Добрая мачеха

Глава первая

Не успела я сделать шаг, как на меня набросились хищники.

— Такси! Такси недорого! Такси! Вам куда? Такси!

— Мне недалеко, спасибо, пешком дойду, — пробормотала я, отвыкшая за последние годы от такого напора. И, доказывая серьезность намерений, поправила лямку рюкзака и направилась вдоль здания терминала.

За спиной разъехались стеклянные двери, голодная стая кинулась к новой добыче. За мной еще метров тридцать бежал самый настойчивый, продолжая демпинговать, и я не могла решить, перетерпеть или послать его к черту. Таксист отчаялся и отстал.

Самолет заходил на посадку, и облака толпились над побережьем, но город будто обрадовался, что я вернулась, за двадцать минут с неба разогнало хмарь — неверная южная погода! Яркие солнечные лучи пробивались сквозь дорогие поляризационные линзы, и слезы сами собой наворачивались на глаза.

Я постарела, а город помолодел, все изменилось до неузнаваемости. А я убеждала себя, что у меня нет сердца, что ничего я не буду чувствовать от того, насколько чужим мне стал родной уголок на улице с выщербленным асфальтом.

Я помнила пышные виноградники, трескучие мотоциклы с колясками, запах парного молока, крикливое радио. В последний раз дребезжал звонок, успевшая прожариться под весенним солнцем школа закрывалась до сентября, и улицы заполнялись отдыхающими, на пляже яблоку негде было упасть, к зданию аэропорта с шести утра тянулись люди в надежде получить заветный счастливый билетик.

Сараи, в которых зимой жили куры, а летом — туристы, снесли, поставили на их месте картонные двухэтажки с гордыми вывесками «гостевой дом», а самые самоуверенные владельцы нарисовали еще и звезды.

Но комнаты оставались такими же «дикими», туристы — горластыми, но невзыскательными, им достаточно было кроватей, которые помнили «Пионерскую зорьку», мягкой мебели, пережившей лихие года, и покрывал, вытащенных из бабушкиных шкафов.

Я шагала по дорожке к такому вот самострою. Что тридцать пять лет назад, что сейчас никому ни до чего не было дела. Отзывы я прочитала от скуки, пока ожидала посадки на рейс. Гостевой дом назывался в лучших традициях последних лет — «У Прасковьи», туристы же, разочарованные соотношением цена — качество, с неймингом разобрались быстро, вникнув в самую суть.

Прекрасных принцев мне не досталось, а сердце разбито все равно. Как можно скорее закончить со всем и уехать, и никогда во сне больше не видеть ни улицу с виноградниками, не бредущую вдоль дороги корову, ни море, уставшее к октябрю от людей.

Возле калитки курила накрашенная девица с бейджиком.

— Бронировали? — не здороваясь, спросила она. Я помотала головой. — «Люкс» в мансарде остался, но дорого. Пять пятьсот.

И она уставилась на меня, прикидывая, хватит ли у меня денег на пару ночей.

— Я к хозяевам, — так же без приветствия хмуро отозвалась я. Девица растерянно оглянулась на гостевой дом. — Мне нужна Марина Серегина.

— А-а, — настороженно протянула девица, и на лице ее появилось подобострастие. — Я скажу Марине Георгиевне, что вы приехали. Как вас представить?

— Представьте меня в благостном настроении. Так будет лучше для всех.

Оставив девицу разгадывать эту загадку, я прошла в калитку. Жизнь некогда снисходительно спросила, чего же я от нее хочу, я, гордо вздернув голову, объяснила. Жизнь подивилась, но исполнила. Прошло тридцать пять лет, и вот я здесь.

Иду по тропинке, по которой бегала мимо жилых сараев, и дамы в бигуди посматривали на меня недовольно из общей открытой кухни или распахнутых настежь дверей клеток с двумя продавленными топчанами. Мужчины дымили за старым столом, покрытым прожженной клеенкой, и ждали, когда их пузатым величествам принесут жирные щи.

Я иду в дом, которого больше нет, в жизнь, которой давно не стало.

Мне было четырнадцать, когда пришли трое хмурых мужчин в пропахшей дымом одежде. Мы никогда не запирали двери, но эти трое стучали, и я открыла, недоумевая, зачем стучать в открытую дверь, а бледная как полотно мачеха сползала по стене. Вот здесь была та самая незапертая дверь, а теперь вся стена отделана пожелтевшим сайдингом. А здесь мы прощались с отцом, и во двор, загнав туристов в сараи, набились все пожарные города. Какой-то отдыхающий ухарь, услышав траурный марш, кинулся подпевать, и дядя Володя, папин сослуживец и лучший друг, набил весельчаку синюю морду.

Деревья — те же или другие выросли за столько лет? — громко зашелестели, ветер пронесся по двору, поднял пыль, выхватил бумажный стаканчик из переполненной урны. Мимо меня прошла семья, торопясь с пляжа — мужчина лет тридцати пяти, девочки младшего школьного возраста и женщина, обернувшаяся ко мне с завистью в глазах.

— Рюкзак у нее какой крутой, — сообщила она мужу, удивительно верно назвав редкий и дорогой бренд. — Тоже такой хочу.

— Перебьешься, — исчерпывающе ответил муж, и я получила злобный взгляд, а потом женщина исчезла за дверью.

Я подождала немного, поднялась на крыльцо, взялась за ручку.

Был план — окончить школу, отучиться в институте и каждый день начинать с «доброе утро, класс», смотреть на море за крышами и выводить на доске безупречные формулы.

Но мачеха не простила отца за то, что погиб, исполняя свой долг. Она не хотела прощать меня, я стала для нее внезапно обузой, мне нужно было повзрослеть и снять с нее обязанности, которые ее тяготили: уход за курами, уборку комнат, готовку, возню с капризной младшей сестрой. Мачеха решила, что настрадалась достаточно, и разругалась вусмерть с сестрой отца, которая предложила продать дом и переехать к ней за двести километров, купить квартиру. А следующей была я — хабалка, хамка и белоручка, неблагодарная тварь, не хочешь жить по моим правилам, так проваливай, у тебя больше нет дома.

Глава вторая

Лицо старухи окаменело, из чего я заключила: кто бы снаружи ни орал, ничего хорошего их визит не предвещает. От ударов дрожал дом, и над столом, за ножку которого только что как за соломинку хваталась несчастная девчонка, раскачивалась пыльная, лишенная половины хрустальных цацок люстра.

— Антипка, смерд! Отворяй!

Я перехватила клюку, хотя старухе она была, несомненно, нужнее, и, напоследок бросив взгляд на хрипящего мужика, направилась за девочками. Поверженный Антип сипел угрозы в мой адрес, я бодро улыбалась сама себе. Еще один сильный удар, и входная дверь оглушительно грохнула о стену.

Сбежать я не успела, но выгодно оказалась за креслом старухи.

— Песий потрох! Гляди, Фока, он уже нажрамшись! — и здоровенный, по-праздничному одетый бородатый мужик широким шагом прошел к Антипу и рывком поднял того на ноги.

Антип шатался, высоченный мужик его обнюхивал с подозрением. Такую тушу мне не одолеть несмотря на все, чему меня когда-то учили, подумала я и начала отступать, пока меня не заметили. С улицы тянуло прелой гнилью, последний из вошедших мужчин закрыл дверь. Я оказалась в ловушке, одна против целой банды: старуха, Антип и четверо крепких мужиков.

— А! Мамка! — повернувшись ко мне, гаркнул нарядный здоровяк, выпустил Антипа, и тот повалился на пол мешком с дерьмом. — Где невеста? Припрятала? А ну тащи ее сюда!

Я набрала в рот воды и молчала. Со мной ведь ничего не случится, так? Никто не может пострадать в собственном сне. В крайнем случае я проснусь.

