Д у р м а н

Глава 1. Колокольчик

1.0

Если вы читаете это письмо, значит, я уже мертва. Вы скажете: потому что чокнутая. А я скажу: потому что так распорядилась судьба. Смерть — никогда не будет моим личным выбором.

Но, Соф, если это все-таки ты, просто послушай себя внимательно.

Наверное, надо было поздороваться, да? Ведь столько лет прошло. Не люблю здороваться. Когда кто-то пишет «привет, как дела», вероятно, ему от тебя что-то нужно. И, скорее всего, тебе это «что-то» не понравится. Поэтому давай сразу к делу.

Я — это ты. Только 10 лет назад. В Березовом острове сейчас март, а значит, меньше, чем через три месяца все закончится. Все экзамены и школьные конкурсы останутся позади. Я вырвусь из оков маленького города. И либо осуществлю свою мечту, либо... даже думать об этом не хочу.

Но пока мы пишем дурацкие письма себе в будущее под пристальным взглядом Душной. В будущее, которое для меня, как думают некоторые, не настанет. Классная хочет собрать нас через 10 лет после выпуска и вручить эти послания. Как будто кто-то по доброй воле захочет вернуться еще раз в среднюю школу, в наш хелл-хаус. Пусть и на один вечер.

Душная просит описать в письме свои мысли. О чем мы думаем прямо сейчас. Так вот, в свои 17 лет я задаюсь только одним вопросом: зачем нам все это? Зачем мы рождаемся? Зачем просыпаемся каждое утро? Зачем ходим в школу или на работу? Зачем создаем семьи? Зачем мы живем? Ведь рано или поздно это все равно закончится. И что тогда?

Что останется, когда нас уже не будет? Дети? А когда не станет и детей? У меня плохие новости: твоя жизнь по большому счету не такая уж и ценность. Людям есть дело до других людей только до их рождения. Они будут умолять твоих родителей не делать аборт, а может, даже и угрожать. Но где эти люди, когда ты уже не зародыш, а человек, который нуждается в принятии, поддержке и внимании? Вот и я об этом же.

Пройдут года, сгорят архивы, могилы сравняют с землей и на их месте построят новые дома. И никто никогда не узнает, что ты вообще когда-то жил. Так зачем нам все это?

Я нахожу только один ответ: чтобы создать нечто великое. Нечто, что останется в вечности и будет жить, когда наше тело сгниет в двух метрах под землей. И когда время сотрет буквы с надгробного камня, оно все равно будет жить. На книжных страницах или чьей-то стене, на поцарапанном аудиодиске или в памяти компьютера, на подкорке мозга или в левом желудочке сердца. Но оно будет жить после тебя. Вместе с тобой. Мы пришли в мир через творение, и наша обязанность — продолжать творить.

А как тебе такая закономерность: пик продаж альбомов известных музыкантов приходится на следующие несколько дней после их смерти. Преждевременной смерти. Кто-то погиб в аварии, кто-то — от передозировки, кто-то — от болезни. Поэтому я ненавижу смерть — она крадет то, что по праву причитается живым.

Но мне вот что интересно: если завтра вдруг остановится мое сердце, что напишут в соцсетях? Будет ли кто-то скорбеть и оплакивать утрату? Повесят ли мои картины в школьных коридорах? Будет ли кто-то пророчить мне великое будущее, если бы не эта трагедия? Признают ли во мне гениального художника? Или никто не заметит, что я исчезла?

Все попытки доказать, что мое искусство чего-то стоит, тщетны. Все попытки создать нечто великое тщетны. Сколько бы шагов я ни делала, в какую бы сторону ни шла, дорога из желтого кирпича не появляется. Но и я не сдаюсь. Я знаю, что способна на великое. И знаю, что великое припасено для меня судьбой. И пусть в глазах окружающих я всего лишь чокнутая девочка с потрепанной папкой для акварели под мышкой, которая снова и снова штурмует школьный конкурс. Все случится однажды. Нужно только время.

Неужели мои мечты такие глупые?

Дети мечтают о грандиозном и ничего не боятся. Я мечтаю о грандиозном. Но когда дети превращаются во взрослых, все их грандиозные мечты куда-то исчезают. Если за эти долгие десять лет ты сдалась и потеряла веру в себя, просто хочу напомнить, что когда-то ты была сильной девчонкой, которая знала, что может все! Потому что, даже если что-то пошло не так, мы всегда можем вернуться к нашей мечте.

