Дикарка у варваров. Песнь Теней

Глава 1

Ночной ветерок донёс отдалённый вой волка, собачий лай и запах дыма. Я крепче сжала небольшую глиняную посудину, доверху заполненную золой, и осторожно выглянула из своего убежища. Никого. Час мыши[1] — самое глухое время, когда все уважающие себя халху спят. Но у меня — своя цель. Крадучись, я подобралась к двери небольшого дома, рассыпала перед порогом золу, и, отступив во мрак, издала громкий вой. Мой "клич" подхватили собаки из псарни кагана и дворняги из "нижнего" города. Но в доме царила тишина, и я завыла снова, а потом ещё раз и ещё. Наконец — шаги за дверью, и она распахнулась, а я, отступила ещё дальше в тень. Возникший на пороге в одной руке держал обнажённую саблю, в другой — светильник, отбрасывавший колеблющийся свет на его лицо. За ним — женщина, кутавшаяся в длинный тёмный халат.

— Послушай, как они воют, Сувдаа, — тихо проговорил мужчина. — Опять...

— Боо[2] провёл очищающий ритуал, бояться нечего, — женщина храбрилась, но голос её заметно дрожал.

— Вой у нашей двери не был собачьим или волчьим, — в голосе мужчины проскользнули нотки ярости. — Это — демоны-шулмасы поют свою песнь над обречённым!

— Не говори так! — попыталась утешить его женщина, но мужчина уже шагнул за порог.

— Где ты?! — выкрикнул он, вслепую махнув саблей. — Думаешь, я боюсь тебя?! Что бы или кто бы ты ни был, выйди и сразись, как воин!

Смелые слова, скрывающие за собой животный страх. Отблески светильника падали на бледное осунувшееся лицо. Трудно узнать в этом отчаявшемся горделивого темника и моего заклятого врага Бяслаг-нойона. Его браваду прервал тихий стон женщины:

— О, милосердные духи! Смилуйтесь над нами! 

Темник оглянулся. Проследив за её взглядом, посмотрел себе под ноги... и светильник выпал из его руки. А я, довольно ухмыльнувшись, бесшумно унеслась прочь, невидимая во тьме безлунной ночи.

Почти год прошёл с того жуткого дня, когда меня, закованную в цепи, привезли на телеге в халхскую столицу и приволокли к трону кагана. В тот день, не прислушавшись к предостережению Фа Хи, я призвала кару на голову Бяслаг-нойона — за то, что разрушил монастырь, погубив столько невинных жизней и моего Вэя. Я пообещала, что возмездие настигнет его ровно через год в тот же самый день — и вот этот день почти настал. Я нырнула в тень, заметив часового, подождала, пока он пройдёт, и продолжила хорошо знакомый путь. Ночь за ночью в течение почти месяца — со дня возвращения Бяслаг-нойона из похода, я выбиралась из моей комнаты, чтобы воплотить план мести. У меня было время всё продумать и подготовить, пока Бяслаг-нойон уничтожал селения икиресов. Несмотря на "дурное знамение" в виде спаривавшихся в степи лис, темник вернулся с победой — в чём я ничуть не сомневалась. Но, в какой-то мере, встреча с лисами действительно оказалась для него роковой. Инцидент натолкнул меня на идею, как подобраться к тому, к кому подобраться невозможно. Фа Хи прав — Бяслаг-нойон был для меня недосягаем. Но есть нечто, способное проникнуть, куда не проникнет ни одно оружие: страх. И именно он стал моим верным союзником.

Сразу после повторного отъезда тумена Бяслаг-нойона Шона отвёл меня к Тунгалаг — старой полуслепой няньке, присматривавшей ещё за каганом Тендзином. Старуха была просто кладезем нужных мне сведений, но, к сожалению, говорила только по-монгольски. Опасаясь в присутствии Шоны выспросить всё, что хотела знать, я решила вернуться к ней позже — когда немного подучу язык. Каган, как и обещал, выделил мне учителя — тощего пожилого халху, чем-то напоминавшего мастера Пенгфея. Поначалу Сохор, так звали учителя, отнёсся ко мне, как и все при каганском дворе — с подозрением и снисходительностью. Но довольно быстро впечатлился моими усердием и скоростью восприятия и вскоре уже одобрительно кивал, похлопывал меня по плечу и называл "Марко-октай", что приблизительно означало "быстро понимающий Марко". Шона, общение с которым всё больше напоминало дружбу, хотя я поклялась себе видеть потенциального врага в каждом из этих варваров, тоже охотно говорил со мной по-монгольски, поправляя ошибки, так что изучение языка продвигалось гораздо быстрее, чем я ожидала.

Посчитав, что теперь моих знаний достаточно, чтобы говорить без "переводчика" в лице Шоны, я снова отправилась к Тунгалаг, и с тех пор ходила к ней почти каждую неделю. Старуха жаловалась, что все про неё забыли, благодарила меня, что помню о ней, а потом начинала рассказывать леденящие душу легенды своего народа. И я, нисколько не верившая во всю эту сверхъестественную дребедень, чувствовала пробегающий по коже холодок. Неудивительно, что местные настолько суеверны, — если слушать такое с детства, действительно начнёшь верить, будто вид двух спаривающихся лис может принести смерть. От Тунгалаг я узнала и о других знамениях смерти: влетевшая в жилище сорока или ворона, скребущаяся в дверь собака, струйка дыма из вроде бы потухшего очага, лошадь, покрывшаяся красными, чёрными и белыми пятнышками... Когда победоносный Бяслаг-нойон вернулся в Астай, я была готова к "встрече". К тому моменту уже знала, где его жилище, и тайком побывала в нём не раз. Его сыновья и дочь жили собственными семьями, в доме оставалась только жена, не менее спесивая особа, чем её кровожадный муженёк, и несколько слуг.

