Девятая маршрутка

ПРОЛОГ. Последняя поездка Евдокии

1986 год, Нижний Новгород

Евдокия проснулась от звонка в половину четвёртого ночи.

Не от телефонного — те звонки она могла игнорировать. Этот звон шёл изнутри, вибрировал в костях, отзывался в серебряных серьгах, которые она не снимала тридцать лет. Звон границ. Что-то пошло не так.

Она спустила ноги с кровати, нащупала тапки. В соседней комнате похрапывал муж — дай бог ему спать спокойно, он и так натерпелся за эти годы. На раскладушке у окна сопела четырёхлетняя Верка, раскинув руки, как маленький ангел. Евдокия остановилась, поправила одеяло на внучке. Провела рукой по детской щеке.

— Прости, кровинушка, — прошептала она. — Если что — тётя Агата присмотрит.

Телефон зазвонил уже по-настоящему, когда она вышла на кухню. Евдокия сняла трубку.

— Дуня, — голос Агаты был напряжённым. — Ты чувствуешь?

— Чувствую. Щербинки?

— Пустырь за гаражами. Георгий уже там, собирает группу. Евдокия, это плохо. Очень плохо. Говорят, из-за Чернобыля. Магическая волна дошла до нас, разорвала старый шов.

Евдокия закрыла глаза. Чернобыль. Она видела новости, как все. Взрыв на атомной станции, облако радиации, эвакуация. Но обычные люди не знали главного: вместе с радиацией на запад шла другая волна — магическая. Разрывающая ткань между мирами.

— Еду, — сказала она коротко.

Оделась быстро: старые джинсы, свитер, кроссовки. Из шкафа достала кожаную сумку — там был весь арсенал. Компас-веретено, красная нить, соль, серебряная игла, пучок сушёных трав. Написала мужу записку на холодильнике: "Ушла на работу. Вернусь к обеду. Не волнуйся."

Знала, что врёт. К обеду может не быть ни города, ни её самой.

Пустырь за Щербинками был обычным местом — заросли бурьяна, покосившийся забор, кучи строительного мусора. Но сегодня здесь собралась толпа. Человек двадцать. Все свои — проводники. Евдокия узнала лица: Тарас, Валентина, молодой Макс (только-только закончил обучение), старик Прохор. И в центре — Георгий Строев, высокий, седеющий, в потёртой кожаной куртке.

Он увидел Евдокию, кивнул.

— Дуня. Хорошо, что пришла.

Она не ответила, просто подошла ближе. И увидела.

Разрыв.

Он висел в воздухе, как рваная рана в небе. Метров десять в высоту, края светились тусклым зелёным светом. Сквозь разрыв была видна другая сторона — Мир Мёртвых. Серые развалины, туман, тишина. И они лезли. Заблудшие.

Искажённые существа, которые когда-то были людьми. Те, кто потерялся между мирами и забыл, кто они такие. Теперь они были только голодом, только инстинктом — вернуться в мир живых, заполнить пустоту внутри себя чужими жизнями.

Их было много. Десятки. Они карабкались через разрыв, падали на землю, вставали и шли к границе пустыря, где их пока сдерживал магический барьер.

— Барьер долго не продержится, — сказал Георгий. — Может, час. Мы должны закрыть разрыв до рассвета, иначе они прорвутся в город.

— Как собираешься? — спросила Евдокия, не отрывая взгляда от разрыва.

— Классика. Зашить с двух сторон, стянуть края, запечатать солью и серебром.

Она покачала головой:

— Не выйдет. Он слишком большой. И нестабильный. Видишь, как края дрожат? Это не обычный разрыв. Это последствие катастрофы. Магия там искажена. Если попробуем шить снаружи — разорвётся ещё сильнее.

Георгий нахмурился:

— Тогда что предлагаешь?

Евдокия молчала. Она уже знала ответ, но не хотела его произносить вслух. Потому что ответ означал конец. Конец её силы, а может, и жизни.

— Изнутри, — сказала она наконец. — Нужно зайти с той стороны и зашить оттуда. Это единственный способ.

Тишина. Все смотрели на неё.

— Дуня, — тихо сказал Тарас. — Ты же понимаешь, что это...

— Понимаю.

Георгий шагнул вперёд, взял её за плечо:

— Есть другой способ.

Она посмотрела на него. В его глазах была странная лихорадочная решимость.

— Какой?

— Не закрывать. Расширить.

Евдокия отстранилась:

— Что?

