Диссертация о счастье с шестью пересадками

Глава 1 О желании сделать пирсинг

Генриетта Иосифовна Штангенциркуль – дважды заслуженный филолог и чрезвычайно упорная дама… сильно постбальзаковского возраста – сидела в кабинете за кафедрой теории языка и литературы и пила чай с трюфелями. Периодически она мечтательно–удивленно вздымала правую бровь к потолку и округляла рот, предварительно вытянув его в трубочку. Потом, словно отмахиваясь от назойливой мухи, она стряхивала головой, тем самым сбрасывая неоднозначное выражение со своего лица, возвращая его к заводским настройкам, именуемым в простонародье постным.

Ее коллеги по кафедре, не стесняясь ее присутствия, зашушукались:

– А Генриетта–то Иосифовна что–то задумала, – сказала зав. кафедрой Марина Мартыновна, не вынимая дужку очков изо рта.

– Я бы даже сказала, замыслила, – согласилась с ней аспирантка Ирочка, которую ни один язык не повернется назвать целой Ириной Афанасьевной, особенно после того, как хотя бы одним глазом не взглянет на эту миловидную, тоненькую и крохотную девушку. Ирочка, Ируля, Иришка, даже Ирен, но совсем не Ирина и уж тем более не Афанасьевна. Однако, на поприще зарубежной литературы она достигла таких высот, что ей доверили принимать хвосты у не очень прилежных первокурсников.

– Офелия, о, радость, помяни мои грехи в своих молитвах, нимфа! – первокурсник Артемьев в очередной раз доказал, что Ирочка не зря свой хлеб ест. Она быстро черкнула заветное слово в его зачетке, и тот попятился к двери парадоксально вприпрыжку.

Меж тем Генриетта Иосифовна снова явила миру в целом и присутствующим в кабинете в частности чудеса своих лицевых мышц. Она выпятила вперед нижнюю губу и расплылась в улыбке, а глаза распахнула так широко, что тушь с ресниц черным частоколом отпечаталась выше бровей. И именно с таким выражением лица она повернулась к присутствующим.

Присутствующие светила филологии напряглись, а первокурсник Артемьев перестал одновременно и пятиться, и припрыгивать. И на всякий случай тоже напрягся.

– Филология, язык, литература, монографии, романы, билабиальные и прочие звуки, лингвистические конструкты и прочие стилистические тропы, – очень издалека начала госпожа Штангенциркуль. – Все это спасало мою жизнь, раскрашивало в цвет мои будни, возносило меня к вершинам бытия. До сегодняшнего дня! – Генриетта Иосифовна воздела палец вверх, а потом поводила им перед глазами свидетелей ее откровения. – Мне далеко не шестнадцать, впрочем, мне далеко даже и не сорок. Я достигла всего того, чего хотела достичь, но сегодня утром я приняла решение. – Она сделала паузу и обвела присутствующих взглядом прищуренных глаз.

Присутствующие, вторя ей, также прищурили глаза.
– Какое решение? – почему–то спросил именно первокурсник, продолжая щуриться.
– Проколоть соски, – буднично произнесла наша дважды филологиня.
Разумеется, все перестали щуриться.
– Что?
– Что?
– Что?
– Да, я предполагала, что «что» станет самым популярным местоимением. Как все мы знаем, оно не имеет грамматических категорий рода и числа, а только изменяется по падежам. Но речь не о том.

– Да, как же не о том? – поднялась со своего места зав кафедрой.

– Вы хотите развить тему местоимений, Марина Мартыновна?

– Да! То есть нет! Зачем вам это, Генриетта Иосифовна?

– Хочу. Но меня сейчас волнует другой вопрос. Вот проколю я соски, надену красивые кольца, а может и цепочку между ними протяну…

– Ой, – перебив речь коллеги, ойкнула аспирантка и прикрыла рот руками. А потом еще и глаза закрыла на тот случай, если Штангенциркуль прямо сейчас удумает демонстрировать места будущего пирсинга.