Карательную миссию я начала в первую же ночь после возвращения темника, "разукрасив" его любимого коня разноцветными точками. Потом в ход пошли сорока — чуть не свернула шею, отлавливая её, ворона — поймать её оказалось проще, пёс, которого я привела из нижнего города и "заставила" за кусочек мяса скрестись в дверь нойона. Пёс дотянулся до мяса довольно быстро и проглотил "улику", так что темник, выскочивший за порог на шум, посчитал, что пёс бросался на дверь просто так, отловил его и поволок к шаману. Тот провёл над животным очистительный ритуал, и пса выпустили. Но на этом "козни духов", преследовавших прославленного темника, не прекратились. На стенах его жилища появлялись таинственные надписи, у порога — следы, будто кто-то вошёл в дом, но так из него и не вышел, в постели он находил окровавленные петушиные перья, по ночам в его дом продолжали залетать птицы... И гордый Бяслаг-нойон стал походить на тень самого себя. Его слуги разбежались, в уверенности, что на хозяина наслали харал — проклятие. Темник обращался к шаманам, даже к прославленному боо Нергуи. Над его жилищем проводили очистительные ритуалы, коней окуривали можжевеловым дымом — он вроде бы отгоняет злых духов и призывает хороших, но ничего не помогало. Зола, которую этой ночью я рассы́пала перед его порогом, была очередным дурным знамением. Наступать на неё нельзя ни при каких обстоятельствах — только души умерших оставляют на золе свои следы. Поэтому темник пришёл в такой ужас, увидев, что стоит на ней, и даже уронил светильник. За всё это время я ни разу не попалась ему на глаза — может, упырь-нойон уже и забыл о моём существовании. До назначенного мною срока, когда его должна постигнуть кара, оставалась ещё неделя, и я заготовила особенно каверзное "знамение", которое покажет темнику, что "харал" не ограничивается только его жилищем, а следует за ним, куда бы он ни шёл.

Глава 2

Улюлюканье, крики, свист стрел, топот копыт лошадей охотников и тех, на кого они охотятся — стройных, похожих на косуль животных с длинными острыми, как у вампиров, клыками. Халху не охотятся только в периоды спаривания, рождения и вскармливая детёнышей — чтобы не препятствовать размножению животных. Всё остальное время охотничья забава — неотъемлемая часть их жизни. Каганёнок и его свита довольно часто развлекались охотой на сурков и кабанов, уезжая на рассвете и возвращаясь на закате. Я к ним не присоединялась, несмотря на многочисленные "приглашения" Шоны — никогда не понимала, как можно получать удовольствие, убивая беззащитных зверей и птиц. Но не поехать сейчас было немыслимо: ведь эта охота — часть празднования дня рождения принца. Да и интересно посмотреть на эту сторону жизни варваров, к которым меня занесло, хотя по-настоящему участвовать в охоте я не собиралась.

— Эй, сэму! Так и не решишься выпустить стрелу? Хотя — я забыл — твоё нежное сердце не терпит такой жестокой забавы! — мимо меня вихрем пронёсся каганёнок — настолько близко, что Хуяг, испугавшись, взвился на дыбы, чуть не выкинув меня из седла.

Разозлившись, я выхватила из седельной сумки недавно подобранную шишку и замахнулась, целясь в бритый затылок именинника. Но недремлющий Фа Хи мгновенно перехватил мою руку и, поймав мой яростный взгляд, мысленно приказал:

— Не при всех.

Я раздражённо выдохнула, но послушно спрятала шишку. Конечно, учитель прав: ляпнуть каганского отпрыска по "тыкве" на виду у собравшихся здесь в честь дня его рождения — не самая удачная идея.

— Лучше прогуляйся к озеру, — снова донёсся мысленный голос Фа Хи, и я, вздохнув, тронула поводья.

Местность вокруг — довольно живописная: горы, покрытые хвойным лесом, гладь озера. Конечно, это были далеко не те горы, где располагался наш монастырь, но всё же лучше однообразной степи, раскинувшейся у ворот халхской столицы. Лениво перебирая ногами, Хуяг спускался по горной тропе к поблёскивающему в низине озеру. Звуки охоты отдалялись — каганёнок, преследуя добычу, углублялся в лес, и я не сомневалась, сегодня вечером он сможет похвастать богатой добычей, и все будут восхищаться его охотничьим искусством.

Моё противостояние с принцем перешло на следующий уровень. Взаимные издёвки и колкости давно стали нормой нашего общения, мы продолжали устраивать "ловушки", соревнуясь в изобретательности, и Фа Хи, успевший заслужить искренее уважение капризного принца, никогда не ставил нас вместе в поединках — видимо, опасаясь, что мы друг друга покалечим. Но теперь "война" больше походила на состязание, чем на желание по-настоящему навредить, и, кажется, доставляла удовольствие обоим. Мне даже чего-то не хватало, когда каганёнок отправлялся на охоту, лишая возможности над ним поиздеваться. Ранней весной меня свалила простуда, и я несколько дней не выходила из комнаты, где меня отпаивали целебными отварами, бараньим бульоном и редкостной гадостью под названием аарса[1]. А, когда снова появилась на занятиях, принц обрушил на меня такой шквал насмешек и колкостей, что я невольно заподозрила: это — своеобразное выражение радости по поводу моего возвращения. Остальные члены его свиты уже не делали вид, что меня нет, и общались со мной почти приятельски. Немного раздражала Сайна, всячески выражавшая свою симпатию и даже подарившая мне собственноручно вышитый хадак[2]. И откровенно бесил Очир — его характер на сто процентов соответствовал отталкивающей внешности. Больше всех я сблизилась с Шоной — гигант просто молча взял меня под своё покровительство, а я, "в благодарность", без устали брызгала ядом на Очира, для которого издёвки над моим смуглолицым приятелем были чем-то вроде хобби.

— Марко! Что ты делаешь так далеко от гона?

Я подняла голову. Уже почти спустилась к озеру, а выше на тропе на пегом коне гарцевала Оюун. Девушка была полной противоположностью своему братцу не только внешне, но и по характеру. Приложи я мнинимум усилий, мы бы, вероятно, подружились. Но я по-прежнему не хотела дружбы ни с одним из них.

— Собираюсь спуститься к озеру.

— Искупаться? — Оюун ткнула пятками коня и слетела со склона, догнав меня.

— Нет, — качнула я головой. — Только посмотреть.