— Расширить разрыв, — повторил Георгий. — Объединить миры. Подумай, Дуня: мы тратим всю жизнь на то, чтобы держать границы. Но зачем? Может, пришло время их убрать? Живые и мёртвые, рождённые и нерождённые — все вместе. Это эволюция.

— Это безумие, — резко сказала Евдокия. — Баланс нельзя нарушать, Георгий. Миры разделены не просто так. Если их объединить — реальность рухнет.

— Или возродится! — в голосе Георгия звучала страсть. — Люди смогут вернуть своих близких! Дети, которые не родились, смогут жить! Это будет новый мир!

Евдокия посмотрела ему в глаза — и увидела. Боль. Отчаяние. Год назад Георгий потерял семью. Жена и дочь попали в аварию, прямо рядом с разрывом. Их тела утянуло в Мир Мёртвых раньше времени. Он пытался вернуть их, но не смог. С тех пор что-то сломалось в нём.

— Ты хочешь вернуть их, — сказала Евдокия тихо. — Я понимаю. Но это неправильный путь. Они ушли, Георгий. Отпусти.

Он дёрнулся, словно она ударила его:

— Ты не понимаешь! Ты не знаешь, каково это!

— Знаю, — ответила она. — Я потеряла дочь. Надя умерла во мне ещё до рождения. Но я не стала ломать мир, чтобы вытащить её из небытия.

Тишина. Георгий смотрел на неё, и в его взгляде было столько боли, что Евдокия почти пожалела о словах.

— Извини, — сказала она. — Но ответ — нет. Я не позволю тебе разрушить баланс.

Он отвернулся.

— Тогда делай, что хочешь. Я ухожу.

Евдокия хотела остановить его, но Агата тронула её за руку, покачала головой. Георгий исчез в темноте.

Зашивать разрыв изнутри было больно.

Евдокия перешла на ту сторону — и сразу почувствовала, как холод Мира Мёртвых въедается в кости. Здесь время текло иначе, тяжелее, медленнее. Здесь каждый вдох отнимал частичку жизни.

Она достала серебряную иглу и красную нить. Начала шить.

Техника называлась "шов кровью" — запретная, древняя, смертельно опасная. Нужно было вплести свою жизненную силу в границу между мирами, сделать свою энергию частью разделяющей ткани. Это требовало огромной силы — и отнимало её навсегда.

ГЛАВА 1. Не та остановка

Настоящее время, октябрь 2025, Нижний Новгород

Вера ненавидела вечерние смены.

Не потому что устаёт — к усталости она давно привыкла. И не потому что клиенты бесят — хотя тот чувак, который полчаса выбирал между капучино и латте, а потом заказал американо, определённо заслуживал особого места в аду.

Нет. Вечерние смены были плохи тем, что после них приходилось ехать домой поздно. В темноте. Когда город становился другим.

Вера вышла из кофейни "Бодрость" в половину двенадцатого. Октябрьский ветер ударил в лицо, она поёжилась, закуталась в куртку. На часах 23:11. Если повезёт и маршрутка не заставит ждать, будет дома к полуночи.

Телефон завибрировал. Сообщение от матери:

"Верк ты када? хлеб купи если успееш"

Вера скривилась. Судя по орфографии, мать уже успела. Успела выпить, то есть. Стандартный вечер четверга.

"Скоро буду", — отписала она коротко. Про хлеб промолчала — магазины уже закрыты, а объяснять это пьяной матери было бесполезно.

Улица Белинского была пустынной. Редкие прохожие торопились по своим делам, машины проносились мимо. Вера дошла до остановки "Московский вокзал", села на холодную пластиковую скамейку.

Ждать. Её главный навык за последние годы — ждать. Ждать, когда закончится смена. Ждать, когда придёт зарплата. Ждать, когда мать протрезвеет. Ждать, когда жизнь, наконец, начнёт иметь хоть какой-то смысл.

Двадцать лет, работа в кофейне, съёмная комната в общаге с алкоголичкой-матерью, никаких перспектив. Иногда Вера думала: вот она, взрослая жизнь, которую все так нахваливали. Офигенно.

Телефон показывал 23:33, когда вдалеке показались фары.

Маршрутка. Номер 9.

Вера встала, помахала рукой. Маршрутка затормозила с визгом. Дверь открылась с металлическим скрежетом.

Вера поднялась по ступенькам — и на секунду замерла.

