Длань Империи

Глава 1

Москва. Утро, которого не ждали.

Дождь. Не поэтичный осенний дождик, а мерзкая, настырная морось, заляпавшая окна моей квартиры в серые разводы. Как и мою жизнь – тридцать два года, а ощущение, будто пережевываешь одну и ту же резиновую котлету. Вечность. Работа (офис, серые стены, отчеты). Дом (холодильник, немытая кружка, диван). Сон (беспокойный, прерывистый). Замкнутый круг, где единственное развлечение – гадать, успею ли я на автобус или опоздаю на пять минут. Опять.

Допил остывшее варево, именуемое кофе. Вкуса ноль. Натянул пиджак – такой же помятый и безликий, как я сам. Зеркало в прихожей выдало стандартный набор: темные круги под глазами (карие, усталые), растрепанные темно-каштановые волосы (стричься? зачем?), щетина (бриться? лень). Типичный портрет человека, которого мир давно перестал замечать. И который сам перестал замечать мир.

Улица встретила порывом ветра с мокрым асфальтным душком. Зонты, капюшоны, спешка. Я шел к остановке, мозг вяло перебирал варианты вечера: сериал (опять?), сон (рано?), может, просто тупить в потолок? Выбор широченный. Прямо праздник какой-то.

Перекресток. Зеленый свет. Шагнул вместе с серой массой – автоматически, как запрограммированный болванчик. И тут – Р-Р-Р-Р-О-О-Х-Х-Х! Глухой, нарастающий рев, впивающийся в барабанные перепонки. Повернуться? Не успел. Мир взорвался белой, обжигающей болью. Грудь. Спина. Голова. Все сразу. Ноги – вата. Асфальт – холодный, мокрый, стремительно приближающийся к лицу. Бдыщь.

Тишина. Темнота. И... странные мысли, всплывшие на самом дне. Не о жизни, не о любви, не о смысле бытия. Ох уж этот пафос. Нет. О том, что старик-сосед с третьего этажа утром поздоровался, а я буркнул. О том, что отчет по проекту "Дельта" не доделал. О том, что гитара в углу пылится. Какая-то хрень, – мелькнуло в остатках сознания, пока тьма не поглотила все.

Но тьма оказалась... пиксельной.

Она сжалась, задрожала, выплюнула кривые, корявые буквы, будто старый монитор с глючной видеокартой:

СИС... СИСТЕМА... ОШ... ОШИБКА ЗАГР... ЗАГРУЗКИ...

ИНИЦИА... ИНИЦИАЛИЗАЦИЯ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ: ИЛЬЯ... СОКОЛОВ... СОКОЛОВ... СОКОЛОВ...

Что за...? Я же должен был... ну, выключиться. Отбой. Конец фильма. Компенсация за серость – вечный покой. А тут... система? Глюк умирающего мозга? Или тот соседский борщ был с душком?

Буквы поплыли, скрутились в цифровой вихрь. Темнота рассеялась с неприличным звуком – шмяк – и я очнулся. Не в морге. Не в больнице. На холодном, скрипучем деревянном полу. Высокие потолки с лепниной. Тяжелые, пыльные бархатные шторы. За окном – не осенняя Москва 2031-го. Зима. Сугробы. Тусклый желтый свет газовых фонарей. Цокот копыт по булыжнику. Голоса – русские, но какие-то... вычурные. Театральные. "Эй, извозчик! По шестигривенному до Невского!" – донеслось снизу.

– Я окончательно и бесповоротно... – начал я мысленно, поднимаясь. Голова гудела, в висках стучало. – ...сошел с катушек. Куда меня занесло? В историческую реконструкцию? Или в палату с мягкими стенами?

Обернулся. В огромном, в золоченой раме зеркале – незнакомец. Бледный, с тонкими, почти изящными чертами лица, но с тенью усталости в глубоко посаженных глазах. Щетина. И одежда... Темный, узкий сюртук, пахнущий пылью, затхлостью и... чем-то металлическим. Кровью? Или просто нафталином?

