Дай мне нежность

Глава 1. Белая, черная, белая

Черт! Куда я приехала?!

Давлю на педаль тормоза. Мое темно-синее “Пежо”, подняв клубы пыли, замирает на обочине перед указателем с наименованием населенного пункта.

— Дай сюда мой телефон! — Я протягиваю руку к дочери, сидящей на заднем сиденье. — Я же говорила, что за навигатором должна следить мама. Это вообще не развлечение!

Но моей дочке девять, и она в наушниках — ей пофиг.

Перегибаюсь между сиденьями и выхватываю телефон из ее рук.

— Эй, что такое?! — Она стаскивает с головы наушники в виде пластмассовых кошачьих ушей.

— Мы куда-то не туда заехали. Этот город вообще в противоположной стороне.

Смотрю на навигатор — а там все верно. Похоже, просто поселок с таким же названием, как город, куда я недавно ездила к клиенту устанавливать CRM-систему.

Совсем не помню этот маршрут. Четырнадцать лет назад я проезжала его на автобусе, уткнувшись в книгу, а в наушниках бесконечно звучал “Мачете”.

Прикрепляю телефон к магниту возле руля и откидываюсь на спинку кресла. Обычная же ситуация, а нервы так звенят, что тянет курить.

А я-то думала, что за четырнадцать лет все улеглось. Что мы с дочкой просто скатаемся в городок моей юности, подпишем документы на продажу дома и вернемся…

Завожу двигатель, проезжаю пару десятков метров и останавливаюсь на парковке. Мне не по себе, сердце бьется комком в горле.

— Так, козявка. Я схожу вон в ту забегаловку за кофе. Ты посидишь здесь, подождешь меня.

— Купи хот-дог, — просит Машка и снова надевает наушники.

— Я тебя закрою. Если что, звони.

Выхожу из машины, стучу по ее стеклу и показываю жестом телефон: “Звони!” Она меня не видит и не слышит. Эгоистичный комок милоты. Светлые волнистые волосы, невинные раскосые глазки, брови вразлет. При беглом взгляде никто не заподозрит в этом ангелочке чертенка.

Ветер налетает порывами. Кутаюсь в джинсовку, запихиваю распущенные волосы под ворот, чтобы не били по лицу. Самый холодный день июня. Пятнадцать градусов. Что за лето?

Иду вдоль металлического забора по черной, недавно укатанной асфальтовой дорожке. Солнце светит ярко, лезет в щели между штакетами, косыми белыми полосами ложится на черный асфальт. Белая, черная, белая, черная… Я иду по этим полосам, они перетекают на мои джинсы, я словно становлюсь частью игры. Белая, черная, белая… Память легко подменяет полосы клавишами рояля. Мне восемнадцать, я играю мелодию, которую сейчас не помню, но помню мягкость, с которой клавиши утопали от моих прикосновений.

А потом на мою ладонь ложится рука взрослого мужчины, наши пальцы сплетаются, сердце захлебывается. Это запретно, запретно, запретно… и так сладко и чувственно…

Мне тридцать два. Я стою на полосатом асфальте, мое сердце захлебывается. До эпицентра воспоминаний еще сто пятьдесят километров.

Глава 2. Приятно познакомиться, Катя

— Латте и хот-дог, только с кетчупом, без горчицы и майонеза.

— Но хоть с колбаской? — улыбается мне парень за кассой. Худой, подтянутый, с простым веснушчатым лицом.

— Зря смеетесь. Бывало, и без колбаски заказывала.

Он улыбается еще шире и выбивает сумму.

— Наличные, карта?

— Карта. — Постукиваю пластмассовым уголком о стойку.

Он пододвигает мне терминал, смотрит прямо в глаза. Знаю я такие взгляды. Мальчик, тебе хоть двадцать исполнилось?

Когда носила обручальное кольцо, мужского внимания было меньше.

Прикладываю карту, жду.