Маршрутка была... странной. Старая, потрёпанная, сиденья заштопанные, окна грязные. Но не это было странным — таких маршруток в городе полно. Странным было освещение. Тусклое, желтоватое, словно лампы вот-вот перегорят. И запах. Не обычный запах старого салона и выхлопных газов, а что-то другое. Как в бабушкином доме. Сухие травы, печное тепло, что-то древнее.

За рулём сидела бабулька. Полная, в цветастом платке, завязанном под подбородком. Круглое лицо, добрые глаза. Она повернулась к Вере и улыбнулась:

— Заходи, заходи, девонька. Чего стоишь?

Вера моргнула, стряхивая странное ощущение. Просто усталость. Долгий день.

— Здрасьте, — пробормотала она и полезла за кошельком.

— Оплатить как будешь? — спросила бабулька, и в голосе её прозвучала какая-то насмешка. — Рублями али памятью?

Вера подняла глаза:

— Что?

— Говорю: рублями платить будешь? — бабулька смотрела на неё выжидающе.

— А... да. Конечно. — Вера протянула пятидесятку. — До Щербинок.

Бабулька взяла купюру, покрутила в пальцах, поднесла к свету. Хмыкнула:

— Ну-ну. Посмотрим.

— Что посмотрим? — не поняла Вера.

— Да так, ничего. Проходи, садись.

Вера прошла в салон. Пустой. Совсем. Только она и водитель.

Странно. Обычно девятка битком. Особенно по вечерам.

Она села у окна примерно на середине, положила рюкзак на соседнее кресло. Маршрутка дёрнулась и поехала.

Вера достала телефон. Ноль процентов. Конечно. Она забыла зарядить перед сменой. Засунула телефон обратно в карман, прислонилась головой к стеклу.

За окном плыли знакомые улицы. Белинского, потом поворот на Горького. Дальше должна быть площадь Минина, потом мост через Оку.

Вера закрыла глаза. Просто отдохнёт минутку.

Проснулась она от того, что маршрутка резко затормозила.

Вера вскинула голову, протёрла глаза. За окном был туман. Густой, молочно-белый, непроницаемый. Улиц не видно. Только туман.

— Куда мы приехали? — спросила она, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

— Это твоя остановка пока, девонька, — отозвалась бабулька.

— Какая остановка? — Вера встала, подошла ближе. — Где мы?

Бабулька кивнула на дверь:

— Выходи, посмотришь.

— Я не буду выходить! Я просила до Щербинок!

— Это и есть путь в Щербинки. Токо не прямой. — Бабулька посмотрела на неё, и в её глазах мелькнуло что-то... сочувствие? — Ты же знаешь, девонька: прямые дороги не для всех. Некоторым суждено ехать окольными.

— Что за бред? — Вера попыталась найти кнопку вызова остановки. Нашла. Нажала. Ничего не произошло. Нажала ещё раз. Тишина.

— Не работает, — спокойно сказала бабулька. — Здесь они не работают. Тут другие правила.

— Послушайте, бабуль, мне уже поздно, я устала. Везите меня домой, пожалуйста. Или я сейчас выйду и пойду пешком.

— Пойдёшь пешком — заблудишься. — Бабулька вздохнула, повернулась на сиденье. — Ладно. Раз не веришь — выходи. Посмотри сама. Только быстро возвращайся, а то хуже будет.

Вера колебалась секунду. Потом решительно пошла к двери.

Дверь открылась. Туман хлынул внутрь, холодный, влажный. Вера спустилась по ступенькам.

Под ногами оказался асфальт. Вроде обычный. Она сделала несколько шагов вперёд, всматриваясь в туман.

Туман слегка рассеялся — и Вера увидела.

Кладбище.

Старое, заброшенное. Покосившиеся кресты, заросшие могилы, облупившаяся ограда. И тишина. Абсолютная.

Вера развернулась — маршрутка стояла на месте, дверь открыта, жёлтый свет льётся наружу. Но дальше, за маршруткой, тоже ничего не было. Только туман и кладбище.

— Какого...

Она посмотрела на табличку остановки. Старая, ржавая, буквы едва различимы. Прочитала:

"Остановка 2: Граница"

Под этим мелким шрифтом:

"Мир Живых ← → Мир Мёртвых"

— Это чей-то идиотский розыгрыш, — пробормотала Вера. — Бабуль, хватит уже!

Никто не ответил.

Вера обернулась — маршрутки не было.

Исчезла.

Просто пропала, как будто её никогда и не было.

