Джуроб

Предыстория

Сердце мне подсказывало — не встревай в это дело, не надо…

Хотя, в принципе, казалось бы, я ведь не потерял ничего, наоборот, — приобрёл. Однако ж, глыба-глыбища на сердце, которое как бы загодя почувствовало, что окажется крайним, будет расплачиваться за этот виртуальный подарок судьбы, осталась-повисла такая неимоверная — впору самому раз и навсегда исчезнуть из этого опостылевшего мира…

Впрочем, — всё по порядку.

В середине декабря я по электронной почте послал в издательство «Астрель», где у меня только что вышел роман «Алкаш», файл новой книги «Жёсткая проза». Оставалось ждать ответа из Москвы с до зарезу необходимыми мне словами: предложение нас заинтересовало, приезжайте для заключения договора… В ожидании и предвкушении я размечтался и об авансе в пятьсот, а то и в целую, как выражаются крутые, тонну зеленопузых баксов, и, соответственно, о праздничном столе с коньяком, шампанским и зернистой икрой — всё ж таки миллениум!

Одним словом, я с таким горячим нетерпением ждал из столицы отклика, что отрубил на время все подписки новостей, которые получал по e-mail’у. А так как за последнее время я заблокировал-отвадил практически и всех настырных рассыльщиков спама, а мылом регулярно я обменивался всего с двумя-тремя людьми на всём земном шаре, то и остался в итоге наедине с пустым почтовым ящиком. У меня хватало выдержки не включать модем днём, а вечерами, когда, по моим подсчётам, издатели уже должны были отправить-разослать всю какую ни на есть электронную почту, я нырял в Интернет, запускал Outlook Express и, как последний дурак, тратя драгоценное онлайновое время (доллар за час!), долго лицезрел в пока ещё смутной тоске глумливую надпись-уведомление в окне папки «Входящие»: «В данном представлении нет записей».

И так — день за днём! Миллениум неотвратимо надвигался, а у меня никаких перспектив ни на коньяк, ни на шампанское, ни, тем более, на икру — придётся новое тысячелетие встречать пошлой водкой, пивом и, опять же, ливерной колбасой и плавлеными синтетическими сырками…

И вот, уже 31 декабря, перед тем, как нарезать позорную требуховую колбасу да вдарить под неё с отчаяния граммов двести пятьдесят опилочной отравы, я без всяких надежд, только лишь бы потратить оставшиеся на карте входа в Интернет последние двадцать минут, подключился, раскрыл почтовый ящик и вдруг увидел информацию о полученном сообщении. Я едва дождался, пока оно сольётся в комп. По затянутости процесса я догадался, что письмо тащит за собой солидный прицеп. Так и оказалось: информационная строка пиктограммой скрепки уведомляла о вложенном файле, обратный адрес выглядел так — [email protected], а в графе «Тема» значилось лаконично: «Текст». Ничего себе! Видать — отлуп от издательства с присовокуплением моего же несчастного файла. Хотя у «Астрели» и был другой e-mail’овский адрес, но сменить почтовый сервер в наши дни — две минуты хлопот. Впрочем, для издательской фирмы интернетовское имя звучало-выглядело несолидно, юморно, даже ёрнически — ещё бы чайником подписались!

В нетерпении я кликнул мышью, раскрыл письмо и прочёл:

Николай Николаевич, Вы меня не знаете, но это не важно. Я Ваш тёзка, а фамилия моя… Нет, не важно. Ничего не важно! Важно, что я выбрал Вас. Да больше и некого! Впрочем, это, может быть, звучит обидно для Вас… Хотел стереть это, да — ладно. Во-первых, у меня есть, я читал все Ваши московские книги: и «Осаду», и «Криминал-шоу», и самую последнюю — роман «Алкаш». Но, главное, я только что прочёл Вашего «Достоевского», который вышел в нашем издательстве. Так что, я знаю, КОМУ доверяю свой текст. Смейтесь не смейтесь, а я чувствую общность наших душ. Я даже, как Вы заметите, в подражание Вам часто использую-применяю в своём тексте «парнишки», как я их называю, то есть — двойные, сцепленные дефиской, слова. Во-вторых, о Вас хорошо отзывается небезызвестный, надеюсь, Вам поэт Телятников Аркадий Васильевич[1] (впрочем, в отчестве, может быть, ошибаюсь), с которым мы приятельствуем. Ну, а в-третьих, как я узнал из газеты, Вы единственный из местных писателей гуляете в Сеть, имеете свой персональный сайт и мыльный адрес. К слову, побывал я в ноябре на юбилее вашей писательской организации в облбиблиотеке, поглядел на местных Беловых-Бондаревых, послушал их речи-выступления — лохи лохами! Они, поди, до сих пор лаптем щи хлебают…

Опять я не о том!

Короче — вот Вам мой текст. Что хотите с ним, то и делайте. Льщу себя надеждой, что если Вы приложите к нему руку, то может что-то и получиться — рассказ, повесть, роман… Не знаю! Знаю, что фактура, как говорится, налицо, сюжет обозначен, настроение, тон (в этом я уверен) есть-имеется, а уж как из всего этого сделать прозу — не мне Вас учить. Прошу только не менять моё обозначение-название разделов — глики. Это мой неологизм, получившийся в результате совокупления словечек «клик» и «глюк». Причём «глюк» не только в компьютерном смысле, но и… В общем, Вы поймёте.

Всё! Остальное — в файле…

На первых строках я, конечно, гневя Бога, матюгнулся. Но дальнейшее меня заинтересовало, а уж упоминание о моих книгах и вовсе благорасположило в пользу неведомого Ламера. Да и то! Роман «Алкаш» всего с месяц назад вышел в Москве и у нас в Баранове только-только начал продаваться, а уж книга о Достоевском, изданная нашим местным университетом совсем смешным тиражом и буквально на днях, уж и вовсе не могла ещё вызвать отклика, да вот — поди ж ты! К тому же, строка о «парнишках» не могла не заинтересовать: это он так мои дилексемы, которые мне чрезвычайно нравится изобретать-придумывать, называет, что ли?..

JULIA ROBERTS. Глик первый

Я, конечно, — сумасшедший. Пусть! Тем и лучше — хоть какое-то объяснение…

Впрочем, надо попытаться с начала — ab ovo[1]. Иначе сам чёрт ничего не поймёт. Да и самому надо всё разложить по полочкам, разобраться-вдуматься — может, всё не так дико и фантастично, как мне мнится-кажется?

А началось всё 6-го марта 1998 года — это уж я запомнил твёрдо. Я впервые увидел «Красотку». Да, да! До этого я никогда и ничего не слышал об этом фильме, или — пропускал название мимо ушей. Вот что значит не иметь в доме видака и полностью зависеть от телеящика, от наружной общей антенны, которая позволяет улавливать только первый и второй каналы. Больше того, я даже имя Джулии Робертс до того дня практически не знал, не слышал. Ну, что делать — лох! Одним словом, когда в телеанонсе накануне я услышал, что завтра, в пятницу, будет крутиться знаменитый фильм-блокбастер с самой известной и неподражаемой звездой Голливуда Джулией Робертс в главной роли — я принял это, естественно, за обычный рекламный трёп. Представить дико: я вовсе и не собирался смотреть этот так нагло рекламируемый, как тогда думал, фильмец!