— Как там погода? — спрашивает он, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Погода? Серьезно? Улыбаясь про себя, опускаю взгляд на терминал, который все не может нащупать связь с банком.

— Если идти очень быстро, то тепло… Давайте я другую карту попробую. — Копаюсь в рюкзаке.

— А если небыстро?

— Если небыстро, я не знаю. — Вторая карта, к счастью, проходит. — Я за столиком подожду.

Сажусь возле окна и смотрю сквозь жалюзи на улицу. Ветер гоняет по асфальту поземку песка, надувает платье женщины, стоящей на автобусной остановке, потрясывает пальмой, собранной из пластмассовых бутылок. В груди тихонько скребется волнение.

Перевожу взгляд на стол и замираю. На белой скатерти тоже полосы, от жалюзи. Складываю руки на столе. Полосы меняют ширину и направление, будто надламываются. Белые, черные, белые… Теперь я вижу их на своем обнаженном бедре. Мужские пальцы перебегают по этим полоскам, как по клавишам. Это рождает во мне музыку, которую можно сыграть только так — пальцами по коже. Только его пальцами, только по моей коже. Она разносится по телу мурашками.

“Нет”, — звучит в глубине меня его голос.

“А я хочу, чтобы да.”

“Но тем не менее, нет.”

Я поворачиваюсь к нему лицом, обвиваю рукой его горячую, чуть влажную шею. Он весь пропитан солнцем и озерной водой. Ее блики путаются в его ресницах, плещутся на дне серо-зеленых глаз.

“Пусть будет да…”

— Ваш заказ готов!

Подхожу к стойке, беру пластмассовую крышку для кофе и замираю: на голубом стакане среди белых облаков черным маркером написан номер телефона и имя “Саша”. Я прикрываю глаза, чтобы пережить короткую, но острую боль под ложечкой, а память оживляет новую картинку.

“Саша”. — Он протягивает мне руку. Пронзительным взглядом добирается сразу до сердца и сжимает его так сильно, что перехватывает дыхание.

“Катя”, — тихо отвечаю я и вкладываю в его широкую загорелую ладонь свою тонкую бледную.

От этого прикосновения горят щеки.

“Приятно познакомиться, Катя”. — Он не сразу разжимает ладонь, и я убеждаю себя, что это что-то значит. Потому что если нет, если я просто девочка, которая годится ему в дочери, я не знаю, как со всем этим справлюсь. Я никогда такого не чувствовала, ничего даже близко похожего.

А потом он добавляет: “Я друг твоей мамы”.

Визуалы. Катя

Катя Трубецкая, 18 лет

Если музыка, то “Мачете”, “Дельфин”

Если хобби, то чтение, большой теннис

Если жизненный принцип, то никогда не сдаваться

Если очень хочется, то можно

Если выбирать, то себя

Визуалы. Саша

Саша Сафонов, 35 лет

Если музыка, то классика

Если хобби, то игра на фортепьяно

Если жизненный принцип, то принимать ответственность за свои действия

Если очень хочется, то как это отразится на близких

Если выбирать, то благополучие сына

Глава 3. Мечты — это мой GPS

Дом моей тети — самый настоящий особняк, построенный в начале XX века. Это одноэтажное, деревянное здание с широкой верандой, резными перилами и высокими окнами, занавешенными тяжелыми шторами. В детстве, встряхнув ими, я начинала чихать без остановки. До сих пор только подумаю об этом, в носу начинает щекотать.

Я была шустрым ребенком, поэтому большая часть комнат оставалась для меня под замком. Так что массивные двери с резьбой я тоже запомнила. И округлые бронзовые ручки, которые почему-то всегда казались теплыми.

Еще помню, как выгнала из конуры здоровенную овчарку Геру и забралась туда вместо собаки. Меня тогда долго искали. По сравнению со мной, маленькой, Машка и в самом деле ангел.

И вот в восемнадцать лет я снова приехала в этот город. Автобус, пыхтя, припарковался на автовокзале. Была ночь.

