Дело 13. Проклятая ассистентка

Глава 1.

Две недели отпуска, взятые «для решения наследственных вопросов», оказались на удивление тоскливыми. Офис, где Маша проводила «лучшие» годы своей жизни, терзая клавиатуру и нервы ради прихотей начальника, остался в дымчатом прошлом. А настоящее было здесь — в старом бабушкином доме, затерянном в лесах Ленинградской области, в паре часов езды от шумного Петербурга, но будто в другом измерении.

Дом был таким, каким она его помнила с детства: тёмное дерево снаружи, пахнущее смолой и влажной землёй, и причудливая смесь уюта и лёгкой безуминки внутри. Резные полки, гнутые ножки у столов, подсвечники в виде химер. Бабушка, которую Маша ласково звала Сказочницей, всегда наполняла этот дом волшебством.

Воспоминания накатывали волнами, горькими и сладкими одновременно. Маша почти не помнила свою мать — та умерла, когда ей было пять лет. Причины всегда назывались туманные: «тяжёлая болезнь», «несчастный случай». Бабушка Арина растила её одна, перебравшись из этого лесного убежища в городскую квартиру, но каждые выходные они возвращались сюда, в логово.

Именно здесь, у камина, бабушка рассказывала свои невероятные истории — не стандартные сказки про Колобка, а мрачноватые, завораживающие легенды о мирах по соседству, о существах, прячущихся в тени, о зеркалах, являющихся порталами. Маша слушала, затаив дыхание, и тогда это казалось всего лишь плодом богатой фантазии чудаковатой, но бесконечно любимой старушки.

Теперь, после её внезапной смерти, волшебство выцвело, обнажив под собой что-то тревожное. Маша вспомнила их последнюю встречу, за пару недель до того рокового звонка из морга. Бабушка, всегда такая крепкая, жизнерадостная, несмотря на свои годы, выглядела постаревшей и измотанной. Её пальцы беспокойно перебирали край скатерти, а взгляд, обычно ясный и острый, стал затравленным, будто она постоянно кого-то высматривала в углах.

Она крепче обычного сжимала Машину руку, когда та уезжала, и прошептала странную фразу: «Помни про кулон, Машенька. Никогда не снимай. Мир тоньше, чем кажется, и в щелях живёт тьма».

Тогда Маша списала всё на старческие страхи. Теперь же эти слова отзывались в памяти зловещим эхом.

Маша взялась за уборку, как за ритуал прощания. Она вытирала пыль с замысловатых безделушек, перебирала книги с потрёпанными корешками, и с каждым днём чувствовала, как тишина в доме становится гуще, почти осязаемой. Она давила, становилась физически тяжёлой. По ночам ей чудились шорохи на чердаке — скрип половиц, будто кто-то неспешно расхаживал там в темноте. Она списывала это на старый дом, на ветер, на свои расшатанные нервы, но сон становился всё более тревожным.

И вот, её взгляд, уже в который раз, упал на люк на потолке в прихожей.

Чердак.

Всегда запертый на большой ржавый замок.

«Там только старый хлам, солнышко, только пылью покроешься», — отговаривала её бабушка, и в её голосе проскальзывала неподдельная тревога. Сейчас замок висел открытым, болтаясь на одной петельке, будто его вскрыли в спешке. Или будто её кто-то ждал.

Сердце заколотилось глухо и тревожно, отдаваясь в висках тяжёлыми ударами. Приставив шаткую стремянку, Маша отодвинула засов и толкнула люк. Он поддался с долгим, жалостливым скрипом, обдав её волной спёртого, ледяного воздуха.

Воздуха, в котором висели не просто пыль, а запахи — сушёных трав, воска и чего-то металлического, острого, как запах крови, смешанный со сладковатым ароматом тления.

Чердак был не кладовкой. Это была мастерская.

Лунный свет, пробивавшийся сквозь запылённое маленькое круглое окно, выхватывал из мрака пугающие очертания. На грубых полках стояли ряды склянок с мутными жидкостями, где плавали смутные непонятные тени. Пучки странных растений, больше похожих на засушенных пауков или сведённые судорогой пальцы, свисали с балок, шевелясь от сквозняка, словно ещё живые.

На массивном столе, испещрённом тёмными пятнами и непонятными символами, будто выжженными раскалённым железом, лежали перья невиданных птиц, камни с вырезанными знаками, источающими лёгкое свечение, и разложенные в строгом порядке кости — слишком крупные и вытянутые, чтобы быть птичьими.

И в центре этого алхимического хаоса, будто на алтаре, лежала толстая кожаная тетрадь с потрёпанными уголками. Бабушкин дневник.