– Илья... Волконский? – имя сорвалось с губ само собой, будто всегда было моим. Откуда? – Санкт-Петербург... 1905 год? Бред какой-то. Полный, беспросветный...

И тут в голове зашевелилось. Не голос. Не чужой. Мой собственный голос, но... искаженный. Напряженный. Шепчущий на самой грани слышимости, прямо в костях черепа

...не бред... шанс... ты умер... но здесь... живешь... тело... функционально... надо... встать... надо... осмотреться...

Я замер. Шиза. Началось. Классика жанра. Голоса в голове – первый звонок. Значит, таки мягкие стены скоро? Или уже?

Перед глазами, поверх отражения бледного незнакомца в зеркале, всплыли полупрозрачные, дрожащие строки:

Стабильность: 80%

Коротко. Лаконично. И абсолютно идиотски. "Стабильность"? Чего? Психики? Или этого... мира? Восемьдесят процентов чего? Относительно чего? Кто вообще такую хрень придумывает? Видимо, моя собственная сломанная психика, пытающаяся хоть как-то структурировать бред. И, судя по всему, делает это на троечку с минусом.

...встань... осмотрись... найди... выход... или вход... или просто... выживи...

Я закрыл глаза, стиснул виски пальцами. Холод пола пробирал сквозь тонкую подошву ботинок Волконского. Запах Петербурга 1905 года – конский навоз, угольная гарь, промозглая сырость – смешивался с призрачным воспоминанием о московском дожде и остывшем кофе. Реальность трещала по швам. Я был мертв. Я был жив. Я был сумасшедшим.

...мы... можем... все... – нашептывала шиза, и в ее тоне уже слышались первые нотки чего-то опасного, маниакального. ...начало... только... начало...

Открыл глаза. В зеркале бледный дворянчик с безумными глазами – это был я. Илья Волконский. Или Илья Соколов? Или просто обломки сознания, застрявшие в чужом кошмаре?

Одно было ясно: серые будни закончились. Начиналось что-то гораздо, гораздо хуже

Глава 2

Холод пола. Этот проклятый, скрипучий холод, пробирающий сквозь тонкую кожу ботинок Волконского, был единственным, что казалось неоспоримо реальным. Все остальное – высокие потолки с дурацкой лепниной, похожей на застывшие сливки, пыльные бархатные шторы, тяжелые, как невыплаченные долги, и это бледное, чужое лицо в золоченой раме зеркала – напоминало декорации к спектаклю, поставленному сумасшедшим режиссером. Илья Волконский. Санкт-Петербург. 1905 год. Слова висели в воздухе, липкие и нелепые, как паутина в углу, которую никто не удосужился смахнуть.

...мы... можем... все...
...начало... только... начало...

Шепоток в черепной коробке не умолкал. Не громкий, но настырный, как та московская морось, что залипла на окнах его прежней жизни. Мой собственный голос, пропущенный через мясорубку паранойи и чего-то еще... темного. Шиза. Диагноз, казалось, был очевиден. Оставалось лишь дождаться санитаров в белых халатах. Или мужиков со смирительной рубашкой – тут, в этом "историческом" антураже, они наверняка были особенно колоритными, с кожаными ремнями и брезгливыми лицами.

Я оторвался от зеркала, от этого бледного призрака с моими – нет, его – усталыми, запавшими глазами, в которых светилась искорка не то страха, не то зарождающегося безумия. Моего безумия. Надо было осмотреться. "Осмотрись", – как раз и шептала моя личная ментальная аномалия. Ладно, шиза, угодим тебе. Куда идти? Дверь. В комнате была одна дверь, массивная, темного дерева, испещренная царапинами и потертостями, словно ее били кулаками или плечами. Я подошел, прислушался, прижав ухо к холодному дереву. Тишина. Только скрип половиц под ногами – моими ногами? – и далекий, гулкий городской шум за окном: цокот копыт, скрип полозьев, редкие выкрики.

Рука сама потянулась к медной ручке. Холодная. Чуждая. Не та пластиковая ручка из подъезда в Москве. Я дернул. Дверь не поддалась. Заперта? Изнутри? Странно. Я ощупал косяк пальцами Волконского – длинными, бледными, без привычной мозоли от мышки – никаких засовов, только замочная скважина, темная и глубокая. Значит, ключ снаружи. Или кто-то запер меня здесь? Волконского? Или уже меня? Мысль о заточении сжала горло ледяной рукой. Стабильность: 75%. Цифра дернулась, как судорога. Красноватый оттенок стал чуть заметнее.

...опасность...
...ищи... слабое место... стена... окно... дыши...

– Спасибо, Капитан Очевидность, – пробормотал я, отходя от двери. – А то я сам не догадался. – Шиза в ответ промолчала, будто обиделась. Дышать? Да я и так дышал, как загнанная лошадь. Окно? Тяжелое, с дубовыми переплетами и мутным стеклом, затянутым морозными узорами по краям. Подойти к нему было страшно. Страшно увидеть совсем чужой мир. Страшно, что этот мир увидит меня.

Комната была небогатой, но с претензией на былое благополучие. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором (тяжелый, увесистый – мысль о том, чтобы схватить его и бросить, мелькнула пугающе четко), пара стульев в стиле "тяжело и неудобно", книжная полка с пыльными томами в потертых кожаных переплетах. Названия стерлись, пахло старым клеем и забвением. Ни телевизора, ни розетки, ни даже нормальной лампы – только керосиновая на столе, стекло закопченное, фитиль обугленный. Цивилизация, блин, шагнула вперед... прямо в прошлое. Иронично.

Я подошел к окну, преодолевая сопротивление собственных мышц. Отодвинул тяжелую бархатную штору на сантиметр. За стеклом – зимний Петербург во всей своей промозглой "красе". Сугробы по колено, запорошенные тротуары. Газовые рожки в чугунных фонарях еле пробивали желтоватым, жидким светом предрассветную мглу. Извозчичьи сани, скрипящие по утрамбованному снегу, запряженные лошадьми, от которых шел пар. Люди – темные, спешащие силуэты. Картинка как из учебника истории, только пахло через щели в раме не романтикой, а конским навозом, угольной гарью и промозглой, въедливой сыростью. Точно. Палаты с мягкими стенами не пахнут навозом. Значит, я либо в офигительно детализированном бреду, либо... Нет, только бред. Только бред. Стабильность: 74%. Красный цвет замигал тревожно.

На столе, рядом с керосиновой лампой, лежал конверт. Толстая, желтоватая бумага, грубая на ощупь. Мое имя – нет, его имя – "Илье Петровичу Волконскому". Выведено чьим-то твердым, бездушным почерком, с резкими росчерками. Внутри – лист, исписанный теми же каракулями.

"Милостивый государь, Илья Петрович!

*Настоящим напоминаем Вам о просроченном долговом обязательстве перед Обществом Взаимного Кредита в сумме 475 (четыреста семьдесят пять) рублей, сроком окончательной выплаты коего значилось 1-е сего месяца. Поскольку указанная сумма до настоящего времени не внесена, а терпение Общества иссякло..."*

Дальше шли угрозы, от которых кровь стыла в жилах даже мертвому программисту. Опись имущества ("стол письменный дубовый, стулья венские, этажерка книжная..."). Обращение к Судебному Приставу 2-го участка Спасской части. Намек на возможное "применение мер воздействия, предписанных законом и обычаем". Последняя фраза звучала особенно зловеще: "Уповаем на Вашу благоразумную поспешность в деле удовлетворения законных требований Общества." Стандартный набор для должника. Только веком раньше, и "меры воздействия" могли включать не только опись мебели, но и переломанные пальцы. Веселуха.