Я почти не помнила тетю, но легко ее узнала среди немногих встречающих по величавой осанке, строгому платью и туфлях на каблуках. Волосы с проступающей сединой были свернуты причудливым пучком. Я казалась себе ее полной противоположностью: с игривым хвостом, в белых кроссовках, джинсовых шортах, в топе с принтом “Мечты — это мой GPS”. Глядя на тетю, я машинально попыталась его обтянуть, потом просто накинула джемпер. И на всякий случай выплюнула жвачку в фантик.

Тетя меня встретила с радостью. По старинке поцеловала трижды, но так невесомо, что ее насыщенная темно-красная помада не оставила и следа на моих щеках.

Дом находился в паре кварталов от автовокзала, мы пошли туда пешком. Колесики чемодана звонко стучали в тишине, подпрыгивая на разбитом асфальте. Тетя время от времени укоризненно на него поглядывала.

Она задавала дежурные вопросы. Я давала дежурные ответы. Фонари горели через один, тускло. Зевая, я думала о том, что мое лето здесь, пожалуй, тоже будет тусклым. Но уже утром стало ясно, что так сильно я в жизни не ошибалась…

Глава 4. С чего бы это?

Во дворе, звякая цепью, меня хриплым лаем встретила Гера. Сколько же ей было лет?! Я бросилась к овчарке, но тетя меня остановила: все завтра, сегодня спать, время позднее.

Тетя сразу отправила меня спать в отдельную комнату, на высокую металлическую кровать с тремя подушками, сложенными башней. Я оставила самую маленькую, остальные сложила на письменном столе с резными ножками.

Я долго ворочалась с боку на бок: здесь все было непривычно. Жесткое, будто накрахмаленное, постельное белье. Непроницаемая темнота — даже луна не светила. Острая тишина, в которой каждый звук — удары крыльев мотылька о стекло или скрип дерева над головой — отзывался холодком в сердце. А я считала себя смелой…

Кондиционера, само собой, не было, тетя просто открыла окно. Как быстро выяснилось, кружевные занавески пропускали не только свежий воздух, но и комаров. Я спряталась от них под одеялом и кое-как уснула.

Меня разбудил короткий звонкий свист, аж сердце дернулось.

В комнате было прохладно, пахло сырой землей и скошенной травой — совсем не похоже на запах раскаленного города.

Я приподнялась на локтях. Одна створка окна была распахнута и прикрыта кружевной занавеской, солнечные лучи пробивались сквозь ткань и мягкими бликами ложились на пол.

Я села на край кровати — и так же сделал мой двойник в овальном зеркале в деревянной резной раме. Заспанное лицо, взъерошенные волосы. Пижамная майка съехала с плеч, растрепанный хвост сбился на бок… А тетя, наверное, даже просыпалась с укладкой.

Свист повторился, громче, протяжнее.

— Эй, пионеры! Глубже копайте! — раздался следом зычный, веселый мужской голос, слишком бодрый для… — я нащупала телефон под подушкой — семи утра.

Спрыгнув с кровати, я подошла к окну — высокому, старому, с паутинкой трещин на краске деревянной рамы. Оно выходило в яблоневый сад. Пышный зеленый газон пересекала узкая траншея, возле которой с лопатами копошились парни, навскидку мои ровесники. Тот голос точно не мог принадлежать никому из них.

А потом я вытянула шею — и увидела его.

Высокий, мощный, лет тридцати, с короткими, выжженными на солнце волосами. С обнаженным загорелым торсом и заметным рельефом мышц — вылепленный, как одна из тех статуй, которые в одиннадцатом классе нам показывали на спецкурсе по искусству.

Он стоял, перекинув лопату за плечи, свесив с нее кисти рук.

— У вас что, перекур? Живее! — И ребята усерднее замахали лопатами, поднимая облака пыли и мелкие комья.

Он встал рядом с ними и тоже принялся копать.