— На озеро? — удивилась она.

— Вода — более приятное зрелище, чем вид убитых косуль.

— Это — кабарга[3], — поправила меня девушка.

— Всё равно. Мне их жаль — несмотря на жуткие зубы.

— В твоей стране совсем не охотятся?

— Охотятся, но не все. Лично мне это никогда не нравилось.

— Ты странный, — поморщилась Оюун. — Охота — возможность потренироваться в силе и ловкости.

— Тогда почему бы охотникам не спешиться и догнать косуль на своих двоих? — хмыкнула я. — Или выйти на волка, вооружившись только собственными ногтями и зубами? Тогда бы шансы для всех были равны.

Оюун посмотрела на меня, будто я несла невероятную околесицу, но тут сверху послышался голосок Сайны:

— Марко, Оюун, скорее сюда! Гуюг нашёл раненого кречета!

— Повелитель неба — на земле! — охнула Оюун. — Идём, посмотрим!

Развернувшись на узкой тропинке, будто это была просёлочная дорога, девушка погнала своего коняшку вверх. Я развернулась с гораздо меньшей ловкостью и последовала за ней, недоумевая, почему раненая птица вызвала такой ажиотаж. Халху очень ценят кречетов и вообще всех хищных птиц. Охоте с ними обучают с детства, и почтение к этим величественным созданиям впитывается чуть не с молоком матери. Но зрелище, открывшееся нашему взгляду сейчас, было скорее жалким, чем величественным. На камнях у склона одного из холмов, неловко переваливаясь и пытаясь взлететь, копошился крупный птенец, покрытый перьями и кое-где остатками пуха. Правое крыло бессильно висело, на пёрышках засохла кровь. Сайна, увидев его, разревелась, а наклонившийся над птенцом Гуюг — сын одного из нукеров[4] кагана, посмотрел наверх.

Глава 3

— Ну и нахальное же ты созданье! — уже в который раз попыталась я урезонить разбушевавшегося кречетёнка. — Мало того, что не давал мне спать всю ночь, так ещё и сейчас капризничаешь! Твоё крыло нужно показать знающему человеку — неужели непонятно?

Птенцу это понятно не было — он продолжал возмущённо вырываться, пока я несла его к Тунгалаг. Сокольники кагана, которым я показала найдёныша сразу по возвращении в столицу, только покачали головами: летать не будет, лучше избавить его от мучений. Поэтому старуха, смыслившая в народной медицине — именно она посоветовала отпаивать меня аарсой, чтобы вылечить простуду, была моей последней надеждой. Тунгалаг отнеслась к пернатому пациенту участливо. Не обращая внимания на истошные вопли, тщательно его осмотрела, пощупала недействующее крыло, а потом без предупреждения крутанула его так, что послышался хруст. Мы с птенцом заорали одновременно: он — от боли, я — от возмущения, а старуха удовлетворённо кивнула:

— Крыло было вывихнуто. Теперь должно стать лучше.

— Должно? — уточнила я. — А если нет?

— Умрёт, — развела руками Тунгалаг.

Сжав губы, я ласково погладила несчастного птенца. Взъерошенный, с тёмными круглыми глазками и неуклюже расставленными лапками, он беспорядочно хлопал здоровым крылом.... Мне было до слёз жаль его — едва удержалась, чтобы не разреветься.

— Как назовёшь? — поинтересовалась старуха.

— Не знаю, — я сунула птенцу принесённое с собой мясо. — Не рано давать имя, если неизвестно, выживет ли?

— С именем скорее выживет. Имя — связь с миром живых.

— Хорошо... — я задумалась и, мысленно хихикнув, выдала:

— Чингиз.

Жаль, что никто не оценит шутку: здесь имя знаменитого монгольского хана — пустой звук. Но старуха покачала головой.

— Давать самке мужское имя?

— Самке? — удивилась я. — Это злобное, задиристое создание — девочка?

— Почему тебя удивляет? — проскрипела Тунгалаг.

— Девочка... надо же, — уже с улыбкой я посмотрела на немного успокоившегося птенца.

— Оперение её станет белым, — добавила старуха. — Очень редкая птица. Если выживет, береги её. А пока оставь здесь, дам ей отвар, чтобы не чувствовала боли и вела себя спокойнее. Завтра заберёшь.

Это было кстати. Вечером будет пир в честь дня рождения принца — за стенами халхской столицы уже раскинуты юрты и жарится мясо для празднования, а мне ещё нужно кое-что сделать, чтобы окончательно "добить" психику Бяслаг-нойона.

— Тогда до завтра, спасибо, Тунгалаг! А эту "девочку" я назову Хедвиг! — как белую сову Гарри Поттера.

— Иноземное имя, — поморщилась старуха.

— Она ведь — моя, а я — не отсюда! — улыбнулась я и, помахав на прощане рукой, покинула жилище старой няньки.

Самое время прогуляться к месту вечеринки и разведать обстановку! Вырвавшись из лабиринта дворцовых строений, я направлялась к конюшне, но, не дойдя до входа, замедлила шаг: от стены отделилась тёмная фигура, в которой я узнала Бяслаг-нойона.

— Я искал тебя, бледнолиций демон, — процедил он.

— Зачем? — голос ничем не выдал охватившей меня паники.

Я очень близка к цели — стоит лишь посмотреть на посеревшее лицо моего врага. Это и не удивительно — его "харал" продолжал набирать обороты. Когда нойон вернулся с охоты, на двери дома его встретила надпись — его имя, перевёрнутое вверх ногами и укороченное на одну букву. Я нанесла его раствором из хны, пока все собирались на площади перед дворцом, готовые отправиться на охоту. За дни, проведённые в горах, хна потемнела, и надпись стала заметной. Темник соскрёб её, но имя появилось вновь на следующий день, короче ещё на одну букву, — на этот раз на стене приёмного покоя, где каган встречался со своими приближёнными. А потом — на земле перед конюшней, где стояли лошади темника. Но, если он догадался, что за всеми этими "знамениями" стою я, моя месть пойдёт прахом — за каких-то три дня до финала.