— А у Марьяшки поспрашивай, поспрашивай, батюшка Федор Кузьмич! — мерзенько захихикала старуха, по-черепашьи втягивая шею в плечи. — Белены наша матушка накушалась, девку спровадила, говорит — свадьбе не бывать.

Так, предположим, я не говорила, но суть старуха уловила верно. Я, сжимая клюку, осматривала вломившихся в дом мужиков. С двумя, включая Федора, даже не стоит пытаться справиться, третий толстяк и выглядит неповоротливым, четвертый безусый мальчишка.

Мне остаются только переговоры.

— Не бывать, батюшка Федор Кузьмич, — с достоинством кивнула я и еле удержалась, чтобы не вытянуть старуху палкой по башке за неумеренно длинный язык. — Коли невеста против, неволить ее да силой принуждать не могу.

— Гляди-ка, как заговорила! — прогундосил самый толстый мужик, остальные согласно закряхтели. — И впрямь откушала белены. Марьяшка, не дури, веди девку. Люди собрались. Чай, Федор Кузьмич, батюшка-благодетель, в законные жены Акулину берет. В шелках ходить будет, сальцо кушать, а то у вас суп из тараканов, и тот по светлым дням.

— Нет.

В собственном сне, пусть кошмарном, у меня все еще достаточно власти.

— Я тебе… — хрипло, будто его душили, заорал Антип, силясь встать на ноги. — Я тебе, курья башка, нутренности отшибу, седмицу ходить не сможешь! Веди Акульку! Веди, а не то…

Он с трудом поднялся, схватился за спинку стула, под его весом затрещавшего. На меня Антип смотрел с такой ненавистью, что я поняла — да, он меня изобьет до смерти, как только эти четверо уберутся. Я буду сопротивляться, может, мне повезет от него удрать, но тогда три девочки останутся с ним один на один. Старуха им не защита, даже наоборот.

— А не приведешь… — Антип повернулся к мужикам, и на лоснящейся харе была намалевана сальная сытость, — не приведет Акульку, так саму Марьяшку берите.

В наступившей тишине я слышала гаденькое хихиканье старухи, похожее на скрип несмазанных ворот, и размеренное тиканье ходиков. Руки и ноги сковал озноб, я на мгновение прикрыла глаза и решила, что наркоз уже ослабевает и вот-вот я приду в себя.

— Ты, Антип, — неуверенно дернулся толстый мужик, — гляди, тоже тронутый? Марьяшка же мужняя. Куда ее в жены?

— А и не в жены, — выдохнул Антип, переводя осатанелый взгляд с меня на незваных гостей. — Глядишь, посмирнее станет. А нет, так выкиньте ее в подворотне, одно от нее ни приплода, ни проку нет.

Толстый мужик побледнел, парнишка в ужасе разинул рот, третий мужик, державшийся в стороне, вышел вперед, и я с тоской убедилась, что он еще здоровее Федора.

Попробовать убежать? Допустим, у меня получится. А Акулина, что будет с ней?

Великан отодвинул Федора, навис над Антипом, секунду подумал и так шарахнул кулачищем по столу, что дерево затрещало.

— Подлый ты потрох! — удивился он, легко, как кутенка, приподнимая Антипа за шиворот. — Это что же, жену родную на потеху отдать готов? Это ты нас, почтенных купцов, за душегубов да за сквернавцев держишь? Это ты, волчий огрызок, девку за брата моего родного против ейного согласия отдавал? А? Марьяна, повтори как на духу — против?

Антип дергаться не пытался, болтался в хватке гиганта покорно, словно вся жизнь его стояла сейчас на кону, но, может, он недалек был от истины. Я облизала пересохшие губы, не веря, что купчина не только не поволок меня на поругание и не велел притащить девчонку, но и нешуточно из-за обмана рассвирепел. Это было, конечно, почти что чудо.

— Против, батюшка, — со смиренным достоинством подтвердила я. Дышать получалось плохо, я все еще не верила в благополучный исход. — Акулина плакала, идти не хотела, милости у меня просила — «матушка, не губи».