Демон и его Ведьма

Глава 1. Скандал

Дверь в кабинет ректора распахнулась с такой силой, что хрустальные шары на полках задрожали, угрожая сорваться вниз, а древние фолианты в дубовых шкафах зашелестели страницами, будто встревоженные птицы, готовые взметнуться в воздух от неожиданного вторжения.

Я не собиралась извиняться. Не в этот раз. Не после всего, что произошло. И уж точно не намерена была выслушивать очередную нравоучительную лекцию о дисциплине, долге и «подобающем поведении юной леди». Как будто я когда-либо была леди в глазах нашего “глубокоуважаемого” ректора.

Казимир Чернов поднял голову от бумаг. Медленно, словно у него была вечность, чтобы оценить мое вторжение. Его пальцы, длинные и бледные, все еще сжимали перо. Его глаза — холодные, как лезвие, — медленно скользнули по мне, от растрепанных волос до сжатых в кулаки пальцев.

— Мисс Верес, — произнес он слишком спокойно, растягивая слова, будто разговаривал с непослушным ребенком.

Голос его был гладким, как отполированный лед, но я знала — под этой холодной поверхностью клокотало раздражение. Он ненавидел, когда его планы нарушали.

— Вы, кажется, забыли, что в этой академии существуют правила.

Пальцы его лежали на столе, белые и неподвижные, как мраморные. Но я видела, как напряглись сухожилия на тыльной стороне ладони. Он сжимал кулаки. Скрыто. Расчетливо.

— Правила? — Я заставила себя не дрожать, но голос уже звенел, как натянутая струна.

Шагнула ближе. Запах пергамента, чернил и чего-то еще — горького, как полынь, — ударил в нос.

— Вы хотите поговорить о правилах? Тогда объясните, почему в библиотеке исчезают студенты, а вы делаете вид, что ничего не происходит?

Тень пробежала по его лицу.

Не моргнув, он медленно поднялся. И вдруг кабинет, огромный, с высокими потолками, показался мне тесным.

Он был выше меня на голову, но я не отступила. Не могла.

— Вы лезете не в свое дело, — прошипел он.

Глаза его потемнели. Словно зрачки вобрали в себя весь свет из комнаты.

— Мое дело — это труп Ники Сорокиной в подвале! — Голос сорвался, превратившись в хрип.

Я вытащила из кармана смятый листок — зарисовку тех самых символов, что неделями являлись мне в кошмарах. Тех самых, что были вырезаны у Ники на груди.

— Она не первая. И не последняя. — Я швырнула рисунок на стол. — Вы знали. И молчали. И почему ее нашли с теми же символами, что и в моих снах!

Он резко шагнул ко мне, и мир сузился до этого движения.

Пространство между нами исчезло в один миг. Его рука с длинными, тонкими пальцами вцепилась в мое запястье, и кожа под его прикосновением вспыхнула — будто его пальцы оставляли на ней невидимые ожоги.

— Какие сны? — прошипел он, и в его голосе впервые зазвучало что-то кроме холодного расчета.

Я дернулась, пытаясь вырваться, но его хватка сжалась еще сильнее, почти до боли. Его ногти впились в кожу, и я почувствовала, как под ними проступает горячая, живая дрожь.

Он боялся.

— Я вижу тебя в них, — выдохнула я, заставляя каждое слово звучать четко, как удар клинка.

Глаза его расширились. Зрачки — черные, бездонные — вобрали в себя весь свет.

— Вижу, как ты стоишь над алтарем. Вижу кровь. Вижу...

Его пальцы вдруг дрогнули.

— Врешь.

Но в этом слове не было уверенности. Оно треснуло, как тонкий лед.

Я оскалилась:

— Проверь.

Он втянул воздух — резко, с присвистом, будто собирался что-то сказать… И вдруг рывком притянул меня ближе, прижав к своей груди. Его дыхание — горячее, с привкусом полыни и чего-то металлического — обожгло мои губы.

— Ты не понимаешь, во что ввязываешься, — прошептал он, и в его голосе вдруг прорвалось что-то почти человеческое.

И в этот момент дверь распахнулась с грохотом, будто сама судьба ворвалась в кабинет.

На пороге стоял декан Светозаров, бледный, как мел, с лицом, застывшим в немой гримасе ужаса. Его тонкие губы дрожали, а пальцы судорожно сжимали папку с бумагами, отчего пергаментный лист выскользнул и медленно закружился в воздухе, словно раненая птица.

— Казимир Владимирович… — его голос сорвался на полутоне, будто он забыл, что хотел сказать.

Чернов отпрянул от меня так резко, словно коснулся раскаленного металла. Его пальцы разжались, и я едва удержала равновесие, чувствуя, как на запястье остаются четкие багровые отпечатки его ногтей.

— Выйдите.

Это прозвучало как приказ, но в голосе ректора впервые слышались сдержанные ноты паники.

Но было поздно.

Светозаров не двигался. Его взгляд метнулся от меня к Чернову, к смятому листу с символами на столе, к моему покрасневшему запястью — и в его глазах вспыхнуло немое понимание. За спиной декана в коридоре уже слышались торопливые шаги. Чьи-то голоса.

Скандал начался.

Глава 2. Последствия

Слухи разнеслись по академии быстрее, чем я успела добраться до своей комнаты.

Еще на лестнице меня обгоняли перешептывания, шипящие из-за колонн, вырывающиеся из-за полуприкрытых дверей.

— Верес нахамила ректору!

— Она обвиняет Чернова в убийствах!

– Говорят, он прижал ее к стене…

Последний шепот заставил меня сжаться. Холодная волна пробежала по спине. Неужели кто-то видел? Подглядывал через замочную скважину? Или… или сам Чернов, или его прихлебатели уже пустил этот слух, чтобы замаскировать правду под пошлые сплетни?

Я влетела в свою комнату, захлопнула дверь с такой силой, что дрогнули полки с книгами, и прислонилась к ней спиной, словно пытаясь отгородиться от всего мира.

Пальцы дрожали.

Я сжала их в кулаки, но тремор не унимался — будто под кожей бежал ток, заряженный тем моментом, тем взглядом, тем прикосновением.

Что, черт возьми, это было?

Он испугался.

Не моей злости, не ярости — чего-то другого. Страха.

И это пугало меня больше всего.

Потому что если Казимир Чернов — демон-ректор, чье имя в академии произносят с подобострастным трепетом, чьи решения не обсуждают, а принимают как закон — если он испугался моих снов…

Значит, в них была правда.

Я медленно соскользнула на пол, обхватив колени.

За окном завывал ветер, и тени на стене шевелились, будто повторяя те самые символы — те, что я видела во сне.

Те, что были вырезаны на коже Ники. Те, что он так отчаянно пытался скрыть.

На следующий день академия смотрела на меня как на прокаженную.

Студенты отворачивались, когда я проходила по коридорам, их смех затихал, а спины напрягались — будто моего прикосновения достаточно, чтобы заразиться безумием. Преподаватели смотрели сквозь меня, делая вид, что не замечают, как я стою у их кафедр с вопросами, на которые больше никто не смел отвечать.

Тишина. Изоляция. Наказание.

И тогда Светозаров перегородил мне дорогу — неожиданно, вынырнув из-за поворота, будто ждал в засаде. Его пальцы нервно перебирали край мантии, а губы подрагивали, словно он репетировал эту речь всю ночь.

— Мисс Верес, совет решил временно отстранить вас от занятий.

Я почувствовала, как что-то холодное сжимается у меня в груди.

— На каком основании?

— Подрыв репутации академии.

Я засмеялась. Горько, резко — звук, больше похожий на лай раненой собаки, чем на смех.

— То есть вам плевать, что студенты пропадают?

Его веки дрогнули, кожа вокруг глаз натянулась — он знал. Конечно знал.

— Это не ваша забота.

— А чья?

Я шагнула вперед, и он инстинктивно отпрянул, будто я была не студенткой, а чем-то опасным.

И в этот момент за его спиной тень шевельнулась.

И вдруг голос — низкий, как подземный гром — разрезал тишину:

— Ее забота — мои приказы.

Чернов.

Он стоял в конце коридора, освещенный дрожащим светом газовых рожков. Руки в карманах, плечи расслаблены, но взгляд... Его взгляд был холоднее зимнего неба над шпилями академии.

Светозаров побледнел так, что стал похож на призрака. Его пальцы судорожно сжали край мантии.

— Казимир Владимирович, мы просто...

— Отстранение отменяется.

Фраза прозвучала как гильотина, отсекающая любые возражения. Декан замер, будто превратился в соляной столп.

Я тоже замерла.

Почему он за меня вступился?

Чернов прошел мимо, не удостоив меня взглядом. Его шаги были мерными, неспешными, будто ничего необычного не произошло.

Но когда он поравнялся со мной...

Его пальцы — быстро, незаметно для посторонних глаз — скользнули по моей ладони.

И что-то...

Что-то горячее, словно расплавленный металл, пронзило кожу.

Я шла по коридору, чувствуя на себе тяжелые, недоумевающие взгляды. Студенты отворачивались, но их глаза провожали меня, полные шепчущего ужаса и любопытства.

— Как она посмела?

— Почему ее не отчислили?

– Что между ней и ректором?

Их вопросы висели в воздухе, непроизнесенные, но от этого еще более громкие.

Преподаватель зелеварения, старый Гордей Серафимович Громовельд (Студенты за глаза зовут его «Громыч» — и не из уважения, а потому что он в ярости гремит, как гроза. В молодости он изучал запретные виды алхимии, и поговаривают, что его левая рука (которой он мешает зелья) покрыта шрамами от ожогов, которые не поддаются исцелению) , при моем появлении замер на полуслове, его седые брови поползли вверх. Но ничего не сказал — приказ ректора был священен, даже если ему это не нравилось.

Занятие по зелеварению проходило в подвальной лаборатории, где воздух был густым от ароматов сушеных трав и чего-то более острого, более живого. На столах стояли медные котлы, в которых варились зелья всех цветов радуги — от невинного розового до тревожного, пульсирующего чернильно-фиолетового.

— Сегодня, — прохрипел Громовельд, — будем варить зелье ясности ума. Кто мне скажет, почему именно серебряную ложку используют для помешивания?

Класс затих. Я медленно подняла руку, чувствуя, как все головы поворачиваются ко мне, будто я призрак, нарушивший покой живых.

— Потому что серебро проводит магию чище, — сказала я, и мой голос звучал хрипло, будто я не спала несколько ночей, хотя так оно и было.

Громовельд кивнул, но в его глазах мелькнуло что-то... настороженное. Будто он чувствовал, что со мной что-то не так.

Я подошла к своему котлу, налила воды — и тут моя ладонь, та самая, которую коснулся Чернов, заныла. Я вздрогнула, и капля крови с незаметной царапины упала в воду.

Вода вспенилась, покраснела на секунду — а затем стала абсолютно прозрачной, как слеза.

Такого еще не было.

Я почувствовала, как по спине побежали мурашки.

Рядом стояла Лиза, моя — бывшая? — подруга. Она увидела. Ее глаза расширились, и она отшатнулась, будто я держала в руках змею.