— Это всё ты! — темник угрожающе двинулся на меня. — Как я мог забыть о тебе, злобный чужеземный змеёныш, которого каган пригрел на своих коленях? Нужно было сразу перерезать тебе горло — как только увидел твои жуткие глаза!

Я попятилась, прикидывая пути отступления. Вокруг — ни души, все готовятся к празднику. Но попытаться бежать всё же стоит — нужно лишь выбрать подходящий момент. Бяслаг-нойон продолжал наступать. Бледное лицо искажено, в глазах — безумие. Он даже не обнажил сабли — видимо, собирался придушить меня голыми руками. Ясно как день, обо всём догадался...

— Мой верный Ашиг, я взял его в дом ещё щенком, погиб на последней охоте от рогов кабарги! Моего внука Егу ужалила змея! А меня преследуют чотгоры[1] и шулмасы из-за посланного тобой харала! Но, если убью тебя, харал потеряет силу!

Я даже остановилась. Он не догадался! Просто считает, что нашёл наславшего на него беду, приписывая "харалу" и то, к чему я не имела никакого отношения: гибель пса, и нападение змеи на ребёнка. 

— Я вырву твоё сердце, — голос нойона снизился до зловещего шёпота, — и эти ужасные глаза!

— Но харал это с тебя не снимет, — я вскинула голову. — Потому что никакого харала нет.

Глава 4

Если при свете дня выстроенные в честь дня рождения принца юрты казались городом, с наступлением ночи "город" превратился в феерическую ярмарку. Всюду — костры, на которых продолжало жариться мясо, треножники, в которых полыхал огонь, своеобразная местная музыка и множество разодетых халху. Я плелась на Хуяге в конце каганского кортежа, включавшего его жён, отпрысков, родичей и приближённых любимцев. Рядом со мной скакал Фа Хи. Учитель больше ни словом не обмолвился о происшествии с Бяслаг-нойоном, но, когда мы спешились, строго меня напутствовал:

— Не приближайся к темнику и удержись от колкостей в отношении принца Тургэна хотя бы сегодня. Эта ночь — в его честь, и оскорбительное поведение в такой особенный для него праздник тебя недостойно.

— Постараюсь, честно, — угрюмо пообещала я. — Главное, чтобы он меня не провоцировал.

— Марко, ты здесь! — к нам со всех ног торопилась Сайна. — Доброй ночи, мастер Фа Хи!

Мой учитель приветливо кивнул девочке и, бросив на меня суровый взгляд, удалился. А Сайна тут же защебетала, делясь впечатлениями от праздника, спрашивала, как поживает спасённый нами птенец, сможет ли он летать и хочу ли я сидеть на празднике рядом с ней. Я слушала девочку вполуха, иногда отвечая невпопад. Незаметно нащупала чашу, которую прихватила ранее и сейчас спрятала под дээлом — нужно улучить момент и воплотить следующую часть моего плана. Но, пожалуй, сейчас ещё рано — все слишком трезвые. Значит, пока можно и развлечься, я повернулась к Сайне и лучисто улыбнулась:

— Конечно, хочу сидеть с тобой рядом.

Девочка просияла, слегка покраснев и, вцепившись в  мою руку, потащила к импровизированной "арене".

— Идём, сейчас начнётся бех! Ты знал, что Шона тоже будет участвовать?

А я всё удивлялась, куда он подевался! Шоне, в отличие от меня, нравилась традиционная борьба. Я в класс учителя-скунса больше не вернулась, посвятив эти часы дополнительным тренировкам с Фа Хи и изучению языка, но Шона продолжал усердно тренироваться и даже предлагал обучать и меня в свободное от остальных занятий время. Я с улыбкой отказалась и сейчас, глядя, как обнажённые до пояса халху швыряют друг друга по всему периметру "арены", убедилась, что решение было правильным. Но наблюдать за состязаниями со стороны интересно. Я бурно — воплями и свистом — приветствовала "выход" Шоны, и, кажется, немного смутила гиганта. Правда, смущение не помешало ему одолеть нескольких противников прежде, чем очередной всё же уложил его на лопатки. Абсолютным победителем вышел колосс, по сравнению с которым даже Шона казался не таким уж большим, и в честь его победы осушили немало чаш айрага. Шона подошёл к нам с Сайной после окончания соревнования, и я в очередной раз впечатлилась шириной его плеч.

— Ты сражался как герой, Шона! — выпалила вместо приветствия.

— А потом валялся на земле, как бурдюк с айрагом! — к нам, слегка путая ногами, подошёл Очир с наполненой чашей.

Без предупреждения обхватив меня за шею одной рукой, другой он подсунул свою чашу к моему рту.

— Выпей со мной, сэму!

Но рука, державшая чашу, скорее всего намеренно, дрогнула, и айраг вылился на мой дээл, прежде чем я успела отстраниться.

— Какой ты неловкий! — захохотал Очир. — Но что ещё ожидать от круглоглазого варвара?

Я уже ткнула его локтем, заставив закашляться, и, подняв глаза на Шону, оторопела, увидев его перекошенное от бешенства лицо. Мощный кулак обрушился на Очира с ожесточением, будто тот пытался меня убить, а не просто облил айрагом.

— Шона! — взвизгнула Сайна.

Но тот шарахнул моего уже упавшего на землю обидчика ещё раз, а потом ещё, пока я не вцепилась в его руку.

— Что ты делаешь?! Ты ведь его убьёшь!

Шона словно очнулся. Посмотрел на меня мутноватыми глазами, стряхнул мою руку и, резко развернувшись, ретировался. Сайна уже наклонилась над сплёвывающим кровь Очиром, а я, пробормотав "Позову кого-нибудь на помощь", торопливо зашагала прочь. На самом деле звать никого не собиралась — вспышка Шоны меня слегка ошарашила, но Очир давно нарывался, поделом ему! А убраться я поспешила, чтобы наконец воплотить мой план.

В одном из укромных уголков притворилась, что отряхиваю дээл, незамето вытащила заготовленную чашу и, подойдя к ближайшему столу, наполнила её айрагом. Теперь остаётся только найти Бяслаг-нойона. Надо надеяться, он будет на празднике — иначе все старания пойдут прахом.