Я просто смотрела на него — и не могла отвести глаз. Он цеплял меня абсолютно всем: каждым движением, жестом, изменением на волевом, открытом лице.

Я смотрела жадно, впитывая детали, пытаясь насытиться этим зрелищем. И совершенно неожиданно для себя подумала: “Как жаль, что он такой взрослый и между нами ничего не может быть”. А еще — и это уже было совсем странно — в солнечном сплетении проскользнула мысль (словно бумагой по пальцу — невидимый глазу порез, но больно), что этот мужчина наверняка принадлежит другой женщине. Что для меня он недосягаем.

А потом он бросил взгляд на мое окно, и я спрыгнула с подоконника, едва не рухнув на деревянный пол. Вот как можно было запутаться в занавеске?..

— Ты совсем не ешь… — расстроено сказала тетя после завтрака, убирая со стола почти нетронутую тарелку с яичницей.

— Я просто так рано не привыкла, — ответила я, задумчиво вгрызаясь в яблоко.

Это было правдой. Но еще правдой было то, что воспоминания не давали мне покоя.

Я грызла яблоко и слушала нестройные звуки удара лопаты о землю, которые доносились с улицы.

Мое сердце трепетало.

С чего бы это?..

Глава 5. Ее секрет

Едва стихли тетины шаги, я босиком, на цыпочках направилась к гостиной — самой большой комнате, куда в детстве мне запрещали входить без взрослых.

Бронзовая ручка по-прежнему казалась теплой. Я нажала ее, ожидая, что дверь окажется заперта. Но мне стукнуло восемнадцать, и, похоже, теперь все двери были передо мной открыты.

В комнате царил полумрак — тяжелые шторы полностью закрывали окна. Я щелкнула выключателем, но свет не зажегся. Тогда я прошла по мягкому щекотному ковру через комнату и рывком, словно театральный занавес, распахнула шторы. Тада-а-м!

Солнечный свет хлынул в комнату, широкой золотистой полосой рухнул на узорчатый ковер; краем зацепил кожаное кресло и замер на черной глянцевой крышке рояля.

Я думала, у тети фортепьяно, а оказалось — настоящий рояль, как в салонах “Войны и мира” Толстого, огромный, величественный, со своим характером.

Я медленно приблизилась к нему сквозь хоровод пылинок, танцующих в луче света. Обошла по кругу, все еще не решаясь коснуться, будто для этого стоило получить его разрешение.

Странные он вызывал во мне чувства… По сути похож на фортепьяно, которое стояло в школе в кабинете музыки, но так разительно от него отличается, как этот мужчина утром в саду от моего парня...

— Твоя мама играла на этом рояле в юности, — раздался у двери голос тети.

— Серьезно? — искренне удивилась я. — Она никогда об этом не говорила.

— Возможно, это слишком личное, — загадочным тоном произнесла тетя.

“Что может быть личного в игре на рояле?” — подумала я и коснулась клавишной крышки:

— Можно?

Тетя кивнула.

Я выдвинула из-под рояля банкетку и грациозно, как настоящая пианистка, на него опустилась. Поерзала бедрами — гладко и непривычно высоко. Приоткрыла крышку рояля — она действительно оказалась теплой там, где ее касался солнечный свет. Удивительно, но я чувствовала легкое волнение.

Я осторожно провела подушечками пальцами по клавишам — прохладным и каким-то… строгим? Рояль будто позволял мне себя коснуться, был главным.

Такое странное чувство… Рояль знал о моей маме то, чего не знала я.

У нас в семье никто не играл на музыкальных инструментах — вернее, я так думала. Никто не был связан с творчеством — только с цифрами. И вот, оказалось…

— У меня есть знакомый, — сказала тетя, и я поспешно убрала руки от клавиш, — он очень хороший человек, мой друг. Не профессиональный музыкант, но может кое-чему тебя научить. Пригласить его?

— Да…

Мне все равно нечем было заняться с этой ссылке. А еще мне очень хотелось почувствовать то, что чувствовала мама — словно узнать ее секрет.

