Дар небес

Никто из домашних не знал, что Настя убегает далеко в лес. Близкие пришли бы в ужас, если бы им стало это известно. Восьмилетний ребенок и лес, в который даже взрослые стараются не ходить в одиночку.

И дело не только в опасностях, которые известны всем. Мало ли их – этих опасностей?

То - как струйка черной воды - скользнет мимо самых ног гадюка, или вопьется в нежную кожу оголодавший клещ, или блеснет глазами из чащобы матерый волк.

Недаром все чаще между взрослыми шли разговоры, что насиженное место нужно бросать. Переселяться отсюда – и куда подальше.

Бросать вместе с домами, где росли еще деды и прадеды. Когда-то село это возникло именно потому, что тут была глушь, и просто так сюда не добраться. Оттого и стали селиться тут беглые крестьяне, не сумевшие и не пожелавшие смириться с жестоким произволом своих хозяев-помещиков.

Почему выбрали они именно этот край?

Согласно легенде, в которую до сих пор свято верили все местные жители – тут сама природа была за них. Возьмись кто их преследовать, дорога закружила бы погоню, сбила с пути – дай Бог хоть куда-нибудь к людям выбраться – о том, чтобы захватить беглых, речь уже не шла.

Тем же, кто нашел приют в глухих местах, кто срубил тут первые избы – не грозил голод. Были вокруг и родники, и небольшие речушки, леса изобиловали грибами, ягодами и дичью, хорош был и улов.

И обязательно в каждом поколении находилась знахарка, лечившая целебными травами, заговорами и молитвами.

А еще в лесу было Озеро. О котором говорили только так, с почтительностью приглушив голос. Водоем с кристально чистой водой - причем она и зимой не замерзала - исцелял многие болезни. Вода очищала кожу, заживляла раны, восстанавливала силы.

И уж это - точно не легенда. Каждый житель села мог бы вспомнить несколько случаев, когда их земляк выздоровел – окунувшись в Озеро, или напившись воды из него.

Подойти к Озеру можно было лишь в одном месте. Вокруг – берега топкие, густо заросшие камышом. Людям Озеро дозволило единственный вход – и там были специальные мостки.

Говорили – и это были уже совсем глухие слухи, которые никто не проверял, что вода в Озере целебна потому, что родник, питающий его, берет начало в заповедном месте. Лежит, дескать, там камень, а из-под него бьет ручеек. И именно камень наделяет воду особой силой.

Только людям заповедано приближаться к камню. Даже отчаянные мальчишки, каждый из которых проходит возраст, когда с головой не дружат, не осмеливались пуститься на розыски.

История Насти тут стояла особняком. Будучи еще совсем маленькой, лет трех от роду, девочка тяжело заболела. Старая знахарка говорила, что она не выживет, и велела матери смириться с неизбежным – скоро на невеликом сельском кладбище появится еще одна могила.

Но Настя именно с этого времени и начала помнить себя. И после не могла забыть разговор матери с отцом - в глубокой ночи. Мать требовала у отца, чтобы он отнес дочку к тому самому заповедному камню

- Отнеси и оставь ее там. А сам уйди и будь неподалеку. Что-то одно случится. Или Настя умрет или выздоровеет.

- Но ведь нельзя никому…, - возражал отец.

- Ее душа и так сейчас бродит между мирами. Пойми, другого средства нет. Разве иначе я послала бы тебя…

Помнила Настя и то, как отец завернул ее в старую шубу, и началась бесконечно долгая дорога. Сначала к озеру. Потом они вдвоем плыли на лодке, а дальше отец нес ее на руках. Насте не было страшно, она смотрела на небо, где сияли звезды и думала о том, что скоро сама станет еще одной звездочкой. Как ни мало понимала она в то время, а все-таки уразумела, что скоро ей предстоит навсегда расстаться с родителями и уйти к Богу, а добрый Создатель сделает ее звездой на небе.

Когда отец положил ее на землю у большого, заросшего мхом камня, Настя огорчилась. На руках было… как в колыбели. Мягко покачивало. На земле лежать было жестко, не спасала и шуба.

