Девушка, комсомолка, спортсменка ч.3. Круги на воде

Зинаида лежала, раскинувшись на кровати, ощущая приятную тяжесть в ногах и сладкую истому во всем теле. Федор, отдышавшись, перевернулся на спину и потянулся к тумбочке за сигаретой. Его движения были нарочито медленными, осторожными. Настолько необычными для угловатого мужа, что Зинаида проверила, не оставила ли ненароком хрупкую хрустальную вазу поблизости. Но нет. Обе красавицы-вазы застыли в почётном карауле в горке, подле шкатулки в виде фарфоровой голубки.

– Ну что, сокол, доволен? – проворковала Зина, проводя ладонью по всё ещё вздымающейся мужской груди, чувствуя учащённое биение сердца.

– Ага... – буркнул он, выпуская дым в потолок, но взгляд его блуждал где-то в стороне. – Только...

– Что «только»? – она приподнялась на локте, изучая его лицо. В глазах мужа читалось странное напряжение, почти вина.

– Да так... ничего. – Федор сделал ещё одну затяжку, слишком глубокую, будто намеревался выпустить из себя такой нешуточный объём дыма, чтобы скрыть за плотной завесой свои привычно незатейливые мысли.

– Говори, – приказала она, намеренно смягчая интонацию. Этот его новый тон – неуверенный, напряжённый – заставил её сменить тактику.

Он затянулся ещё раз, выпуская дым вниз и вбок, потом выдохнул, избегая её взгляда:

– Ну... как бы это сказать... Ты же сама… догадываешься.

– О чём я должна догадываться? – Зинаида почувствовала, как в груди что-то ёкнуло.

Федора, прямолинейного и предсказуемого, простого, как пять копеек, её Федора, посетила некая шальная мысль. В том, что мысль была именно шальной, взбалмошной и внезапной, Зинаида ни минуты не сомневалась. Будь иначе, муж не мял бы простыни, не маялся, как беспокойный телёнок на короткой привязи, не побоялся бы признаться сразу, как это всегда случалось.

Федор отрывисто и коротко, будто бычок на лугу, отгоняющий овода, мотнул головой в сторону бани:

– Ты же не просто так меня туда... подвела. Вопросы опять же… про соседку. Намеки.

Она замерла, отмечая про себя все детали: как его пальцы сжимают сигарету чуть сильнее обычного, как взгляд скользит мимо неё. Этот новый Федор – колеблющийся, пытающийся неловко подбирать ускользающие, будто налимы в реке, нужные слова, сбитый с толку и оттого уязвимый – был... интересен.

– Ой, да ладно тебе! – рассмеялась она тихо. – Я же не ревнивая дура. Считай, приправили наше блюдо щепоткой перца... ну, для остроты.

– Для остроты, – повторил мужчина, почти спокойно, как чаще всего и бывало, сразу соглашаясь с доводами жены. Но сегодня в его голосе упрямым и нежданным высолом поверх аккуратной кирпичной кладки проступал вопрос.

– Ну да! – она шлепнула его шаловливо и звонко по животу, ощущая, как напрягаются мускулы под ладонью. – А ты что себе надумал?

Федор затушил окурок слишком резко, будто хотел так же поступить и с разговором. Молчание затянулось. На лице мужа она прочла сожаление и знакомое со времён ухаживаний намерение – отступив, спрятаться, скатавшись клубком в защитную прочную раковину. Она могла бы позволить ему это тогда – и никакой свадьбы так бы и не состоялось. Могла и сегодня. Могла. Но слишком уж ей хотелось заглянуть за завесу.

– Федь... – её голос вдруг стал непривычно вкрадчивым. – Ты же не... не хочешь...

– Чего? – он сделал вид, что не понял, но веки дрогнули.

– Ну... – она закусила губу, наблюдая, как он внутренне съёживается. – Её.

Федор резко повернулся к ней, и в глазах вспыхнул… не вызов, нет. Скорее испуг от собственной смелости:

– А если... если бы и хотел?

Тишина стала густой, как банный пар, когда плеснёшь лишку травяного взвара на каменку. Зинаида медленно села, чувствуя, как внутри переворачивается привычный уклад. Порядок, заведённый ею ещё с предсвадебной дерзкой поры. Она ведёт, Федя следует. Следует, куда ему укажут, обычно не замечая ни подгоняющей хворостины, ни натягивающейся верёвки. Нынче Фёдор впервые открыто заявил о своих собственных желаниях. Неудовлетворённых и, пожалуй, запретных в браке. И Зинаидой разом овладело двойственное чувство. С одной стороны, едкая досада рвалась всплыть наверх, покрыть радужной керосиновой плёнкой поверхность, чтобы моментально воспламениться от первой же упавшей искры и разразиться взрывом. Грубым, громоподобным, разрушительным. «Ты сперва с женой управляться как полагается научись, а потом уж под чужие юбки заглядывай!» С другой… с другой ей понравилась мужская откровенность и непосредственность. То, что муж не стал таиться от неё, пряча до поры тяжёлый камень за пазухой.

– Всё вот так... серьёзно? – спросила она, уже не столько его, сколько саму себя.

Федор вздохнул, проводя рукой по лицу:

– Да чёрт его знает... Прости дурака. Видать, в голову ударило…

Зинаида чуть не задохнулась от внезапного прозрения. Он боялся не вспышки её гнева. Федор опасался за прочность связывающих их отношений. Это всё меняло.

– Ладно... – она сделала паузу, давая ему время испугаться. – Если хочешь... обсудить… это… или что там ещё придёт в твою горячую голову… не таись, одним словом.

– Что? – он уставился на нее, будто, не веря своим ушам.

– Ну... – она покраснела, но не от стыда, а от внезапно нахлынувшего азарта. С подобным азартом лоцман проводит при надвигающейся и уже тронувшей рябью спокойствие вод буре свой кораблик по единственно верному фарватеру меж коварных прибрежных скал. – По-любому лучше говорить, чем молчать. Глядишь, может, и договоримся до дела?

Она с вызовом метнула в него взгляд, полный лукавства.

Федор замер, и в его глазах она прочитала целую гамму эмоций – от недоверия до надежды, от готовности принять её решение до жажды удивляться и удивлять.

– Ты... это... – он запнулся, и в этой запинке было больше откровенности, чем во всех их предыдущих разговорах.