День 6-е марта был дурацким, нервомотательным днём. Лил-хлюпал за окном нескончаемый дождь, я бегал по размокшим улицам сначала в поликлинику сдавать анализы (что-то тревожило-томило болью в животе под ложечкой), потом аллюром обратно на работу — читать-редактировать пухлый кирпич кандидатской диссертации аспиранта со спортфака:

…круглый полуприсед дугой внутрь, выкрут мяча наружу, разноименный поворот на 360о и передать мяч за спиной в левую руку с вывертом обратной плоскости ладони…

Я вылизывал-редактировал этот физкульт-бред целую неделю, автор торопил-подгонял меня каждодневными звонками — это было первое моё серьёзное задание в издательстве, и я вымотался донельзя. Когда в полседьмого вечера я очутился дома, заляпанный по пояс грязью и по самое горло делами-заботами, то вспомнил, что Анне-то своей я так и не купил даже букетика мимоз и теперь придётся выбираться за ним под дождь завтра, в самый канун праздника.

Чтоб все эти дурацкие праздники провалились куда-нибудь на фиг!..

Впрочем, диссертант-авральщик вручил мне в благодарность за труды и в порядке компенсации за нервотрёпку бутылку хорошей водки и коробку ассорти. Вот и ладненько, решил я: конфеты вытащим-предъявим 8-го утром и вручим своей ненаглядной вместо стандартных мимоз, а водочку сегодня же и распробуем — начнём загодя женский день праздновать, поднимем настроение. Я тут же, не дожидаясь благоверной, попробовал «Губернскую» на вкус, занюхал-закусил колбаской ливерной, кусочек выделил-отрезал извращенцу Баксу Марковичу (он рыбу натуральную не так охотно ест, как эту позорную колбасу — урчит прямо!), потом взялся заваривать на ужин магазинные пельмени…

Совсем без скандала поужинать не довелось: Анне Иоанновне моей не понравилось, что я приложился к бутылке до ужина, что я прикладывался к ней во время оного, и что я вообще распечатал дармовую «Губернскую» — ведь на празднично-юбилейный обед тогда можно было и не покупать.

— Анна Иоанновна, — подъелдыкнул я, — это ж я из уважения к вам, к бабам-с! Я за вас готов пить всегда и везде, не дожидаясь пошлых поводов! Что касаемо растрат, то я уже второй месяц, как вам известно, зарплату получаю и впредь надеюсь получать, так что — неужто не прорвёмся?

— Зарпла-а-ату… — зло ворчнула моя ненаглядная — терпеть не может, когда я величаю её «Иоанновной». — На твою зарплату проживёшь, куда там!

Самое что бесит — права она, на все сто права. И возразить нечего. Полгода я ходил безработным после получения диплома филфака, и вот только второй месяц, как устроился в издательство университета редактором. Оклад мне положили, смешно сказать… Да ну — и говорить не хочу! Впрочем, я возразил:

— Ну, во-первых, моя зарплата всё-таки больше твоей аспирантской стипухи. Во-вторых, братан твой за честь должен почитать и дальше нам вспомоществовать, ибо, как и любой «новый русский», только возвращает нам у нас же и отграбленное. Ну, а, в-третьих, если Вован твой Иванович и вправду не врёт как сивый мерин, и если на самом деле подарит нам к юбилею комп, то я уже с понедельника начну грести деньги лопатой — буду набирать и распечатывать тексты мегабайтами и килотоннами…

Да, да, Джулия и компьютер в жизнь-судьбу мою вошли практически одновременно — вот в чём символика и таинственный код дальнейших событий, вот в чём суть. А не в наших глупых, надоевших, бесконечных, бессмысленных и пошло-обыденных ссорах-препирательствах двух нищих, уставших от бытовухи и друг друга, преждевременно старящихся людей. А ведь нам обоим было тогда всего по двадцать три, и мы всего пять лет как жили вместе, казалось, вчера только мы были первокурсниками, шумела наша разгульная студенческая свадьба, были безумные, бессонные ночи с изматывающими до сладостного изнеможения переплетениями тел…

Хотя, стоп: про «переплетения» я перебарщиваю. С «переплетениями тел» в семье нашей с первых дней была-ощущалась напряжёнка. Влюблённость была, секс был — переплетений и страстных стенаний не было. Вместо стонов сладострастия были охи-ахи страхов-опасений: как бы нам не забеременеть, да как бы скрип супружеского нашего дивана-развалюхи соседи через стенку не услышали…

Только для того, чтобы загасить начавшую было разгораться ссору, я и врубил телеящик. Уселись мы его смотреть в надутом состоянии духа, особенно я — отобрала-таки Анна Иоанновна оставшиеся полбутылки, спрятала. Когда фильм начался, я, оглаживая мурчащего на моих коленях Баксика, думал напряжённо о своём: как, под каким предлогом в кухню выбраться и шмон-разведку насчёт ещё ста граммчиков устроить? Подруга жизни, как всегда, сидела в кресле сзади, вязала бесконечный свитер, сосредоточенно посапывала — для неё важней вязания по вечерам и дела нет. К слову уж упомяну: больше всего меня в Анне моей поражает равнодушие её к литературе, индифферентное отношение к книге — читает только по программе, по необходимости, никогда лишний раз по вечерам томик не откроет. А ведь филфак кончила, в аспирантуре учится, кропает диссертацию по Сергееву-Ценскому…

Глик второй

Любовь…

Никто не знает, что это такое! Одно бесспорно: любовь и счастье — синонимы.

Кто-то будет смеяться надо мной — втюрился, как школьник-онанист, в голливудскую кинозвезду. В своё оправдание скажу: уж лучше влюбиться в голливудскую звезду, чем в мысль-мечту о самоубийстве. А у меня дело к тому шло. Ощущение тупиковости, безысходности и законченности жизни-судьбы вызрело-расширилось в сознании к тому времени до крайнего предела. С Анной мы жили под одним потолком пять лет, но знали друг дружку, что называется, чуть не с пелёнок: сидели с пятого класса за одной партой, поступили вместе на филфак, сейчас бы и в аспирантуре вместе доучивались, да меня, к счастью, ещё на пороге сразу завернули. Говорю «к счастью», потому что, только отлепившись-отодвинувшись волею обстоятельств от моей Анны (так и просится-выскакивает следом — Иоанновны!) во времени и пространстве, я осознал-почувствовал вполне — как мы друг от друга устали. Это же тихий ужас: в институте вместе, дома вместе, в гостях вместе, в отпуске вместе, в праздники вместе, в выходные вместе, утром, днём, вечером, ночью — вместе, вместе, вместе!..

Я не оправдываюсь. Я не пытаюсь объяснить своё сумасшествие. Да и что там оправдываться-объяснять — так случилось. Впрочем, ни о какой любви поначалу, разумеется, и речи не шло. Просто я весь тот вечер ходил-шатался по квартире под впечатлением «Красотки» — даже про недопитую водку забыл. Я спать ложился под этим впечатлением. И даже — уж признаюсь — я вдруг, уже в темноте, на Анну навалился и, сломив её вялое сопротивление, изнасиловал, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не простонать во время последних конвульсий — моих конвульсий: «Джу-у-улия-а-а-а!..»

Через день, как уже упоминалось, я стал компьютеровладельцем, чайником. Мой, выражаясь замшело, шурин Вован (выбрали же предки имя — как предчувствовали!), несмотря на свои сопливые 20 лет, уже принадлежал к клану нынешних хозяев жизни. Он — крутой. Еле-еле кончил 7 классов в своей деревне, перебрался в город, фарцевал-спекулировал, откосил от армии (я и сам не служил, но вполне честно — по здоровью), заделался вскоре совладельцем фирмы «Хакер» по продаже компьютерного железа и вот теперь, пожалуйста, ездит-рассекает пацан на джипе «Гранд-Чероки», голова-тыковка всё время скособочена к плечу, мобильник зажимает, барсетка у него размером с портфель и набита под завязку баксами-капустой, говорит он со мной, уж разумеется, через губу, забыв, козлёнок, как я ему совсем ещё недавно сопли утирал и от дворовых малолетних рэкетиров спасал-отмазывал. Да чёрт с ним! Я ему не завидую. Я всем им, этим бритоголовым вованам, не завидую: век их недолог — и в прямом, и в переносном смыслах. В принципе, я должен быть шуряку своему и благодарным — он, действительно, подкидывал сестре матпомощь довольно регулярно и вот даже разорился на компьютер — ей для диссертации, мне, зятю, для приработка: сколько ж можно из него, Вована, соки тянуть!

Машина оказалась, впрочем, далеко не первой свежести — подержанная, потрёпанная, катастрофически устаревшая ещё позавчера «четвёрка». Но, как говорится, дарёному компу в чипы не смотрят. Ну и намучился я с ним в первое время! Строптивец зависал-глючил буквально через два шага на третий, не компьютер — глюкодром. Хотя, с другой стороны, хакерами не рождаются, хакерами становятся в борьбе с глюками. До этого я только, ещё в студенчестве, набирал-настукивал тексты в Lexicon’e, считая компьютер за обыкновенную только навороченную пишмашинку. И вот, когда Вован Иваныч, как всегда дёрганный, суетливый, злой с похмелюги, заскочивший к нам буквально на бегу — сеструху поздравить с женским днём да годовщиной свадьбы — взгромоздил на стол наш письменный сам блок и монитор, соединил-законтачил их проводами, воткнул куда следует шнуры от клавиатуры и мыши, включил, убедился, что картинка появилась, удовлетворённо хмыкнул, хлопнул меня покровительственно по плечу, хлопнул затем и стопарь виски, поднесённый Анной (специально бутылка в доме для Вована хранится — он только «скотч» употребляет), бросил уже в дверях: «Звякай на трубу, если чё, типа, проблемы будут!» — и исчез, я сел на стул и минут десять смотрел на компьютер не мигая, со сдавленным сердцем. Да, именно в это мгновение, в эти несколько переходных минут я ощутил-почувствовал всеми фибрами рефлектирующей своей души, что наступает, уже практически наступил в моей жизни-судьбе этап, который резко перевернёт всё и вся, что началась для меня компьютерная, виртуальная эра, в которой (да, да, я это почувствовал, я это предчувствовал уже тогда!) суждено мне кардинально измениться…

Я был, конечно, уже слегка пьян, а перед тем, как подступить к компу вплотную, вдарил ещё полстакана водочки, так что соображал не весьма трезво и потому с четверть часа тупо пялился на экран дисплея, — красивого, празднично-голубого цвета с жёлтой полосой понизу — пока до меня не дошло, что компьютер мой свежеподаренный, что называется, висит, как боксёрская груша. Но у меня хватило ума обесточить-выключить его и не касаться больше до утра: Вовану наверняка было уже не до меня, в «Фигурнове» и по трезвому-то мало чего разберёшь, а самому наугад бить-стучать по клаве и давить батоны муси — потом не расхлебаешь. К слову, я впоследствии убедился вполне, что компьютер действительно не любит, больше того — не терпит пьяного за рулём, то бишь, за клавиатурой.

В конце концов, я обуздал свою «четвёрку», более-менее приручил, научился ею править-управлять не хуже, чем мифический Аполлон бешеной квадригой на фронтоне Большого театра. К счастью, я расторопно разобрался, что «Фигурнов» даже в его 6-м издании-варианте — помощник-подсказчик в компьютерном обучении весьма уже обветшавший, так что поднакупил справочников поновее, повиндовстее. Забегая вперёд, скажу, что самый лучший самоучитель для «игры» на компе, без сомнения, наша отечественная «Новейшая энциклопедия персонального компьютера» Виталия Леонтьева — она вышла позже, когда у меня был уже новый комп, и стала, без преувеличения, моей настольной книгой. Если бы все учебные пособия писались так толково и таким человеческим слогом — можно было бы упразднить к чёртовой бабушке все школы, курсы, вузы, колледжи, лицеи и прочую образовательную нагромождень…

Глик третий

И сразу же я испытал шок.

По подсказке Виталия Леонтьева, я, едва оглядевшись в виртуальном лифте-броузере Internet Explorer, разобравшись с кнопками, иконками и папками, тут же поднялся на этаж-портал www.aport.ru, сразу убедился, что две подлые сестры реального мира — реклама и политика — правят бал и в виртуальном, вызвал интернет-проводника «Апорт!» и приказал вести меня в те сайты-помещения, где смогу я встретиться с моей мечтой. Поисковый робот прозондировал искомые ресурсы, пошарил по сетевым сусекам и выдал мне план-список маршрутов — Джулия Робертс была прописана на 862-х сайтах! И вот тут я невольно, по незнанию и по роковому стечению обстоятельств совершил ужасную ошибку: я с первого же клика попал на ту единственную из более чем восьмисот шестидесяти страниц, которую должен был просмотреть одной из последних или вообще самой последней. Эта страничка, находящаяся по адресу…

Впрочем, нет, к чёрту, не буду светить этот адрес! Так вот, эта веб-страничка настолько сразу взвинтила планку, обрушила на меня такой объём откровенной информации, что впоследствии, ожидая не без основания прогресса, я зачастую вновь и вновь разочаровывался. Причём, как я тоже потом понял-разобрался, сайт этот с дурацким названием «Голая правда», был, в общем-то, препаршивеньким и состоял всего-навсего из одной странички без всяких гиперссылок: сначала шла фильмография Джулии на английском языке; а затем — две картинки, одна под другой. Вот в них-то и — суть.

Дело в том, что когда из-за нижней границы-края экрана начало выползать-появляться первое изображение (комп работал страшно медлительно!), у меня сердце в каком-то томительно-сладостном предвкушении стало притискивать: распущенные прямые на этот раз волосы, знакомая джулиевская улыбка, какие-то экзотические серьги-подвески невероятной длины, открытые руки, плечи, шея… На ней — тёмная кофточка-майка, поясной фотоснимок сделан репортажно, на ходу, и вот на этом снимке, полном движения, экспрессии, отчётливо было видно-заметно, что под маечкой ничего более нет — бутоны сосков бесстыдно выпирали из-под паутины материи…

Господи, милостивый Боже, зачем, ну зачем наделил Ты меня воображением и фантазией! Я так въяве, я так совершенно зримо видел-представлял, как колышутся груди Джулии на ходу, я даже как бы явственно слышал нежный шорох, с каким острия сосцов её трутся-скользят изнутри по материи… Причём, вот что поразительно: я же видел отлично на телеэкране, особенно в «Красотке», что грудь у Джулии Робертс, скажем так, не из самых больших, ну максимум 2-й номер, а вот на снимке казалось-виделось, что груди именно — колышутся…

Был вечер, начало одиннадцатого. Жена сидела сзади и чуть наискосок, в нише, на диване, вязала очередную тряпку. Экран монитора она видела, могла видеть. Я пододвинул стул вправо, развернул, сел чуть боком, скособочился — прикрыл Джулию корпусом. Едва уравновесил дыхание и, утопив кнопку прокрутки, двинулся дальше. По положению бегунка я догадался, что должно быть ещё что-то — текст или картинка. «Хоть бы картинка! — молил я. — Хоть бы ещё фотография!..» Я мечтал-предчувствовал, что увижу нечто запредельное. И — не ошибся!

Впрочем, сначала вырвался из груди моей вздох разочарования: картинка выползала чёрно-белая. Но я тут же забыл об этом: уже по взгляду, какому-то грустно-печальному, по странному выражению знакомого лица (и тень стыда, и какой-то вызов), по непривычно сомкнутым — неулыбчивым — губам Джулии виделась-просчитывалась необычность этой фотографии. Я онемел: она стояла у какой-то стены боком, правым плечом вперёд, сложив руки за спиной, навалившись на них, повернув лицо к объективу — она смотрела своим печально-укоризненным взглядом прямо на меня, словно говоря этим взглядом что-то вроде: «Что ж… смотри, если тебе и вправду это так важно…» Да, она была полностью обнажена. Впрочем, это опять был только поясной портрет, но мне и этого хватило с избытком — я ведь уверен был, я не сомневался, что дальше, потом, я найду и вовсе запредельно-откровенные её фотоизображения…

— Ты что там, порнуху в своём Интернете нашёл? Задышал, как паровоз! — вякнула Анна.

— Отстань! — рявкнул я и поплотнее прикрыл телом Джулию.

Грудь её меня поразила. Если на предыдущем снимке мне мнилось-казалось, что они, груди, колышутся под тонкой материей маечки, то теперь я увидел-убедился — не могли они колыхаться: грудь Джулии (я видел только одну, правую) была небольшая, с тёмным выпуклым соском, оканчивающимся крупной ягодой — да простится мне такое пошло-избитое сравнение! Но это была именно ягода — ежевика: я прямо-таки почувствовал вкус её терпко-сладкий на губах своих. Я уже прикоснулся в воображении к груди Джулии, я уже робко целовал её вызывающе встопорщенный сосок, ощущая языком шероховатую мягкую упругость женского горячего тела… И самое поразительно, ведь я не любил такие соски, я терпеть не мог такие встопорщенные ярко выраженные большие соски-ягоды! Меня, в последнее время, когда натыкался я на них в темноте губами или видел воочию, обнажив грудь моей Анны Иоанновны, чуть поташнивать не начинало, весь мой пыл-жар любовный от такой крутой женской груди пропадал… И вот, поди ж ты, здесь я всеми фибрами души и тела мгновенно понял-осознал: у Джулии может быть только такая грудь, именно с таким чудесным большим соском грудь, и от одного взгляда на эту грудь и на этот сосок я торчу-воспламеняюсь до не могу, словно подросток-гимназист неженатый или солдат-первогодок, истекающий в казарме по ночам изобильным семенем.

Прямо колдовство-наваждение какое-то!

Стыдно признаться, но я до того вскипел, до того возбудился-нагрелся, что, презрев все и всяческие моральные устои и наплевав мысленно на законную сопящую за спиной на диване супругу, совсем уже собрался свернуть-прикрыть изображение на дисплее до иконки, пройти, прикрывая встопорщенные штаны, как-нибудь бочком в ванную и совершить там грех библейского Онана… Ну, в самом деле, не на Анну же было бросаться?!

Глик четвёртый

А новый мощный компьютер, Pentium (пентюх по-нашему), появился у меня уже вскоре.

И появился совершенно дуриком, на халяву, чудом. Я воспринял это как знак-поощрение свыше, как новое и явное подталкивание Судьбы по этой склизкой наклонной дороге в виртуальный тоннель-колодец.

По пятницам, после ужина, для расслабухи, я люблю под пивко или чаёк с вареньем посмотреть какой-нибудь боевичок или триллер, а в этот вечер, как назло, по российскому каналу шёл футбол, к которому я патологически равнодушен. Пришлось переключаться на первую кнопку, лицезреть ужимки и прыжки нашего всероссийского шоу-шута дяди Лёни Якубовича, слушать его безграмотный, но порой действительно забавный трёп. И вот они там, в «Поле чудес», именно на этой передаче придумали хохму: предложили зрителям-лохам написать им письма со своими заветными желаниями и пообещали некоторых натурально осчастливить за просто за так — от широты душевной. Понятно, что за этой, якобы, широтой и, якобы, душевной проглядывали откровенно рекламно-алчные запросы отцов-хозяев дряхлеющей и теряющей рейтинг передачи (лично я уже года два её не смотрел), ну да чёрт с ними: а вдруг и подфартит? Впрочем, мне в лотереи никогда не везло, но случилось настроение минуты, Кто-то под локоток толкнул-торкнул, я взял лист бумаги, шариковой ручкой допотопно написал корявым почерком, хочу-желаю, мол, компьютер в подарок от дяди Лёни получить, подписался честь по чести: «Невезучий Николай такой-то», конверт запечатал, письмо на следующее утро отправил и — забыл о нём напрочь.

Ну, так легко представить себе мой обалдёж, когда месяца через полтора, в очередной передаче «Поля чудес» чудо действительно произошло-случилось: вынул-таки старый пердун[i] мой запрос-билетик из вороха халявных заявок. Я прямо тут же в кресле и — как выразилась красотка Вивьен после просмотра оперы — чуть не описался. Правда, когда я получил свой нежданно-бесценный подарок, доставил домой из столицы с муками и нервотрёпками (это — тема для отдельного рассказа), смонтировал, осмотрел-ощупал — выяснилось, что это всего лишь Celeron, но, впрочем, с вполне прилично-мощным разогнанным процессором в 400 мегагерц, да и, повторюсь, дарёному компьютеру в кэш-память не смотрят.

Таким образом, у меня нарисовалась нежданная возможность до конца вооружиться-окомпьютериться, стать полноценным навороченным чайником. Анна моя Иоанновна, уж разумеется, на отставленную «четвёрку» свой приценочный глаз положила в момент: дескать, загоним-сплавим его да купим, наконец-то, ей приличные сапоги и настоящие перчатки, а если останутся гроши, то, уж так и быть, приобретём и мне какую-никакую куртчонку, а то со мною рядом по улице уже и ходить стыдно. Я сложил неинтеллигентно аккуратную фигу и подсунул моей благоверной под её курносый нос и раз, и другой: вот тебе, милая, сапоги, а вот тебе и перчатки! Ты прежние четыре пар сапог и пять пар перчаток не знаешь, куда складывать-складировать — вся квартира забита вещьём-шмутьём, два встроенных шкафа и один полированный необъятный шифоньер брежневской эпохи трещат-ломятся от содержимого.

Но и это ещё не всё. Братан её как услыхал-узнал про мой выигрыш новенького Пентиума, тут же прискакал на своём мустанге «Чероки», взялся толсто намекать насчёт того, что хотел бы свой комп теперь назад забрать… Еле-еле отбился, спровадил делавара нахрапистого. С дальнейшей судьбой 486-го всё у меня уже было продумано-просчитано: он должен был в процессе торгашеско-обменной операции трансформироваться в недостающие компоненты моего компьютерного благополучия.

Терпеть не могу торгашей! Я их на нюх не выношу, этих наглых вонючих торговцев! Но не Анну же просить и, тем более, не братцу её Вовану доверять было судьбу продажную моего бедного маломощного компа с камешком в 80 мегагерц и винтом-винчестером всего-навсего в 410 мегабайт. Хотя я знал-предчувствовал: продавца-охотника на такую машину найти труднёхонько — это должен был быть чайник из чайников с большущим и звонким свистком.

Но мне повезло-подфартило — только лишь я на работе, в издательстве у себя, заикнулся в разговоре, что имею на продажу компьютер-«четвёрку», тут же ко мне подскочил наш механик по машинам Иван Валентинович: беру! Я поначалу замялся, хотел ведь подороже сбагрить, но быстро уравновесился: во-первых, Иван Валентинович своего-то как раз не объегорит, во-вторых, если даже мой бывший компьютер у него и закапризничает, уж он-то меня терзать не станет, сам справиться, ну и, в-третьих, если мы оба сделкой останемся довольны, то ведь он мне и с новым моим аппаратом много чего помочь-посоветовать может…

— Сколько просите? — спросил Иван Валентинович.

— Сколько дадите, — замялся я, а ведь хотел просить-требовать вымечтанную сумму в семь с половиной тысяч рубликов: как раз тютелька в тютельку на все вожделенные недостающие до комплекта железяки.

Иван Валентинович приехал к нам домой, подавил батоны муси, постучал вдосталь по кейборде, тщательно всё протестировал «чекистом» (специально диск с программой для этого принёс), затем снял кожух компа и все внутренности пыльные осмотрел-обнюхал, после чего вынес вердикт:

— Восемь тысяч.

— Согласен!!! — вскрикнул я.

И уже после того, как мы упаковали комп и монитор в коробки из-под моего нового Пентиума, после того, как Иван Валентинович осмотрел-ощупал-опробовал, одобрительно цокая языком, и моего Пентюшу, и мы обмывали на кухне удачную сделку свежемолотым кофе (Иван Валентинович — упёртый трезвенник), я не утерпел и ляпнул от избытка чувств:

Глик пятый

Звучало как заклинание.

Да, это волшебное изобретённое мною слово «джуроб», словно сказочно-алладинское «сим-сим», открывало мне вход в пещеру…

Нет, неправильное, тривиальное сравнение! Наоборот, этот логин-ключ открывал мне выход из тесной пещеры земного обыденного бытия в космический мир виртуальной свободы и неземного счастья. Мир, где была Джулия, Джулия, Джулия! И теперь на целых 24 часа в месяц! А времени для походов-путешествий требовалось о-го-го сколько. Что там «Апорт»! Когда я вызвал на смену ещё более мощную поисковую машину «Rambler», то выяснилось, что мне надо посетить ровнёхонько 2063 сайта, где меня ожидает она. Правда, вскоре я увидел, что большинство из первых двухсот страниц — кинорецензии, повторение в разных вариациях краткой биографии, примитивные сплетни соседско-кухонного пошиба, одни и те же фотоснимки, в основном — кадры из фильмов, реклама видеокассет и прочее в том же духе. А дальше пошла сплошняком и вовсе халтура — повтор ссылки на один и тот же адрес какого-то вонючего сайта «Хохма.ру» — чтоб его топ-лист застрял на одной цифре!

Когда я профильтровал-изучил большинство сайтов, содержащих хотя бы маломальскую информацию о Джулии, тщательно отсеял шелуху и повторы, то в результате составил-скомпоновал внутри папки «JULIA» файл под названием «dosje». Сейчас это выглядит так:

ДОСЬЕ

Имя: Джули Фиона Робертс /Julie Fiona Roberts/ (имя Джулия взяла, начав сниматься в кино).

Дата рождения: 28 октября 1967 г. (Скорпион).

Место рождения: г. Смирна, штат Джорджия, США.

Родители: Бетти Моутс (работала секретарём в церкви), Уолтер Робертс (продавец пылесосов, умер в марте 1978 г. от рака); и мать, и отец страстно любили театр, были самодеятельными актёрами.

Родные: брат Эрик (актёр), сестра Лиза, двоюродная сестра Нэнси.

Внешние данные: рост — 175 см, вес — 53 кг, глаза карие, волосы от природы светлые (во что верится с трудом!), но чаще — рыжие, левша.

Хобби: вязание (ха-ха!), кулинария, чтение, сочинение стихов, благотворительность.

Недвижимость: квартира в Нью-Йорке, дом в Лос-Анджелесе, ранчо в 50 акров земли в Нью-Мексико.

Домашние животные: собака Диего — помесь немецкой овчарки с лайкой. (По другим сведениям — семь собак и шесть лошадей.)

Мужики:бывший муж певец и композитор Лайл Ловетт; женихи: актёры Дилан Макдермотт, Кифер Сазерленд, Джейсон Патрик, голливудский спортивный тренер Пэт (Паскуаль) Маноччиа, Бенджамин Брэтт; просто бой-френды: Лиам Ниссон, Ричард Гир, Дэниэл Дэй-Льюис, Шон Пенн, Итон Хоук, Мэтью Перри, Росс Партридж; под вопросом: Хью Грант, Мэл Гибсон…

Родители разошлись, когда Джулии было 4 года. Она осталась с матерью, отец с Эриком переехали в Атланту.

В детстве Джулия мечтала стать ветеринаром, но после школы взялась было изучать журналистику в университете Атланты (впоследствии сама она говорила, что факт этот выдумала для придания солидности биографии), однако ж потом вслед за братом Эриком и сестрой Лизой уехала в Нью-Йорк. Там поначалу работала продавщицей в магазине спортивной обуви (или в модельном агентстве), посещала актёрские курсы, но не закончила.

В 1986 году (ей — 18) Эрик, уже снявшийся более чем в 40 фильмах (в том числе — в «Поезде-беглеце» Андрона Кончаловского), помог получить Джулии первую маленькую роль в фильме «Алая кровь», который вышел на экраны только в 1988-м. Фактически дебютом актрисы стала эпизодическая роль в сериале «Криминальные истории» (1986).

Первая значительная роль: 1988 год — красавица-португалка Дейзи в картине «Мистическая пицца». Ещё большей удачей в её кинобиографии стала роль в ленте «Стальные магнолии» (1989). Но подлинный триумф —образ юной проститутки Вивьен, созданный Джулией в фильме «Красотка» — 1990 год.

С тех пор снялась ещё в 25 фильмах, из которых самые удачные:

«Коматозники» (1990),

«В постели с врагом» (1991),

«Дело о пеликанах» (1993),

«Есть о чём поговорить» (1995),

«Свадьба моего лучшего друга» (1997),

«Мачеха» (1997),

«Ноттинг Хилл» (1999),

«Сбежавшая невеста» (1999),

«Эрин Брокович» (2000).

Награды: четыре «Золотых глобуса» (премия американской кинокритики) за роли в фильмах «Стальные магнолии», «Красотка», «Свадьба моего лучшего друга», «Эрин Брокович». На «Оскар» выдвигалась трижды и наконец получила его за роль Эрин Брокович.

Но главная награда — любовь-поклонение сотен миллионов зрителей во всём мире и, соответственно, рекордная ставка гонорара среди актрис Голливуда: за роль в фильме «Эрин Брокович» — 20 миллионов долларов!

Фразы-фразочки из журналистских опусов о Джулии:

– эта рыжеволосая девушка с улыбкой до ушей…

– её амплуа — эдакие симпатичные, сообразительные и весёлые хохотушки…

Глик шестой

Папочка, конечно, — смешно.

В этом я в папочку — как уж тут не скаламбурить. В этом я в папашу, в папахенцию. Папец мой — ужасный поросёнок. Он просто-напросто скотина — мой фатер. Он взял и бросил нас с матерью, едва-едва мне стукнуло пятнадцать. Да, Джулию её предок в четыре года бросил, а меня мой — в пятнадцать. Только-только самое время подошло-подпёрло, когда собрался я начать с ним обсуждать назревшие прыщами проблемы — ну, там про поллюции, презервативы, онанизм, похмелье и прочие подобные штуковины, которые лучше всего с отцом и обсуждать, если он тебе хороший друг-приятель, — как вдруг мой предок сначала к некоей Соне Ельцер переехал-сбежал, а потом с ней вместе и вовсе — за океан, в Америку. Променял нас с мамой на пархатую жидовку[1] и вонючую забугорную жизнь!

Но, как бы там ни было, а сперматозоид свой папаша на меня в своё время выделил-отдал, гены свои во мне по наследству запрограммировал, вот отсюда и — папочка с картинками-вырезками. Однажды, уже перед моей женитьбой, мы с матерью затеяли размен нашей двухкомнатной квартиры (Вера Павловна наотрез отказалась с нами жить, несмотря на вполне ровные отношения с Анной), вот тогда я и обнаружил на антресолях старый чемоданишко, чуть ли не фибровый. Оказалось, с этим чемоданом в доисторические ещё времена мои предки и прикатили в Баранов после Московского университета: они вместе учились на филфаке, там же и поженились, там и народили меня на втором курсе. Ну и вот, фатер так поспешно убегал от нас, что бросил весь свой священный архив, который хранил в этом своём студенческом чемоданишке — три альбома с фотографиями, исписанные тетради, дипломная работа в кустарном переплёте, связка писем и, в том числе, потрёпанная папка с крупной надписью на титуле: «АЛЛА ПУГАЧЁВА»…

Бог мой, чего только в этой пухлой папке не было! Папаша мой, как юнец мокрогубый, собирал-хранил вырезки из журналов и газет, концертные билеты и программки, афиши и машинописные копии своих рецензий-отзывов о концертах… Он эти свои письма-рецензии, видимо, рассылал по газетам-журналам, по крайней мере, один ответ — из «Советского экрана» — я в папке обнаружил:

Уважаемый тов. Николаев!

Большое спасибо за внимание к нашему журналу.

Должна выразить Вам и благодарность за столь серьёзное и откровенное письмо. Мне показалось, что вы поняли главное: фильм вызвал бурю восторгов именно из-за появления на экране Аллы Пугачёвой. И действительно, на фильм можно ходить десятки раз только для того, чтобы услышать певицу, но не более того. Фильм пуст. И на самом деле, уж лучше бы вставили ещё 5-6 номеров музыкальных, чем несколько ничего не значащих диалогов.

Желаю Вам успехов в личной жизни и в учёбе.

С уважением Ст. литсотрудник отдела советского кино Ю. Павлёнок.

Чуть прокомментирую: во-первых, фамилию я сейчас ношу материну, поэтому папашину открываю-выдаю*; во-вторых, речь идёт, конечно, о картине «Женщина, которая поёт», — она наделала, я знаю, в своё время шуму-грому; в-третьих, в папке обнаружилось четырнадцать использованных билетов в различные московские кинотеатры, и все они, я думаю, были именно на этот фильмец; в-пятых, как вам это уморительное пожелание успехов «в личной жизни» человеку, который имеет уже жену и ребёнка, а сам бегает четырнадцать раз на один и тот же дурацкий фильм, дабы увидеть свою обожаемую певицу; ну и, наконец, можно только представить себе, с каким восторгом «тов. Николаев» носился жеребцом по этажам студенческого общежития и хвастался приятелям ответом из «Советского экрана». Мне матушка рассказывала, что у них там, в общаге, целое сообщество было, нечто вроде клуба поклонников Аллы Пугачёвой — одни парни, разумеется: собирались вместе и маг с её песнями часами крутили-слушали, фотками певицы обменивались, за билетами на её концерты по очереди ночами стояли-выстаивали…

Однажды, рассказывала со смешком матушка, в их семейную комнату общежитскую в три ночи начал ломиться один из этих чокнутых «алламанов» и в голос вопить сквозь пьяные слёзы: «Сашка, вставай! Вставай! Алла погибла!..» Наш Николаев вскочил как чокнутый, впустил собрата-сектанта и тот, буквально рыдая, заглушая своим воем мой писк (а мне было всего года полтора, и я, разумеется, от пьяного гвалта проснулся), поведал жуткую историю, как их обожаемая Алла загоняла поздно вечером машину в гараж, от усталости или с перепою задавила свою дочку Кристину, придерживающую, якобы, гаражные двери, и тут же сама в гараже от горя повесилась на капроновом автомобильном тросике голубого цвета… Одним словом, там такие жуткие подробности были, даже мать моя поверила и вместе с этими двумя дураками, забыв про меня, поплакала…

Да что там говорить, Алла и в самом деле всенародной любимицей тогда была. Но чтобы влюбиться в неё как в женщину… Вот мне что непонятно! Я на неё смотрю по ящику и оторопь берёт. Нет, как певица она вполне ещё ничего — все эти Долины, Аллегровы, Вайкули и прочие Понаровские, не говоря уж о более молодых, вроде Хлебниковых-Варум, ей и в подмётки домашних её шлёпанцев не годятся. Недавно вон выдала «Мадам Брошкину» и — опять на коне. Но чтобы влюбиться в Аллу Борисовну страстно как в женщину… Даже Филя-попрыгунчик, муж-супруг её так называемый, и то уже страсть к ней изображать не в силах — выдохся. Потому что Алла Пугачёва, при всём её несомненном певческом таланте, — обыкновенная земная баба. Ну не богиня она, не Венера, не небожительница — вот в чём закавыка-то! Я бы сильнее папашу своего понял, если бы он в Мирей Матьё безумно влюбился или, допустим, совсем охренел и — в Одри Хепбёрн. Вот за Одри я бы многое моему сбежавшему фатеру простил.

Глик седьмой

НЕУСТАВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

(Фрагмент повести «Стройбат»)

Случилось это внезапно.

До этого, уж разумеется, наслушался я в казарме бессчётное количество историй о том, как прыткие удалые солдатики прыгают в супружеские постели своих командиров. Весёлые истории, но — фантастические.

К примеру, в нашей 5-й роте командиром был капитан Хоменко — сам человек страшный (и характером, и рожей), деспот, и супружницу имел соответствующую: уже старую, страхолюдную, солдафонского типа — ну прямо капрал в юбке! У замполита роты лейтенанта Демьянова жена была помоложе и помиловиднее, но уж очень необъятных размеров, бочка бочкой, и работала у него на глазах, под приглядом, заведовала полковой почтой, так что если кому из сапёров или сержантов и строила глазки, то, скорей всего, чисто платонически. Зампотех лейтенант Кошкин и старшина роты прапорщик Селезнёв были ещё сами холостыми, а взводами в строительных войсках командуют и вовсе, как известно, сержанты.

Вот и поди разыщи при таких постных обстоятельствах командирско-офицерскую жену для блуда!..

Я уже дослуживал своё, числился в стариках, грезил о скором — месяца через три — дембеле и мечтал, конечно, о любви, но уже о любви, так сказать, настоящей — на воле, на гражданке. Почти за два года службы у меня было три любовных связи по переписке, с заочницами, да как раз в эти последние жаркие дни уходящего лета происходило непонятно что с Любой, мастером городского жилищно-эксплуатационного управления (ЖЭУ), где я работал-служил дежурным сантехником-аварийщиком. Люба была замужем, имела 3-летнего сынишку, была вполне симпатична, но не более, и как-то так произошло-случилось, что мы с ней сначала принялись горячо болтать-общаться на работе, а потом однажды, когда никого в комнате мастеров больше не было, во время обеденного перерыва, мы в пылу жаркой беседы так сблизились лицами, что вдруг взяли и поцеловались. Ну и — началось…

Муж Любы часто уезжал в командировки (ну никак без анекдота не обойтись, вся жизнь — сплошной анекдот!), сына ей удавалось сплавить к свекрови под предлогом, что допоздна задержится на работе, и мы без помех могли, как принято выражаться ныне, заниматься любовью. Вот именно — заниматься! Не было, по крайней мере у меня, ни особого жара-пыла, ни головокружения, ни восторга до обморока. Закрывались в квартире, наспех выпивали по стакану вина для снятия напряга, торопливо раздевались, повернувшись друг к другу спинами, залезали под одеяло и… трахались.

Да, другого слова не подберёшь!

Впрочем, Люба, судя по всему, воспринимала это более чем серьёзно, даже речи заводила о своём разводе, о том, что поедет за мной после дембеля хоть на край света… Так что я мучительно придумывал, как бы завязать со всем этим. Во-первых, перспектива увода Любы с её сопливым пупсом от их экспедитора мне вовсе не улыбалась, а во-вторых, если во время оргазма не теряешь сознания — для чего же тогда трахаться? Но — проклятый характер! — я всё тянул, всё оттягивал окончательное объяснение с Любой. Был бы я вольный — взял бы даже, да и ушёл-уволился из ЖЭУ и постарался с ней в городе не встречаться, а тут…

В своей части я был помимо комсорга роты ещё и редактором полковой радиогазеты. Два раза в неделю я собирал-клепал очередной выпуск — всякие отчёты с полковых и ротных собраний, зарисовки-очерки о доблестных военных строителях и прочее в том же духе, оформлял всё это на бумаге и, перед тем как зачитать тексты в микрофон, визировал их у замполита части подполковника Кротких. Так сказать, — цензура на высшем уровне. Подполковник был — человек. Я при входе, конечно, каждый раз паясничал по уставу — честь отдавал, приступал к докладу торжественному: мол, редактор полковой радиогазеты сержант Николаев прибыл для!.. На этом месте Александр Фёдорович меня обыкновенно прерывал шутливым ворчанием:

— Ладно, ладно… Давай, Саша, ближе к делу!

В этот августовский солнечный полдень я стучался в кабинет к замполиту вообще с особым настроением. Дело в том, что за неделю до того в каптёрке нашей роты появилось десять комплектов невиданной доселе повседневной формы — настоящие галифе и гимнастёрки образца 1949, что ли, года. Где-то на складах пролежала эта обмундировка более двух десятков лет, надёжно укрытая, не выцветшая, сочного табачного цвета, и вот теперь её какой-то интендант обнаружил и решил использовать по назначению. Воинская казарма по части веяний моды и ажиотажа вследствие этого любому пансиону благородных девиц фору дать может. А так как при уставном единообразии формы фантазия модников весьма ограничена в средствах, то усилия их направлены в основном на покрой и фурнитуру. К примеру, кто-то первым в казарме придумал вместо брезентового ремня поддерживать штанцы подтяжками — вскоре все подтяжки не только в гарнизонном магазинчике, но и в городском универмаге исчезли-кончились. С этими подтяжками боролись отцы-командиры, старшины, патрульные гансы, но самые блатные модники армейские упорно щеголяли в подтяжках и на смену отобранным непременно доставали новые. Были модные штучки и менее разорительные (например, жёсткие — из фибры, картона, а то и жести — вставки в погоны), были сверхобременительные, под силу только самым блатным и хватким (к примеру, форма «пэша», из полушерстяной ткани, которая выдавалась только прапорщикам и старшинам, но оказывалась порой на плечах иных сержантов и даже рядовых «дедов»). Так вот, а тут появилась такая отличная возможность — вполне легально щегольнуть необычной формой, стать ротным законодателем моды. Естественно, десять комплектов гимнастёрок в результате жесточайшего спора, дошедшего даже до лёгкой драки, поделили между собой наши ротные дембеля — и то всем не хватило. И делили они всего восемь комплектов, ибо один по праву сразу забрал себе каптёрщик (ротный кладовщик) Яша, он хотя и был всего только «черпаком», но уж такая у него блатная должность; а ещё один, уж разумеется, достался мне — как бы это комсорг роты да ходил вдруг чухнарём!

Глик восьмой

Этим стоточием не автор оборвал — я.

Там дальше мой Николаев-старший ещё во всех подробностях описывает, как он через две недели получил обходняк, как в последний вечер перед уездом домой достал цивильные шмотки, переоделся и припёрся в ресторан «Фрегат» — прощаться со своей Машей (у меня есть подозрения, что имена-фамилии в «Стройбате» — подлинные), как наглотался через меру армянского коньяка, перешвырял чуть ли не все дорожные деньги в шапку оркестрантам, заказывая песни для «замечательной девушки Маши», как объяснялся ей в любви на заблёванном дворе ресторана под свист ноябрьского ветра, как бился головой о колоду для рубки мяса и клялся-обещал вернуться в этот забайкальский городишко (только вот на родину краем глаза глянет, одним только краешком!) и как в самый наипоследнейший-распоследний раз поцеловал свою коханую прыгающими от горя, от пьяных рыданий губами…

Когда я весь фрагмент распечатал на принтере и дал посмотреть своей филологине, она, уж конечно, скривилась: «Ползучий реализм!» Я, разумеется, иного и не ожидал: Анна моя торчит от текстов Пелевина, Сорокина и прочих постмодернистов-онанистов. Впрочем, какой тот же Пелевин, к хренам собачьим, модернист: я попробовал читать его «Generation “П”» — махровый сатирический реализм в духе Салтыкова-Щедрина да Ильфа-Петрова, только без их искромётной весёлости… Да, согласен, у Александра Николаева чересчур много подробностей, так называемой бытовухи, дотошности в письме. Но а как без этого передать психологические нюансы, объяснить движения человеческой души, показать, а не просто рассказать? Впрочем, повторяю, концовку его повествования о любви я таки смял-сократил.

Второй комментарий-замечание Анны Иоанновны по поводу прочитанного был ещё более предсказуем:

— Что, кладовщицы Любы ему мало было? Как отец твой бабником был, так и ты — весь в папашу!

— Не кладовщицы, а мастера…

Я подозреваю, что жена на полном серьёзе считает: я уже всех баб от 15 до 50 в Баранове нашем перетрахал-оприходовал, а теперь вот совсем на этой почве свихнулся — о Джулии Робертс возмечтал… Это она, Анна, с целью умыть меня, подкинула в разговоре восхитительный палиндром: «Венер хотят охренев». Охренев так охренев! Зато — Венер! Нет, какой всё же отличный афоризм склепал-сформулировал отец мой: «Если во время оргазма не теряешь сознания — для чего же тогда трахаться?» Я, впрочем, смягчил бы по форме, но ещё более ужесточил по содержанию: «Если глюки от поцелуя не ловишь — зачем тогда вообще целоваться?»

— Что-о-о?

Я, оказывается, вслух это произнёс.

— Ничего, дорогая! Я говорю — пропадай моя душа, рвись трусы на ленты!..

Анна сразу отвязалась, она страсть как терпеть не может вульгарный фольклор, её прямо тошнить начинает от народного юмора. Где она только силы берёт ковыряться упорно в Сергееве-Ценском. Между прочим, когда она тему для диссертации выбирала, я пробовал пристыдить её, урезонить: мол, если тебе нравится Пелевин, почему бы тебе его не взять или вообще этот вонючий постмодернизм? Как же, пристыдишь — она и дипломную писала по Ценскому, и, если масть такая дальше пойдёт, докторскую по нему стряпать-лепить будет — классик местный, поддержка и сочувствие кафедры и всего университетского начальства стопроцентно гарантированы. И вообще, в нашем университете из десяти кандидатских диссертаций по русской литературе девять защищаются по автору неподъёмного «Преображения России» и, уж разумеется, все без исключения успешно. Это вам не Достоевский!

Кстати, перед самой защитой нашей диссертации я и совершил два тяжких преступления: в самый момент, когда надо было напрячь весь семейный и личный бюджеты для этого судьбоносного дела, я совершил одну за другой две немыслимые с точки зрения разумной логики траты-растраты. А случилось вот что. Насчёт глюков от поцелуя — это ведь я не шучу. Это ведь всё начало вытворяться со мной и на самом деле. Вернее, не совсем на самом…

Дело в том, что Джулия стала заполнять мою жизнь, входить в неё уже как бы и материально, что ли. Я успел выловить по телеканалам и посмотреть кроме «Красотки» ещё шесть фильмов с её участием: «Коматозники», «Капитан Крюк», «Дело о пеликанах», «Я люблю неприятности», «Есть о чём поговорить» и «Все говорят я люблю тебя». И каждый раз впечатление было в лучшем случае недоуменное, но чаще ужасное и даже катастрофическое. Сердце от боли сжималось, ей-Богу!

Нет, «Коматозники» ещё ничего — тема запредельно интересная, сюжет захватывающий, стилистика необычна, но в угрюмой героине я едва-едва проглядывал-узнавал свою Джулию, так поразившую меня в «Красотке». Да ещё накладывало на мои впечатления от «Коматозников» скверный отпечаток то, что я уже знал из интернет-сплетен о бурном романе её с напарником по фильму Кифером Сазерлендом — с этим гнусным, похожим на сытого подсвинка малым. Мне он здорово напоминал одного моего однокурсника Борьку Сысоева — совершенно отвратительного парня с унылым лицом простатика! Эта дебиловатая особь, я имею в виду Борьку, вздумала как-то, когда мы с Аней ещё женихались, на первом курсе, к ней подкатываться, куры строить. Да, да! И Анна моя Иоанновна (тогда, правда, ещё не совсем моя) чего-то там краснела в его присутствии… Не могу понять: что бабы в таких розовощёких мерзких блондинчиках находят? Ну, ладно, дура Анна — ещё куда ни шло, но Джулия-то, Джулия!..

Один момент-кадр в «Коматозниках» заставил меня вздрогнуть-напрячься и забыть все мои ипохондрические придирки: это когда Джулия (вернее, героиня фильма), потревоженная видениями, вскакивает с постели и застывает на миг посреди комнаты — в тонкой белой маечке, не столько скрывающей грудь, сколько подчёркивающей её. Господи, да много ли надо человеку с богатой болезненной фантазией, которому достаточно увидеть-разглядеть две выпирающие точки под тонкой материей, дабы дорисовать-восполнить всё остальное…