

И только на следующее утро она поняла, что один голос остался в ПВЗ, только куда-то закатился, и с тех пор донимал ее не переставая. Ну теперь-то с ним покончено.

Не успела она улыбнуться, как за стойкой возник новый посетитель. Катерина не слышала, как он вошел, а может, он и не входил вовсе. В этом ПВЗ своеобразная клиентура.

Отсканировав куар-код, Катерина направилась в комнатку со стеллажами и вернулась, удерживая в обеих руках большую прямоугольную коробку.

– Не забудьте проверить срок годности, – сказала она, хлопнув груз на стойку.

Пожилой мужчина в бордовом комбинезоне работника коммунальной службы поднял на нее блеклый взгляд.

«Ах, ну да», – Катерина поправила круглые очки, ожидая, пока клиент осмотрит заказ. – «Вроде как смысл консервированной мертвечины как раз в том, что срок годности здесь не главное».

Коммунальщик молча взял посылку и покинул ПВЗ. Оплачено заранее.

Катерине предстояло еще разобрать сегодняшнюю доставку. Она вскрыла канцелярским ножом большую картонную коробку, дожидавшуюся ее в углу, и принялась разбирать содержимое. Товары особой категории приходили без упаковок, чтобы сотрудник, согласно правилам, мог беспрепятственно разглядывать заказы в любую свободную минуту.

В этой коробке оказались: могильный мох в перерабатываемом эко-полиэтилене, красивая черно-белая колода Таро «Вздохи и сожаления» («в подарок, наверное», – подумала Екатерина), набор для рукоделия «Моя первая лоботомия», а также книга мотивационных цитат «Это все твоя вина» и палетка нюдовых теней «Оттенки депрессии» (производство Китай).

Последним шел набор предсмертных криков в стеклянных баночках, обернутых в крафтовую бумагу. Опять стекло! Не дай бог придется ловить и эти, если тару повредят. Екатерина выпрямилась, машинально щелкая канцлерским ножом.

Так оно и бывает: сперва ты в шоке, затем в ступоре, а потом смиряешься и вовсе привыкаешь. Что с того? Работа не пыльная и зарплата по местным меркам хорошая. Катерине вообще-то ипотеку надо выплачивать.

Альбом

Дача досталась мне по наследству от бабушки с дедом. Воспоминания, связанные с ней, давно покрылись ностальгической пыльцой; мне кажется, я уже забыла, что когда-то была маленькой. Мне больно возвращаться сюда, поэтому за участком никто не следит. Мне некого привозить в гости на лето: у меня нет ни мужа, ни детей, мать болеет, а с братом мы не разговариваем годами. Я решила продать дом, и даже если его снесут, и выстроят что-то посовременнее - мне до этого уже не будет никакого дела.
Двадцать минут занимает дорога от станции до участка. Осень.

Снаружи всё серо и промозгло, как и внутри. Здесь холоднее, чем в городе, и темнеет раньше. Краска на стенах выцвела и облезла, дом накренился, я с трудом поворачиваю ключ в ржавом замке, ломаю ноготь. Внутри кухня: старая плита, стол, которому несколько десятков лет, умывальник в паутине, треснувшие стекла. Мне тяжело думать, что раньше я бегала и играла здесь, ела приготовленную бабушкой еду, шутила с дедом, воображала, что в высокой траве снаружи мне ждет живая лошадка. Смерть. Я не верю в бога, и меня не так уж заботит, что станется со мной, нас разделила смерть, и это навсегда.

Я иду по коридору, в комнатах темно, сыро и пыльно. Мне немного не по себе. Старое дерево скрипит, погода портится. Кое-где еще лежат мои игрушки, им почти столько же лет, сколько и мне. Я отворачиваюсь, потому что вид их невыносим, чувствую, как начинает щипать в носу. Мне очень жаль себя.
Я приехала сюда, чтобы спустя много лет просто взглянуть на это место в последний раз перед продажей. У меня нет ни сил, ни средств восстанавливать дачу. И тем более, желания. Я не вижу смысла ни в доме, ни в себе, если честно. Я не вижу выхода из этой осени. Я на веранде; раньше бабушка ухаживала за целым садом, повсюду росли цветы, кусты смородины, в которых я любила прятаться.

Я помню эту дачу только летом, когда было много света и любви. Сейчас земля стала черствой и стылой. Небо над ней серое. Я возвращаюсь в комнаты, подхожу к большому тяжелому столу, с трудом открываю ящики. В них старые лекарства, пергаментные газеты, какие-то железки. Я ощущаю настоящую скорбь, глядя на оставленные в ящике карандаши. Я столько раз была на похоронах, что, кажется, уже начала привыкать. Замечаю на углу стола фотоальбом, его как будто не коснулась пыль. Обложка богато украшена орнаментом с остатками позолоты, альбом объемный, увесистый, старомодный. Я раскрываю его, фотографии на плотной бумаге относятся к давним эпохам, наверное, самое начало XX-го века. Вероятно, это мои далекие родственники?

Переворачиваю тяжелые, солидные страницы в желто-коричневых потеках. В середине альбома я нахожу большую фотографию мужчины в полосатом пляжном костюме. Он смотрит куда-то вправо, развернувшись к камере на три четверти. У него длинные волосы и жидкая борода, из-за этого он похож на священника. Песок и море – больше ничего. Переворачиваю. Дама в темном длинном платье с высоким воротником, в богато украшенной цветами шляпе стоит в полный рост. Постановочное фото. У нее миловидная улыбка, она доброжелательно смотрит в объектив, но кажется, что у нее что-то не в порядке с правым глазом.

Следующая фотография. Вижу того же мужчину в купальном костюме. Он словно осунулся, немного сутулится, нижняя губа кажется обвисшей, и во взгляде появилось что-то странное, жестокое. Мне кажется? Я всматриваюсь, но перемены очевидны. Я не понимаю смысла этих снимков. Листаю дальше. Опять доброжелательная дама. Ее улыбка по-прежнему обаятельна, а правый глаз раскрылся до такой степени, что не видно век, она смотрит им прямо в объектив. Я чувствую усиливающееся сердцебиение и осторожно открываю следующую страницу.

Мужчина сгорбился, ногти на руках удлинились, на шее явственно проступил кадык, его руки, похожие на птичьи лапки, словно готовятся схватить кого-то, он скрючивается все сильнее и смотрит так, словно за пределами фото, куда мне не заглянуть, происходит нечто отвратительное и привлекательное одновременно. Чьи-то жестокие муки приятны его взору.

На следующем фото глазное яблоко женщины почти вылезло наружу, и зрачок смотрит вбок и чуть вверх, словно кто-то регулирует его, как телескоп. Я не рискую переворачивать новый лист, только осторожно поднимаю его нижнюю часть и подсматриваю: вижу ступни на песке, эти ступни не слишком похожи на человеческие. Я отбрасываю альбом и в панике выбегаю из дома, судорожно заперев старую дверь на ключ. Бегу к станции. Ветер шепчет что-то в кронах сосен.