А потом Настя, наверное, заснула, потому что, когда она открыла глаза, над ней наклонился мальчик. Было ему лет двенадцать, а может, целых пятнадцать – он был не так уж высок ростом, только глаза… синие и такие мудрые, словно этот мальчик видел уже все на свете.

В те минуты Настя ясно видела, что мальчика окружает сияние. Она решила, что уже умерла, и это, оказывается, не больно и не страшно. Наверное, и она скоро начнет вот так же сиять. Настя скосила глаза на свою руку, но рука была самая обыкновенная, исхудавшая от болезни.

Мальчик смотрел на нее с бесконечным участием, а потом погладил по голове, и Настя заснула – так глубоко и крепко, как не спала никогда. Проснулась она уже дома – никакой болезни не было и в помине. Когда же она стала спрашивать о ночном путешествии и о мальчике, все смотрели на нее с таким видом, точно ей это все приснилось, и она – грёзы свои, порождение сна - принимает за реальность.

С тех пор Настя больше никогда ничем не болела. А когда девочка подросла и стали отпускать ее к подружкам – немудреные игры ее не забавляли. И как-то так получалось, если Настя пропадала с глаз, то найти ее можно было где-то на окраине села, на границе с лесом.

Лес вокруг был темный, еловый. Старые ели росли так густо, что не пробивалось меж ними света, и на земле лежала одна только хвоя. Не росло тут ничего, кроме грибов. Насте все казалось, что тут, в глухом этом месте – волшебный мальчик подаст о себе какую-то весточку.

Берта

Берта выросла в интернате. На самом деле он просто официально назывался так, а по факту это был детский дом. На бумаге вообще все описали красиво. Корпуса в лесу, свежий воздух, дети оздоравливаются днями и ночами. Пятиразовое питание, витаминов – как выразилась однажды нянечка – «до ус-ёру». Воспитатели с опытом, индивидуальный подход.

Предполагалось, что тут будут жить - как в санатории - ослабленные дети из неблагополучных семей (говоря чиновничьим языком). По выходным и на каникулы ребят станут забирать родственники.

Что происходило на деле. Сюда привозили сирот. Настоящих или тех, кто сироты при живых родителях. У кого-то мать уме-рла от туберкулеза, у кого-то предки - канули в неизвестность, у кого-то – быстро спи-вались, и даже перспектива лишения родительских прав не могла их остановить.

Берта своих родителей не помнила вообще. Но из разговоров меж собой воспиталок (тех самых, которые опытные, ласковые, и ко всем – с индивидуальным подходом) узнала, что мать от нее отказалась, и очень даже понятно почему.

Берта была мулаткой. Причем гены белой матери заметно спасовали перед генами африканца отца.

- Вот идешь ты с такой девчоночкой, и все тебе вслед оглядываются… у нас же это диковинка, в нашей глуши…

- И сразу видно, что нагуляла, что на самом деле – никакого мужа нет…

- Моя тетка на повышении квалификации была в Москве. Еще в восьмидесятых. Там у одной ее коллеги такой друг был. Когда уезжал – свои джинсы ей подарил. Ношеные. Но зато модные….

- Ну, сейчас-то джинсы любые купить можно, никто не будет ими расплачиваться, как ценностью какой-то…

- Значит, была любовь.

- И еще как назвала-то дочку– Берта… Берта – это что-то белое…Вот такая прямо ассоциация.

- Нашим девчонкам интернатским и так трудно замуж выйти. А с такой внешностью…

- Ну что ты на нее пылишь – Берта хорошенькая.

- Хорошенькая-то хорошенькая, но уж больно особенная. Шоколадка такая, и волосы колечками…

Почему-то этот разговор – пусть обрывками но все же – маленькая Берта запомнила на годы.

А может – и никогда она не сможет забыть его.

И еще Берта никогда не называла место, где живет – интернатом. Своим умом она дошла до сочетания слов «детский дом», и уверилась, что никому из ребят не суждено покинуть это место пока они не вырастут и не окончат школу. Какие выходные с родителями, какие каникулы! Охрану на первом этаже для того и держали, чтобы здоровый дядька выпроваживал подвыпивших или скандальных родственников, явившихся на свидание. Детей к такой родне вообще не звали, только из окна и можно было увидеть, что к тебе пришли, но их не пустили.

Передач тоже не разрешали, за исключением конфет «Коровка» двести граммов в пакете.

- Мало ли чего они своим детЯм натащут, а те меры не знают, сожрут все под чистую, отхаживай потом их, - объясняла все та же прямолинейная нянечка.

И надо сказать – в этом не было ничего удивительного, потому что пятиразовое питание на деле оборачивалось скудными порциями водянистой каши, или слипшихся дешевых макарон с волоконцами мяса. А витамины присутствовали в виде кислых яблок из школьного сада или подгнивших бананов.

Старшеклассники порой подрабатывали, втихую от воспиталок, конечно. Кому-то в частном секторе требовалось вскопать огород или собрать урожай. Небольшие деньги, которыми расплачивались местные жители, влет уходили в ближайшем магазинчике – на шоколадки, лимонад, жвачку, а то и на сигареты (хотя курить, разумеется, строго воспрещалось). Младшим добыть деньги было негде, и они попросту совершали налеты на окрестные сады. Огурцы, помидоры, стручки гороха… а лишние куски хлеба и соль можно было прихватить в столовой. Вот тебе и пир после отбоя.

Берта не знала, что там у нее было с генами. Но кра-жа за ней числилась только одна. Ей было тогда лет шесть – еще в первый класс не ходила. Теперь эти воспоминания были смутными – точно ныряешь на большую глубину и все вокруг видишь размытым. В чью комнату она тогда зашла вместе с воспитательницей Ниной Ивановной? Была ли это квартирка сторожа? Но там лежала игрушка – собачка. Маленькая, в ладошку поместится. Резиновая, копеечная. Белая собачка показалась Берте настолько прекрасной, что девочка не могла устоять. Тихонько, так, чтобы взрослые за разговором своим не заметили, она взяла ее, спрятала в складках платья. А потом, когда воспитательница уходила, Берта вышла с ней на улицу вместе с игрушкой.

Однако Нина Ивановна шагов через двадцать всё просекла.

- Что это у тебя? – она вывернула ручку Берты, - Откуда взяла?

Берта честно сказала – откуда. Нина Ивановна принялась ее стыдить.

- Немедленно иди и верни. И повинись. Скажи, что, мол, нечаянно…

Но почти сразу Нина Ивановна сообразила, что девочка еще слишком мала.

- Давай мне, я отдам, и извинюсь за тебя. Ах, какой стыд, какой стыд…

И всю дорогу до палаты, где жили младшие девочки, Нина Ивановна выговаривала Берте, как плохо она поступила, говорила, что впредь так нельзя делать, иначе посадят в тюр-ьму.

И Берта больше никогда ничего не крала. Даже падалицу – сливы и яблоки, что лежали на тротуаре – не поднимала. Голод она заглушала книгами. Охочих до чтения среди интернатских было мало, и Берта на этом фоне выделялась. Шкаф с книгами стоял в приемной, там, где сидела секретарша директора, и девочке уже разрешали самой туда заходить и переменять прочитанную книгу на свежую.

Но по вечерам, а иногда даже ночью, накрывшись с головой тоненьким байковым одеялом, Берта все же не могла заглушить чувство голода и мечтала. Когда-нибудь, у нее будет свой дом. Она сядет прямо на пол, на мягкий ковер, и будет пить из большой чашки теплое молоко.

Почему-то именно теплое молоко стало для Берты символом дома. В интернате давали нередко на полдник – стакан кипяченого, остывшего, с чуть заметной мерзкой пенкой. У него и вкуса молока-то не было…

Своя комната. Пусть самая маленькая, но, чтобы можно закрыть за собой дверь. В интернате даже в уборной не имелось отдельных кабинок. Остаться наедине с собой, получить подобие уединения удавалось лишь натянув на голову одеяло, или отвернувшись к стене. Но все равно чужие голоса отвлекали, заставляли жить тем, о чем говорили девчонки. Разве что проснуться глубокой ночью, когда все уже наконец-то спят, и твои собеседники – лишь луна да тополь за окном, да ветерок, что с легким скрипом двигает туда-сюда форточку в старом окне.