– Во, дела! – сполз на корточки первокурсник Артемьев, забывая, что ему еще «Гаудеамус» петь преподавателю латыни.

Зав кафедрой, подумав что–то у себя в голове, присела на стул, выдохнула и спросила таким же будничным тоном, которым Генриетта произнесла свой манифест:

– Все мы – взрослые люди, кстати, Артемьев, тебе 18 уже есть?

Тот утвердительно закивал головой.

– Так вот, все мы взрослые люди, которые живут в прогрессивном 21 веке. Подобные экивоки не должны хоть как–то изменять спокойный ход нашей жизни, повергать в шок или как–то иначе мешать жить. Но ответьте, пожалуйста, нам вы это зачем рассказали? Кололи бы себе что хотите, ну, и бог с вами.

– Видите ли, Марина Мартыновна, коллеги и будущие коллеги, мне не нужен пирсинг без права его демонстрировать. Вот мне и нужен совет как это можно сделать?

– Если вы хотите приходить на лекции неглиже и выдавать в таком виде материал, то я категорически против.

– Да, вы что, Марина Мартыновна! Ни в коем случае, эту идею я сразу отмела. Также как и отвергла идею с посещением нудистского пляжа. В большей степени по причине того, что таковых в наших краях нет, да и зима на дворе. Также я не приемлю и менять профессию на древнейшую. Не для того я дважды филологический оканчивала.

– Что вы говорите! – риторически воскликнула зав кафедрой.

– Да, я серьезно. Может у вас есть идеи?

– Онлифанс? – робко пролепетал Артемьев.

– Его я тоже рассматривала, но в нашей стране он заблокирован.

– А ВПН? – уже более смело, но также лепеча, произнес студент.

– А ВПН – не очень законен.

– А может просто по городу пройдетесь? – разлепила рот аспирантка Ирочка.

– Ну, тогда я попаду либо в полицию, либо в сумасшедший дом.

– Возможно, это лучший исход вашего предприятия, – ехидно ухмыльнулась Марина Мартыновна.

– Я пропущу ваше замечание мимо ушей, – не то, чтобы искусно, но парировала без пяти минут дама с проколотыми сосками.

– Генриетта Иосифовна, ну, побойтесь бога, вы же не папуаска какая–нибудь, гулять голой на людях, – пыталась воззвать к высокими филологическим чувствам зав кафедрой.

– Папуаска? – переспросила Штангенциркуль.

– Ага!

– А ведь это идея! Ведь можно поехать в какое–нибудь отдаленное африканское племя и там ходить без одежды.

– Какое безумие, – прошептала Марина Мартыновна, рыща в тумбочке стола в поисках валокордина или худой конец валерьянки.

Глава 2 О женской солидарности

Может ли быть на кафедре теории языка и литературы что–то беднее на события, чем вечер после зимней сессии? После всех выстраданных экзаменов и зачетов автоматом. После всех шаманских камланий, заигрываний, запугиваний и даже попытке подкупа во имя положительной записи в зачетке. Зав кафедрой Марина Мартыновна Скороходова скучала по напряженным студенческим нервам и расшатанным нервам преподавателей. По всей этой будоражащей кровь игре системы нейронов, аксонов и прочих отростков с ганглиями.

Не в силах больше бороться с одним из смертных грехов – унынием – она вызвала в кабинет Генриетту Иосифовну Штангенциркуль, которая, если вы помните, собралась проколоть себе соски и уехать в Папуа Новую Гвинею, чтобы ходить там, простигосподи, голой. Если не помните, то прочтите еще раз главу 1.

– Генриетта Иосифовна, – без долгих предисловий начала госпожа зав кафедрой, – в рамках профилактики умственных и сердечно–сосудистых заболеваний, я намереваюсь ходатайствовать в ректорат, чтобы он ходатайствовал в… куда там им положено ходатайствовать, чтобы вас не пускали в Папуа, господибожемой, Новую Гвинею, – без долгих послесловий госпожа зав кафедрой и закончила.