Маша подошла, чувствуя, как волосы на руках встают дыбом. Её пальцы дрогнули, когда она коснулась обложки. Кожа была на удивление холодной и живой на ощупь, пульсирующей едва уловимой вибрацией. Под дневником, будто ожидая своего часа, лежал конверт из плотной, пожелтевшей бумаги. На нём — её имя. Знакомый, вычурный почерк бабушки, но буквы казались торопливыми, почти испуганными, клякса в углу напоминала след от упавшей слезы.

«Моей ненаглядной Машеньке. Только для её глаз».

Разрывая конверт, Маша почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок. Это был не просто листок. Это было письмо из могилы, последний крик из-за грани.

И с первых же строк, с обращением «Моя родная, моя единственная Машенька...», привычный мир Маши начал рушиться, как карточный домик, уступая место жуткой, незнакомой реальности, где её бабушка была не Сказочницей, а колдуньей, заключившей сделку с тьмой, последствия которой теперь приходится расхлёбывать ей.

Добро пожаловать в новую мистическую, но не лишённую юмора историю!
Самое приятное, что можете сделать - подписка, лайк, библиотека и конечно же комментарий!
Мне всегда безумно интересно ваше мнение и впечатления!
Спасибо за всё!
Мы начинаем))

Глава 2.

«Моя родная, моя единственная Машенька.

Если ты читаешь это, значит, меня нет рядом, и ты, наконец, добралась до моего чердака. Прости меня, солнышко. Прости за все тайны, за все отговорки про «ненужный хлам». Я не могла рассказать тебе правду, я боялась. Боялась, что ты не поймёшь, что сочтёшь сумасшедшей, или, что хуже — что твой беззаботный мир рухнет под тяжестью моей глупости и того ужаса, что я за собой принесла.

Всю свою жизнь я рассказывала тебе сказки. Но самая страшная сказка, увы, оказалась правдой. И её главной героиней, и главной грешницей, была я.

Когда-то, давным-давно, я была молодой, глупой и невероятно жаждущей чуда девушкой. Реальный мир казался мне серым и тесным, клеткой без решёток. И в этом смятении я встретила Его. Не человека, Машенька. Никогда не думай, что это был человек.

Он был красивым, загадочным, знающим, но в его глазах плясали отблески чужих костров, а в тишине за его словами слышался скрежет. Он практиковал древние ритуалы, которыми щедро делился со мной, после которых у меня всё наконец получалось.

Сначала — мелочи: найти потерянное, привлечь внимание понравившегося парня. Но с каждым исполненным желанием в моей душе просыпалась жадность, пьянящая и слепая. А Он лишь усмехался и спрашивал шёпотом, пахнущим могильным холодом: «Что ты готова отдать?»

И вот, моя мечта, моя юная, наглая, слепая мечта, переросла все границы. Мне захотелось уйти. Совсем. В другой мир, где есть настоящая магия, где летают драконы, а по лесам бродят феи. Я так хотела убежать от обыденности... и мне пообещали это. Но цена была чудовищна.

Мой первенец. Плоть от плоти моей. Мою душу они не взяли бы — она была для них слишком ничтожна.

Я в ужасе отказалась. Отдать своего, ещё не рождённого, малыша? Нет! И тогда мне предложили сделку, о которой я до сих пор не могу думать без слёз, стыда и всепоглощающего ужаса.

«Отдай дочь своей дочери», — прошипел Он, и в его словах был леденящий душу итог. И моё испуганное, одурманенное мечтами сердце дрогнуло. Я подумала: «Какая ерунда! Сколько всего может случиться, я, может, и замуж никогда не выйду!» Ах, какая же я была слепая, глупая дура! Силы, с которыми я связалась, были древнее человечества, старше звёзд, и они играли со мной, как с пешкой, сплетая нити судьбы в тугие, неразрывные узлы. Они ненавидят тех, кто пытается их обмануть.

Мне открыли путь. То самое зеркало в спальне, в раме из чёрного дерева, стало вратами. Но мир по ту сторону оказался не сказкой. Это был кошмар, воплощённый в реальность. Вечный мрак, подернутый багровым отсветом чужих лун, руины городов, опутанные плотоядными лианами, и шёпот из теней, сводящий с ума. Я была в панике, хотела бежать, но... волею судеб, а вернее — их злой насмешкой, я встретила его. Лорда Эдгара ван Холта. Банкира, одного из тех, кто строит свои империи на костях в этом мире ужаса. Он был островком порядка в этом хаосе. Я влюбилась. И родила ему дочь — твою маму, мою ненаглядную Лену.

Ужас моей сделки накрыл меня с новой силой. Я украла новорождённую дочь и сбежала сюда, в наш мир, надеясь, что граница между мирами спасёт нас. Я растила твою маму, а сама всё искала способ разорвать сделку. Я металась между мирами, умоляла, платила магам и знахарям, но все лишь разводили руками. Силы, что требовали свою дань, уже положили на нас клеймо.

И они показали, что значит пытаться их обмануть. Твоя мама... её забрали не земные болезни, Машенька. Её забрали Они. Когда ей исполнилось двадцать пять — возраст, когда я подписала тот роковой договор, — тьма пришла за своим. Это не была обычная смерть. Это было исчезновение.

Той страшной ночью в её комнате пахло серой и мокрым пеплом, а на стене остался след, будто от прикосновения чего-то огромного и обугленного. Врачи говорили «аневризма», «внезапная смерть», но я-то знала. Я видела в её глазах перед самым концом не боль, а бездонный ужас и красный отблеск чужих очей. Это было наказание. Наказание мне за мою попытку спрятаться. Они забрали её, потому что не могли тогда забрать тебя — кулон уже был на тебе. Но они показали, что долг ещё в силе.

Этот кулон заслуга агентства «Анемона». Его владелец, суровый мужчина по имени Кассиан, с лицом, исполосованным шрамами от когтей нездешних тварей, взялся помочь. Но настоящей силой была его партнёрша, ведьма Морган. Она посмотрела на меня взглядом, в котором читались века скорби, и сказала, что полностью снять проклятие уже нельзя, но его можно отсрочить и переложить на новые условия.

Она выковала для тебя тот самый кулон. Наложила на него чары непрогляда и могучую защиту, чтобы взгляд Того, кто ждёт, не мог найти тебя в этом мире, пока ты под его сенью. Но плата... плата была ужасна. Я отдала за это остаток своих лет. Я знала, что умру ровно в шестьдесят, чувствуя, как моё время истекает, словно песок в часах. И... я согласилась. Потому что иного выхода не было. Я вернулась с кулоном и вбила тебе в голову главное правило — НИКОГДА его не снимать. Это был единственный щит, что я могла тебе дать.

Машенька, я знаю, ты помнишь ту ночь. Когда порвалась цепочка. Тот красноглазый кошмар из теней, что материализовался в углу твоей комнаты, дыша ледяным холодом и обещанием небытия... Это был не сон, родная. Это был вестник, сборщик долгов. И он сказал правду. Теперь, после моей смерти, защита ослабевает. Песок почти пересыпался. Тебе нужно прийти к ним. Самой.

Бежать навстречу опасности — это единственный шанс выжить.

Глава 3.

Конец. Конец всего.

Маша сидела на пыльном полу чердака, сжимая в окоченевших пальцах исписанные листы. Письмо лежало на коленях, безмолвное и тяжёлое, как надгробная плита. В ушах стоял оглушительный звон, заглушающий даже биение собственного сердца.

«Не может быть...» — эта мысль, тупая и навязчивая, крутилась в голове, словно заезженная пластинка.

Бабушка-колдунья. Параллельный мир. Договор с силами, у которых нет имени. Мама, убитая не болезнью, а тьмой. Всё это было похоже на самую безумную из бабушкиных сказок, ту, что рассказывалась поздно ночью у камина, чтобы потом долго не уснуть.

Но это не было сказкой.

Она машинально потянулась за кожаной тетрадью — дневником. Страницы пожелтели, чернила местами расплылись, но почерк был всё тот же — уверенный, красивый, с вычурными завитками. Только теперь Маша видела в этих завитках не романтику, а отчаянную попытку придать форму хаосу.

Она читала. Читала до тошноты, до рези в глазах. Инструкции были до жути конкретны.

Приложение к Дневнику Арины. Записи о мире Тенистых Земель и городе-крепости Ульгаррат.

Ульгаррат:

Представь Лас-Вегас, встретившийся в тёмном переулке с пражским гетто, и их ребёнка, воспитанного на готических романах и хоррорах Лавкрафта. Ульгаррат — это город контрастов, высеченный из ночи и отчаяния.

Архитектура и свет: Небоскрёбы здесь не стеклянные, а базальтовые и обсидиановые, вздымающиеся к багровому, вечно затянутому тучами небу. Они покрыты сложной резьбой, изображающей лики демонов, плачущих ангелов и сцены древних войн. Окна в них — не стекло, а застывший магический туман, сквозь который льётся тусклый, призрачный свет. Ибо светильники на улицах — это не фонари. Это замысловатые латунные аппараты, внутри которых мерцают, стонут и бьются пойманные души. «Эфир душ» — не поэтическая метафора. Это топливо. Свет от них холодный, сиреневый или ядовито-зелёный, он не греет и отбрасывает искажённые, пугающие тени.

Население: По мостовым, мощённым чёрным, отполированным до зеркального блеска камнем, снуют люди. Но не только они. Ты будешь видеть их — существ, которых когда-то звали людьми. Оборотни в полузверином облике, прячущие морды в поднятые воротники плащей. Вампиры-аристократы с бледными, как полотно, лицами и глазами, горящими в тени, спешащие на званые ужины, где подают не вино. Более жутки те, чей облик не поддаётся описанию — с лишними суставами, шевелящимися тенями вместо лиц, с кожей, покрытой шипами. Они обитают в Лесах Шепчущей Кости, на Болотах Скорби и в других отведённых резервациях, но голод и древние инстинкты часто гонят их в город. Они пробираются через канализацию, по крышам, нарушая «Джентльменские договорённости», чтобы поохотиться. Не ходи по тёмным переулкам. И не доверяй тишине.

Привидения (Фантомы-Собиратели): В самом городе, особенно в старых районах вроде переулка Разбитых Сердец, обитают призраки. Они не могут убить физически. Их оружие — страх. Они являются жертвам в облике умерших родственников, шепчут ужасные истины, нашёптывают мысли о самоубийстве, пока жертва сама не сведёт счёты с жизнью. А затем её душа, разорванная отчаянием, присоединяется к их «семейке», пополняя ряды вечно стонущих духов. Они пожирают не плоть, а надежду.

Маги и Псионики: Сила здесь — валюта, дороже золота.

Телепаты (Псионики) — редкие уникумы, рождённые с даром читать и подчинять мысли. Их нанимают для допросов, шпионажа и манипуляций. Взгляд псионика ощущается как пауки, бегущие по извилинам твоего мозга.

Чародеи и Колдуны — это учёные магии. Они не просто колдуют палочкой. Они вплетают заклинания в архитектуру, программируют охранные руны, заключают договоры с низшими духами стихий. Их сила требует лет изучения, жертв и точнейших расчётов. Один неверный жест может стоить им рассудка или жизни.

Ведьмы и Колдуньи (как Морган) — их сила иная, древняя и интуитивная. Они черпают её из самой ткани мира, из боли земли, из шёпота звёзд. Они не изучают заклинания — они их чувствуют. Морган может одним прикосновением исцелить рану, которую не возьмёт лучший хирург, или наслать порчу, от которой сгниёт целый квартал. То, что в нашем мире называют «экстрасенсорикой» — жалкая искорка по сравнению с бушующим пламенем их мощи. Они видят нити судьбы и могут, если захотят, дёрнуть за нужную.

Ключевые локации:

«Агентство Анемона»: Находится в переулке Разбитых Сердец, дом Без Числа. Дом сам решает, когда и кому показать свою дверь. Ищи стену, покрытую граффити из фосфоресцирующей краски, ты почувствуешь лёгкий толчок — будто пространство перед тобой сдвинулось. Владелец — Кассиан, бывший охотник на нечисть, чьё тело — карта его битв. Его партнёр — Морган, ведьма, чья помощь — твой единственный шанс.

Банк Теней: Монументальное здание, похожее на мавзолей. Внутри нет кассиров. Ты подходишь к зеркальной стене, и твоё отражение говорит с тобой. Для доступа к счёту, открытому на твоё имя, потребуется сканирование сетчатки глаза и произнесение кодовой фразы: «Кровь моя — ключ, дух мой — печать, долг признаю, обязуюсь платить». Говори это чётко. Банк не прощает ошибок.

Поместье Ван Холта: Где-то в престижном районе Изумрудных Шпилей. Твой дед, лорд Эдгар ван Холт, один из столпов этого мира. Его влияние простирается далеко за стены банка, которым он управляет. Обращайся к нему только в случае крайней опасности. Помощь таких людей никогда не бывает бескорыстной.

Глава 4.

Три дня. Семьдесят два часа.

Время текло словно густой, ядовитый сироп, медленно и удушающе. Маша не спала. Сон приходил урывками, принося с собой кошмары, в которых зеркало в бабушкиной спальне отражало не её лицо, а пасть, усеянную красными огнями.

Она готовилась. Как заключённый готовится к казни — методично, с отстранённым ужасом. Дневник стал её библией, её единственным ориентиром в надвигающемся безумии. Страницы были испещрены пометками, перечитаны до дыр. Каждая строчка о мире Тенистых Земель впитывалась, как яд, вызывая тошноту и леденящий душу трепет.