— Хорошо. Приглашу его сегодня, часам к шести.

Глава 6. Саша

— Мам, у тебя все хорошо? — с любопытством спрашивает Машка, жуя хот-дог.

Мы все еще стоим на той самой парковке, но, кажется, меня уже потихоньку отпускает.

Я бросаю на дочку взгляд в зеркало заднего вида.

— Все прекрасно. — И улыбаюсь.

Но что-то ее в моем ответе не устраивает, она наклоняется, всматривается в меня пристальнее.

— А почему на твоем стаканчике с кофе написано «Саша»?

От звука этого имени непроизвольно сжимается грудная клетка, будто кто-то на нее давит.

— Просто дядя в кафе оставил свой номер телефона.

— Он что, в тебя влюбился?!

— Не твое дело, козявка. Это не детская тема, — отвечаю я тоном, означающим, что разговор окончен. Он безотказно действует на моих подчиненных, но не на Машу.

— Я уже взрослая! — повышает она на меня голос.

— Будешь считать себя взрослой, когда научишься зубы на ночь чистить без напоминаний… И не корми птиц! Они же на машину нагадят!

На боковом зеркале сидит какая-то черная птица и только ждет, пока Маша еще что-то ей подкинет.

— Мам, но она же мне поет! Она заслужила! — И просовывает в окно кусок булки. Птица набрасывается на нее с такой прытью, будто собирается проглотить Машу целиком, выхватывает у нее из рук булку и приземляется на обочину.

— Ну все, доигралась, козявка. Закрываю окно.

Маша фыркает и, пока я жму на кнопку, успевает выпихнуть в щель над стеклом остаток колбаски.

— Мам, ну посмотри! — просит Маша, упираясь лбом в стекло. — Она счастлива!

А, к черту. Снова открываю ее окно.

Счастье…

Помню, как летела к входной двери, когда ровно в шесть раздался звонок — колокольный перезвон, в духе всей этой старинной роскоши.

Я фантазировала, как будет выглядеть мужчина, играющий на рояле. Мне почему-то казалось, что он обязательно должен быть красивым — соответствующим этому прекрасному инструменту. “Высокий голубоглазый блондин во фраке — не меньше”, — подтрунивала я сама над собой.

И вот я распахиваю дверь — и улыбка застревает между губ. Передо мной стоит седой старичок лет под шестьдесят. Макушка лысая, а по краям головы торчат седые космы. Сутулый. Подслеповатый, в очках с толстенными, как в микроскопе, стеклами.

— Вы мой учитель музыки?.. — после невежливой паузы выдавливаю я.

— Нет, это настройщик, — раздается позади старичка мужской голос, и на крыльцо поднимается тот самый мужчина из сада. Только теперь он выглядит совершенно иначе: гладко выбрит, в темных брюках и светлой рубашке с коротким рукавом. С пышным букетом пионов. — А вот я — твой учитель музыки. Саша. — Он протягивает мне руку. Пронзительным взглядом добирается сразу до сердца и сжимает его так сильно, что перехватывает дыхание.

— Катя, — тихо отвечаю я и вкладываю в его широкую загорелую ладонь свою тонкую бледную.

— Приятно познакомиться, Катя. Я друг твоей мамы.

Вот это было счастье.

Глава 7. Впервые в жизни

— Давай начнем, — сказал Саша. — Ты когда-нибудь целовалась?

Я в изумлении подняла на него глаза. В изумлении — потому что такого поворота от своего воображения не ожидала.

— Может, музыкальный кружок? — продолжил Саша. — Синтезатор дома?

Наше первое занятие стало для меня испытанием, которое я едва не провалила.

Началось с того, что Саша с настройщиком закрылись в гостиной. Я делала вид, что просто шатаюсь по дому, но время от времени подходила к двери и прикладывала к ней ухо. Я впервые в жизни вот так, сознательно, подслушивала. Мне было неважно, о чем они говорят: температура, влажность, залипание клавиш — все это не имело значения. Я слушала его голос.