Делая вид, что отхлёбываю из чаши, я снова вышла к арене и облегчённо выдохнула. Да, он здесь, вместе с супружницей — за одним из низких столов, перед ним — какая-то еда и чаша с айрагом — всё как нельзя лучше. За линией столов, чуть не толкая сидящих, топчутся халху рангом ниже. Пьют, едят и посматривают на "арену", видимо, ожидая очередного зрелища. Наконец на арену выплыла дама, одетая, как одалиска, и, звякнув монетками на поясе, затянула занунывнейшую песню — весёленькое, ничего не скажешь, поздравление с днём рождения! Но явно не избалованные развлечениями варвары глазели на неё разинув рты — даже смешки и болтовня смолкли, и я мысленно поблагодарила певицу. Смешавшись с толпой, подобралась к месту, где сидел мой враг, и сильно толкнула одного из стоявших позади его столика халху, одновременно сделав ему подсечку ногой. Халху шарахнулся прямо на стол Бяслаг-нойона, опрокинув половину мисок. Певица перешла к октавам, каким позавидовала бы и Дива Плавалагуна из "Пятого элемента", а я, улучив момент, пока темник сыпал ругательствами, подменила стоявшую перед ним чашу с айрагом на ту, что держала в руках. Голос певицы смолк, отовсюду раздались одобрительные крики, сквозь которые до меня донеслись обрывки фраз халху, которого я "уронила" на стол нойона:

Глава 5

Насмешка принца задела меня неожиданно глубоко — может, потому что мне самой спонтанное выступление показалось удачным? Одно хорошо — Бяслаг-нойон почти осушил чашу и скоро увидит дно...

— Марко!

Уже отойдя от столов и "арены", я остановилась, услышав оклик Шоны. Но увидела его не сразу — только после второго оклика. Расположившись перед юртой у почти потухшего костра, нелюбимый сын хана ханов, махал мне рукой. Движения — размашистые, рядом — бурдюк с айрагом и две чаши. Подойдя, я опустилась на шкуру возле него.

— Что ты тут делаешь?

— Жду тебя, — расплылся он в улыбке.

— Чтобы было с кем пить? — я кивнула на чаши.

— Хотя ты уже и без меня выпил немало. Выделывать то, что ты выделывал там, — Шона кивнул в сторону арены, — на трезвую голову не станешь.

— Ты видел? — поморщилась я. — Что ж, мне показалось, идея развеселить всех была неплохой... но твой братец быстро убедил меня в обратном.

— Говорю же, он завидует тебе, — Шона взял бурдюк и наполнил чаши. — Выпей ещё и увидишь, станет легче.

— Как стало легче тебе?

Шона слегка нахмурился и опрокинул в себя половину содержимого своей посудины.

— Что с тобой было? — продолжала допытываться я. — Очир, конечно, гад, но ты чуть не вбил ему лицо внутрь головы.

Мой приятель рассмеялся.

— И следовало бы... Чтобы он, наконец, оставил тебя в покое. Тургэн не... — он икнул, — п-причинит тебе вреда. Слишком восхищается твоими ловкостью и х-храбростью. Поддайся ты хотя бы раз... позволил бы ему почувствовать превосходство над тобой — вы бы подружились. Но у Очира сердце змеи.

— По-моему, Тургэн ушёл от него недалеко. 

— Нет, он — любимый сын хана... его наследник, и ведёт себя соответственно. Только и всего.

— А ты?

— Что я? — снова нахмурился Шона. — Почему не пьёшь?

Я намочила губы в айраге и вернулась к интересующей меня теме:

— Помнишь, обещал рассказать о своей матери?

— Только если обгонишь меня на лошади, — Шона поднял большой палец вверх.

— Ещё бы предложил посостязаться в бех! — шутливо надулась я.

Шона расхохотался, но тут же посерьёзнел и вздохнул:

— Ты — такой хрупкий... я бы и тронуть тебя боялся.      

— Не такой уж и хрупкий! — оскорбилась я. — Ладно, не хочешь — не говори.

— Она была любимой наложницей кагана, — неожиданно произнёс Шона. — Отец привязан к Солонго-хатун, уважает её ум, любуется красотой... но мою мать он любил. А она... любила другого.

— Другого? — оторопело переспросила я.

В принципе, ничего удивительного — толстый хан никак не тянет на мечту всех женщин. Но открыто предпочесть ему другого...

— Одного из нукеров кагана, — не глядя на меня, проговорил Шона. — Его казнили, она лишила себя жизни, а каган... принял меня, несмотря ни на что. Иной на его месте мог бы усомниться... и избавиться от меня. Но он продолжает считать меня сыном, даже не зная наверняка, чья кровь течёт в моих венах. И Тургэн, что бы ни говорил о моей матери, ни разу не попытался оспорить, что я — его брат.

— Понимаю... Но их поведение не так уж и благородно, как может показаться. Как по мне, ты или принимаешь человека без оговорок или не принимаешь его совсем. А они будто делают тебе одолжение, позволяя считаться их родственником, и всё же относятся, как к изгою. 

Злая на каганёнка за недавнее унижение, я не хотела видеть благородство ни в одном из его поступков, и не выбирала слов, даже понимая, что они ранят Шону. Но тот только грустно улыбнулся.

— Ты всё ещё не понимаешь наших обычаев. Своей изменой мать запятнала и себя, и меня. Неважно, течёт ли во мне кровь кагана, я не могу считаться равным остальным.

— Но это — глупость. Ты — гораздо благороднее их всех вместе взятых!

Оторвавшись от созерцания шкуры, на которой сидел, Шона вскинул на меня глаза, и в них мелькнул едва заметный огонёк.

— Ты правда так считаешь, Марко?

— Конечно, иначе бы так не говорил.

Огонёк в глазах Шоны вспыхнул ярче, взгляд стал пытливым, почти гипнотическим. Почему-то смутившись, я уставилась на чашу с айрагом, которую продолжала держать в руке, и невпопад спросила:

— И что будет, когда вырастешь? Сможешь занять при дворе любую должность? Или и в этом будут ограничения из-за "запятнанного" происхождения?