ГЛАВА 2. Добро пожаловать в реальность

Макс шёл быстро, уверенно, явно зная дорогу. Вера еле поспевала, спотыкаясь о неровный асфальт.

Автопарк был огромным. Ряды старых автобусов, троллейбусов, несколько трамваев. Некоторые были ржавыми, с выбитыми стёклами. Другие выглядели почти новыми, но странными — покрашенными в невозможные цвета, с узорами на боках.

— Это всё... что? — спросила Вера. — Какая-то база?

— Академия Дорог, — ответил Макс, не оборачиваясь. — Школа для проводников. Обучаем с шестнадцати до двадцати. Четыре года программы. Ты немного опоздала, кстати. Тебе ведь двадцать?

— Почти. В декабре будет.

— Вот. Должна была прийти в восемнадцать. Но бабушка не успела подготовить, правильно?

Вера молчала. Бабушка умерла, когда Вере было шесть. Она мало что помнила. Добрые руки, запах пирогов, серьги — эти самые серебряные серьги, которые Вера носила с тех пор, не снимая.

Макс обернулся, увидел её лицо:

— Прости. Не хотел задеть. Просто... твоя бабушка была легендой. Все здесь знают о Евдокии Воронцовой. Она закрыла Чернобыльский разрыв. Одна. Это... это почти невозможно.

— Она была обычной проводницей в поездах, — тихо сказала Вера. — Работала на железной дороге.

Макс усмехнулся:

— Официально — да. Но на самом деле она проводила не пассажиров между городами. Она проводила души между мирами. — Он остановился у старого здания, похожего на диспетчерскую. — Вот мы и пришли. Готовься, Агата Ильинична может быть... интенсивной.

— Кто такая Агата Ильинична?

— Директор Академии. И самая старая проводница из ныне живущих. Ей сто двадцать лет, между прочим. Выглядит на шестьдесят, но это магия.

Вера хотела что-то ответить, но Макс уже открыл дверь и вошёл внутрь.

Внутри было неожиданно уютно.

Вера ожидала увидеть казённый офис, голые стены, металлическую мебель. Вместо этого — почти домашняя обстановка. Старый ковёр на полу, деревянный стол, на нём самовар, чашки, тарелка с пирогами. У стены — печка, настоящая русская, в ней потрескивали дрова. На стенах висели фотографии — чёрно-белые, старые, на них люди в форме проводников, рядом с поездами, автобусами, трамваями.

За столом сидела женщина.

Немолодая, лет шестидесяти на вид. Седые волосы, собранные в пучок. Лицо морщинистое, но добрые глаза. На ней был простой серый свитер и длинная юбка. Она пила чай из фарфоровой чашки.

Увидев Веру, она встала.

— Верочка, — сказала она мягко. — Ну наконец-то.

И обняла Веру.

Вера застыла в объятиях незнакомой женщины, не зная, что делать. Агата пахла травами и чем-то тёплым, домашним.

— Прости, что так резко, — Агата отстранилась, посмотрела Веру в глаза. — Я ведь обещала Дуне за тобой присмотреть. Не смогла уберечь от Девятой Маршрутки — она сама выбирает, когда забирать. Но теперь ты здесь, и всё будет хорошо.

— Вы... знали мою бабушку? — тихо спросила Вера.

— Мы были подругами больше сорока лет. — Агата улыбнулась грустно. — Садись, девочка. Чай пить будем. А заодно расскажу, кто ты такая на самом деле.

Вера села за стол. Ноги были ватными. Макс пристроился рядом, взял пирог с тарелки, начал жевать.

Агата налила чай в чашку, поставила перед Верой.

— Пей. Успокаивает. Мята, мелисса, чабрец. Полезно после первой поездки.

Вера взяла чашку, сделала глоток. Чай был горячим, ароматным. Действительно успокаивал.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала она. — Это какой-то розыгрыш? Скрытая камера? Или я правда сошла с ума?

— Не сошла, — Агата села напротив. — И не розыгрыш. Это реальность, Вера. Просто другая её сторона. Та, что скрыта от большинства людей.

— Какая реальность? Призраки? Другие миры?

— Именно. — Агата отпила чай. — Мир, который ты знаешь — Мир Живых. Он не единственный. Есть другие. Мир Мёртвых — туда уходят души после смерти. Мир Нерождённых — там те, кто не успел родиться. Мир Забытых — там то, что было стёрто из истории и памяти. И ещё несколько, но о них поговорим позже.