Спустя часа полтора настройщик вышел из гостиной, и Саша пригласил меня войти.

Он распахнул все шторы, подвинул к роялю стул со спинкой и жестом предложил сесть на банкетку рядом.

Рядом.

Так близко, что я могла бы его коснуться.

— Давай начнем. Ты когда-нибудь играла на фортепьяно? Может, музыкальный кружок? Синтезатор дома?

— Нет, — призналась я, с огромным трудом выдерживая его прямой взгляд. И тихонько втянула воздух поглубже: чтобы добраться до Сашиного запаха. Он пах свежестью и летом: нагретым на солнце деревом, озерной водой и немного чем-то очень личным.

Саша окинул меня взглядом, будто прочитал мысли. Вернее, мне очень хотелось так думать. Но, по правде говоря, он, скорее, технически меня осмотрел, как рояль: осанка, положение рук. Я пожалела, что не надела сарафан. Выглядела в футболке и шортах, как типичный подросток.

— Ладно... — Саша уперся ладонями в свои колени, и я уже в который раз за вечер снова сделала что-то впервые в жизни: посмотрела на мужскую руку, чтобы узнать, есть ли на ней обручальное кольцо.

Кольца не было.

— Давай я сначала научу тебя правильно сидеть — это очень важно. Подвинься на переднюю половину банкетки... Да, так. Расслабь ступни, они должны полностью стоять на полу, от пятки до пальцев. Не высоко сидеть?

— Высоковато…

Саша ухватился за край банкетки, другой рукой что-то нажал, и она опустилась на пару сантиметров.

— А теперь?

— Теперь отлично.

— Хорошо. Расслабь плечи и руки, держи спину прямо. Ты должна чувствовать себя свободно, плавно двигаться от макушки до кончиков пальцев…

Я машинально выполняла его просьбы, а сама ошеломленно наблюдала за своими ощущениями. Я казалась себе такой маленькой по сравнению с ним: и внешне, и внутренне. От него веяло силой и уверенностью, солнечным теплом, пылью дорог, горечью трав — всем этим летом, которое я сначала проводила в раскаленном городе, а потом в этих сумрачных комнатах… Я невольно бросила взгляд на окно, и Саша заметил.

— Ты как?

— Нормально, — соврала я и попыталась плавно подвигаться на банкетке. — Я правильно делаю?..

Он так посмотрел на меня… Словно хотел увидеть глубже. Словно ему было не все равно. И мне стало понятно: его не провести.

А еще стало понятно, что, пока длился этот затяжной взгляд, между нами что-то произошло. Что-то еще неуловимое, неясное, как рябь на воде. Но он тоже это почувствовал, я уверена.

— Что ты слушаешь? — прервал он паузу.

— В смысле? — смутилась я.

— Ну, какая тебе нравится музыка?

— “Мачете”, “Дельфин”.

Задумавшись, он скривил губы: но не зло, а, наоборот, будто одобряя.

— А какая песня любимая?

— “Дай мне нежность”, — машинально процитировала я, хотя прекрасно знала, что песня называется просто “Нежность”.

Саша взял свой телефон и стал что-то набирать. Я украдкой смотрела на его профиль и чувствовала такое дикое волнение, что, казалось, сейчас расплачусь.

Я ничего от него не хотела. Просто быть чуточку ближе. Еще ближе хотя бы на пару сантиметров. Но нельзя… Всего пара сантиметров — и это уже неприлично.

Солнце падало на его ресницы. Светлые, они казались почти прозрачными, длинными и пушистыми. У него был красивый нос с легкой горбинкой, наверняка полученной в детстве, в какой-нибудь мальчишеской драке. Невозможно было представить, что он сейчас мог с кем-то подраться. Мне кажется, никто бы просто не осмелился бросить ему вызов. А потом взгляд как-то сам по себе перетек на его губы, и я отчетливо поняла, что Саша мог бы стать первым мужчиной, с которым бы мне понравилось целоваться.