— Я уже вырос, — рассмеялся Шона. — Совершеннолетие у нас наступает в тринадцать — после первой охоты и первой убитой дичи. А должности просто так не раздают, их нужно заслужить. Я смогу занять любую, если буду этого достоин. Но, пока нет войны, трудно показать, чего стоишь.

— Ты как будто сожалеешь, что войны нет.

— Наши предки жили войной. Без неё мы — не совсем мы.

— Поэтому нападаете на мирные монастыри?

Глава 6

Темника "похоронили" по местному обычаю — одели в дорогие одежды, вывезли в специальное место, обложили подношениями и оставили на съедение стервятникам. Ни о нём, ни о его смерти не говорили, считая эту тему "нечистой". Нечистым считалось и его жилище — вдова нойона даже переселилась к одному из своих сыновей, не желая оставаться в нём. А потом всё пошло своим чередом, будто Бяслаг-нойона никогда и не было. Даже я, буквально жившая местью весь прошедший год и неотступно следовавшая за темником весь последний месяц, почти сразу забыла о его существовании. Вероятно, это бы не произошло так быстро, если бы не одно отвлекающее обстоятельство, прочно занявшее угол в моей комнате и постоянно требовавшее моего внимания: кречетёнок Хедвиг. Успокаивающий отвар Тунгалаг на мою питомицу практически не действовал, и старая нянька не советовала им злоупотреблять, чтобы не навредить неокрепшему птенцу. Вправленное крыло восстанавливалось, и Хедвиг начала рваться на свободу. Я была не против её отпустить, но Тунгалаг качала головой: пока крыло как следует не зажило, прокормить себя на воле, несмотря на кажущуюся самостоятельность, кречетёнок не сможет. Да и потом уверенности, что выживет, нет. Лучше оставить его и приручить. Я рьяно принялась за приручение... и вскоре поймала себя на желании придушить маленькую привереду. Бедный раненый птенчик оказался нахальным, склонным к агрессии созданием со склочным характером. Клобук она не переносила на дух — билась в истерике с удвоенной энергией всякий раз, когда ей его надевали. Сокольников не подпускала к себе и близко — начинала так истошно вопить и вырываться, что те, только глянув на неё, предлагали единственный способ дрессировки — пеленание и измор голодом, когда птицу заворачивают в пелёнку и носят под мышкой, не давая пищи, пока она не впадёт в полнейшую прострацию и ради еды будет готова на всё. Обозвав предложившего это сокольника живодёром, я обратилась к другому, потом к третьему, но в конечном итоге приручать кречетёнка помогли старик Юнгур и Шона. Правда, от последнего "девочка" шарахалась, как нечистый от ладана — наверное, пугалась его роста, а у Юнгура не всегда было время возиться с птичьей "принцессой на горошине". В результате, на этапе выноски и подготовки к полётам, во время которого птицу сажают на перчатку и всюду таскают с собой, чтобы привыкла, я осталась с "принцессой" один на один. Поначалу бродила с ней по территории дворца и сада, потом выехала в степь. Поездка привела капризного кречетёнка в восторг: она даже не клевалась. Относительно спокойно сидела на руке, расправив крылья, и на следующий день я решила забраться ещё дальше. И забралась, доскакав до самых гор. Шона собирался поехать со мной, но я его отговорила — зачем лишний раз стрессовать птенца?

Привязав Хуяга к дереву, начала подниматься по каменистой тропинке, увещевая кречетёнка вести себя прилично. Но Хедвиг хлопала крыльями, всем своим видом показывая, как хочет сорваться с перчатки, и я сдалась:

— Ладно, непоседа, полетай...

Конечно, далеко улететь она не могла: на лапки надеты кожаные путцы, крепившиеся к перчатке длинным шнуром. О том, стоит ли уже позволять ей подниматься в небо, мнения птичьих "наставников" разделились. Тунгалаг говорила, птенец ещё недостаточно приручен, чтобы отпускать её даже на длину шнура. Юнгур, наоборот, считал, что птице нужно небо и возможность тренировать силу крыльев, но делать это лучше в ставшей привычной для неё обстановке — например, в каганском саду. Я выслушала обе стороны и, как всегда, поступила по-своему, выпустив Хедвиг полетать в естественной среде обитания. Кстати, в этих горах часто охотился каганёнок со своей свитой. После моего выступления на "арене" мы с ним почти не общались. Точнее, не общалась я. Он пытался со мной заговорить — с небрежной насмешливостью, ставшей между нами нормой. Но я не вступала в словесные перепалки, как раньше. Просто почтительно кланялась, приложив руку к груди, и молча удалялась, чем, кажется, приводила его в смятение. Заметивший это "отчуждение" Шона только качал головой:

— Всё-таки ты вздорный, Марко! Он хочет помириться, неужели не видишь?

— "Помириться" можно, если раньше дружил, а между нами никогда не было и не будет дружбы.

— Только из-за твоего упрямства, — улыбнулся гигант. — Хорошо, пусть принц тебя задел, но что с остальными? Ты ведь хочешь найти своё место при дворе? Может даже в личной страже кагана? Но как собираешься это сделать, если настроишь против себя всех?

Конечно, он прав... наверное. Но даже сейчас, отомстив Бяслаг-нойону, я продолжала тосковать по времени в монастыре, по моим оставшимся среди его развалин друзьям... и по Вэю. Ночь за ночью желала ему приятных снов и глотала слёзы при одном воспоминании о жутком дне, когда потеряла его навсегда. А теперь подружиться с этими варварами и относиться к ним так же, как к Киу, Сонг, Сяо Ци и остальным? Мне казалось, этим я просто предам память о погибших...

Резкий звук, будто лопнула тетива, вернул меня в настоящее и заставил охнуть. Хедвиг, кружившаяся над моей головой, отовала шнур от перчатки — наверное, я недостаточно закрепила его — и понеслась прочь.

— Хедвиг! — истерично выкрикнула я. — Вернись! Ты погибнешь, если улетишь сейчас! Хедвиг!

Но избалованная птичья принцесса поднималась всё выше и выше, а я, не разбирая дороги, неслась вверх по горной тропе.... пока не потеряла её из виду.

— Хедвиг...

Всё же хорошо, что Шона меня не сопровождает — если бы разревелась при нём, сразу бы выдала свой пол. А ревела я сейчас горько — от жалости к бедному неокрепшему птенцу и от злости на себя. И дёрнуло меня выехать за пределы города! Случись подобное в саду, кречетёнка бы наверняка отловили. Да и далеко бы она не отлетела, а здесь... Бедный маленький птенчик, обречённый умереть из-за моей нерадивости... Размазывая слёзы, я бесцельно брела дальше по тропинке, как вдруг услышала знакомый требовательный писк. Хедвиг? Я помчалась на звук, спотыкаясь и чуть не падая. Крики становились громче, казалось, она вопит где-то прямо надо мной, и, подняв голову, я остановилась, увидев, куда её занесло. На вершине горы росло раскидистое дерево. Его мощные корни пробились сквозь камни, ствол наклонился над обрывом, а среди ветвей, пытаясь освободиться от запутавшегося в них шнура, хлопала крыльями моя капризная принцесса. Видимо, непривычная к длительным перелётам, она устала и опустилась на ветку, но шнур припутал её на месте.

Глава 7

Ещё не рассвело, когда каганёнок и его свита, включавшая нескольких стражников, собрались перед конюшней, готовые отправиться на изничтожение живности в горах. Увидев меня, принц неприятно ухмыльнулся:

— А ты что здесь делаешь, сэму? Тебя никто не звал!

— Я звал, — возразил Шона.

Принц ухмыльнулься ещё неприятнее и бросил:

— Тогда оставь в Астае своего охотничьего пса, Шона. Для дичи, которую способен поймать ты, вполне сгодится и этот цветноглазый щенок!

Мой защитник явно собирался что-то ответить, но я ткнула пятками Хуяга и понеслась к воротам. Шона догнал меня уже за пределами города.

— Начинаю думать, что ты прав, Марко. Пожалуй, дружбы между вами и правда никогда не будет.

— Невосполнимая потеря! — съязвила я.

Мне показалось, каганёнка по-настоящему злит моё нежелание вступать в перепалки. До происшествия на "арене" его насмешки уже не были такими ядовитыми, как сейчас. Что ж, я приготовила заключительную "ловушку", после которой буду игнорировать его по-настоящему — не стану даже кланяться! Собственно, это не совсем ловушка, а скорее демонстрация моего превосходства — ведь именно это бесит каганёнка больше всего. Главное, чтобы всё получилось естествено и как бы случайно.

Охота была жаркой. Каганёнок превзошёл себя в ловкости, собственноручно поразив стрелами самца кабана и самку "клыкастой" косули. А в промежутках между "расстрелом" животных без устали сыпал насмешками, отмечая, как при виде пролитой крови якобы бледнеет моё и без того белое лицо, спрашивал, в состоянии ли я ещё держаться в седле после увиденного, и, передразнивая мой жест, крутил возле глаз согнутыми пальцами, изображая, как моё нежное сердце рыдает от происходящей жестокости. Я отвечала на колкости блуждающей улыбкой, дожидаясь подходящего момента. И он наступил.

В поисках места для привала, прежде чем отправиться обратно в Астай, мы оказались недалеко от обрыва, где росло дерево, с которого я снимала Хедвиг. Рано или поздно мы должны были к нему выйти — дорога в столицу проходила у подножия горы, и я вскинула голову, собираясь, наконец, отыграться за все издёвки. Но Очир чуть всё не испортил. Ни с того ни с сего бросив в меня замшелой веткой, он глумливо поинтересовался:

— Как твой кречет, сэму? Ещё не околел?

— А как твой нос, Очир? — не раздумывая, огрызнулась я. — Уже сростается? Неудивительно, что вся добыча на этой охоте досталась не тебе — как бы ты рассмотрел дичь своим затёкшим глазом?

Побои, полученные моим обидчиком на пиру, ещё были заметны, а напоминание о них — явно болезненно. Процедив ругательство, он яростно развернул коня, собираясь налететь на меня, но Шона, бросившись наперерез, схватил коня Очира под узцы и остановил его. Неприглядное лицо страшилы стало угрожающим.

— Как ты смеешь касаться моего Батыра, сын шлюхи? — прошипел он и хлестнул Шону плетью, которую держал в руке.

И меня понесло... Посеревший от ярости Шона только успел выпустить узду и схватиться за саблю, а я, ткнув пятками Хуяга, уже подлетела к Очиру и с размаху шарахнула ему кулаком в нос. Тот завопил так, что Хуяг взвился на дыбы и чуть не выбросил меня из седла. Только это и помешало мне залепить уроду ещё раз. С кулаками я ещё ни на кого не бросалась, и, кажется, привела всех, включая Шону, в не меньший ступор, чем когда пела "Хафанана куканелла".

— Ты... — хлюпающий разбитым носом Очир прохрипел ругательство. — Это тебе с рук не сойдёт!

— Уже сошло! — я демонстративно отряхнула кисть. — А ты ещё раз назовёшь его так — сам женишься на шлюхе, вот увидишь! Мы, латиняне, умеем направлять оскорбительные слова против тех, кто их произнёс!

Очир зарычал и, продолжая зажимать нос, попытался достать меня ногой, а Шона наклонился ко мне и шепнул:

— Ты спятил, Марко? Угрожать такими вещами... — но смуглое лицо буквально светилось ликованием.

Я только усмехнулась, про себя досадуя, что не сдержалась. Как после этой свары "естественно" перейти к задуманному? Но в этом неожиданно помог принц — приосанился и с вызовом бросил:

— А что со мной, сэму? Направишь и мои слова против меня?

— Ты — наследник хана ханов, и твои слова просто не могут быть оскорбительными, — ехидно возразила я. — Кроме того, они не всегда верны. Например, я не считаю достойным восхищения убийство беззащитных животных. Но это не значит, что я — "размазня".

— И что же ты считаешь достойным восхищения? — высокомерно поинтересовался принц.

Именно этого вопроса я ждала! Но ответила уклончиво:

— Истинное испытание мужества и ловкости.

— Какое? — снисходительно хмыкнул каганёнок.

— Безнаказанный лай из-за чужой спины, ты, трусливый цветноглазый щенок? — рявкнул Очир.

Принц с издёвкой рассмеялся, а я, сделав вид, что разозлилась, натянула поводья.

— Хорошо! Покажу, какой я "трусливый"! Посмотрим, сможет ли кто-то из вас повторить то, что сделаю я! — и понеслась вперёд.

— Марко! — крикнул мне вслед Шона, но я только ускорилась.

Неподалёку от дерева и обрыва спешилась и, не глядя на примчавшихся следом каганёнка и иже с ним, отцепила от седла лук, вынула из колчана три стрелы и из седельной сумки — три мотка верёвки.

Глава 8

Обратная поездка была... нервной. Каганёнок, заботливо уложенный на "носилки" из двух копий и пары дээлов между ними, так и не пришёл в себя. То и дело поглядывая на бледное лицо, я гадала, дотянет ли он до Астая, представляла гнев кагана... и отворачивалась. Очир, воспользовавшись суматохой, унёсся вперёд — заметила это на полпути к столице. И ничуть не удивилась, что перед конюшей уже ждали не только каганёнка, но и меня. Его — лекари, меня — стражники. Один поймал под узцы недовольно заржавшего Хуяга и сурово бросил:

— Пойдёшь со мной, латинянин.

Я, вздохнув, спешилась. Шона тоже мгновенно слетел со своего коня.

— Только он, — кивнул на меня стражник.

Но Шона угрожающе сдвинул брови.

— Я пойду с ним. Даже не пытайся меня остановить.

Стражник, равнодушно пожав плечами, махнул двум другим, и те взяли нас под конвой.

— Спасибо, Шона, но не думаю, что...

— Это, — мой защитник кивнул на стражников, — дело рук этой гадюки Очира. Он наверняка исказил истину, заранее настроив кагана против тебя. Теперь отец может тебе и не поверить, значит, кто-то ещё должен рассказать, как всё было на самом деле.

— И что же ты скажешь? — не удержалась я от улыбки.

— Что ты и Тургэн — два упрямых сумасбродных болвана, просто тебе в этот раз повезло больше, чем ему, — отрезал Шона.

Несмотря на смятение и тревогу, не оставлявшие меня с момента, когда каганёнок вообразил себя Икаром, я хрюкнула от смеха. Шона с лёгким недоумением скосил на меня глаза и покачал головой:

— Ты ненамного младше Тургэна, но ведёшь себя, будто родился несколько лун назад. И он рядом с тобой начинает вести себя так же. Неужели не понимаешь, насколько это серьёзно? Если он умрёт...

Распахнувшиеся перед нами створки двери тронного зала помешали ему закончить фразу, но всё было понятно и так. Моя жизнь висит сейчас на одной ниточке с жизнью каганёнка: оборвётся одна — оборвут и вторую. В зале не было никого, кроме стражников, кагана и Очира, стоявшего на нижней ступени перед троном лицом к нам. Когда мы приблизились, он неприятно ухмыльнулся, а каган сдвинул брови и, будто не видел меня, сурово обратился к Шоне:

— Зачем ты здесь, сын? Я тебя не звал.

— Как не звал и Очира, — отозвался тот, учтиво склонив голову. — Марко не так виноват в произошедшем, как он это представил, и...

— ...по-твоему, я не смогу разобраться без твоей помощи? — перебил каган.

— Твоя мудрость — вне сомнений, — возразил Шона. — Но слово того, кто видел всё собственными глазами, всё же не будет лишним.

— Не будет, — согласился хан ханов, угрюмый взгляд перешёл на меня. — И я хочу услышать его от Марко. Говори!

Кашлянув, я кратко описала, как прыгнула с обрыва, чтобы доказать свою смелость и ловкость. Принц Тургэн решил это повторить, но, видимо, выбрал слишком тонкую ветку, которая обломилась под его весом. К счастью, ему удалось уцепиться за выступ, а я спустилась вниз, чтобы помочь его вытащить...

— Это всё? — с меня каган перевёл взгляд на Шону. — Всё было так, как он говорит?

— Марко не сказал, что пытался предостеречь принца, а потом первым вызвался спуститься вниз, чтобы его спасти.

— После того, как сам же и вынудил принца участвовать в этом безумии! — подал голос Очир.

— Ни к чему я его не вынуждал! — возмутилась я.

— Это ложь! — вторил мне Шона.

Очир явно собирался возразить, но тут створки двери распахнулись, пропустив в зал каганшу, и Шона, уже в который раз за этот день, дёрнул желваками. Но, даже не глядя на его лицо, было ясно: присутствие на разборке чересчур заботливой и всегда с трудом меня переносившей мамаши — явно не в мою пользу.

— Что с моим наследником? — коротко поинтересовался каган.

— Ещё не пришёл в себя, — подплыв к возвышению, каганша неторопливо поднялась по ступенькам и, повернувшись, уставилась на меня испепеляющим взглядом.

— Его кровь на твоих руках, чужеземец! — и, посмотрев на кагана, добавила:

— Я требую его казни!

И, до сих пор сохранявшая относительное спокойствие, я не выдержала:

— Да с какого перепуга, в конце концов? У каждого — своя голова на плечах! Если его не работает, как надо — причём здесь я? Я рисковал только моей жизнью и не заставлял его...

— Замолчи, Марко... — Шона легко меня толкнул и обратился к явно начинавшему злиться кагану:

— Прости его, отец. Горе затмило ему разум...

— Это чужеземное существо не следует нашим обычаям,  — перебила моего защитника каганша, — насмехается над нашим сыном, не проявляет должного почтения даже к тебе! И ему ты оказываешь покровительство! А чем платит он за твою милость? Чуть не лишает тебя наследника!

— Жена... — начал каган.

Но тут створки двери распахнулись вновь, и я чуть не запрыгала от радости, увидев вошедшего в зал Фа Хи. На меня учитель и не глянул — наверняка злился, а каган даже приподнялся на троне: