Цвета крови

Глава 1

- Во имя всех святых, стой смирно! – велела маман и опять дернула гребенкой, застрявшей в волосах.

- Больно-о, - захныкала я.

- Потерпишь. Святая Бландина не то терпела.

- Она же Святая…

Уф, матушка расчесывает, точно хочет помучить. Право, глядеть на серый потолок и деревянные балки целую вечность, даже если солнце пляшет под ними яркими пятнами – не великое удовольствие.

Наконец, матушка повернула меня к себе, надела чепец и вздохнула:

- Ты уже не маленькая. Что бы сказала о нас мадам Корбье, если б увидела тебя такой неряхой?

- Простите, маман, буду аккуратной, - промямлила я, перебирая складки теплой шерстяной котты. – Можно я пойду? Сегодня такой день, такой день!

- Клементина! – посуровела матушка. – Ни-ни, этого не будет. Я запрещаю близко подходить к Форуму. Там не только господа соберутся, но и все городские щельмецы. Так что для тебя день обычный – снесешь сапоги мадам Корбье и сразу домой. Поняла?

Обычный день… Как бы не так! Сегодня праздничное шествие пройдет от церкви Сен-Жюст. Там будет сам король и его брат со свитой - столько знатных особ разом! Когда еще доведется разглядеть Папу в облачении, украшенном драгоценными камнями, епископов, благородных шевалье на лошадях с попонами? А главное - наряды дам, расшитые серебром и золотом, коттарди из чудесных тканей и подбитые мехом мантии! Неужто я буду слушать об этом рассказы лопоухого Нико или толстой Жискеты, которая непременно что-нибудь соврёт?

Ах, я так и представляю, как блестящие нити будут переливаться под солнцем! Мерси Дьё, сегодня солнце. А хоть бы и ливень стеной… Нет уж, я сама должна посмотреть. Да простит меня святая Бландина. Сама. Лопни мои глаза!

И всё же я смиренно сказала:

- Да, мадам. Сразу домой.

- Вот и чудесно! – маман притянула меня за плечи и поцеловала в лоб: - Береги себя, и Господь тебя убережёт.

Сгорая от стыда и нетерпения, я наблюдала, как матушка оборачивает материей мягкие остроносые сапоги, обвитые по щиколотке тонкими кожаными тесёмками. Однажды отец сошьёт такие и мне. Он обещал.

Дверь распахнулась, и тотчас морозец ущипнул меня за нос. Я пошла по спуску, прижимая свёрток к груди. Святые угодники, а ведь до зимы ещё далеко… Не окоченеть бы. Над крышами домов было светло и ярко, но сюда, в тень проулка лучи не добирались. А ну-ка бегом! Согреюсь. И пусть холод обжигал щёки, я представила, что лечу, выдыхая белые облачка пара. Я – дракон. Ура!

Пронеслась до угла, сейчас направо и вниз к Соне, ещё один переулок и второй дом. Я толкнула тяжёлую дверь, шагнула в узкую, как каменный склеп, трабулу. Навстречу, опираясь на клюку, ковыляла сгорбленная старуха с опущенной на лицо чёрной рединой.

- Постой, дитя.

- Да, мадам.

- Помолись хорошо, прежде чем сделаешь и пожалеешь… - прошамкала она беззубым ртом. – Кто душу отдает за камень, сам в него превратится. Jurō in verba magistri (1).

Глаз старухи не было видно, но, казалось, она вот-вот испепелит взглядом или околдует. Ой, чур меня… Ведьма! Она протянула дряблые когтистые пальцы, а я мышью припустила во дворик. Затарабанила кулаками в дверь, что было мочи. Слуга мадам Корбье впустил меня, ворча недовольно:

- Что такое? Пожар? Или гонятся за тобой?

- Нет, мсьё. День добрый, - вспомнила я о вежливости. – Вот сапоги для госпожи.

Он поднялся наверх и скоро вернулся, едва я успела отдышаться. Привратник важно отсчитал монеты.

- А что за старуха от вас вышла? – осмелилась я спросить.

- Старуха? Не было никакой старухи. Вот только ты, сумасшедшая, чуть дверь не вышибла.

- Простите, мсьё, - поклонилась я и с опаской заглянула в трабулу. Никого.

А вдруг снаружи поджидает…? Я потопталась и решила: пойду к лестнице. Вот спасибо тому, кто так хитрó придумал: хочешь на улицу выходи через трабулу, а нет – шасть по ступенькам – и ты в другом переулке. В обход никакая ведьма не поспеет. Разве что на помеле.

Я заторопилась, перескакивая то тут, то там через подмёрзшие лужи. Наверняка уже Нико, Жискета и Франциск с тупика Тюрке ждут меня у подъёма Гургийон. Так и было. Ребята приплясывали от холода, засовывая покрасневшие пальцы под толстые шерстяные уки. Еле разыскала моих приятелей среди зевак. Каждому хотелось повидать короля. Ближе к Фурвьеру и городских стражников стало больше. Они тоже прогуливались, поигрывая дубинками. Вовсе не оттого, что хотели попугать честной народ, а чтоб согреться. Стуже всё равно, какой у тебя чин.

- Святая Бландина! Нико, да у тебя уши посинели! – воскликнула я.

- Где?! Что?! – испугался Нико, ухватив себя за торчащие из-под шапки уши.

- Это потому, что матушка тебе чепец в детстве не надевала, - засмеялась я. А Франциск подхватил:

- Ах-ха-ха. Нико – длинноухий, как осёл. Отморозил уши.

- Черти вас раздери, - обиделся Нико.

- Ладно, не дуйся, - захихикала я и сделала страшные глаза. – Я, между прочим, ведьму видела.

- Врёшь, - выпятил губу Нико и деловито поправил поясной ремень - целый месяц его носит. Как взрослый.

Право, если б не громадные уши, Нико был бы красавцем: черноглазый, со смоляными вихрами. И я ничуть не расстроилась, когда матушка сказала, что толковали давеча о свадьбе с его родителями - такими же, как мои, кордонньерами. Они шьют сапоги, туфли и даже новомодные открытые патины (2), которые мой отец чехвостит на все лады. Да разве он понимает?! Патины красивые, пусть и для лета только.

Мамаша Нико – славная женщина, с моей матушкой дружна. А отец – весельчак и балагур. Скоро мне стукнет двенадцать, перейду жить к ним в дом. Даже бабушка, которая, что ни слово, роняет слёзы в суп, признала - родилась я в добрый час.

- Врёшь, - повторил важно Нико.

- А вот и нет. Лопни мои глаза! - Я уткнула руки в боки так, что монеты звякнули в омоньерке. – В трабуле на неё наткнулась. Чёрная вся. С клюкой. Журо инверба, говорит. Да у меня волосы дыбом встали! Только привратник и спас.

Глава 2

Нико зашагал по присыпанной соломой дороге, как главный. Мы еле поспевали за ним в гору. Особенно толстая Жискета – вот уж кряхтела, что та каша в горшке. Народу прибавилось: кто на улице толкается, кто из окон торчит, на крыши залезли и на крепостную стену. Гомон стоял, как на рынке у городских ворот.

И вдруг от разрушенных римских терм разлился по ледяному воздуху колокольный звон. Все замолкли на секунду, а потом принялись креститься и шапки бросать:

- Ура! Да здравствует новый Папа! Да здравствует Климент Пятый!

Отбивали колокола и в церкви святого Иренея, и в Сен-Жюсте, и в Сен-Жане. Дружно отвечали им колокольни архиепископского замка с той стороны Соны. О, Мон Дьё, как же это было красиво! Будто сам воздух звенел – дзонн-дзонэ - открой рот и поймаешь звон на язык, будто снежинку. Я так и застыла на месте. Заслушалась.

Нико выдернул меня из толпы:

- Чего окаменела? Враз затопчут.

- Интересно, откуда им известно, как Папу зовут? Я вон слыхом не слыхивала, что он – Климент…

- А я почем знаю? Может, глашатай буллу читал, – пожал плечами Нико и пнул хряка, что семенил впереди.

- Давайте здесь останемся, – заныла Жискета, которой надоело бегать.

Я обернулась и увидела поодаль ту старуху в чёрном. Она стояла посреди дороги, будто все равно ей было: и на короля, и на Папу. Стояла и сучила что-то противными своими пальцами.

- Ой, она... Пошли Нико! - взвизгнула я и побежала пуще всех к тупику Тюрке. Мы юркнули в прощёлок между старым домом и деревянной стеной. А Жискета осталась на улице – лень вперёд неё родилась. Франциск первым взобрался по торчащим балкам. Мы следом. Я за сучок зацепилась, чуть котту не порвала. Но зато когда мы устроились на здоровенной балке, от восторга я захлопала в ладоши - вот он, Гургийон, ровной полоской вымощенный с холма, а дальше крыши-крыши-крыши, красные, рыжеватые, и зеленая полоска Соны за деревьями.

- Гляди! - заорал Нико.