Глава 8. С нежностью

Он поставил телефон с нотами на пюпитр и с нежностью опустил руки на клавиши.

Мою самую любимую музыку играл мужчина, к которому меня тянуло всем сердцем, на рояле, на котором в юности играла моя мама... Это было какое-то невообразимое сочетание.

Вдруг музыка прервалась. Саша провел пальцами по клавишам так чувственно, что я ощутила его прикосновение на руке, от локтя до кончиков пальцев, — даже волоски встали дыбом.

— Как же я соскучился… — сказал Саша сам себе, и у меня запекло в груди. Отчего?.. Я не понимала, что чувствовала. Мне просто очень, очень хотелось, чтобы Саша когда-нибудь сказал это мне: вот такие слова, вот таким тоном.

Но потом он начал играть заново, и все неприятные ощущения мигом забылись. Вместо них появилось тягучее чувство ностальгии по тому, что со мной никогда не происходило.

В голове проносились несуществующие воспоминания. Мы с Сашей куда-то несемся на его машине — мне почему-то представлялся именно красный пикап. Он за рулем, я высунула голову в окно и ветер швыряет мои волосы в разные стороны. Или валяемся на пледе в густой траве и слушаем музыку на старом магнитофоне времен юности моей мамы. Или как по моей руке ползет божья коровка, а Саша повторяет подушечкой пальца ее путь, едва меня касаясь, и от этого волоски на коже встают дыбом, прямо как только что было на самом деле. Когда он играл на рояле, когда находился так близко, все казалось реальным.

От этих образов хотелось закрыть глаза и просто растаять…

Но я глаза не закрывала. Сейчас, когда Саша был сосредоточен на нотах, на музыке, я, не таясь, рассматривала его лицо — и упивалась тем, что видела.

Но вот прозвучали последние аккорды, музыка смолкла, только ее эхо еще витало по комнате.

— Ну что? — сказал Саша, опустив руки на колени. — Хочешь научиться играть эту мелодию? — Я закивала. — Тогда давай, садись ровно…

Теперь я действительно его слушала. Он с таким увлечением рассказывал о самых обычных вещах, что я постоянно улыбалась, а во мне все еще звучала «Нежность».

Оказалось, правильно расположить руки — это целая наука, а не так — взмахнул и полетел. Я даже изобразила это движение — и едва не сбила с пюпитра телефон. Затем откинулась на спинку банкетки, позабыв, что спинки у банкетки нет, — Саша едва успел меня подловить. Возможно, после всего этого с другим человеком мне было бы неловко, но с Сашей легко. Мы словно понимали друг друга.

— Ты все схватываешь на лету, — с уважением сказал Саша, и мне показалось, что в гостиной стало светлее — будто солнце выползло из-за туч, хотя на небе ни облачка.

— У меня хорошая память. Это моя суперсила.

— Значит, ты умная.

— В теории — да, — скромно ответила я.

У меня были ответы на многие вопросы, но при этом я не знала, что делать, когда тебе нравится такой взрослый, такой недосягаемый мужчина.

Саша рассказал про положение нот на клавишах, и я с закрытыми глазами пыталась их нащупать. В те минуты я отчетливо чувствовала, что он очень внимательно на меня смотрит. Неужели, когда я подсматривала за ним, он тоже это чувствовал?..

А потом пришла тетя и позвала нас ужинать. Саша от ужина отказался и от тетиной фирменной лимонной настойки тоже. Мне было жаль его отпускать, ведь следующее занятие он назначил только через три дня. Но тетя спросила, можно ли мне прийти к нему на пристань покупаться, мол, до городского пляжа далеко, и там неприятные типы ошиваются. Саша ответил, что да, можно. Правда, при этом добавил, что пристань общая, а мне бы хотелось услышать, что он будет рад меня видеть.

Ну и пусть. У меня все равно уже созрел план.