Девочка и смерть

Глава первая.

- But who is that on the other side of you?

T.S. Eliot

Дождь нещадно лупил по стеклам, размывая пейзаж за окном в мутное серо-зеленое полотно. Казалось, что мир снаружи перестал существовать; остался только этот дом – как Ноев Ковчег, как остров, дрейфующий в пустоте. Древние стены вздымались графитовыми скалами, но на остроконечных готических шпилях вили гнезда не чайки, а ласточки. Лорейн видела чаек только на картинках и имела смутное представление об их реальном образе, ведь никогда не бывала на море. Оно плескалось на страницах отцовских книг, где отчаянные, храбрые путешественники бороздили просторы в поисках других, далеких стран и берегов. Увы, книги отца были замурованы за семью замками, а сам он ныне покоился в земле.

Без него, запертая в особняке, отрезанном от мира стеной непогоды, Лорейн чувствовала себя мореплавателем, потерпевшим кораблекрушение. И ей катастрофически не повезло с товарищами по несчастью. Чужаки чувствовали себя в доме по-хозяйски, а она – истинная, законная наследница стала пленницей своего родового гнезда.

Дядя Клиффорд провозгласил себя опекуном бедной сиротки, но даже пятилетняя девочка была способна понять, что является лишь досадным дополнением к наследству, перешедшему к мужчине от почившего старшего брата. Тетушка Присцилла, во время похорон картинно обливавшаяся слезами об участи «несчастной малышки», сразу же позабыла о существовании племянницы, стоило женщине ступить на древнюю землю поместья. Теперь тетю больше беспокоили непосильно-трудный выбор новых обоев и мебели в хозяйскую спальню, по последней моде, и частые простуды, постигшие ее, не привыкшую к холодному, сырому климату. Обосновавшись в особняке, новые опекуны мигом позабыли о девочке, шедшей к нему в дополнение. Она стала чем-то вроде маленького, безобидного привидения, что по слухам, часто обитают в старых британских домах с богатой историей. Ей интересовались только кузены, но в гробу Лорейн видала их внимание.

Она предпочитала прятаться от вездесущих братьев в окрестностях дома, блуждая по мшистым лесам и болотам, но сегодняшняя буря отрезала ей последний путь к отступлению. Близнецы Тайлер и Майлз были старше Лорейн на четыре года, хотя при этом каким-то немыслимым образом отставали от кузины в развитии и являли собой безрадостный образчик деградации, невоспитанности и избалованности. В отличие от пятилетней девочки, стараниями отца уже умевшей читать и писать, отдававшей должное спокойному времяпровождению с книгой, близнецы целыми днями носились по дому, своими подвижными играми и проказами нанося сокрушительный урон остаткам его некогда великолепного убранства. Мальчики были жестоки в своей безнаказанности. Кузину они воспринимали исключительно как куклу для битья, что вынуждало Лорейн всячески избегать столкновений с ними. Ей не хотелось становиться жертвой их причудливых, злых забав. В последний раз, когда под давлением тети Присциллы, Лорейн согласилась «поиграть» с братьями, толи Майлз, толи Тайлер «в шутку» отрезал ей косу. Тетя не осудила сына за этот поступок, оправдывая его наивным детским любопытством, а после сама, неаккуратно и грубо, остригла девочке оставшиеся волосы. Глядя в отражении на довольное лицо Присциллы, орудующей ножницами над ее головой, Лорейн предположила, что тетя, наверное, страшно ее ненавидит. Как ненавидела ее отца. И ее мать.

Лорейн слышала разговоры дяди и тети за закрытыми дверьми. Джеральд Редгрейв был белой вороной; позором семьи, чудаком, верящим в старые сказки, вурдалаков, фэйри и прочую немыслимую мистическую ерунду. Дядю Клиффорда страшно злило, что брат по праву старшинства унаследовал и состояние, и землю, чертово «родовое гнездо», которое, в действительности, никаким родовым гнездом не являлось. Отец рассказывал Лорейн, что прапрадед выкупил это поместье у обедневших, промотавшихся аристократов, так что никаких лордов и леди в их роду не водилось. Дядя Клиффорд и его жена считали иначе. Они воображали себе какую-то несуществующую голубую кровь. Им нравилось задирать носы, рассевшись в этом старом, дряхлом доме, и смотреть на окружающих свысока. Присцилла с удовольствием рассуждала, как пристроит сыновей в Итон или иное «достойное» юных принцев учебное заведение. Лорейн посмеивалась про себя – отец учился в Итоне, а потом в Кембридже, потому она имела представление о планке качества в таких местах. Отец знал пять иностранных языков и имел докторскую степень, он был чертовски умен, начитан и эрудирован. Кузены в свои неполные десять лет плохо читали даже по-английски и писали с ошибками.