Вера молчала, обхватив чашку руками.

— Миры разделены границами, — продолжила Агата. — Но границы не абсолютны. Есть тонкие места — пороги, где миры соприкасаются. Двери. Перекрёстки. Остановки. И есть люди, кто может проходить через эти пороги. Проводники.

— И я одна из них?

— Да. По крови. Ты из рода потомственных проводников. Семь поколений, если не больше. Твоя бабушка была одной из сильнейших. Твоя мать тоже пыталась...

Агата замолчала.

— Что с матерью? — резко спросила Вера.

Агата вздохнула:

— Надя тоже училась здесь. Давно. Двадцать пять лет назад. Она была способной. Но... не выдержала. Увидела то, что не смогла принять. Сломалась. После этого мы отправили её домой. Она пыталась забыть, но воспоминания не уходили. Поэтому начала пить.

Вера почувствовала, как сжимается горло.

— Мать пьёт из-за этого места?

— Не из-за места. Из-за того, что увидела. — Агата посмотрела на неё серьёзно. — Работа проводника опасна не только физически. Она опасна для психики. Ты видишь вещи, которые обычные люди не должны видеть. Мёртвых, забытых, нерождённых. Ты сталкиваешься с тем, что разрушает представление о реальности. Многие ломаются.

— И вы хотите, чтобы я училась здесь? — Вера поставила чашку на стол. — Чтобы я стала такой же, как мать?

— Нет, — твёрдо сказала Агата. — Я хочу, чтобы ты научилась справляться. Видишь ли, Вера, у тебя нет выбора. Дар уже в тебе. Он проснулся или скоро проснётся. Ты будешь видеть двери между мирами, слышать голоса мёртвых, чувствовать разрывы. И если не научишься контролировать это — сойдёшь с ума. Или хуже.

— Что может быть хуже?

— Потеряешься между мирами, — тихо сказал Макс. — Забудешь, кто ты. Станешь заблудшей. Мы таких видели.

Вера посмотрела на него. Он был серьёзен.

— Я видела их, — прошептала она. — На остановке. Призраков.

— Это были заблудшие, — кивнула Агата. — Те, кто застрял между Миром Живых и Миром Мёртвых. Не могут ни уйти до конца, ни вернуться. Мучаются. Наша задача — помогать им перейти. Или закрывать разрывы, чтобы они не проникали в мир живых.

ГЛАВА 3. Общага между мирами

Внутри здания был длинный коридор.

Очень длинный. Вера остановилась, глядя вперёд — коридор уходил куда-то вдаль, теряясь в полумраке. Двери по обеим сторонам, множество дверей. Некоторые были обычными деревянными, другие металлическими, третьи — странными, украшенными резьбой или покрытыми непонятными символами.

— Это огромнее, чем кажется снаружи, — пробормотала Вера.

— Магия пространства, — объяснил Макс, шагая по коридору. — Внутри места больше, чем снаружи. Здесь живут все студенты. Примерно пятьдесят человек. С разных курсов. Твоя комната — тринадцать. Не бойся, число счастливое для проводников.

Они прошли мимо нескольких дверей. Из одной доносилась музыка, из другой — громкий смех. Где-то кто-то ругался матом на непонятном языке.

Макс остановился у двери с номером "13". Достал ключ, протянул Вере.

— Вот. Твоя. Соседка у тебя — Яна. Третий курс. Сейчас на практике, вернётся завтра утром. Она... специфическая. Но не злая. Просто прямолинейная.

— Что значит "специфическая"?

— Узнаешь. — Макс усмехнулся. — Отдыхай. Завтра в восемь утра завтрак в столовой. Она в конце коридора, налево, не ошибёшься. После завтрака — первое занятие. Я зайду за тобой, покажу дорогу.

— Спасибо, — Вера взяла ключ.

Макс кивнул, развернулся и пошёл обратно по коридору. Вера смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

Потом вздохнула и отперла дверь.

Комната была небольшой, но вполне приличной.

Две кровати, два стола, два стула, один старый шкаф. Стены покрашены в бледно-зелёный цвет, на полу потёртый линолеум. Одна лампочка под потолком, голая, без плафона.

Но самое странное было окно.

Вера подошла ближе, посмотрела.

За окном был туман. Густой, серый, непроницаемый. Никакого двора, никаких зданий. Просто туман.

Она попыталась открыть окно — не открывалось. Рама была намертво заклеена или заколдована.

Вера постояла, глядя в туман. Он медленно двигался, клубился. Иногда рассеивался на секунду — и за ним можно было увидеть что-то. То кладбище, как на остановке. То лес. То незнакомый город с высокими зданиями.

— Окно выходит в разные миры, — прошептала Вера, вспоминая слова Макса.

Она отошла от окна, осмотрела комнату.

На одной кровати были разбросаны вещи — явно соседкино место. Футболки, джинсы, какие-то книги, блокноты. На стене над кроватью висела карта — не обычная, а странная. Нарисованная от руки, с пометками, символами. "Карта Мира Нерождённых", прочитала Вера.

Вторая кровать была пустой. Чистая. Для неё.

Вера бросила рюкзак на кровать, села. Пружины скрипнули.

Устала. Жутко устала. Голова болела от обилия информации.

Она легла, не раздеваясь, закрыла глаза.

"Просто посплю немного," подумала она. "Потом разберусь..."

Проснулась она от скрипа.

Вера открыла глаза, огляделась. Комната была темной — лампочка не горела. Только тусклый свет от окна, где за туманом сейчас виднелся какой-то странный пейзаж — фиолетовое небо, два солнца.

Скрип повторился.

Вера села на кровати, напряглась.

Скрип доносился из-под её кровати.

Она замерла, чувствуя, как сердце начинает колотиться.

Медленно наклонилась, заглянула вниз.

Из-под кровати высунулась... рука.

Маленькая, волосатая, с длинными когтями.

Вера закричала, отскочила, прижалась спиной к стене.

Из-под кровати вылез целиком.

Домовой.

Маленький, ростом с кота. Весь в шерсти — бурой, лохматой. Длинная борода почти до пола. Круглые глаза, нос картошкой. На нём была рваная рубашка и штаны, заштопанные множество раз.

Он встал, отряхнулся, посмотрел на Веру.

— Чё орёшь? — спросил он недовольным голосом. — Соседей разбудишь.

Вера не могла говорить. Только таращилась.

Домовой вздохнул, подошёл ближе. Вера попыталась отодвинуться ещё дальше, но упёрлась в стену.

— Я Кузьма, — представился домовой. — Домовой здешний. Охраняю общежитие. Ты, значит, Верунька, Дунина внучка?

Вера сглотнула:

— Вы... вы настоящий?

— А то. — Кузьма почесал бороду. — Похожа на Дуню. Тоже упрямая такая же. И глаза те же. Она тоже сначала кричала, когда меня увидела. Потом привыкла.

— Я не кричала, — выдавила Вера. — Это был... удивлённый возглас.

— Ага. Удивлённый. — Кузьма усмехнулся. — Ладно. Чай хочешь? Пироги есть.

— Что?

Кузьма не ответил. Просто щёлкнул пальцами — и на столе появился самовар. Настоящий, медный, пыхтящий паром. Рядом с ним возникла тарелка с пирогами.

Вера медленно подошла ближе, не веря глазам.

— Как вы это сделали?

— Магия, девонька. Простая домашняя магия. — Кузьма залез на стул, начал разливать чай по чашкам. — Садись, не стой.

Вера села напротив. Кузьма протянул ей чашку. Она взяла, сделала осторожный глоток.

Чай был горячим, сладким, с ароматом мёда и трав.

— Вкусно, — призналась она.

— Конечно вкусно. Я ж не абы как готовлю. — Кузьма взял пирог, откусил. — Ну что, Верунька. Испугалась первого дня?

Вера кивнула:

— Немного.

— Это нормально. Все сначала пугаются. Но привыкнешь. — Он посмотрел на неё добрыми глазами. — Главное — не забывай, кто ты. В мирах легко потеряться. Люди забывают своё имя, своё прошлое. Становятся частью того мира, где застряли. Но у тебя есть якорь.

— Какой якорь?

— Серьги бабушкины. — Кузьма кивнул на её уши. — Они не простые. Оберег сильный. Дуня их сама заговорила. Перед тем как... ну, перед тем как силу потеряла. Последнее, что сделала как проводница. Для тебя.

Вера инстинктивно дотронулась до серёжек.

— Я их никогда не снимала. С детства.

— И не снимай. Пока носишь — домой найдёшь всегда. Даже если окажешься на краю света. Или на краю миров.

Они помолчали, попивая чай.

— А бабушка... — начала Вера тихо. — Где она сейчас? В Мире Мёртвых?

Кузьма замялся: