Джеймс Эванс и Школа Хогвартс

Глава 1: Друг в саду.

Это был самый обычный и самый что ни на есть нормальный день. Знойный и ясный, как и полагается в летние каникулы.

Самое ужасное время...

Было слышно, как тётушка Петуния, звонко цокая каблучками своих туфель о кафельный пол на кухне, готовит завтрак для всей... ну, для всей своей семьи.

Я явно не вхожу в число тех, кто будет удостоен милости отведать тётин фирменный чизкейк, который со вчерашнего вечера застывает в холодильнике. Да и сегодняшний лёгкий завтрак из освежающего салата мне вряд ли достанется. Если повезёт и свинья по кличке Дадли насытиться основным блюдом и десертом, мне, может быть, перепадёт кусочек дыни.

После неохотного пробуждения уши застилала мешанина типичных звуков, которыми в доме Дурслей сопровождалось каждое утро: суета тётушки, громкие шаги дяди Вернона и кузена Дадли наверху, точно топот стада слонов, скрип ступеней лестницы над головой, на которую то и дело сыпалась вековая пыль, и урчание в животе. Вчерашний день был особенно неудачлив и жаден на благосклонность опекунов.

Вчера тётя Петуния долго спала из-за своих лекарств, которые принимала последнюю неделю и потому казалась вялой. Завтрак пришлось готовить мне. Не описать словами, как я был счастлив от этого. Я люблю готовить, и не только потому, что это куда лучше, чем горбатиться с утра пораньше под палящим солнцем, получая себе всё новое солнечные ожоги, от которых уже несколько дней болят плечи, но и потому, что когда я готовлю, я могу есть. Я в такие моменты ем, кажется, больше чем мне обычно дают, кусочничая и то и дело отправляя в рот обрезки овощей и фруктов или закидывая в карманы хлеб или завёрнутые в салфетку кусочки мяса.

Раньше мне это нравилось ещё и потому, что я думал: "Вот буду хорошим мальчиком, порадую семью и они меня полюбят"... Наивно было думать так. Радоваться они радовались, но только тому, что мои "грязные ручонки" не испортили еду, которую они закидывали за обе щёки.

Казалось бы, хорошее начало утра, да только потом всё пошло наперекосяк. Дядя Вернон потерял ключи от своей машины и Дадли, видимо прибывая в игривом настроении, решил организовать мордобой, ляпнув, что видел, как я утащил ключики. Конечно, я бы не осмелился воровать у дяди, но мои карманы всё равно были вывернуты. Яблоко и пару кусков вяленого бекона — вот какой щедрый приз я бы получил, рискуя целостностью своей шкуры. Как оказалось, рискуя напрасно.

Было больно...

Таскать еду было нарушением. Ну, вернее, нарушением для меня. Дадли никто не ругал, когда он без спроса брал из морозилки очередное ведро мороженого и съедал всё в одно рыло, пачкая ковёр перед телевизором. А кто убирать? Пра-а-авильно, Гарри.

В общем, не считая пары кусков помидоров, закинутых в рот вчера во время готовки завтрака, уже как больше суток мой желудок был пуст. Снова и снова он изнывал, урчал, скручивался в узел, но я его игнорировал. Научился за прошедшие восемь лет. Да и налитый кровью синяк на ногах от дядиного коженного ремня, если честно, сейчас беспокоили меня больше. Вернон всегда не в духе с утра, пока не поест, и если тронуть его в это время, то мало не покажется.

Честно, мне казалось, что он меня убьёт. Мне постоянно так казалось после того дня, когда его, весёлого и подвыпившего после удачной сделки, вызвали в школу. В тот день я какими-то неведанным образом, убегая от Дадли и его компашки, запрыгнул —или... полетел? Телепортировался?— на крышу школы. Не часто можно было увидеть, как визжит наш воспитатель, но когда она заметила одного из своих учеников, который не сполз по скользкому шиферу вниз и не разбился об асфальт лишь благодаря надёжно закреплённому водостоку, кажется, мадам Маркс в тот раз слышала вся улица.

Конечно, мне было не избежать наказания, но я не думал, что всё пройдёт...Так. Дядя Вернон тогда, как обычно, рвал глотку, крича мне в лицо. Я чувствовал вонь спиртного и сигарет. Одно это заставило меня готовиться к худшему. —Ремень или таскание за волосы? Не страшно, выдержу. —думал я тогда. Да вот только огромные и сильные пальцы дяди сомкнулись на моём лбу, стискивая волосы до боли в коже, от которой глаза лезли на лоб. Я уже не помню, что он кричал тогда. Что-то про —"показывать твоё уродство на людях", "позорище", "надо было тебя утопить, когда ты только оказался под нашей дверью"— как-то так. Ничего нового. Да вот только орал он это параллельно тому, как раз за разом прикладывал мой затылок о стену. Я чувствовал лишь острую боль. Все звуки слились в монотонный звон. В глазах темнело, а к горлу, зажатому в даденой ладони, подкатывала тошнота.

Мысленно я уже прощался с жизнью. Это был первый раз, когда меня били по голове и я будто чувствовал, как разлетается на куски мой череп, как острая боль обрывает что-то под коркой кости и тело немеет.

Если бы тётя Петуния не накричала на Вернона, мне кажется, в доме Дурслей в ту ночь стало бы на один детский трупик больше.

Я помню, как из моего рта полилось что-то кислое. На пол рывками. Помню, как меня вновь бросили в мой чулан —куда аккуратнее, чем можно было ожидать. И в следующий вечер, когда я относительно пришёл в себя и мог хотя бы попытаться встать и выпить воды, я заметил размазанное багровое пятно на шероховатой стене, точно в том месте, где меня и приложили. Его так и не удалось оттереть и теперь место с этим пятном было завешано картиной.

После этого нарываться на дядюшкин гнев стало ещё страшнее. Он, кажется, перепугал тогда весь дом, а моя постоянная рвота и спотыкания на ровном месте лишь подливали масла в огонь. Однако не трогали меня ровно до следующего понедельника, после чего я настолько "замозолил глаза" дяде с тётей, что у них уже тряслись руки пихнуть меня, чтобы соображал быстрее, вёл себя тише и делал, что велено.

Впрочем, по затылку меня больше старались не бить. Теперь доставалось ногам, рукам и заднице. Видимо, Петуния провела со своим мужем беседу о том, что лучше бы в их доме не было смертей.

Я пролежал ещё какое-то время, чувствуя пульсирующую боль в бёдрах на тех местах, где остались прямоугольные тёмно-фиолетовые и красные следы от ремня Вернона. Желудок, конечно, тоже беспокоил, но это было где-то на фоне.