Она извлекла из бабушкиного сундука «снаряжение». Это не были музейные экспонаты. Это были инструменты для выживания. Несколько кинжалов с клинками из тёмного, почти чёрного металла, испещрёнными мелкими, колючими рунами. Прикосновение к ним было холодным, и в тишине чудился едва уловимый звон, словно металл пел о грядущей крови. Нечистой крови. Маша с отвращением, но тщательно втирала в лезвия особую мазь, рецепт которой нашла в дневнике — смесь воска, пепла серебряной ивы и ещё чего-то, что бабушка обозначила как «прах страждущего». От этого лезвия начинали слабо светиться болезненно-зелёным светом.

Самым ценным артефактом, помимо кулона, оказался небольшой медный обруч, похожий на диадему. «Язык Бездны» — подписала его бабушка. После того как Маша, зажмурившись, надела его на голову и прошептала активирующую фразу, в висках застучала тупая боль, а в ушах будто лопнула перепонка — мир наполнился новыми, чужими звуками.

Она вышла на крыльцо, и шелест листьев вдруг сложился в гортанный шёпот: «...скоро... идёт...». Она отшатнулась назад, в дом. Этот артефакт был одновременно спасением и проклятием. Он откроет ей двери для общения, но какие ещё ужасы он позволит ей услышать?

И, наконец, наряд. Бабушка, с её чутьём и знанием того мира, подготовила и это. Маша сняла с вешалки комплект и с горькой усмешкой оценила его. Нелепый, театральный костюм для бала в аду.

Белая рубашка из плотного льна, с разрезом на груди и сложными, многослойными рукавами-буфами, стянутыми у запястий узкими кожаными шнурами. И чёрные, обтягивающие штаны из кожи неизвестного существа, мягкой, но невероятно прочной, на системе ремней и подтяжек, которые сложным образом перехватывали плечи и спину, создавая ощущение постоянной готовности к движению, к бою. Ботинки и впрямь напоминали берцы, но с усиленными носками и подошвой, словно сплетённой из каменных волокон.

«Что ж... Убегать от оборотней в этом будет удобнее, чем в кринолине», — выдавила она из себя нервный, сдавленный смешок. Звук получился сиплым и неузнаваемым. Она всерьёз рассуждала об эффективности одежды для побега от мифических тварей. До чего же она докатилась.

Главной святыней, которую она не выпускала из рук, был сам дневник. Она сшила для него кожаный чехол с длинным ремнём, чтобы носить через плечо. Он стал продолжением её руки, тяжёлым и зловещим.

И всё это время её пальцы сами собой находили холодный металл кулона на груди. Раньше он был символом бабушкиной любви, тёплым талисманом. Теперь он был клеймом. Напоминанием о том, что её душа — разменная монета в договоре, заключённом до её рождения. Прикосновение к нему вызывало дрожь, но и странное, болезненное утешение. Пока он на ней, они не могли забрать её просто так. Ей предстояло прийти самой.

И глубоко внутри, под слоями страха, отрицания и леденящего ужаса, теплилась хрупкая, испуганная надежда. Надежда, которая боялась собственного существования больше, чем сама Маша. Надежда на то, что бабушка нашла способ всё исправить. Надежда на то, что в мире ужаса найдётся место для чуда.

Но когда она смотрела на своё отражение в запертом окне — бледное лицо, тёмные круги под глазами, одетое в этот странный, зловещий наряд, — она видела не искательницу приключений. Она видела жертву, идущую на заклание.

Взгляд её невольно скользнул вниз, к знакомому с детства пятну под левым глазом. Бледное родимое пятно вытянутой овальной формы, размером не больше фаланги пальца, всегда казалась ей просто милой особенностью. Сейчас же, на фоне мертвенной бледности кожи и синеватых теней под глазами, оно проступило с пугающей чёткостью. Его серовато-коричневый оттенок казался глубже, темнее, почти синюшным, словно это был не пигмент, а подкожный синяк, оставленный чьими-то пальцами. И было в нём что-то новое, чего Маша раньше не замечала — лёгкая, едва уловимая пульсация. Тонкий, тревожный ритм, будто под кожей билось второе, крошечное сердце, отстукивая отсчёт последних часов её старой жизни.

Она резко отвернулась от окна, суеверно прикрыв ладонью щёку. Это просто нервы. Усталость. Галлюцинации от недосыпа. Но холодок, пробежавший по спине, говорил об обратном. Каждая частица её существа, каждая клетка, отмеченная этим внезапно ожившим пятном, кричала, что путь назад окончательно закрыт.

Последняя ночь перед зеркалом подходила к концу. С рассветом начнётся её личная сказка. Та, которую сочинили не для слабонервных.