Делай, что должно

Глава 1. ПЕРЕКРЕСТКИ

–6 Я ведь, считай, здешняя, – сидящая у огня Мари-Мадлен поправила выбившуюся из-под платка прядь, ночной ветерок, зацепив за кончик невидимыми пальцами, вытащил ее обратно и, словно играя, бросил в лицо. – Выросла при монастыре в Морбиане, – сначала меня воспитывали приемные родители, потом сестры. Мать Бенедетта даже взяла меня в ученицы, дала кое-какое образование… Но через несколько лет она скончалась, – и понеслось. Потом расскажу, если выдастся время.

- Почему не сейчас? – я подбросила в огонь толстую ветку.

Магда вздохнула и пожала плечами.

Костерок горел ровно, огораживая поляну невидимым кругом тусклого теплого света, - и чуждый мне лес, днем - похожий на наш, но ночью - гораздо более суровый и темный, – приглядывался к нам издали, не решаясь пересечь черту. Лес удивлялся: что они делают здесь, три молодые женщины, такие разные, – но объединенные чем-то неуловимым, что угадывалось в их повадке, блеске глаз, обращенных друг к другу словах? Идущий с ними странноватый молодой парень и двое малых детей (эти «шли» обычно на руках у женщин) были не главными и пока не в счет, - а потому лес был к ним более равнодушен: не одаривал, но и не испытывал.

Одна из женщин – черноволосая красавица с огромными колдовскими глазами, – совершенно утомившись от длинного перехода по бездорожью, а еще больше от попыток угомонить детей, – спала чутким сном в наскоро сделанном шалаше – просто закутке у ствола большой ели, под низко свесившимися ветками, обложенными дополнительными слоями нарубленных еловых «лап». Такие же ветки с расстеленным поверх плащом служили нынче кроватью ей и детям, – ведь они оба, и мальчик, и девочка были ее, более того, – и лес, и обе спутницы черноволосой видели, что месяцев через семь, если все пойдет как надо, ей суждено стать матерью еще одного сына.

Возле этого странного шатра, словно охраняя его, растянулся прямо на земле высоченный тощий парень: этот совершенно не привык к долгим дорогам, а потому к моменту привала вообще слабо понимал, что к чему, и где он находится.

Две другие путешественницы – изящная маленькая блондинка с прозрачно-голубыми, как чистый ручей, глазами, и высокая рыжая с простоватым лицом и толстой косой на плече, - грелись у костерка. Светловолосая говорила, ее подруга слушала, время от времени подкармливая огонь сухими веточками.

***

– Матушка, почему отец думает, что я смогу заменить ему вас, будто день темну ночку?

Девочка с прозрачными, как весенние льдинки, глазами, смотрит на тощую немолодую женщину в высоком чепце.

– Что ты несешь, дочь? Кто кого кому заменит?

– Просто он смотрит на меня этак ласково и говорит: «День темен, да ночка светла». Или: «На день и на ночь забавы разны». Или еще: «Женку хвали телом, а дочку делом… А вот кабы наоборот». Только он не вслух, а в голове своей говорит. Особливо когда я полы в доме мою или огород пропалываю… Вы чего, матушка, так нахмурились, что аж на душу вашу тучка нашла?

– Ничего, Мадлен. Пустое. А полы в хате того, не мой больше. Сама управлюсь.

***

– Венсан, муж мой, ты давал обет монастырю за свое исцеление, как же ты можешь теперь? Как ты можешь?! Госпожа настоятельница отдала нам эту сиротку вовсе не для того, чтобы ты думал о ней свои бесовские мысли…

– Думал? А почем тебе – или ей – знать, что именно я думал? Кто она такая, чтобы слышать, о чем я думаю? Святая Трефина? А я скажу тебе, Уна, что с этим ребенком крепко нечисто. Глянь хоть на ее глаза, – они совершенно прозрачные, словно у водяной старухи, и смотрят так, что выворачивают душу. Откуда ее взяла мать Бенедет, ты знаешь? Сиротка, ха! А я тебе скажу: она пожалела подменыша. Того, от которого отказалась мать, обнаружив в колыбели заместо пропавшего родного дитятка. Она – не человек, Уна, и лучше бы ей вовсе пропасть.

***

– Собирайся, дочка, собирайся. Ты уж большая, пора тебе идти в монастырь, там позаботятся о твоей душе.

– Почему бы вам не заботиться о моей душе, матушка, как это было раньше?

– Я стара, дитятко. Чему тебя научит старуха…

– Нет, матушка. Я же вижу: вы боитесь. В вашем сердце зеленым-зелено. И холодно. Будто море замерзло.

***

– Мать Бенедетта, я - человек?

– Любой, кто принял святое крещение, является человеком.

– Даже ведьмин подменыш? Даже фея?

– Кто угодно. Если Христос принял тебя в свое сердце, – твоя судьба меняется. Становится определенной. Ты больше не сможешь уйти в сторону – в лес, в реку, или, скажем, в холмы: только вверх, если праведна, или вниз, если отягощена грехами, и ждать суда, что свершит над нами Господь. Почему ты немного другая, чем все мы, – Бог весть, но ты – одна из нас, не бойся, дитя мое...

– Откуда я взялась, мать Бенедетта? Как я оказалась здесь?

– Ты – издалека, дитя. Нет-нет, не из Страны птиц или с Яблочного острова. Ты из дальней земли на восход отсюда. Если идти или ехать далеко-далеко, дальше от моря и вглубь земель, то где-то будет такой же лес – тот, в котором ты родилась. Тебя родила человеческая женщина, дочь моя. Человеческая женщина от человеческого мужчины, – она уже умерла, а он живой… А имя твое, Мари-Мадлен, я дала тебе потому, что ты должна искупить грех своей матери, виновной в прелюбодеянии.

Глава 2. ЖЕНЫ И СЕСТРЫ

После полудня пришлось остановиться еще раз, зато потом шли почти до самой ночи, пока не стемнело. Лес был все так же безлюден – ни следа человека, только один раз мы вышли к странному кругу из поставленных дыбом камней, которые словно бы водили хоровод вокруг чего-то неведомого, что было в центре поляны. От этого места веяло древней мощью, – примерно как от нашей пещеры. Силой почти истаявшей, – но мы все же остереглись приближаться к этим камням. К вечеру стало не так жарко, зато налетели тучи комаров и грызущих мошек. Никакие заговорные слова от них не помогали, – как знать, наверно здешний гнус не понимал по-нашему.

***

– Слушай, а как ты вообще оказалась в Сен-Мало? Да еще и с Готлибом, – Мадлен перекусила травинку пополам и выплюнула остатки стебелька.

– Долго рассказывать, - буркнула я.

– А все же? Что с тобою было в те два года, что мы не виделись?

Мы валялись в траве в теньке, чуть поодаль, под очередным раскидистым дубом, сидела цыганочка с детьми: мальчик спал на руках у матери, при этом она еще и умудрялась что-то показывать дочери в записной книжке, записывая карандашиком. Правильно, чего уж. Если дочурка пошла умом в отца, – то учение ей будет на пользу, хоть и маленькая.

– Ты же, помимо стражи, была в ученицах у госпожи Сивиллы, так?

– Была. А потом, со следующей зимы, уже не у нее. Пришлось уехать вместе с наставником, он на месте не задерживается.

– И кто же твой наставник?

– Вершитель, кто…

– Да ладно?! Расскажешь?

***

Это случилось в начале осени – примерно на дожинки, только встречать их, как бывало, в поле мне уже не доводилось. Учения шли своим чередом: днем армия (снимать меня с подготовки на полдороги сочли бессмысленным), вечером – госпожа провидица с ее премудростями. Ближе к ночи и частью ночью – книги, бесконечные книги. И это еще когда не надо было заступать в караул. К концу этого лета мне начало казаться, что я осталась совсем одна: одна в доме, – Магда отбыла на новую миссию вскоре после отъезда господина рыцаря и его супруги; одна среди своей роты, – зубоскалящие парни, придирающийся ко всему господин майор (да, он довольно быстро вернулся на свою должность), весело и ласково поглядывающий Карел, – все они были словно бы не в счет, и в ответ на их слова я все больше отмалчивалась. Подолгу я говорила лишь с госпожой Вандой. И с портретом.

– Пойдем быстрее, – сказала моя наставница вместо приветствия, как только я перешагнула порог ее кабинета и поклонилась. – Прибыл один из вершителей, совсем ненадолго, на рассвете уедет снова. Сейчас у него разговор с господином магистром с глазу на глаз, далее будет большое обсуждение в штабе… Думаю, после этого господину вершителю будет уже ни до чего, поэтому между одним и другим я хочу представить ему тебя. О Господи, что у тебя с руками?!

– Училась заряжать пушку, – пожала плечами я, разглядывая ладони – с обломанными ногтями, с въевшимися в складки и царапины копотью и жиром от ядер.

– Боже… – вздохнула она. – Почему именно сегодня?! Ступай быстро приведи себя в порядок, вода и принадлежности в соседней комнате. Причешись, переплети косу, почисть мундир – и не забудь, как обычно, посмотреться в зеркало, слышишь, боец? Руки… м-да. Наденешь перчатки, там под зеркалом должны найтись и мужские. И ты должна выглядеть… умной, серьезной… в любом случае – не такой расхлябанной, как ты привыкла. Голову выше, спину прямее. И речь… главное – речь, ты не должна смотреться неотесанной стражницей, поняла меня, рядовая? В конце концов, я учу тебя больше двух месяцев.

– Так чего ж он, вершитель-то, не увидит, как оно по правде? Вы-то видите.

– Я предвзята. А у него – первое впечатление, от которого может зависеть твоя судьба. Ну, вперед. Четверть часа тебе на сборы.

***

Галерея на верхнем этаже замка шла вдоль всей западной его стороны, а потом поворачивала за угол, огибая еще и южную стену. В широких просветах между колоннами виднелся, словно на ладони, почти весь мир вокруг: огромный лес в пределах поместья и за его пределами, через безлесую разделительную полосу, петляющая дорога, река, ручей, круглое озеро, горные пики вдали, крыши некоторых из гостевых домиков… Ни старого замка, ни казармы и плаца со стрельбищами видно не было – они были далеко к северу от новой белокаменной обители, их позаботились скрыть так, чтобы никакие гости знать не знали ни о месте тайных сборищ, ни о «частной армии Его светлости».

Госпожа Ванда, внешне бесстрастная, но в глубине души, надо думать, не очень, скрестив на груди красивые тонкие руки, замерла у одного из таких проемов, любуясь роскошным осенним закатом. Уходящее на покой солнце бросало багровые отблески на каменную стену за спиной провидицы, золотило верхушки деревьев, кроны которых уже погружались в голубоватую тень, дорожкой расплавленного металла отражалось в гладких водах озера. Я молча и почтительно замерла за ее спиной. Вершителю было не пройти мимо нас, – однако его все не было, и нам приходилось ждать.

Глава 3. УЧЕНИЦА ВЕРШИТЕЛЯ

– Глянь, малая, что это выпало твоей матушке?

– Разговорчики и хлопоты?

– Гляди-ка, запомнила. Ну точно ж: только и делаем, что разговариваем. Ну, когда не идем… Ну вот, малая, как научишься гадать – то и хорошо. Карты завсегда прокормят.

– А мама говорит: музыка и голос пропасть не дадут.

– Ну и музыка тоже, все верно… Нет, Розичка, к матери не ходи сейчас: видишь, она притомилась. И братца твоего еле угомонила… Добрая у тебя мамка: был бы это мой сын, – всыпала бы по заднице и дело с концом.

– Хи-хи, по заднице!.. Тетя Фло, а ты своего сына бьешь, да? У тебя вообще есть сынок?

– Есть.

– Ух ты! А как зовут? А сколько ему лет?

– Зовут тоже Христиан, как твоего братика. А лет ему… Когда он родился, мне было семнадцать, – значит сейчас ему должно быть десять лет.

– Большой уже. А где он сейчас?

– Далеко, Розичка, очень далеко. В другом мире.

– В сказке?

– Да, наверно, в сказке. Только в не шибко доброй.

– Ему же там, наверно, страшно… Особенно без мамы.

– Не знаю. Он вообще у меня смелый парень…

– Нет, тетя Фло, ну как ты не понимаешь! Ему там страшно, хоть он и большой, и смелый. Ты уж приходи к нему скорей.

– Приду, дитя. Куда я денусь… Знаешь, ложись-ка нынче с нами, а то неровен час малого разбудишь. Не буди лихо, пока оно тихо…

***

Разговорчики и хлопоты, хлопоты и разговорчики – это когда не идем. Хлопоты: что есть, где ночевать, только бы не дождь, скоро ли кончится этот лес, – и что ждет за ним. Припасы подходили к концу, Готлиб плакал над каждой подстреленной птицей, детям пучило животы от земляники, на каждом привале я заваривала в своем котелке горькие корешки калгана и заставляла их через «не хочу» пить отвар. Христиан-Кристо однажды схлопотал от меня по заднице, как родной, – его мать не особо возражала. Разговорчики: рассказывала то одна, то другая. Третья пока помалкивала да слушала, – видимо, время ее историй должно было прийти позже.

***

– Что это у тебя, Флоранс? Неужто карта?..

Магда подошла совсем бесшумно. Я снова смотрела на тот рисунок, что достался мне от госпожи Ванды, – мой талисман, тот, что при давал мне сил и примирял с жизнью. Думала, что я тут одна, все спят, ага...

– Боже мой, портрет… Погоди-ка. Это вы, да?! Ну, в смысле, ты и господин Охотник? Слушай, да вы тут дети совсем… Вы вправду с ним вместе росли, да?.. Господи, милые такие! Вот спрашивается, чего ты столько лет зевала?.. Слушай, а она это видела?

Магда кивнула в сторону певуньи, спящей в обнимку с сынком чуть поодаль.

– Ага, – вздохнула я. – Тут уж шила в мешке не утаишь. Особенно с этой вот пронырой.

Я, в свою очередь, кивнула на спящую Розичку.

– И как? – спросила Магда.

– А кто ж ее знает? – пожала плечами я. – Тоже сказала, что очень мило… А по правде, может, подумала, что не очень.

Я убрала дорогую мне вещь в футляр, что носила у сердца, и легла спиной к костру. Мне снилось и помнилось то, что было со мною в эти годы.

***

– Тебе надо закрепить навыки и продемонстрировать мастерство, – в который раз говорила госпожа Ванда. – Своеобразное подведение итогов, без которого нет смысла браться за следующий этап. Ну и вершители, – я хочу еще и им показать, что ты кое-чему научилась и умеешь работать сама. Прошлый разговор с одним из них кончился ничем, – но на этот раз я буду говорить с ними всеми и заставлю меня услышать. В конце концов, канун Зимнего Иоанна – это единственное время, когда они собираются здесь, в поместье. Ты должна идти вперед, ученица. Учиться у тех, кто поможет тебе обрести это уникальное могущество… Но для начала – немного вмешательства в политику, которая творится на этом балу и вокруг него.

Я не узнавала себя в зеркале: из глубины на меня смотрела какая-то незнакомая барышня с волосами, подобранными в сложную прическу («Пудрить не надо, – говорила госпожа. – Во-первых, пудры на этакую косу уйдет целый фунт, а во-вторых, у тебя красивый яркий цвет – в такой даже красят парики»), одетая в красивое господское платье («Так и быть, никаких корсетов, и подол на два дюйма выше, чем положено, – у тебя нет привычки ходить так, чтобы не наступать на юбку»). На руках – перчатки по локоть («Иначе ты уж точно не сойдешь за белоручку»), на ногах – изящные туфли («Нет, я настаиваю на небольшом каблуке! Ты будешь плыть над этой толпой и сверху вниз протягивать руку для поцелуя… К тому же, ступня, приподнятая на каблуке, не выглядит такой огромной»). В руках веер – неплохая забава: сверни-разверни, когда хочешь отвлечься от того, как неуютно в этом наряде. Открытые плечи обдувал ветерок, – словно после бани вышла, Господи, прости. На лице маска – не орденская из плотной черной ткани, а красивая, отделанная цветными стекляшками и золотой канителью и закрывающая только верхнюю часть лица… В конце концов, это был бал-маскарад, на котором появление похожей на призрак госпожи Ванды в ее черном плаще и маске не вызвало бы особого удивления.

Глава 4. ГАДАНИЕ ПО САНКЦИЯМ

– Ну что ж, рассказывай дальше, – Мари-Мадлен устроилась возле собранной нами кучи хвороста, чтоб было сподручнее подкармливать огонь. – В эти два года у тебя, похоже, была очень насыщенная жизнь. Карел передал мне от тебя привет и сказал, что ты будешь служить во Франции, но что почти в моих родных местах… Чудны дела твои, Господи. Итак, зимой 1753го ты нежно простилась с Карлом и…

– Никаких нежных прощаний не было! Но да, весной я была уже в Сен-Мало.

***

– Вот фургон, в нем разнообразная выпивка и еще некоторые товары, – в синем мундире на красной подкладке мой наставник смотрелся еще более внушительно, чем в неприметном дорожном костюме, зато говорил попросту. – Запрещенного ничего нету. Торговому делу тебя учили, языку тоже, – разберешься, где закупаться и сколько цены сверху накидывать. Место твое здесь – козырное, у пристани, раз уж сам комендант порта имеет к тебе интерес. Склад там… С покупателями ухо востро и особо не церемонься, ну и братца гоняй беспощадно, – впрочем, не мне тебя учить. Народ тут разный, ночью так вообще самая жизнь. Про «сов»* слышала?.. С той стороны ребята, отсюда контрабанду возят, ну и сюда тоже. К берегу подходят только ночью, ну и перекликаются по-совиному, вот и прозвали. Ну и наши такие же, немногим хуже: не такие дружные. Ну и еще: учи как хочешь здешний язык, иначе за свою не будешь. Вот скажи-ка кому из местных «Сен-Мало» вместо «Сан-Малу» – и погляди на его рожу. Про наш бретонский сепаратизм тоже не слыхала? Нам тут власти не указ, Бог знает с какого времени, так-то.

Готлиб восхищенно крутил головой по сторонам. Да что там, он делал это всю дорогу – когда не спал. Что он видел раньше из всего большого мира? Крепость, городские предместья, потом лес, куда ушел за своей малиновкой, потом поместье Его светлости. Уж не знаю, чем и какие лекари его там лечили, – да только за это время наш убогий перестал тянуться вверх, изрядно окреп и малость вошел в разум, хотя, конечно, все еще был слаб и слегка придурковат. Его глаза, вдохновенно поднятые к небу, следили за полетом чаек всех видов, которые с резкими криками парили над морем, пристанью и постройками порта. Похоже, я знала, какими знакомствами он обзаведется прежде всего: парню было откровенно грустно, ведь его подружка малиновка покинула его – не то окончила короткий птичий век, не то нашла себе парочку в обширном заповеднике орденского поместья.

– Этот порт какое-то время побудет твоей рабочей моделью, – продолжал вершитель. – Большой муравейник, на котором ты можешь учиться, а я буду смотреть, как ты это делаешь и, если надо, – поправлять. Раз в неделю жди в гости, накрывай на стол, пеки пироги: ты видная девица, ищущая покровительства, а я – еще не совсем старый и совсем одинокий комендант порта. Доход порта зависит от количества заходящих в него судов, количество судов зависит от розы ветров, силы течений, размера пошлин, потребности в товарах, отваги контрабандистов, алчности чиновников, жестокости законов, политической ситуации и многого другого. Каждое изменение и вмешательство имеет множество эффектов, ты уже запомнила это. Работай, девочка. Повышай доход порта, не сбивая равновесия и не опрокидывая мир. А в свободное время – продолжай торговать выпивкой, так ты больше видишь людей…

***

– Тебя явно заносит не в ту сторону, – говорил мой наставник месяц спустя, сидя за столом в моей хибарке и откусывая от пирога с рыбой. – Меняй способ воздействия, и срочно… Вкусно, кстати. Может, тебе лучше в поварихи пойти, раз поумнее ничего не можешь?

– Но ведь можно сказать, что у меня получилось значительно превысить прибыль над расходами! – возразила я.

– Я скажу тебе так: ты совершенно не желаешь думать! Конечно, разбираться в тонкостях взаимодействия контрабандистов, перекупщиков, таможни и береговой охраны несколько сложнее, чем сочинять сказки и играть в морскую ведьму. Чудесно, просто чудесно: все только и говорят о том, что на Гаврском рейде начали видеть морского змея, и он даже перевернул пару лодок, теперь многие боятся туда заходить. Интересно, что же будет дальше? Кракены? Русалки? – он отхлебнул из бокала. – Вино, кстати, дрянь: для Германии сойдет, но здесь не она... Далее: твой многодневный попутный ветер принес тучи и ливни с градом, попортившие урожай в окрестностях. Так не пойдет, ученица: ты совсем не думаешь об отдаленных последствиях.

Я вздохнула и положила на его тарелку еще кусок пирога.

– Через три дня ожидается званый вечер у губернатора, – вершитель заправил салфетку за воротник и откинулся на высокую спинку стула. – Как ты догадываешься, на таких вечерах творится политика и денежные дела, заключаются все значительные договоренности. Будет весь цвет здешнего общества, и не только здешнего. Все воротилы легальной и нелегальной торговли с обеих сторон пролива. Разумеется, тебе надо там присутствовать: считай это первым экзаменом. К тому же, ожидается, что я буду с дамой: мой якобы роман с молодой владелицей торговой точки ни для кого не секрет… У тебя найдется, что надеть?.. То самое платье с открытыми плечами, в котором я увидел тебя в прошлый раз? Прекрасно, надень его. Общество останется довольно моим вкусом. И да, ведьма... Постарайся ведьмой и выглядеть: здесь таких уважают, если ты заметила.

***

– Господи, как они там? Что у них? – вздохнула Порпорина, подсаживаясь к костру рядом с нами.

– У них дождь, – ответила я, не открывая глаз. – Ливень принесло с большого моря, но он не дойдет до нас… Вертушка вращается перед огнем – две секунды или пять секунд…

Глава 5. ДО КРАЯ ЛЕСА

Болото удалось обойти по краю, – при свете дня обнаружилось, что к северу от него возвышается поросшая соснами каменная гряда. Перед тем, как выйти, я настреляла в камышах уток – мелких серых чирков; двух съели сразу, четверых я припасла на день. Накопали с Магдой съедобных корешков: она тоже знала, какие годятся, да еще и показала мне другие, что у нас не росли, и о которых я не знала. Артистке копать я не позволила: я ж ей золовка, не свекровь, трудиться не заставлю… Хотя и в свекровях-то у нее тоже не кто-нибудь, а госпожа Ванда: вот куда ни глянь, повезло девке, не жизнь – а малина.

Неугомонная Розичка носилась между нами и матерью, успевая трещать без умолку.

– Тетя Фло, а это какая травка? Толокнянка? Смешно зовут. А эта? Мадлен, а ты знаешь?.. Фу ты дьявол, комары, упыри, мать вашу через колоду!.. Почему нельзя? Но тетя Фло ведь так говорит!

Прошло уже больше недеди с начала наших странствий по лесам, и меня волновало одно: началась ли охота за двумя женщинами и двумя детьми, сошедшими на берег в Сен-Мало, и знает ли кто о том, что они скрываются не одни?

***

– Так где все же господин комендант, а, Пьерран? Где ваш начальник?

Голос министерского чиновника звучал куда как грозно, но Жилю Пьеррану было на него наплевать: видали мы тут таких десятками, обычная береговая крыса, служака, начальство которого протянуло загребущие ручонки к доходам от контрабанды. Может, на сей раз все малость серьезнее: все ж война, деньги на которую правительство пытается добыть где угодно. Впрочем, в прошлую войну все как-то быстро устаканилось, – наверняка так же будет и в эту.

– Говорю же: господин комендант в отъезде, – проворчал он.

– В каком еще отъезде, Пьерран? – продолжал чиновник. Сопровождающие его солдаты с каменными мордами замерли неподалеку. – У меня здесь распоряжение о его аресте, черт побери. Куда он отправился? Или он что-то почуял и подался в бега?

– Не могу знать.

– Хорошо, а кто может знать? Кто-то из ваших друзей контрабандистов? Ищи ветра в поле… Может быть, что-то знает его баба? Кстати, где она?

– Так она ж с ним подалась, никуда его одного не отпустила. Ревнивая деваха – спасу нет.

- Господин капитан! – подскакавший на взмыленной лошади вестовой спешился в трех шагах от них и встал навытяжку. – В лесу неподалеку от Сен-Сульяка найден торговый фургончик. Лошади, понятно, нет. Стоит явно не первый день, – муравьи уже начали есть припасы.

- Вот как? Спасибо за службу, это весьма важная находка.

«Что ж, – думал тот, кто задавал вопросы, – теперь мы знаем начальную точку их пути. Знаем, что они не одни, что в лесу у них был как минимум есть проводник. По дорогам уйти будет сложнее, чем по безлюдной чаще, а расставить усиленные посты в населенных пунктах, прилегающих к этому лесу, и на ближних почтовых станциях вовсе не составит проблемы».

***

– Лес скоро кончится, – Готлиб плавно взмахнул рукой и птицы разом вспорхнули с его рукава. – Завтра или даже сегодня к вечеру. Мы пересекли его по самому длинному отрезку. На той стороне деревня, за нею еще одна, их можно обойти краем леса. Дальше дорога и почтовая станция…

Днем мы обычно огня не разводили – но не в этот раз: впереди был выход к людным местам, уж лучше обойтись без огня ночью и подготовиться сейчас. Я ощипала и запекла оставшихся уток: двух съели, двух я припасла на вечер. Ошпарила нарытые нами корешки. Перебрала запасы трав в мешке. Магда сидела чуть поодаль и точила нож.

– Не томи уж, досказывай, – я подсела к ней. – Завтра, как знать, будет не до разговоров.

– Вечером, – ответила она. – При свете дня моя дурь видна слишком явственно.

Что ж, был и вечер….

***

«Смиренная сестра Юдита, покинувшая монастырь, она же некая «W.». Таус, Священная Римская Империя. Живой, но сломленный горем отец, умершая мать. Брат и сестра. Злая неназываемая сила, что шла за нами по пятам. Я – чей-то бастард, вряд ли так стали бы волноваться о ребенке какого-то простого обывателя. Мой отец – богач: купец, может, даже дворянин».

Мадлен не стала показывать письмо матери Риварии: уже одно то, что она начала называть себя матерью, а не сестрой, еще не будучи рукоположена в настоятельницы, настораживало. В душе у монахини не было больше кроткого лилового света смирения: его место заступила темно-алая, как пурпурные одежды кардиналов, жажда власти. На святого Самсона, как она надеялась, полновластной матушкой-настоятельницей ей стать не удалось: епископу было недосуг, а потому решение о принятии или непринятии пострига Мари-Мадлен тоже откладывалось, и только на святого Армана Ванского…

Кормилица, которая, как знала Мадлен, вскормила ее саму, а потом еще нескольких сироток, подброшенных в монастырь, и которая, как оказалось, прибыла из дальних земель вместе с нею, уже года три как упокоилась на монастырском погосте. Спрашивать о чем-то у матери Риварии и верных ей пожилых монахинь… Да разве ж они скажут? Жизнь Мари-Мадлен была оторвана от корней и повисла в пустоте.

***

– Сдался тебе этот попик, Гвендолин? – Мари-Мадлен подняла голову от кастрюль только когда дверь за молодым проповедником закрылась: негоже смотреть, как люди целуются, а другого места, где можно хоть недолго побыть вдвоем, не вызывая подозрений у матери (теперь уж точно матери!) Риварии здесь не было. Слуга и ученик епископа зашел распорядиться об обеде для своего патрона – что может быть менее подозрительным?

Глава 6. ОТ БОЛОТА ДО ИСТОКА

Котелок кипел над костром – видимо, последним в нашем путешествии. Последняя горстка крупы, съедобные болотные корешки, стреляная мелкая дичь, – и все, когда еще доведется насытить брюхо.

– Флоранс, сестра моя, послушай, мне очень хочется понять, чем я тебя огорчила, – сидевшая неподалеку цыганочка смотрела на меня большими грустными глазами. - Мне горестно, если я тебя обидела или, того более, вызвала ревность… Что бы это ни было, – прости меня.

Я только хмыкнула, не переставая помешивать варево. Ревность, ага. Сейчас бы еще ревновать, – мне б тебя, дуру, сберечь. Довезти вместе с детишками до конечной точки, передать с рук на руки твоему мужу: вот, дескать, господин мой, забирайте свое сокровище, рада служить. Он поблагодарит, улыбнется, назовет сестрой, – а я буду смотреть на него во все глаза: Господи, почти пять лет не виделись, дай хоть нагляжусь наконец. Сон – что сон? Морок, счастливое (да и счастливое ли?) наваждение – ночуй чаще у волшебного круга… Мой наставник говорил правильно: жажда. Я без него что дерево без воды – сухой остов на корню, поднеси огонь, – вспыхнет вмиг… А живая – вот она, сидит на упавшем стволе. Красивая, словно яблонька по весне: два яблочка уже принесла, да третье на подходе… Интересно, а он знает об этом? А коли не знал, да сейчас вот узнает? Радости будет… и уж точно не до меня.

Я сняла котелок с перекладины и поставила варево доспеть в остывающих углях, ожидаючи присела поодаль.

– Ну что, решили посидеть на дорожку? Прекрасно, значит, давайте поболтаем.

Мари-Мадлен стояла перед нами, неузнаваемо преобразившаяся в своем мужском костюме. Собралась. Порешили, что мы с нею дойдем до края леса, оставив цыганочку и Готлиба в паре миль оттуда, а там она пойдет на разведку, я же останусь ждать чуть поодаль, готовая в случае чего прийти на помощь.

– Значит так, милые сестры по оружию, – Магда отвесила нам обеим шутовской поклон. – Прошлый вечер снова окончился вашей склокой, а я не могу допустить разлад именно в те минуты, когда мы должны быть едины и монолитны. К счастью, вы умные барышни, а потому стадию лютой ревности и драк за мужчину вам удалось благополучно миновать, но тем не менее… Скажите, девочки, вам обязательно постоянно пытаться друг друга ранить? Если обязательно, – прошу, потерпите до укрытия: там наверняка найдутся шпаги, вызовете друг дружку по всем правилам.

Она прошлась туда-сюда по поляне, затем нахлобучила на голову шляпу и снова повернулась к нам.

– Мне кажется, – продолжила Магда, – дело не в неприятии, а в непонимании, а если по-простому, – вы слишком разные. Говорите словно на разных языках. Значит придется мне толмачить, потому что, сдается мне, я немного понимаю вас обеих.

Мы с певуньей молчали, глядя на огонь.

– Ну, про тебя, ведьма, все понятно и очевидно, – сказала Магда, глядя на меня. – Чуть что не по тебе, – швыряешься, как бешеная собака, только что слюна с клыков не летит… Она тебя раздражает, верно? Ты уверена, что ей незаслуженно повезло, а еще считаешь ее хитренькой врушкой… Ну-ну, не красней и выше голову. Это же прямо твои мысли: змея подколодная, что обманом влезла в сердце твоего драгоценного. Так вот, скажу тебе: ты дико, просто чудовищно заблуждаешься. Консуэло никогда не лгала ему, хотя и позволила другим себя обмануть: ее ли вина, что она привыкла доверять близким людям? Ты говоришь, она не была добра к господину рыцарю в его тяжелые минуты?.. Что ж, меня там не было, но я уверена, что это не так. Эта женщина не может быть не добра, так уж она устроена. Другое дело, что ее доброта укрывает собой всех, кто ее окружает, а не сосредоточена, как твоя, на острие иглы, что направлена на одного-единственного. Ей хотелось добра и мира для всех, – тебе, которая воевала со всем миром, сложно понять такое. Она – Утешение, ты же знаешь: мир среди войны, покой на души и бальзам на раны. Именно это увидел в ней ее будущий муж, поэтому все то, что ты говоришь о том, как она была неправа по отношению к нему, не имеет никакого смысла и является ложью от начала и до конца.

Я продолжала молчать. Значит, добрая, какая и нужна моему господину? Это хорошо, конечно. Хватило бы еще ума не лезть ко мне со своей добротой.

– Теперь ты, примадонна королевских театров, – Магда обернулась к певунье. – Потому что в тебе удивительный парадокс: ты никогда не хочешь ссор, но частенько на них нарываешься. Скажи, тебе обязательно постоянно искать с ней мира и при этом задвигать про важность семьи? Я понимаю, что ты нашла в семье большое счастье, но это, черт возьми, не универсальный рецепт! Госпожа Сивилла говорила нам, всем троим по отдельности, что мир скоро изменится, что для нас будут и другие пути, помимо «замуж и дети», – что мы с вами отлично подтверждаем на личном примере. Так вот, для тебя дети – это самое важное, центр всего, ты их обожаешь и растворяешься в них, ты прекрасная мать, – это очень здорово, но не все же такие! Флоранс, к примеру, нет, – так какие ее проблемы может решить ребенок? Просто отвлечь? Тогда мне жаль этого ребенка. Нет, я верю, – она охотно родила бы от любимого, это же довольно волнительный процесс: зачать в радости, родить в муках (хотя, глядя на ее корму и мышцы, – не особо и в муках), а дальше пусть растет себе, – вряд ли она думала дальше. Но раз уж ее любимый недостижим, – она найдет себе другое дело: будет служить, пойдет на войну, но не станет обзаводиться семьей просто чтобы была. А потому любые твои слова на тему ее будущих детей звучат для нее либо как «сдайся и капитулируй», либо как «переспи с моим мужем». Оно ей надо?

Глава 7. ГОСПОДИН ОХОТНИК

Смотритель особняка в Ноане почтительно склонился, поставив на низкий столки поднос, на котором возвышался кувшин свежей родниковой воды, хрустальный бокал и букет полевых цветов в простенькой стеклянной вазе.

Уважаемая гостья – прекрасная смуглянка – сидела у белого рояля вполоборота к нему, ее тонкие пальцы замерли на клавишах, глаза были закрыты.

– Боже, как Ты велик! – прошептала она. – Моё доверие тебе безгранично, как и Твоя любовь к преследуемым беглецам, разобщённой семье, которой суждено соединиться в одно целое! В трудную минуту Ты всегда рядом, Ты посылаешь добрых людей в помощь страждущим, Ты озаряешь великими идеями, Ты наделяешь вдохновением и смелостью, с которыми не страшно преодолевать препятствия, Ты внушаешь верные слова, чтобы найти общий язык с самым опасным противником…

«А если слова не действуют – а действуют они далеко не на всех, – подумал смотритель, – то хорошо бы добрейшему Богу послать силы их рукам и остроты их шпагам, кто бы они ни были, аминь!» Впрочем, вслух он, по своему обыкновению, ничего не произнес.

Красавица распахнула свои колдовские очи, грациозно подняла голову, и ее ловкие пальцы быстро забегали по клавишам, извлекая божественные звуки.

Дети чуть поодаль прыгали по разноцветным плиткам, которыми был вымощен пол, стараясь попадать только на светлые.

Две спутницы прекрасной дамы разместились рядышком в креслах и вели степенную беседу, как полагается добропорядочным женщинам, – только заняты были отнюдь не рукоделием: одна полировала клинок своей шпаги, другая что-то мудрила со взводом арбалета.

– Ты наконец доскажешь мне, чем кончились твои мытарства? – произнесла та, что с арбалетом.

– Почему бы и нет? – пожала плечами ее подруга, покосившись на смотрителя.

***

– И что ты можешь предложить взамен? Помимо, конечно, своих тощих прелестей? – главарь шайки, носящий прозвище Святой Маррон смерил ее насмешливым взглядом, остальные заржали – впрочем, негромко и почтительно.

– Многое, – кивнула Мадлен. – Во-первых, я знаю, по какой дороге поедет процессия во главе с епископом, перевозя чудотворную икону, сколько золота в ее обрамлении и сколько бренчит у них в кошельках. А во-вторых, – я чуйная и могу помочь вам в других делах…

– Ограбить епископа, да еще и убить его слугу? – перебил вожак. – А не многого ли ты хочешь, девица? Мы тут добрые католики и не возьмем на душу такой грех, верно братишки?.. Взять ее!

Мари-Мадлен была чуйной, но Маррон принимал решения слишком быстро, – гораздо быстрее, чем она могла угадать его намерения…

«У людей не осталось ничего святого, – говорили в округе, обсуждая дерзкое ограбление священной делегации, перевозящей чудотворную икону святой Франсуазы в один из женских монастырей. – Ничегошеньки не осталось доброго, гореть им в аду!»

Еще бы: добычей шайки, что напала на свиту епископа и встречающих ее монахинь, стали и сама икона в драгоценном окладе, и золотая дароносица, а также деньги и шитые драгоценностями облачения. Епископ, настоятельница монастыря, большая часть слуг и охраны были перебиты…

– Ты должна быть со мною нынче по-особому ласкова, – говорил вожак молодой пленнице, бывшей монахине с душой ведьмы. – Я отправил на тот свет не только твоего распутного святошу, но и эту старую ворону, мать Риварию… Ну как, ты довольна мной, детка? Сделай так, чтоб я был доволен не меньше!

Через месяц, когда бдительность охотников поослабла, шайка откочевала на север вдоль побережья. Еще через два Мадлен, которой надоела роль игрушки главаря, дала ему заведомо неверный совет, подставивший шайку под облаву.

Кто-то попытался уйти через лес и болота, кто-то попал в руки и вскоре был казнен. Пленница, роль которой как сообщницы доказать было невозможно, была бита кнутом на площади и затем отпущена на все четыре стороны.

Денег, которые были извлечены ею из тайника, о котором знал, как ему казалось, только главарь, с лихвой хватило на то, чтобы собраться в дорогу и купить место в почтовой карете, едущей на восток.

Деньги – хорошая штука, если быть осторожной и осмотрительной. А потому, имея в распоряжении хорошо припрятанную немалую сумму, она через пару месяцев смогла через две страны и три границы добраться до маленького городка Таус, о котором писала таинственная W. матери Бедедетте.

***

– Открывай, Матей! – в дверь лесной хижины громко постучали. – Как договаривались, твоя доля… Чего это ты заперся, старый?.. Ооо, мое почтение, барышня!

Мадлен, теперь прозванная Магдой, уже месяц жила в хижине лесника, затерянной в лесах милях в пяти от города Тауса, он же Домажлице (впрочем, Мадлен так и не смогла научиться выговаривать это название).

– Тебя привели сюда лесные духи, не иначе, – говорил ей хозяин лесной хижины. – Я ведь слышал о твоей истории, девочка. Ты родилась здесь, в этом самом домишке, за несколько лет до того, как на это место устроился я. Твоя мать была круглой сироткой из Боровиц, которую выдали за дикого Яхима – лесника, который служил тут до меня. Теперь они оба лежат в сырой земле, а виной всему его злоба и ее любовь. Как-то раз твоя мать вынесла напиться воды благородному охотнику, проезжавшему мимо и постучавшемуся в ее дом. Этот охотник был женат и порядком старше ее, как, впрочем, и ее супруг, – но он был добр и обходителен, в отличие от лесника, чуть что чесавшего кулаки о свою беззащитную женушку. Случилось так, что барон стал частым гостем молодой лесничихи, потом родилась ты, а вскоре случилось ужасное, – Яхим узнал, что его рогам может позавидовать любой олень в округе, и насмерть забил жену кулаками и ногами. Когда приехал барон, – было поздно, но и Яхим поплатился жизнью. Тебя забрали из этой хижины и отправили куда-то далеко… Может быть, чтобы отвести смерть, а может – чтобы скрыть преступление.