– Пять сотен рублей, – фыркнул я, пытаясь заглушить нарастающую панику сарказмом. – И где ты, Илюша Волконский, их взял? На пари в Английском клубе проиграл? Балерину из Мариинки содержал? Или просто был таким же хроническим лузером, как и я, только в кринолине? Стабильность: 73%. Шиза заурчала одобрительно – ей нравилось мое отчаяние.

...долг... угроза...
...ликвидировать... источник... проблемы... выбора... нет...

– Ликвидировать? – я уставился на письмо, потом на чернильный прибор. – Что, прийти в этот "Общество Взаимного Кредита" и всех там? Или тут, по месту? Шиза, ты совсем охренела? Я программист, а не киллер! Я "ликвидировал" баги, а не людей!

Глава 3

Дверь оставалась открытой. Зияющий прямоугольник темного коридора казался и выходом, и ловушкой одновременно. Пар от каши в оловянной миске поднимался тонкой струйкой, смешиваясь с запахом пыли, старого дерева и моего собственного страха. Аграфена ушла, но ее последний взгляд – этот оценивающий, колючий взгляд, скользнувший с дневника в моих руках на мое лицо – висел в воздухе, как невысказанное обвинение. «Кушайте... силы нужны... особливо коли гости беспокойные на пороге маячат...» Ее слова звучали как приговор. И как предупреждение.

...открыто... приглашение... или... провокация...
...беги... сейчас... пока... не поздно...

Шиза шептала настойчиво, но теперь я знал ее цену. Бежать? Сейчас? В чужом городе, без денег, в легком сюртуке, с шизой в голове и дневником подмышкой? Прямо навстречу Человеку в Цилиндре или в жернова той самой демонстрации? Самоубийство. Стабильность: 70%. Цифра дернулась к опасной черте. Глубокий вдох. Медленный выдох. Фокус на дыхании. Стабильность: 71%. Маленькая победа. Но дверь... Она манила. Пустота коридора обещала хоть какое-то движение, действие, пусть и бессмысленное.

...дверь... ловушка...
...или... шанс...

– Заткнись, – прошипел я, сжимая потрепанный кожаный переплет дневника. Он был теплым, как живой. Или это мои руки дрожали? – Сначала разберусь с этим.

Я отступил от порога, толкнул дверь, но не закрыл ее полностью, оставив щель. Пусть будет. Психологическое преимущество. Или глупость. Пока неясно. Я рухнул на ближайший стул, поставив миску с кашей на пол. Есть не хотелось. Вообще. Но дневник... Он был ключом. Возможно, единственным.

Я распахнул его наугад, не на начало, а где-то в середине. Глаза выхватили обрывки фраз, написанных нервным, торопливым почерком Волконского:

"...невыносимо! Опять этот взгляд на спину. Чувствую, как жар от него разливается между лопаток. Иду по Гороховой, а он – шаг в шаг. Остановился у витрины Лаферм – и он остановился. Будто тень моя, только зловещая. Неужели Охранка? Или ихний? От Общества? Долг... этот проклятый долг..."

Стабильность: 70%. Волконского преследовали. До меня. Из-за долга? Или из-за чего-то другого? Я перелистнул страницу назад.

"...собрание у Никитина. Всё те же речи. 'Народ стонет!', 'Царь-батюшка не слышит!', 'Революция неизбежна!' Сережа опять принес пачку 'Искры'. Опасный товар. Спрятал под половицу в кладовке. Глупость. Но отказать не смог. Он смотрит так... с такой верой. А я? Я боюсь. За себя. За него. За всех нас. Если найдут..."

"Искра"? Революционная газета? Сережа? Знакомое имя. Тот самый, что "принес листовки". Значит, Волконский был связан с ними? С революционерами? Не просто "видел собрание", а прятал у себя запрещенку? Вот это поворот. Стабильность: 72%. Интерес, сосредоточенность. Чтение как якорь. Дыхание ровное. Шиза затихла, недовольно ворча.

Я нашел начало записей за последнюю неделю. Почерк становился все более неровным, рваным.

*"...декабря 5-го. Был у них. В Обществе. Умолял об отсрочке. Говорил о болезни, о несчастьях. Этот тип... Боринский... смотрел как на грязь. Сказал: 'До первого числа, Волконский. Ни дня больше. Или пеняйте на себя. У Общества длинные руки и короткая милость'. Тростью постучал. По серебряному волку. Как по моему черепу. Ушел, чувствуя себя оплеванным..."*

Боринский. Человек в Цилиндре. Серебряный волк на трости. Имя и лицо совпали. Волк. Уместно.

*"...декабря 7-го. Сережа пришел ночью. Взвинченный. Говорит, за ним следят. Что в их кружок внедрен провокатор. Просил спрятать кое-что. Не газеты. Что-то тяжелое. В холщовом мешке. Не стал смотреть. Спрятал в сундук. Запер. Ключ... ключ засунул под сундук. Глупо. Но куда еще? Чувствую – беда близко. И от Боринского, и от них..."*

Я поднял глаза, взгляд устремился к сундуку. "Кое-что тяжелое". Не газеты. Что? Оружие? Взрывчатка? Гранаты? Стабильность: 69%. Страх сжал горло. Я жил в одной комнате с... чем? Глубокий вдох. Выдох. 70%. С трудом.

*"...декабря 8-го. Вечер. Сам не свой. Страх съедает изнутри. Вышел, чтобы проветриться. Или сбежать? Шел по набережной. Туман. Холодно. И вдруг... снова ОН. Боринский. Вышел из тумана, как призрак. Сказал: 'Завтра, Волконский. К девяти утра. Деньги или последствия'. Улыбнулся. Как волк. Я... я не помню, что было дальше. Очнулся дома. Голова трещит. Синяк на виске. Как я добрался? Что сказал? Страшно..."*

Вот оно. "Происшествие". Встреча с Боринским накануне. Угроза. Потом... провал в памяти. Синяк. Как он получил его? От Боринского? От кого-то еще? Или упал? Стабильность: 68%. Красный свет залил сознание. Я был на его месте. Я унаследовал его страх, его панику. Глубокий вдох. Медленно. Выдох. Еще вдох. Сосредоточиться. Стабильность: 69%. Держится. Чуть.

Последняя запись, сегодняшняя? Вчерашняя? Дата не поставлена. Всего несколько строчек, дрожащих, едва различимых:

"Они везде. И те, и другие. Ловушка. Заперт. Дверь... ключ... Аграфена? Доверять ли? Петя видел его... Боринского... утром. Ждет. Конца не избежать. Боже, как страшно. Хочется кричать..."

Запись обрывалась. Как и его сопротивление, вероятно. И тут... появился я. Мертвый программист в теле загнанного до смерти дворянина. Идеальная замена.

...видишь... обречен...
...сундук... открой... что там... оружие... сила...

Сила? Или петля на шею? Если там бомба или винтовка – это не спасение, а гарантированный эшафот или расстрел. Но... знать надо. Я подошел к сундуку, все еще открытому. Письма лежали аккуратной стопкой. Я отодвинул их. Под ними... холщовый мешок, грубый, серый. Тяжелый. Я осторожно развязал веревку, стягивающую горловину. Заглянул внутрь.

Не оружие. Не взрывчатка. Кирпичи? Нет. Книги. Старые, толстые книги в темных кожаных переплетах без названий. Я вытащил одну. Тяжелая. Открыл. Страницы... не бумажные. Пергамент? Или очень плотная, старая бумага. Текст – не кириллица. Латынь? Или что-то более древнее? Схемы. Странные, геометрические схемы, переплетенные с астрологическими символами и изображениями... существ. Не людей. Что-то крылатое, чешуйчатое, с множеством глаз. Алхимия? Магия? Бред сумасшедшего? Стабильность: 71%. Шок сменился недоумением, а потом – жгучим интересом. Это не угрожало немедленным арестом. Это было... странно. Загадочно. Шиза замолчала, словно ошарашенная.