Девять месяцев обмана

Пролог: Звонок в пустоту

Боль была белой и слепящей. Она возникала где-то в глубине, в самом ядре ее существа, и медленным, неумолимым валом накатывала на все тело, сжимая его в тисках, от которых хрустели кости и перехватывало дыхание. Алиса впилась пальцами в холодный металлический поручень кровати, пытаясь удержаться в этом внезапно поплывшем мире. Белая стена предродовой палаты то приближалась, то отдалялась, ее идеальная стерильность казалась насмешкой над тем хаосом, что царил внутри нее.

Очередная схватка отступила, оставив после себя дрожь в коленях и влажную, соленую полосу на щеках. Она не помнила, когда начала плакать. Возможно, с самой первой волны, прорвавшей плотину ее страха и отчаянного, щемящего одиночества.

«Максим», — прошептали ее пересохшие губы, и это имя стало спасательным кругом, последней соломинкой.

Она с трудом дотянулась до прикроватной тумбочки, где лежал ее телефон. Холодный стеклянный экран блеснул в безжалостном свете люминесцентных ламп. Ее пальцы, неуклюжие и ватные, с трудом нашли его имя в списке контактов. Оно значилось как «Любимый», с сердечком. Глядя на эту надпись сейчас, Алиса почувствовала приступ тошноты, не имевший ничего общего с токсикозом.

Она нажала кнопку вызова.

Монотонные, протяжные гудки прозвучали как похоронный марш. Один. Два. Три. Она прижала аппарат к уху так сильно, что ушная раковина заныла, словно пытаясь втянуть в себя этот звук, превратить его в живой голос. Голос, который когда-то заставлял ее трепетать от счастья. Голос, который клялся быть рядом в этот самый страшный и прекрасный миг ее жизни.

«Возьми трубку, возьми трубку, пожалуйста», — беззвучно шептала она, в такт гудкам качая головой. Ее взгляд метнулся по палате: белые стены, белые простыни, хромированные поверхности, отражающие ее испуганное, осунувшееся лицо. Все здесь было чужим, безразличным к ее боли. Ей нужен был он. Один-единственный человек, который должен был стать ее опорой.

Пять гудков. Шесть. Седьмой.

И вдруг, сквозь нарастающую панику, в ее сознании всплыл тот самый, последний разговор. Яркий, как вспышка боли.

Он стоял в дверях, уже одетый, пахнущий дорогим одеколоном и свежестью после душа. Она, огромная, неповоротливая, сидела на краю кровати, поглаживая ладонью напряженный, круглый живот, в котором копошилась их дочь.

«Ты уверен, что тебе обязательно нужно на этот ужин?» — голос ее звучал жалко и сипло, и она сама возненавидела эту нотку унизительной мольбы.

Максим обернулся, и его улыбка была ослепительной, выверенной, как у актера. Он подошел, присел перед ней на корточки, его теплые ладони легли поверх ее руки на животе.

«Солнышко, я же тебе сто раз объяснил. Это китайские инвесторы. Миллионные контракты висят на волоске. Они прилетели всего на два дня. Я не могу не прийти».

«Но я могу родить в любую минуту… Врач сказал, что шейка готовится», — попыталась она возразить, чувствуя, как предательски дрожит подбородок.

Он вздохнул, словно усталый воспитатель, объясняющий очевидные вещи непонятливому ребенку. Его пальцы нежно погладили ее костяшки.

«И я буду на связи каждую секунду. Ты только позвони — и я сорвусь с места, как супермен. Обещаю. Через два часа я уже буду тут, с тобой. Мы смотрим вместе этот дурацкий сериал и едим твое варенье. Договорились?»

Он поднялся, поцеловал ее в лоб. Этот поцелуй был легким, быстрым, ничего не значащим.

«Я люблю тебя, Алиса. Все будет идеально. Доверься мне».

Его шаги затихли в прихожей, хлопнула входная дверь. Она сидела и смотрела на свою руку, все еще чувствуя призрачное тепло его прикосновений. «Доверься мне». Это слово повисло в воздухе, хрупкое и ядовитое.

Телефон на том конце провода молчал. Автоответчик не включился. Просто бесконечные гудки, уходящие в цифровую пустоту. Она положила трубку, и тишина в палате стала оглушительной. Ее сердце колотилось где-то в горле, сдавливая дыхание.

«Может, он в метро? Или за рулем? Или просто не слышит?»

Она набрала номер снова. Тот же монотонный гуд. Еще раз. И еще. Каждый безответный звонок был как удар маленького молоточка, вбивающего в ее сознание страшную, невыносимую истину.

А потом ее взгляд упал на экран телефона, и пальцы сами, будто помимо ее воли, потянулись к иконке мессенджера. Она зашла в его чат. Последнее сообщение было от нее, три часа назад: «Милый, у меня, кажется, начинаются схватки. Я очень боюсь. Позвони, когда освободишься».

Он не прочитал. Или прочитал и не ответил.

И тогда ею овладела какая-то исступленная, почти безумная решимость. Она зашла в социальные сети. Его страница была открыта. Никаких новых постов. Но в разделе «Отметки» — было что-то новое.

Ее палец дрогнул и нажал.

И мир рухнул.

Фотография была залита теплым, желтым светом. Снято, судя по всему, в каком-то дорогом баре. На переднем плане — бокал с золотистым виски. И его рука. Та самая, что только вчера лежала на ее животе. А на смуглой коже его запястья, чуть выше дорогих часов, лежала чужая, изящная, с длинным маникюром рука. Женская рука. Алиса узнала ее. Узнала по кольцу с изумрудом, которое видела в инстаграме той… той самой Светланы, его коллеги. Той, с которой он «уже все кончено».

Фотография была сделана полчаса назад.

Она увеличила изображение, впиваясь в детали, словно пытаясь найти хоть какую-то фальшь, монтаж, наклейку. Но там не было ничего, кроме жуткой, кричащей правды. В отражении в темном стекле того самого бокала угадывались два силуэта. Его, в той самой рубашке, в которой он ушел на «деловой ужин». И ее, склонившейся к его плечу.

Алиса медленно опустила телефон на одеяло. Она больше не плакала. Внутри нее что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно. Очередная схватка накатила с новой, удвоенной силой, вырвав из горла короткий, сдавленный стон. Но теперь эта боль была иной. Она была чистой, почти освобождающей. Это была боль родов. Не только физических. Это были роды ее новой жизни. Жизни, в которой не было его.

Первый месяц: Две полоски

Солнечный свет, теплый и густой, как мед, заливал их спальню. Он струился сквозь щель между плотными шторами, которые Алиса когда-то выбирала с особой тщательностью, представляя, как каждое утро она будет просыпаться в этом свете, рядом с ним. Тогда это казалось началом вечной сказки. Сейчас, глядя на пылинки, танцующие в золотом луче, падающем на лицо спящего Максима, она думала, что сказка, возможно, обрела свое продолжение. Новую, самую важную главу.

Она лежала на боку, подперев голову рукой, и просто смотрела на него. Он спал красиво, как спят уверенные в себе люди — глубоко, спокойно, его дыхание было ровным и тихим. Темные ресницы отбрасывали легкие тени на скулы, а губы, обычно поджатые в течение дня в выражении легкой сосредоточенности, сейчас были расслаблены. Он был красив, ее муж. Неброской, но неотразимой мужской красотой, которая с годами только крепла. Иногда, замечая на нем восхищенные взгляды других женщин, Алиса испытывала не ревность, а странную гордость. Он был ее выбором. И ее завоеванием.

Их история не была банальной. Они встретились не в баре и не на работе. Она, молодой, но уже подававший надежды дизайнер интерьеров, делала ему квартиру. Максим, преуспевающий амбициозный топ-менеджер в крупной IT-компании, был сложным клиентом. Требовательным, въедливым, дотошным. Они спорили о каждом оттенке серого, о фактуре дерева, о расположении розеток. Алиса проводила ночи, готовя ему проработанные до миллиметра альтернативные варианты, а он разбивал их в пух и праг одним точным, холодным замечанием.

И вот в один из таких бесконечных совещаний, когда он в очередной раз отверг ее любимый эскиз светильника, что-то в ней щелкнуло. Она встала, подошла к его огромному панорамному окну, за которым клубился вечерний город, и сказала, глядя не на него, а на огни: «Знаете, Максим, дом — это не набор правильных решений. Это настроение. Это тепло. Вы пытаетесь выстроить идеальную логическую схему, но в ней нет души. Вам будет невыносимо комфортно и абсолютно одиноко в этих стенах».

Она ожидала, что он взорвется. Попросит ее уйти и больше не возвращаться. Но он молчал так долго, что ей пришлось обернуться. Он смотрел на нее не поверхностным, оценивающим взглядом клиента, а каким-то новым, глубоким. Таким, от которого по коже побежали мурашки.

«А что вы предлагаете?» — спросил он наконец, и в его голосе не было привычной насмешки.

«Предлагаю довериться мне», — выдохнула она.

Он доверился. И не ошибся. Когда ремонт был закончен, он признался, что впервые за долгие годы с нетерпением ждет возвращения в свой дом. А через месяц, стоя в этой самой, созданной ею гостиной, на фоне ночного панорамного окна, он попросил ее остаться здесь навсегда. Не в качестве дизайнера. В качестве хозяйки. Жены.

Это было два года назад. Два года почти идеального брака. «Почти» — потому что Алиса была реалисткой и не верила в бесконечную эйфорию. Они ссорились, мирились, учились уступать друг другу. Он был трудоголиком, она — творческой натурой с тонкой душевной организацией. Но между ними была та самая химия, то самое притяжение, которое стирало все шероховатости. Он был ее скалой, ее защитником. Она — его вдохновением, его тихой гаванью.

И сейчас, глядя на него, она понимала — их гавань скоро станет больше. В ней появится новый, самый главный житель.

Осторожно, стараясь не шелохнуться, она потянулась к тумбочке на своей стороне кровати. В ящике, за книгой, которую она перечитывала в последние недели, лежал тот самый пластиковый тест. Она достала его и снова, уже в сотый раз, посмотрела на две четкие, розовые полоски.

Беременность. Они не планировали ее так рано. «Давай сначала встанем на ноги, объездим мир, поживем для себя», — говорил Максим. И Алиса соглашалась. Но месяц назад они вернулись из романтического путешествия по Италии, и что-то в ней изменилось. Однажды утром она проснулась с непреодолимой, физической тоской по ребенку. По его запаху, по его теплу, по маленьким ручкам, которые будут обнимать ее шею. Это было сильнее ее, сильнее всех логических доводов.

И вот оно. Свершилось.

Сердце ее забилось чаще, по телу разлилась теплая, пьянящая волна счастья. Она снова посмотрела на спящего Максима. Как он отреагирует? Он же хотел подождать… Но разве он мог не обрадоваться? Он любил ее. А это была часть ее, самая лучшая часть.

Он пошевелился, его веки дрогнули, и он медленно открыл глаза. Его взгляд был мутным от сна, но он почти сразу сфокусировался на ней. На ее лице, сияющем, как тот утренний луч.

«Что ты такая довольная?» — его голос был хриплым от сна, и от этого еще более сексуальным. Он потянулся и провел рукой по ее плечу.

Алиса не могла сдержать улыбки. Она протянула ему тест.

«Смотри».

Он взял пластиковую палочку, не понимая сначала, что это. Потом его взгляд скользнул по индикатору, увидел две полоски. На его лице не было ни одной эмоции. Оно стало чистым, незаполненным холстом. Он просто смотрел, и Алисе показалось, что даже дыхание его остановилось. Секунда. Две. В тишине комнаты ее собственное сердце стучало где-то в висках, громко и тревожно.

«Макс?» — тихо позвала она, и в ее голосе прозвучала затаенная мольба. «Прошу, обрадуйся. Прошу».

И тогда он вздохнул. Глубоко, как ныряльщик, всплывающий на поверхность. И медленно, очень медленно, на его губах проступила улыбка. Сначала неуверенная, затем все шире и шире.

«Правда?» — только и смог выдохнуть он.

Алиса кивнула, и счастливые слезы брызнули из ее глаз.

«Правда».

Он сел на кровати, отбросил одеяло и притянул ее к себе, крепко-крепко обняв. Его сильные руки сомкнулись на ее спине, он прижал ее голову к своему плечу.

«Боже правый, — прошептал он ей в волосы. — Алиса… Это же… Это невероятно».

Он отстранился, взял ее лицо в свои ладони и посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был синим, глубоким, полным какого-то нового, незнакомого ей света.

«Ты уверена?»

Второй месяц: Утренняя тошнота

Тошнота пришла не одна. Она привела за собой изнуряющую слабость, обостренное обоняние, превращавшее некогда любимые ароматы в орудия пытки, и капризный, непредсказуемый аппетит. Это была не та романтичная «утренняя тошнота», которую показывают в фильмах, где героиня кокетливо морщит носик над чашкой кофе. Нет. Это было тотальное, физическое и ментальное истощение, которое растягивалось на целые дни, окрашивая мир в серые, болезненные тона.

Алиса лежала на холодном кафельном полу в ванной, прижавшись щекой к прохладной поверхности, и пыталась не дышать. Малейшее движение, малейший дуновение воздуха из приоткрытого окна — и новый приступ судорожных спазмов сотрясал ее и без того ослабленное тело. От былой эйфории не осталось и следа. Ее тело больше не принадлежало ей. Оно стало сосудом, инкубатором, управляемым каким-то таинственным, безжалостным законом природы. И этот закон гласил: твоя комфортная, упорядоченная жизнь закончена. Теперь ты — раб процесса.

Дверь в спальню скрипнула. Послышались осторожные шаги. Максим стоял на пороге ванной, залитый утренним солнцем, свежий, бодрый, в идеально отглаженной рубашке. На его лице было смешанное выражение жалости и легкого, едва уловимого отвращения.

«Опять?» — спросил он, и в его голосе прозвучала неподдельная усталость. Не физическая, а скорее моральная. Усталость от ее немощности.

Алиса лишь слабо махнула рукой, не в силах произнести ни слова. Говорить было опасно — это могло спровоцировать новый виток.

«Может, позвонить врачу? Попросить что-то выписать?» — предложил он, не приближаясь. Он будто боялся заразиться ее состоянием.

«Нет, — прохрипела она. — Говорят, это норма. Значит, все хорошо протекает».

«Если это «хорошо», то я божусь представить, что такое «плохо», — он вздохнул и почесал затылок. — Слушай, мне нужно на собрание. Раннее. Ты уж как-нибудь сама… Договорились? Чай заварить?»

«Не надо. Ничего не хочу».

«Как знаешь. Я сегодня, возможно, задержусь. Этот чертов проект «Альбатрос»… Знаешь, я сейчас должен вкалывать за двоих, пока ты в своем декрете», — он произнес это легко, почти шутливо, но фраза застряла в сознании Алисы, как заноза. «Вкалывать за двоих». Как будто она ушла в отпуск развлекаться. Как будто лежать тут на полу, обессиленной и униженной собственным телом, — это кайф.

Она лишь кивнула, уткнувшись лицом в кафель. Он постоял еще мгновение, словно ожидая благодарности за свое присутствие, затем развернулся и ушел. Вскоре она услышала, как хлопнула входная дверь. Тишина и одиночество сомкнулись над ней, густые и тягучие, как сироп.

Он стал задерживаться чаще. Сначала один-два раза в неделю. Теперь — почти каждый день. Все тот же проект «Альбатрос». Срочный, важный, миллионные инвестиции. Он возвращался поздно, пахнущий дорогим кофе, чужими духами и едва уловимым ароматом алкоголя — виски или коньяка. Он говорил, что это необходимость, светская часть работы. «Иначе никак, солнышко. Ты же понимаешь, я сейчас обеспечиваю будущее нашей тройки».

Алиса пыталась понимать. Она варилась в собственном соку целыми днями, отменяя встречи с клиентами и передавая проекты помощникам. Мир сузился до размеров их квартиры. Она пыталась работать из дома, но мозг отказывался служить. Мысли были вязкими, творческое начало — парализованным. Единственное, что работало без сбоев, — это ее тревога. Она росла, как плесень в сыром углу, подпитываясь одиночеством и гормональными бурями.

Ее единственным спасением была Настя. Подруга с институтных времен, резкая, прямая, не признававшая полутонов. Именно Настя, видя ее состояние, практически насильно вытащила ее в тот вечер из дома.

«Хватит травиться своими парочками, — заявила она, входя в квартиру без звонка. — Ты два дня не мыла голову, от тебя пахнет болезнью и тоской. Мы идем в тот новый итальянский ресторан на Печерске. У тебя в животе итальянец, надо его задобрить пастой».

Алиса сопротивлялась слабо. Мысль о том, чтобы надеть нормальное платье, накраситься и оказаться среди людей, была и пугающей, и заманчивой. Максим, как обычно, предупредил, что задержится. «Иди, развейся, — сказал он по телефону. — Только без алкоголя, договорились?» Его голос звучал снисходительно, как у взрослого, разрешающего ребенку пойти на день рождения.

Ресторан и правда оказался уютным. Запахи чеснока, базилика и свежего хлеба поначалу вызывали у Алисы легкий рвотный позыв, но потом, к ее удивлению, аппетит проснулся. Она съела тарелку спагетти карбонара — первое полноценное блюдо за несколько дней — и почувствовала прилив сил и почти забытой радости. Они болтали с Настей о пустяках, смеялись. Алиса на мгновение забыла о тошноте, о постоянной усталости, о бесконечных «рабочих ужинах» мужа.

Именно в этот момент жизни, в эту блаженную минуту забытья, мир и решил напомнить ей о себе.

Настя, сидевшая лицом к входу, вдруг замолкла на полуслове. Ее брови поползли вверх, а выражение лица стало таким, каким бывает у человека, увидевшего нечто между удивительным и отвратительным.

«Алис… — медленно произнесла она. — Не оборачивайся. Нет, лучше обернись. Черт».

Сердце Алисы провалилось куда-то в пятки. Она медленно, как в дурном сне, повернула голову.

У столика в дальнем, уединенном углу, затененном высокой фикусой, сидели двое. Он — в той самой серой рубашке, в которой ушел утром. Она — высокая блондинка в элегантном черном платье, от которой веяло дорогим шиком и уверенностью. Они не просто ужинали. Они беседовали, склонившись друг к другу. Он что-то говорил, она смеялась, прикрывая рот изящными пальцами с безупречным маникюром. Затем он протянул руку через стол и коснулся ее запястья. Не случайно, не для того, чтобы привлечь внимание. А нежно, ласково, проводя большим пальцем по ее коже. Это был жест интимный, полный нежности. Знакомый Алисе жест.

Это была Лена М.

Время остановилось. Звуки ресторана — звон посуды, смех, музыка — слились в оглушительный гул в ушах. Алиса сидела, не в силах пошевелиться, наблюдая, как ее муж, отец ее будущего ребенка, нежно гладит руку другой женщины. Той самой, с которой у них был «рабочий ужин» и «мозговой штурм».