Для того, чтобы не наблюдать как удивление дважды филологини перерастает в легкий предвозмутительный шок, она развернулась на каблуках своих ортопедических туфель и практически поравнялась с дверью, потом вспомнила, что это ее кабинет и уходить никуда не нужно, она остановилась. А голос Генриетты заставил ее ко всему прочему обернуться.

– Какого черта? – Штангенциркуль с вызовом, граничащим с пробуждающимся гневом и, как ни парадоксально, совершенно спокойным голосом, спросила она у спины Скороходовой. – Какого черта? – уже в лицевую часть завкафедрового туловища повторила она вопрос, который понемногу начал набирать метафизические свойства. – Где связь между моей поездкой к папуасам и всеми этими заболеваниями?

– Самая что ни на есть прямая! Вы вообще читали что из себя представляет эта страна? Какие опасности она таит для дам, особенно с двумя филологическими образованиями? Если читали, и все равно намереваетесь осуществить задуманное, то я опоздала с профилактикой и вы уже вовсю больны головой. Ну, поедете вы туда, а мы тут все останемся и начнем переживать за вас, страдать сердцем и по всей видимости сосудами, и мало ли чем еще, – ответ Марины Мартыновны казался таким логичным и одновременно таким бредовым, что Генриетта Иосифовна не нашла чем крыть. Она даже скосила глаза в ту сторону, где рабочие из сторонней компании крыли косую черепичную крышу. Это вдохновило филологиню покрыть заведующую матом. Но холодный разум возобладал, когда она вспомнила, что за устное народное творчество ей не доплачивают, и она снова вернулась к топу 1 вопросов за сегодняшний день:

– Какого черта? – может показаться, что лимит разнообразия фраз у нашей дамы исчерпан, но, уверяю вас, вам это действительно только кажется. И, словно подтверждая мои слова, обладательница двух высших филологических образований дала волю чувствам, а эмоциям – зеленый свет:

– Уважаемая госпожа Скороходова, ваши высокомерие и недопустимое увлечение чужими делами просто бросаются в глаза. С прискорбием осознаю, что вашей жизненной философией все–таки является сентенция «Человек человеку – волк». Как знать, возможно, у вас нет другого способа проявить себя. Тем не менее, давайте все же придерживаться определенной доли вежливости без излишних претензий. Вы понимаете, что наша кафедра, боле того, весь факультет, представляют собой самое настоящее государство в государстве, и в случае чего, нам придется полагаться только друг на друга. Взывая ко всем ваших регалиям и достижениям в области филологии и лингвистики, я призываю вас не оскорблять других своим язвительным характером. Поймите, что гармония, мир и взаимопонимание должны стать ключевыми аспектами нашей жизни, даже вершиной нашего бытия. Так зачем же вы тратите свою энергию и должностные полномочия на меня? Я очень надеюсь, что вы сможете преодолеть свои негативные черты. И, наконец, мы сможем достичь консенсуса. Давайте скорее разрешим все наши разногласия, ведь мне надо еще успеть на процедуру… эээммм… интимного пирсинга. А иначе какого черта?

Марина Мартыновна задумалась. Если бы у Штангенциркуль было волшебное свойство видеть скрытый от глаз умственный процесс, то она бы несомненно узрела как в голове зав кафедрой собралось вече: мысли копошились, пихались, кто–то – даже локтями, перекрикивая друг другу, кто–то – даже матом. Самая шустрая мысль забралась сначала на подиум, потом растолкала всех от кафедры, сняла деревянный башмак и принялась колотить оным, обещая показать всем Кузькину мать.

Несмотря на все безумие, происходящее в закромах сознания Скороходовой, с внешней стороны она являла собой среднестатистический соляной столп. Она стояла, практически не мигая, лишь изредка подрагивали ее брови: то удивленно, то тревожно, то с усмешкой, то заговорщически, то печально, то отчаянно.

Генриетта наблюдала за бровным экзерсисом своей начальницы, пытаясь угадать, о чем та думает. Через три минуты ей надоело это, и она решила попить чай. Привычным движением она делала привычные вещи. Чайник закипел, а чашки перекочевали из шкафчика на стол. Штангенциркуль пыталась вспомнить какой чай пьет в конкретный день недели Скороходова, но это оказалось сложно, так как предпочтения последней складывались не только в зависимости от дня, но и числа, растущей или убывающей луны, двунадесятых праздников, календаря садовода–огородника, успеваемости студентов и выступлений правительства. Для каждого из поводов имелся свой сорт чая: от простых зеленых и черных до пуэров, улунов и прочих сенча с ромашками и мятой. Кроме того, на службе вкусовых причуд у зав кафедрой состояли имбирные, можжевеловые, чабрецовые, тысячелистниковые и прочие разнотравья и разнодеревья. Генриетта впала в уныние, так как предугадать чего изволит ее начальница не представлялось возможным.

– Мне, пожалуйста, кофе. Обычный растворимый кофе без каких бы то ни было спецэффектов.

Глава 3 О гастрономической терапии стрессовых ситуаций

Генриетта Иосифовна Штангенциркуль была дамой весьма притязательной в плане своих гастрономических предпочтений. В обычной жизни. А в экстремальных – таких как, например, четвертый перелет в их шестипересадочном маршруте «Москва, Россия – Порт–Морсби, Папуа Новая Гвинея» – она превратилась просто в наркомана в период абстиненции. Она требовала все заковыристее и разнообразнее, она довела не только бортпроводников, которые просто перестали реагировать на ее призывы, до белого каления, но и свою компаньонку по путешествию Марину Мартыновну Скороходову до бешенства.

– Генриетта Иосифовна, – зав кафедрой трясла за плечи и кричала в самую душу Генриетты, – прекратите это безумие! Еще немного и вас просто выбросят из самолета. И меня заодно.

– В самые непростые времена я спасаюсь изысканной едой. Если б я знала, что у них нет ничего интереснее курицы или риса, я бы с собой прихватила и азу по–татарски, и антрекотов, и анчоусов, и аранчини, и артишоков, и…

– Хватит, – вовремя прервала Генриетту Марина пока та не перешла к следующей букве алфавита. А про себя подумала: «Настоящий филолог!» – Генриетта Иосифовна, но почему же вы так помешались на еде?

– Почему? Присаживайтесь, – спокойно сказала одна филологиня другой филологине, которая и так уже сидела, – это будет длинный рассказ.

***

– Это было в 1989 году на самый Новый Год. Мне тогда было 13 лет. Наша семья тогда жила в Казахстане, точнее, в Казахской ССР, в самой северной ее части. Все началось с того, что на праздник вознамерились приехать обе мои бабушки. Роза Моисеевна и Августа Генриховна. Как вы можете предположить, с отцовской стороны и с материнской, соответственно.

Марина Мартыновна удивилась:

– Я думала, вы чистокровная еврейка.

– Моя бабушка по маме из так называемых казахских немцев. Еще в конце 19 века они поселились в селе Рождественское, которое, кстати, является самым первым немецким поселением посреди казахских степей. А папина мама, да – еврейка. Хоть и сильно осоветившаяся. Но речь не об этом.

В общем, приехали мои бабушки, и, в связи с этим мой отец пригорюнился. И было с чего: бабушки друг друга просто на дух не переносили. И вовсе не потому, что их кровиночка сделала неправильный выбор спутника жизни. Августа обожала папу, а Роза всем своим тещиным сердцем боготворила маму.

Но друг друга они терпеть не могли. Так вышло, что миллион лет назад они обе участвовали в кулинарном конкурсе «Лучшая хозяйка кухни 1964». Роза была в ударе. Как настоящая еврейка, хоть и не сильно чтящая традиции кашрута, она приготовила самые изысканные блюда кухни земли обетованной. А Августа – простая дочь простого крестьянина из немецкого села – нажарила сочных сосисок, нажарила картошки и подала все это добро с пивом. И выиграла. А еврейская бабушка получила хоть и призовое, но все равно второе место.

Местные жители вспоминают, что в тот год несколько сел накрыл самый страшный ураган. Ураган Роза. Ее утонченная, но от этого не менее еврейская горячая кровь не просто кипела, она бурлила как штормовой океан, она кипела как лава в самом сердце вулкана, она бушевала как тысяча ветров на поверхности Сатурна. Некоторые, конечно, не верили, что подобные страсти могли исходить от одной женщины, поэтому по привычке винили во всем испытания на Семипалатинском ядерном полигоне.

– Как?! – вопрошала Роза. – Как могут быть простые сосиски быть лучше самых изысканных яств сефардской* кухни? Даже ашкенази* признают, что у сефардов кухня гораздо богаче и вкуснее. Кус Има шельхА*!

– Просто–напросто, – ответствовала Августа, прижимая к себе главный приз – молочного поросенка и вымпел.

Это стало началом великого противостояния. И даже свадьба их детей не заставила двух женщин зарыть топор войны. Разве что с годами они стали мудрее, и уже не так открыто вступали в конфронтацию. Но тем не менее, крови окружающим они попортили немало. И однажды отец принял решение, о котором никогда не жалел: запретил Розе и Августе одновременно навещать их дом. Даже по великим праздникам.

Но этот год был особенным. Моя мама Ирма Федоровна сильно заболела. Долгое лечение в больнице не дало никаких результатов. Она оставалась без сознания. И папа перевез ее домой, где за ней ухаживали все члены семьи и приходящая медсестра.

28 декабря на пороге стояли обе мои бабушки.

Отец открыл дверь и вместо приветствия произнес:
– Никакой конфронтации, никаких упреков, никаких шпилек!
– Здравствуй, дорогой зять, – улыбнулась Августа. – Если ЭТА… не будет воротить нос от моей еды, я ей и слова поперек не скажу.
– Я и сама могу прокормить себя. Здравствуй, Иосиф.

– Вот об этом я и говорю. Здравствуйте! Проходите.

Отец взял чемоданы обеих дам и внес в дом.
– Ирма находится в коме. Доктор сказал, что ее организм очень истощен. И мы уже в отчаянии. Она с каждым днем угасает.

Августа посмотрела на Розу и впервые не скривилась. Потом повернулась к зятю:
– А чем вы ее кормите?
– Как чем? Глюкозой и витаминами. Внутривенно.

Августа снова посмотрела на Розу:
– Кажется, Роза, мы вовремя.
– Впервые с тобой соглашусь, Гутя, – ответила она и повернулась к сыну. – Мы поставим Ирму на ноги.

Отец сначала хотел возразить и призвать матерей к здравому смыслу, мол, если тут медицина бессильна, к чему все эти потуги. Но уверенность, с которой бабушка Роза пообещала вернуть нам маму, поселила и в папе надежду. Он устало кивнул, а мне даже показалось, что уголки его губ слегка подпрыгнули в улыбке.

***
Завертелась–закружилась предновогодняя кулинарная круговерть. Ни одна из бабушек не хотела ударить в грязь лицом. В конце концов, на кону стоит не просто поварская честь, но, возможно, даже выздоровление всеми любимой Ирмы.

И наша кухня задышала новой жизнью. Бабушки, естественно, занимались готовкой: все тщательно мыли, шинковали, отмеривали и отвешивали, жарили и парили. Отец то и дело звонил доктору и консультировался относительно тех или иных продуктов, приправ и масел. Справлялся об их пользе для дорогой супруги.