Дхарма

ГЛАВА 1 / Терпение.

Почему все снова так вышло? Она смотрела ненавистного мальчишку сквозь влажные волнистые пряди, ниспадающие на лицо. Молоко медленно стекало по волосам, застывая белыми каплями на каштановых кудрях, рвано сползая по завиткам, от тряски мелко подрагивающих плеч. Мокрое пятно расползлось по белой блузке, сверху был темный жилет школьной формы, он уберег девушку от большего позора. Виновник стоял прямо, расправив плечи и надменно смотрел на ссутулившуюся одноклассницу, что осела на пол и хватала ртом воздух, словно рыба на суше.

— Вы оба, прекратите немедленно! — от этих слов столпившиеся в столовой зеваки расступились, робко отводя взгляды и пропуская вперед тучную фигуру завуча. Алисе эта женщина всегда напоминала акулу. Огромную, жирную акулу, от одного появления которой весь школьный риф замирает и бросается в укрытия. Мокрая, она вздрогнула от визгливого голоса и едва заметно обернулась. Волосы неприятно липли к лицу, а несколько струек белой жидкости соскользнули со лба, оставляя мокрые дорожки на щеках.

Ярость клокотала в груди. Прекратить? Прекратить что? Прекратить быть униженной, прекратить жадно хватать воздух, пытаясь прийти в себя, прекратить желать провалиться сквозь землю? Прекратить злиться на него?

— Приношу свои извинения, Татьяна Викторовна, но вы, верно, нас не так поняли, — с мягкой учтивостью произнес мучитель, указывая на сидящую на полу Алису. Он сделал шаг к ней, протягивая руку в благородном жесте.

— Мы лишь столкнулись подносами с Васильевой, боюсь, это моя вина, я не удержал свой.

Алиса закусила губу, чтобы не высказать все, что она об этом думает, и неуверенно приняла предложенную руку. Он поднял ее рывком, без лишних церемоний, и устоять на ногах стоило немалых усилий.

— Васильева, когда от тебя уже не будет проблем? — мертвые акульи глаза выражали презрение, придирчиво осматривая испорченную форму.

— Я же сказал, Татьяна Викторовна, это моя вина. Я резко обернулся и напугал Алису, а заодно не удержал поднос, — бледные, ледяные пальцы стиснули руку девушки, приказывая ей прикусить язык. Она упрямо смотрела в его невозмутимое лицо. В ее влажных карих глазах бушевали злость и обида, а зеленые глаза напротив не выражали ровным счетом ничего, словно он рассказывал самый скучный параграф про митоз луковых клеток, а не плел очередную ложь.

— Она не поверит, — одними губами прошептала брюнетка, пытаясь высвободить свою руку.

Принимая игру, он улыбнулся и перевел взгляд на педагога. И словно по щелчку, в его взгляде блеснуло беспокойство и раскаяние.

— Думаю, мне стоило бы проводить девушку в медпункт и общежитие, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Все же это моя вина, и…

— Конечно-конечно, Мишенька. Васильева, смени форму и сдай эту в прачечную. Если еще хоть один комплект окажется не подлежащим восстановлению, я больше не выдам тебе сменный. Спасибо тебе большое, Мишенька, что вызвался сопроводить даму. Возможно, научишь ее основам интеллигентности, — интересно, каким по счету в этих основах шел пункт «красить губы настолько вычурно-красной помадой, чтобы снегири смущенно отворачивали свои грудки ?

"Мишенька" учтиво перехватил Алису под руку, прижимая ее к себе предплечьем, словно уже не боялся измараться в молоке. Двое покинули столовую, оставив свидетелей перешептываться. Васильевой не было до них дела. Никто из них не скажет правду, даже между собой. Никто не заступится. В народе приживется Мишина версия, и даже те, кто все видел, столько раз перескажут именно ее, что и сами в нее поверят.

Михаил Ковалёв.

Её личное проклятие. Третья кальпа. Второе пришествие.Сколько Алиса себя помнила —Миша её ненавидел.

Её ненавидел Мишенька в песочнице, ненавидел Мишка на секции кендо, ненавидел Миша на уроках в школе-пансионе, ненавидел Михаил, стискивая её руку, почти волоча по внутреннему дворику в сторону общаги, испоганив очередной комплект формы. Девушка была даже готова поверить, что помнит полный ненависти взгляд из соседней люльки в третьем родильном отделении и принадлежал он именно мальчику с бирочкой "Михаил К. 3,400".

Дернул, брезгливо отталкивая от себя, как только листва аллеи, через которую пролегал путь в общежитие, скрыла их от чужих глаз. Наклонился к уху и насмешливо прошептал:

— Если я однажды расскажу ей историю о том что ты сама дважды с разбега напоролась на мое колено переносицей она поверит. Она хочет в это верить. — Алиса же верить не хотела. Её покорность — личный выбор. Осознание пришло: в тени его лжи меркнет и её унижение, словно она добровольно приняла правила игры. Может, Акула Викторовна и не была так уж неправа, требуя прекратить этот фарс. В тот миг, когда ложь слетела с языка этого элегантного подхалима, она перестала быть жертвой, сбросила оковы унижения. Никто не запомнит её стыда, никто больше не вспомнит, повторяя «официальную версию».

— Почему ты меня так ненавидишь? — она замерла, пряча за ухо влажные, слипшиеся пряди. Пытливый взгляд впился в ответный, в котором тоже промелькнуло любопытство.

— Почему ты решила, что я тебя ненавижу? — ухмылка змеей скользнула по его тонким, потрескавшимся губам, и он по-птичьи склонил голову набок.

— Можешь врать им всем, можешь десятилетиями притворяться, будто тебе не доставляет удовольствия измываться надо мной, Ковалёв, но мне-то зачем лгать? Ты не великий факир, превращающий ложь в истину. Ты — мерзкий чирей на моей заднице, и я жду, не дождусь, когда тебя разорвет от собственной гнили, и ты исчезнешь. А пока я потерплю это неудобство и позволю тебе гнить. — Она толкнула юношу плечом, нарочно припечатав мокрые волосы к рукаву его накрахмаленной рубашки. И поспешила скрыться в дверях женского корпуса — оплота безопасности.

Как бы много ни прощало руководство школы Ковалёву — медалисту, отличнику, олимпиаднику и сыну главного спонсора пансиона — путь в женское общежитие был закрыт для всех, кто не был женщиной.

ГЛАВА 2 \ Самоконтроль.

С тех пор, как мы с Мишей разошлись у кромки ельника, наши пути больше не пересекались.Соседка осталась равнодушна к моему исчезновению, и я была ей за это благодарна. Лишь в комнате, зарывшись под одеяло и свернувшись калачиком, я чувствовала, как пережитое напряжение медленно отступает. О повторном походе в душ и думать не хотелось, тем более что завтра меня ждал такой желанный выходной.

Шестидневная учебная неделя даровала этот единственный день свободы. Но и его часто омрачали субботники, визиты спонсоров, школьные "отчетные концерты" — гротескные парады мнимых достижений. Странная, раздражающая солянка, где дилетантские стихи соседствовали с песнями советской эстрады, спортивные секции боролись за призрачное первенство, а юные химики, словно бродячие циркачи, демонстрировали свои нехитрые опыты. Иногда на эти "концерты" съезжались и члены спонсорской комиссии, в основном, чтобы полюбоваться успехами собственных отпрысков.

На этой неделе больших катастроф не предвиделось. Но все тяготы завтрашнего дня меня уже не тревожили. Мягкая подушка приятно холодила щеку, а тяжесть одеяла сковывала нежной, непреодолимой негой. В голове роились обрывки мыслей, словно бабочки, бьющиеся о стекло. Пусть все остается там, за пределами этой комнаты, за границей этого дня.

Воскресное утро так и не подарило долгожданного сна. Оля разбудила меня вестью о том, что нашему этажу выпала честь преобразить аллеи парка. Группа девчонок рассредоточилась по отведённому квадрату : одни несли на плечах пестрые мотки флажных лент, другие цепляли их за предусмотренный в этой конструкции крюк. Разноцветные флаги пестрящие цветами школы внахлест раскинулись над тропой, озаряя ее сине-белой символикой школы. Оля, растворившись в компании подруг из литературного клуба, сгруппировавшись подальше от остальных они чем-то переговаривались. Надежда на помощь от этих воздушных созданий таяла с каждой минутой.

Едва успела подхватить пятиклассницу, робкую первогодку, едва не сорвавшуюся со спинки лавочки в отчаянной попытке дотянуться до заветного крюка. В ее глазах плескалось разочарование. Так сильно ее огорчило то, что она не могла помочь старшим.

— Давай сюда. А ты меня подстрахуй, работа все-таки рискованная, — стараясь придать голосу как можно больше дружелюбия, я ободряюще улыбнулась, принимая ленту. Это подействовало: в глазах девочки вспыхнула искорка надежды, и она робко улыбнулась в ответ. Крепко вцепившись в мои лодыжки, она старательно удерживала меня, пока я цепляла украшение.

Пятиклассница, наблюдая за результатом, робко улыбнулась. В ее глазах больше не было разочарования, лишь тихая гордость за свой вклад в общее дело.

— Меня Ирка зовут... — смущенно пробормотала она, протягивая крохотную ладошку. Она казалась меньше всех своих сверстниц. Хрупкие плечи, тонкие птичьи ножки и бледное личико с впалыми щеками. Взгляд ее серых, потерянных глаз беспокойно метался по сторонам, словно ища опору в этой суматохе. Подруг она явно еще не успела завести, и оттого казалась еще более одинокой.

— Я — Алиса. Пойдем со мной, поможешь гирлянды принести? — Глаза девочки тут же засияли. Она крепко ухватила меня за руку, словно боясь потеряться, и, торопливо перебирая ножками, засеменила за мной в подсобку.

Солнце поднималось все выше, пробиваясь сквозь хвойные лапы. Детский смех и оживленные разговоры создавали атмосферу праздника, контрастируя с моей утренней сонливостью и ощущением бессмысленности происходящего.

Ковалёва я на неделе не видела, кроме тех уроков, где у нас совпадало расписание. Он словно решил, что лимит моего общества был исчерпан и будто бы вовсе меня избегал. Это не могло не радовать. Ира привязалась ко мне, мы часто возвращались с обеда вместе, она находила меня в столовой, уже после трапезы, так же доверчиво бралась за мою руку и мы уходили. Она говорила много, казалось, что я знала уже всё о её любимых мультиках и персонажах, цветах, строгом папе и слабом здоровье. Это от чего-то не раздражало. Девочка была искренней и её рассказы казались увлекательнее многих монологов в которые меня любила завлекать Оля. От общения с ней, если это вообще можно было так назвать, я заразилась какой-то теплотой. Находить спокойствие, словно стало проще, да и раздражение посещало меня всё реже, даже щебетание соседки репетирующей презентацию своего нового стихотворения, пока я пыталась заполнить этот дурацкий дневник — не вызывало злости.

— Глаза, как хвоя за моим окном,

И я их вспоминаю каждый вечер,

Что опускается вуалью мне на плечи

И входит кошкой в одинокий дом.

Когда же ты услышишь мои стоны,

Я вою зверем о утраченной любви... — и вот дёрнул меня черт вслушаться в её бормотание. Меня слабо впечатлила её трагедия лесоповала с брачным воем, но смеяться над ней не хотелось. На девичьем лице довольно явно проскальзывала какая-то тоска при повторении этих строчек. Оля заметила моё внимание и выглядела уязвлённо, хотя не понятно на что она рассчитывала репетируя вслух.

— Довольно...честно. — пожимаю плечами и перевожу взгляд на окно за которым действительно колышутся лапы хвойных веток.

— Спасибо, жаль этого не услышит тот о ком это...хотя, возможно, он посетит нас в лирический вечер...— складываю в голове 2+2 и перевожу потрясённый взгляд на соседку.

— Оль, ты правда что ли в Ковалёва? — по её покрасневшему лицу понимаю ответ. Мне всегда казалось, что это просто увлечение или какой-то фанатизм, вполне присущий девушкам нашего возраста в отношении всяких красавчиков, но глубина её чувств меня поразила. Хотелось рассказать ей обо всех примерах подлости и лицемерия Миши, что накопились за годы, прикусываю язык что бы не наговорить лишнего. В конце концов особая ненависть всегда доставалась только мне и не имели отношения к Оле.

— Прости, я...просто не думала, что ты серьёзно. — почему-то было желание оправдаться за своё недоверие.

ГЛАВА 3 / Честность

Сердце замерло, и я ощутила неприятное чувство, словно меня застали на месте преступления. Серые глаза завуча придирчиво сканировали мою съежившуюся на кровати фигуру, а красные губы скривились в неясной эмоции.

— Ты здесь, Васильева? Да, Анна Валерьевна упоминала об этом, — раздражённо вздохнув, махнула рукой, указывая на перебинтованную руку.

Татьяна Викторовна пропустила Иру вперед себя, подталкивая девочку в спину с такой брезгливостью, что я могла видеть ее ужимистый жест с которым она отерла о бок юбочной ткани свои пальцы, делая вид что оглаживает какую-то несуществующую складку.

— Вот, принимайте, будет вашей новой соседкой.— я выдержала пристальный взгляд преподавателя, прежде чем посмотреть на «новую» соседку, дождалась, пока взгляд "акулы" сместится на нашу комнату.

Ира напоминала нашкодившего щенка: она старательно отводила взгляд, уставившись куда-то себе под ноги, и нервно теребила ручку чемодана. Казалось вот-вот жалко заскулит, вымаливая прощения. Да было бы еще за что. Обвожу взглядом комнату, стараясь понять куда именно сейчас смотрит Татьяна Викторовна и замечаю, что место Иры старательно вычищено, все спрятано в тумбочку, а кровать заправлена без постельного белья. Вот же маленькая лиса, она успела подготовиться.

Губы женщины снова скривились, и я поняла, что эта эмоция вызвана плакатами Оли. Брезгливость была перманентной эмоцией на лице этого человека, казалось, что чувство тошноты у нее могло вызвать что угодно, даже хвалить ударников ей было присуще с таким выражением лица, словно ее вот-вот вывернет на очередного дипломника-медалиста. Меня точно так же тошнило от взгляда на нее.

— С чего бы это? — прерываю я затянувшееся молчание, пока её снова что-то не насторожило и не привело к тому, что комендант лично пришёл бы к нам с проверкой. Думаю, отрицание — это неплохая тактика, чтобы не выдать себя.

— На этом настояла её семья. У девочки слабое здоровье, и ей лучше быть под присмотром старших. Её брат настоятельно рекомендовал Ольгу, как свою хорошую знакомую, которая способна взять на себя ответственность. — теперь её внимание полностью сосредоточено на мне, и хотя её голос остаётся спокойным, ей тяжело скрыть раздражение которое вызывают мои пререкания.

— Брат? Не думаю, что Оля обрадуется такой перспективе, — одёргиваю я себя и нервно сжимаю покрывало. Не хотелось бы переубедить Акулу Викторовну, от идеи переселения. Впрочем, возможно, моё нежелание лишь укрепит её уверенность.

— Не все такие, как ты, Васильева. Многие люди умеют сочувствовать и проявляют сострадание. Между некоторыми из них возникает доверие и желание помогать. Думаю, объяснять тебе значение слова «ответственность» нет необходимости. — поджимает напомаженные губы, бросая короткий взгляд на испачканную после падения форму, которая так и осталась лежать на полу.

— Меня не интересует твое мнение по этому вопросу. Решение принято педагогами и родителями девочки. И не смей, слышишь меня, не смей, Васильева, приобщать ребёнка к своим сомнительным эзотерическим взглядам. Прошу любить и жаловать - Ирина Ковалёва.

Знакомая фамилия бьёт по ушам, и я забываю дышать. Краем глаза я вижу, как Татьяна Викторовна разворачивается и направляется к выходу. Она элегантно, насколько это возможно с её пышной комплекцией, огибает притихшую Иру. Девочка старается не шевелиться, и мне начинает казаться, что пугает её вовсе не присутствие завуча.

— Кстати, предупреждение о порче школьной формы не теряет актуальности, даже учитывая случившееся. Безвозвратно испорченные вещи школа больше выдавать не будет. На твоём месте я бы уже начала застирывать юбку. Ира, располагайся и не забудь сообщить отцу о своём новом месте жительства, — её тон смягчается, когда она обращается к Ковалёвой. Мне остаётся лишь смотреть на неё сердито. Да уж, это действительно забавно — стирать одежду вручную. Словно почувствовав, что я вспомнила о нём, ушиб отозвался тупой болью.

Как только в коридоре стихли шаги, Ира подбежала ко мне. Брошенный чемодан, издал гулкий звук, по которому я поняла, что он пуст. Вот ведь маленькая хитрюга, как же она это провернула!

— Прошу прощения, я не думала, что ты здесь! — произнесла она, подбегая к моей кровати и присаживаясь на самый край. Её взгляд был направлен куда угодно, только не на меня.

— Давайте начнём с самого начала. Что это было? — наконец-то я могу получить ответы. Пообещав самой себе не злиться и дать ей возможность высказаться, я пристально смотрю на Иру, ожидая,гда она решится взглянуть мне в глаза.

— Кстати, о твоём брате, почему ты это скрывала...Я хочу сказать, что никогда не видела вас рядом.

— Он... Миша просил, чтобы я не подходила к нему в школе, при людях, мы как будто не знакомы. — Возможно, если Ковалёв предпочитал не замечать её существования в школе, то ему было безразлично, с кем общается Ирка.

Это могло бы объяснить часть вопросов, но появлялись бы другие. Кем нужно быть, чтобы так избегать родную сестру? Неужели её болезненность так сильно повредит его репутации? Вместо того чтобы оберегать и защищать её, он решил игнорировать? Какие у них отношения, раз Ирка согласилась на такие условия?

— Хорошо, но всё же, что это было? — задаю я вопрос, и она наконец поднимает на меня взгляд, полный смущения. Её тонкие бледные пальцы нервно перебирают край тёмно-синего жилета, и я почти вижу, как ей хочется снова опустить глаза, спрятать яркие васильковые лужицы за ресницами что бы не расплакаться. Но она берёт себя в руки и, собравшись с мыслями, выпаливает:

— Ох... Я рассказала ему всё, что произошло, и как я оказалась у вас. Конечно, он сказал, что я глупая и что такими темпами меня исключат из школы. Но потом он предложил план: спрятать вещи и обратиться в администрацию, чтобы меня официально переселили. Чтобы казалось, что я готовилась к переезду только после того, как они примут решение, он придумал эту историю с чемоданом. Миша намекнул отцу, что не сможет быть рядом в общежитии, а мои сверстники вряд ли помогут мне в сложной ситуации. Так появилось предложение доверить меня Оле. Наши родители — партнёры, и для моего отца она была достаточно авторитетным поручителем.