В эту самую минуту «юные принцы» лупили чем-то тяжелым в дверь спальни Лорейн, где она надеялась укрыться от их общества и переждать бурю. Старая древесина жалобно скрипела от ритмичных, частых ударов, а со стены над ней сыпалась отпавшая из-за сырости штукатурка.

– Лорейн! Лорейн! – по очереди вопили братья и их голоса сливались в один, ведь девочка так и не научилась их различать, настолько они были похожи, - открывай, мелкая ты гадина! Мы придумали новую игру, нам нужен третий человек! Эй, мам. Мам…

По паркету прощелкали каблуки тети Присциллы. Ее царственная поступь стихла у двери, и Лорейн, даже не видя ее, легко представила себе надменное, вечно чем-то недовольное лицо тети, остренькое, как у лисицы, обрамленное тугими колечками химической завивки.

– Что такое, дорогие? – сейчас, вероятно, наманикюренная длань женщины любовно поглаживала лохматые вихры мальчишек.

– Лорейн там заперлась! Пусть откроет! – капризно протянул толи Майлз, толи Тайлер, - мааам. Ну мам.

Тетя Присцилла недовольно прицокнула языком и забарабанила по двери костяшками пальцев. Ее массивные, вычурные кольца задребезжали о дверь.

– Лора? Что с тобой? Зачем ты закрыла замок? Ты забыла, что он заедает? Нам придется вызывать мастера. Лора? Ты этого добиваешься? Кто будет платить за его услуги? – крикнула женщина, заставив Лорейн скривиться от чуждой ее слуху формы имени. Она спокойно, холодно воспринимала его полную версию, но такое сокращение, отчего-то особенно пришедшееся по вкусу тете Присцилле, всегда воспринимала в штыки. Отец звал ее Лори. Мама… Лорейн уже не помнила, в ее памяти отпечатался лишь нежный, мелодичный голос, певший ей колыбельные, заунывно читавший стихи о грозовых ночах и разбившихся о скалы кораблях. Обезличенный. Призрачный. Мама уплыла далеко, растворилась «в той стране, где вечно сны». А тетя Присцилла была здесь и настойчиво требовала к себе внимания.

Глава вторая.

Она в последний раз скользнула взглядом по стенам. Даже с закрытыми глазами она могла восстановить каждую трещинку и неровность на штукатурке, ведь знала их наизусть.

Лорейн ненавидела эту комнату, но с удивлением отметила какое-то неприятное, сосущее чувство, сродни тоски. Она где-то читала, что человек способен привязаться даже к собственной тюрьме и впоследствии ностальгировать по годам заточения. Тюрьма – подходящее слово, подумала она. Десять лет заключения в одиночной камере подошли к концу.

Прощайте, стены. Прощай, камера.

Лорейн определили в эту комнату в первый же год пребывания здесь, и, пожалуй, она не жаловалась. Остальные девочки ютились по шесть человек в спальнях, распределенные в соответствии с возрастом. Они делились секретами, натянув одеяло на голову, поедали тайком раздобытые сладости; они засыпали под храп и шепот соседок по комнате. Но секреты Лорейн оказались слишком зловещими, а ее ночные крики мешали другим ученицам. Администрация школы быстро оставила попытки поправить ситуацию с помощью успокоительных и рассудила, что проще засунуть девочку сюда, подальше от остальных – в помещение, прежде служившее гостевой спальней для родителей, пожелавших задержаться во время визитов. Желающих не было. Как правило, дети здесь были предоставлены сами себе. Их ссылали с глаз подальше под любым благовидным предлогом.

Десять лет назад такой нашелся и для Лорейн. Им стал тот злосчастный спуск в подвал, о котором девочка старалась забыть все минувшие годы, но почти каждую ночь возвращалась туда в кошмарах, ставших причиной ее изоляции. Тетя Присцилла вцепилась в подвернувшуюся возможность и легко переманила на свою сторону и дядю Клиффорда, не высказавшего особых возражений. «Бедной девочке трудно в доме, где все напоминает ей об умерших родителях. Школа-пансионат стала бы отличным решением и лекарством для маленькой больной души» - авторитетно заключила тетя, разумеется, с огромной заботой о любимой племяннице. И Лорейн вышвырнули из ее родного дома, как ненужную вещь, как антикварный хлам с чердака, как старый чемодан отца. С этим чемоданом Джеральд Редгрейв объездил полмира, собирая фольклор в разных уголках земного шара, пока в глухой ирландской деревушке не встретил свою леди Шалот. Джеральд и его речная дева покоились в земле, а чемодан стоял возле ног Лорейн, дожидаясь, когда девочка вдоволь проститься со старой жизнью, заключенной в этих стенах. Таможенные бирки и наклейки на боках совсем истрепались, а кожаная оплетка с ручки стерлась и обнажила метал, холодивший девочке ладонь.

Автомобиль у ворот школы вызвал заметное оживление среди учениц. Лорейн была уверена – все девочки, чьи окна выходят во внутренний двор, сейчас толпятся у подоконников, гадая, кого же внезапно почтили своим вниманием ненаглядные родственники. Она также знала, что ответ на этот вопрос спровоцируют бурную реакцию, а наивное любопытство, смешанное с воодушевлением, быстро сменится неприязнью. Ей пришлось основательно подготовить себя к триумфальному шествию до машины под прицелом сотни пар глаз. Никто из девочек не решился бы открыто выразить свое мнение о скромной персоне Лорейн, остерегаясь выговора от воспитательниц, но взгляды девочек, встреченных ей по пути, кнутами ударялись в незащищенную спину.

Конечно, не трудно было догадаться, о чем они думают. «Чертова психопатка», «маленькая дрянь», «белая крыска», «мерзкая альбиноска» - у Лорейн был достаточно хороший слух, чтобы примечать ядовитые шепотки за спиной, стоило ей войти в класс, душевую или столовую. И, самое обидное, несправедливое, поставившее последнюю точку в ее пребывании здесь – «воровка».

Она прошмыгнула на заднее сидение, остерегаясь даже смотреть на хмурого, утомленного долгой дорогой дядю, но тут же завертелась, чтобы еще раз взглянуть на здание, где провела десять лет жизни. Потемневший от времени кирпич и полное отсутствие каких-либо украшений на фасаде делали его по-монашески строгим. Порядки здесь царили вполне достойные монастыря, хоть девочкам и давалось условно светское образование. На самом деле их готовили к единственному, на что они, по мнению учителей и сославшей их родни годились – скоропостижному замужеству.

Прощайте, уроки вязания и шитья – со злостью подумала Лорейн, продолжая про себя: Прощайте, холодный кафель пола в душевых и зеркала с позеленевшей амальгамой; прощайте противные запахи кислой капусты и переваренного риса в столовой. Прощайте, запреты и правила. Прощайте, стены и окно, из которого видно краешек леса. Прощайте, мечты о побеге. Здравствуй, свобода.

Надолго ли?

Багажник проглотил отцовский чемодан с немногочисленными пожитками девочки. Дядя хлопнул дверцей машины и занял водительское место, по пути бросив что-то племяннице. Лорейн никак не отреагировала, поглощенная сентиментальным порывом, она пропустила слова мимо ушей.

Клиффорд не сразу решился заговорить, но заметно нервничал. Его мощные руки в пижонских перчатках без пальцев до скрипа кожи стискивали оплетку руля. Со своего места Лорейн видела только их, да краешек дядиной поседевшей головы. Серебро волос не придало ему сходства с отцом, дядя неумолимо лысел. Сквозь аккуратно зачесанные светлые пряди проглядывали некрасивые проплешины. Но серебро придавало им хоть немного сходства.

Лорейн подцепила краешек своей косички, поднося к лицу, словно видела его впервые. Обычно она избегала глядеться в зеркало, чтобы не натыкаться взглядом на эту свою особенность, но сейчас она стала крошечным мостиком между ними. Единственной общей чертой. А им, вероятно, предстояло провести какое-то время вместе, пока тетя Присцилла не подыщет для неугодной племянницы новое место ссылки. Наивно было рассчитывать на внезапное проявление теплых чувств со стороны родственников, но Лорейн надеялась хотя бы для себя самой найти веский повод не испытывать к ним острой неприязни.

Она стала такой в тот день. Девочку нашли в подвале уже абсолютно седой. У докторов, осматривавших Лорейн после приключившегося с ней обморока, не нашлось иного объяснения, кроме сильного потрясения, но словам пятилетнего ребенка, разумеется, никто не поверил. Никакого жуткого создания в подвале не обнаружилось, а на месте, где Лорейн видела саркофаг, лежала лишь груда обломков. Сквозь морок успокоительных препаратов девочка слышала голос дяди Клиффорда, заверявшего ее, что он уже распорядился вывезти «этот мусор» куда-нибудь подальше от дома, проигнорировав возможную историческую ценность древних камней. «Тебе нечего бояться, малышка» - говорил дядя непривычно ласково, - «там ничего нет». Но Лорейн не верила. Ее ночи были полны кошмаров и мрачных ведений, где ей снова и снова мерещились рубиновые глаза и шепот, проникающий в разум. Новость о собственной ссылке она встретила без восторга, но с облегчением. Уже тогда девочка понимала, что в школе ей будет спокойнее. Лишь вдали от особняка она сможет уверовать в слова дяди Клиффорда, пусть на это и понадобится время.