Софа Муравская

Еще раз пробегаюсь по поплывшим строчкам, исправляю с десяток ошибок и только тогда запечатываю письмо в конверт. По плану — на долгие 10 лет. Это же целая вечность! Когда я прочту свое письмо из прошлого, буду совсем дряхлой старухой.

Сейчас я могла бы вскинуть руку и сказать, что все готово, отдать конверт и убежать из класса, пока остальные корпят над своими посланиями. Но мне нельзя привлекать излишнее внимание. Поэтому я сижу молча и еще ниже натягиваю капюшон, когда замечаю, что прядь волос, словно щупальца осминога, выбилась из-под байки.

Взгляд падает на цветок в горшке на самом краю парты со стороны Назара, которого сегодня нет. Он стоит так целый урок, но никто как будто не замечает этой странности. Бутоны еще не распустились. Они вытянуты в длинные трубочки и дразнят меня фиолетовой окраской. Выглядит, как чья-то издевка.

Пересаживаюсь на стул Назара и наклоняюсь, вдыхая еле уловимый аромат. Он тонкий и соблазнительный, как кремовая трубочка с миндалем. И я едва сдерживаюсь, чтобы не облизнуть лепесток. Разворачиваю записку и перечитываю, делая паузу после каждого слова, чтобы понять, что все это значит: «Я говорю, что бесполезно тратить всю свою жизнь на один-единственный путь, особенно если этот путь не имеет сердца. Карлос Кастанеда». Это все. Ни кому, ни от кого — никаких подписей. В голове набрасываю варианты, кому бы мог принадлежать почерк, но из одноклассников на ум никто так и не приходит. Сворачиваю записку и засовываю ее обратно под горшок. Нет, это не мне, просто какая-то ошибка.

Глав 2. Фиалка

2.0

Третий вечер подряд я хожу на стройку, про которую рассказывала Крис в курилке. Здесь довольно сыро и уныло, аж холодок пробегает вдоль позвоночника. Признаю, в своем рассказе несколько преувеличила крутость этого места. И все же еще надеюсь, что в любую секунду появится Тим и все мои томления окупятся. Он же знает, что я здесь! Он должен догадаться, что я жду его! Ну, или сам захотеть сделать мне сюрприз. Неужели так сложно? Но Тим не приходит ни в один из вечеров. Вообще никто не приходит. И я продолжаю делать вид, что работаю над картиной для Весеннего фестиваля.

Творческие конкурсы — еще одна фишка нашего хелл-хауса. Простите, школы искусств. В конце каждой четверти у нас проходит фестиваль, где ученики демонстрируют свои таланты. Надо же как-то показать, что детей чему-то научили. Можно участвовать в свободной программе или конкурсной. Победитель по мнению жюри получает «отлично» в четверти по профильному предмету. Победитель по мнению самих школьников — бонусные баллы. Терять здесь нечего, кроме уязвленного эго из-за проигрыша. Разве вообще можно сравнить две картины или два танца и сказать, что только один лучше? Это как? Какие критерии оценки? Все равно, что спросить у ребенка, кого он любит больше: маму или папу. Или спорить, кто лучший художник всех времен и народов: Ван Гог или Сальвадор Дали. Поэтому многие решают вообще не участвовать. Или показывают свое творение в свободной программе — так безопаснее. Потому что, как ни крути, но это базовая потребность творцов — показывать. Или, я бы даже сказала, обязанность.

Но самое интересное происходит на Летнем фестивале для выпускников. Это последний для них конкурс, а награда — грант на обучение в Академии искусств. В жюри сидят преподаватели Академии, и именно они решают, кто будет у них учиться, минуя вступительные экзамены. Если говорить коротко о мечтах, то вот моя. Ведь другого шанса попасть в Академию у меня нет. Родители никогда в жизни не оплатят обучение, хотя именно они сами и привели меня в знаменитую на весь город хеллинку. Правда, вовсе не потому, что разглядели во мне какие-то задатки художника…

Белые листы для акварели разбросаны на грязном бетоне и раздражают до безумия. Я целюсь карандашом в бумагу, но мне совсем нечего сказать миру — сплошное rolling stone в моей голове. Ааа, как же бесит! Я не вижу картину в своем воображении, а значит, не могу рассказать историю, чтобы потом изобразить ее в одном кадре. Все, что я вижу, это белые листы на фоне безжизненной стройки и вокруг ни души.

Откладываю в сторону акварельную бумагу и принимаюсь за папку. Наклейки на ней уже поистрепались и отходят по краям. Я приглаживаю изображение гитары, сильнее надавливаю на портрет Фриды и приклеиваю обратно оторвавшийся язык к ярко-алым губам. Только это вообще не помогает. Моей папке для акварели, усыпанной разноцветными наклейками, давно пора на пенсию. И тут я вижу образ.

Склоняясь над белым акварельным листом, касаюсь коленями грубого бетона и случайно натыкаюсь на торчащий гвоздь, но не чувствую физической боли. Пока меня охватывает эйфория, быстрыми движениями набрасываю силуэт: на автобусной остановке одинокая девушка в порванном платье и с дырой в области сердца. Босая, она стоит под навесом и сжимает в руке вырванное сердце, пока прохожие остаются в стороне. Дождь размазал тушь по кукольным щекам, бальное платье испачкано кровавыми пятнами, а волосы…

Выхватываю прядь своих волос: это уже не колокольчик. После второго мытья краска чуть вымылась, и оттенок кудрей стал напоминать фиалку. Еще чуть-чуть и я стану платиновой блондинкой, как Крис. Ведь именно так и задумывалось. Перебираю в пенале маркеры, нахожу максимально фиалковый и дарю девушке волнистые локоны. А еще добавляю пару выдранных клоков на земле. Любуюсь наброском, а затем откладываю его и сажусь обратно на деревянную балку. Все не то. То есть все то. Но с этим мне нельзя на школьный конкурс, если я не хочу, чтобы меня сразу же увезли в дурку.

Решаю отвлечься и проверить сообщения в телефоне. Пусто. Ни пропущенных звонков, ни уведомлений мессенджеров. Даже Крис молчит. Видимо, ей надоело, что все наши разговоры сейчас в конце концов сводятся к песне.

Отключаю мобильный интернет и снова включаю. Опять ничего — хотя интернет работает исправно, даже в этой дыре. Перезагружаю телефон — снова все в порядке. Просто сообщений нет. Просто меня никто не ищет. Просто я никому не нужна. Как дура, сижу на этой стройке и жду, когда кто-нибудь вспомнит обо мне. Ну хорошо, не кто-нибудь. Я жду конкретно одного человека. Жду Тима. А он даже не пишет. И почему же я продолжаю на что-то надеяться, если сама все испортила?

Распутываю наушники и включаю песню «Ее ненависть».

Даже не смей, от нее руки прочь

Эти губы лишь для поцелуев смерти

И по запястью сочится кровь

В ней для любви не осталось места

Иголки втыкая, сама себя ранит

И думает, что умрет кто-то другой

Вновь ее сердце забьется, кто знает

Быть может тогда она станет живой

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

Глава 3. Анютины глазки

3.0

Рубиновый или пунцовый? Пока наша машина стоит на светофоре, пытаюсь определить оттенок красного, что не дает ехать дальше. Я же художник и должна видеть в мире полутона: вот оливковое платье, тут сумочка цвета хвоща, помада бледная киноварь, а на вывеске буквы выведены мышьячной краской — и нет, я не про яд, это просто желтый. Но здесь, на заднем сиденье авто своих родителей, вижу только красный. Он как будто кричит: «Стой!» И я молча ору ему в ответ: «Нет!» С мамой боюсь даже взглядом встретиться. А если скажу еще хоть слово, она точно меня убьет. И сделает это быстрее, чем рак.

От скуки накручиваю на палец прядь волос — фиалка смылась в канализацию, теперь это анютины глазки. Как бы усердно я не драила голову шампунем, намертво въевшийся фиолетовый пигмент все равно остается. Что это значит? Что на выпускных фото я буду не тем человеком, которым себя ощущаю. Что меня навсегда запомнят, как девочку с фиолетовыми волосами, а не девочку с офигенными картинами. В общем, всегда следуйте инструкции на упаковке и ни при каких обстоятельствах не передерживайте оттеночный бальзам. Особенно, если это ультрафиолет.