Вверху, у домов, на которые указывал его чумазый палец, появились монахи в серых рясах. Чинно, не торопясь, они шли, распевая псалмы. И не холодно им… Позади развевались яркие флаги, блестели копья конницы. Сердце моё заколотилось. Раздался ропот и гул – то стражники начали дубинками люд разгонять:

- Дорогу королю! Дорогу его святейшеству! Эй, остолоп, куда прёшь? Посторонись, бастард…

И народ полез во все дыры, от дубинок подальше, давил, ойкал, чертыхался. Живыми ручьями в паводок стекались горожане к нашей стене. Сзади, сбоку, снизу – она аж накренилась. Вот дурачьё!

Я наклонилась рассмотреть, что там происходит, и снова будто чаном мёрзлой воды окатили меня – та страшная старуха околачивалась на повороте в тупик. Точно она – вон клюка кривая и редина на всё лицо. Я вжалась обратно – авось не заметит – и прошептала:

- Нико, там ведьма…

Но тот меня не слышал. Привстав, они с Франциском уже высмотрели рыцарей и перекрикивались друг с другом:

- Уф, раскопать бы клад из золотых ливров, чтоб хватило на кольчатую котту, на брэ, меч и нагрудник!

- Вот дурак, и пешком бы ходил? Да какой с тебя рыцарь?

- Я б много нашел... И купил бы всё, - с жаром мечтал Нико. – Даже лошадь. И седло расписное.

- Зачем тебе?

- Поехал бы к сарацинам – драконов убивать.

В горле сжалось: ах он какой! Ещё поженить нас не успели, а он уже собирается дать дёру. И до тебя, Клементина Бернадетт, ему и дела нет … Ну и жених!

Бёф, как я разозлилась! Так бы и дала по голове этому простофиле! По ушам его ослиным. Святая Бландина! Теперь мне и старуха была нипочем, и разудалые наглецы, что вскарабкались к нам на стену, и мороз.

Монахи прошли мимо нас. За ними неторопливо проследовали суровые рыцари на лошадях. Те фыркали, выпуская из ноздрей парок, и тяжёлыми копытами переступали по брусчатке. Вот они: и шлемы, и синие мантии – протяни руку, дотронься. Но я и думать забыла о попонах и тканях. Внутри всё кипело. Я бесилась и повторяла: сама найду золота, а лучше каменьев драгоценных, выйду замуж за купца или начальника стражи, а тебя, голодранца, на порог не пущу. Найду и всё. Лишь бы тебе неповадно было! Так я и не заметила, как поверила – будет у меня сокровище – а хоть бы и диамант с кулак величиной. Лопни мои глаза!

* * *

- Папа едет! Да здравствует святейший Папа! – волной пронеслось с холма.

К нам приближалась важная процессия в алых аксамитовых мантиях и золочёных остроконечных шапках. По обе стороны гарцевали шевалье в чёрных и синих плащах. О, Святая Бландина, тот, впереди, в самой высокой шапке, наверняка Папа. Кто ещё может так величаво покачиваться в такт шагам иноходца? И убранство - издалека видно – побогаче, чем у нашего архиепископа.

Папа выехал с теневой стороны улицы, и солнце заиграло на его блестящей маковке. Жизнь прожила - не видала такой красотищи! Сияло золото венцов, разделявших белую тиару на три этажа, дразнились бликами разноцветные камешки, а больше всех - самый крупный, цвета голубиной крови – тот, что прямо надо лбом Папы.

- Благослови, Ваше Святейшество! – истерично завопила какая-то торговка.

- Папа! Виват Святейшему Отцу! Виват Клименту Пятому! – подхватили вокруг меня. Какой-то горлопан вставил: «Аллилуя!», и толпа зашлась в счастливом исступлении. А я всё рассматривала диамант - тот притягивал, словно кусок плесневелого сыра крысу.

Сама собой мне представилась ещё одна пара рук – невзаправдашних, прозрачных. Вот они тянутся, тянутся к драгоценному камню… Бёф, забавно! Совсем по-настоящему почувствовала я прохладные грани. Чуднó же я умею придумывать!

Я покосилась на Нико и Франциска: треплют языком о всякой ерунде, пустозвоны. Будто меня вовсе тут нет. Ну и тьфу на них, моя игра позанятней будет! Я ещё раз вообразила прозрачные руки: попробовала камень на ощупь, дотронулась и до золотого венца, и до парчовой материи. А что, если… Я расшалилась и со всего размаху ткнула придуманным пальцем в главное украшение папской тиары. Папа покачнулся в седле, как если б его толкнули легонько. Уф, и отшлепала бы меня матушка за такую непочтительность к Святейшему Отцу, да откуда ей знать? Хмыкнув, я и кулачком ткнула. О-ля-ля, Папа снова качнулся. Нахмурил чёрные брови, губы поджал. Мне совсем смешно стало, я потянула к себе и хвать - уже камешек в прозрачной ладони чувствую.