Красный сменяется оранжевым, а затем зеленым, и мы снова едем. Впервые за долгое время наших совместных поездок воцаряется гробовая тишина. Обычно родители ссорятся, потому что папа водит не так, как мама считает правильным, хотя у нее даже прав нет. Или по другому поводу. Но они всегда ссорятся в дороге. Почему-то в машине вспоминаются все-все претензии, и оказывается, что это лучшее место, чтобы их высказать, ведь убежать от разговора просто невозможно. И каждый раз я думаю: сегодня мы точно попадем в аварию.

Но сейчас тишина создает такое напряжение, что мне страшно даже сделать вдох — вдруг его кто-то услышит. Я достаю наушники, пробегаюсь по плейлисту и включаю DETACH «Мой враг». Тишина растворяется в барабанах, и я снова могу дышать.

О чем думают родители? Что это очередная шутка? Или что со мной действительно что-то не так? Что я действительно могу умереть из-за болезни? Открываю paperblanks и пишу: Если бы мне сказали, что моего любимого человека завтра не станет, что бы я сделала? И зачем ждать, чтобы обнять? Почему не обнять сегодня, здесь, сейчас, просто так, а не потому что в последний раз?

Когда я подошла к маме и сказала, что у меня рак, она тут же ударила меня по губам. А затем, когда поняла, что сделала, закрыла руками лицо и расплакалась. Мама не хотела меня бить, просто так получилось. Я показала свои синяки на бедре и статью в интернете: гематомы и припухлости — сигнал о том, что развивается онкология.

— Ты просто упала и ударилась, — сказала тогда мама.

— Но я не падала, — ответила я.

— Значит, стукнулась о стол.

— Но я не стукалась.

— Может, кто-то ударил? На физкультуре?

— Но меня не ударяли.

— Это всего лишь синяк, — сказал папа. — Пройдет.

— Но он не проходит.

— Сколько?

— Я не помню. Давно.

Они просто не боятся меня потерять. В их Вселенной дети не болеют и уж тем более не умирают от рака. Это происходит с кем-то другим, но точно не с ними. Жаль, что в этом идеальном мире для меня совсем нет места. Только истерика и слезы заставили их обратиться к врачу.

Самое ужасное не то, что у меня может быть рак. А то, что я знаю, что никакого рака у меня нет. Эти синяки моих рук дело и папиного молотка. О, в какую же ярость они придут, когда узнают, что их дочь совершенно здорова, а беготня по врачам оказалась зря потраченным временем. Уж лучше бы этот рак действительно был. Но сейчас мне важно другое. Хочу, чтобы они поняли: я могу исчезнуть в любой момент. И разве есть в этом мире что-то важнее меня?

3.1

У меня нет рака. И теперь это официально. Я — среднестатистический, вполне себе здоровый подросток. О, сколько сил и времени родители потратили, чтобы потаскать меня по врачам! Им пришлось отпрашиваться с работы и отложить свои дела, им пришлось дышать омерзительным больничным воздухом и смотреть жалостливым взглядом на немощных людей в этих коридорах. И все мучения впустую, ведь я здорова. Забавно, да, что здоровье ребенка — не повод для радости?

Пока родители объясняют врачу, откуда на моем теле синяки и как долго, я сижу в коридоре и обновляю ленту в телефоне. Крис выложила новое видео, где она просто показывает платья из своего гардероба и спрашивает, в каком пойти на свидание. А у нее даже парня нет! Удивительно, но ролик активно смотрят и комментируют. Ну, конечно, все решает внешность, всем нужны красотки, на которых хочется быть похожими. Что бы не вытворила Крис, ее растащат на цитаты, настолько она идеальная, настолько легко ей все дается. Мне же приходится со всей дури размахивать руками, чтобы меня наконец-то заметили. Острыми ногтями я впиваюсь в ладони, пытаясь запихнуть гнев еще глубже. Его нельзя выпускать наружу, если мне все еще нужна подруга. А она мне очень нужна.

А потом случается то, чего я не предусмотрела. Из кабинета выходят родители с врачом, и мы вместе идем по длинным больничным коридорам. Оказывается, мое обследование еще не закончилось. Остался последний специалист. Они говорят, что он обязательно поможет. Но как, если я точно знаю, что здорова?

— Нет, — говорю я, когда замечаю надпись на двери, — не сегодня. Мне надо в школу. Мне надо сдать работу на конкурс.