Дочь мольфара

Глава 1.

Ветер завывал протяжно, словно гудели трубы, оказавшиеся в руках воскресших покойников. Он врывался в любую щель, сдирал кору с многовековых стволов как ветхие тряпки, играючи швырял камни, ледяным кинжалом пронизывал до костей всё живое. Трепещущие под ветряными порывами ветки дерев будто взывали о помощи. Но прийти этой помощи было неоткуда. На всю заметённую снегом и скованную ледяным панцирем округу не находилось и признака людского жилища. Лишь на предгорье, если сильно вглядеться в кромешную тьму, виднелись очертания попрятавшихся в горной грудине невысоких домов.

Нигде не горел свет. Что с него толку в такую бурю? У всякой свечи или лампы немедля сдувало хрупкое пламя. Ничто не могло противиться лютой стихии. Оставалось лишь ждать просвета и молиться, молиться.

— Отче наш, — лопотала Сарика, ещё сильнее прижимая младенца к опустевшей груди, — Еже еси на небесех…

Ветер ударил ей в лицо краем цветастого платка, которым молодая женщина обмотала голову. Сколько ни старалась, а проклятый буран всё-таки выдрал клочок ткани из-под ворота овечьего тулупа и теперь хлестал по глазам, не щадя. Сарика старалась не плакать. Иначе слёзы мгновенно застывали ледяной коркой на щеках. Обмороженную кожу страшно щипало.

— Да светится имя Твое, да приидет Царствие Твое… — упорно твердила Сарика выученные в церкви слова.

Она не знала их значения. Она многого не понимала в этом мире, кроме того, что обязана сейчас идти. В стужу, в непогоду, сквозь раздирающий плоть стылый ветер. Она должна дойти.

Сарика уже не чувствовала ног, утопавших по колено в стегу, и всё-таки откуда-то находила силы, чтобы сделать новый шаг.

Младенец, завитый в кулёк, давно не шевелился, не кричал, ничем больше не тревожил. Возможно, уже и не дышал. Мать наказала Сарике снести дитёнка в лес, пока никто из живущих поблизости соседей не узнал о том смертном грехе, что совершила дочь кузнеца.

— Это проклятое дитя! Проклятое! — гремела опозоренная женщина, воздымая сухие дрожащие руки к домашним иконам. — Сатанинское отродье! Пускай Босорка его приберёт! Уноси! Уноси с глаз моих!

Она усердно молилась нагромождению цветных безыскусных картинок на кривых дощечках, не обращая внимания на стенания дочери, затыкая уши каждый раз, когда начинал верещать мерзкий младенец. Она молилась, чтобы бог смилостивился над ней и вразумил её глупую, недостойную дочь.

Сарика почти не сопротивлялась гневу матери. Она покорно сносила побои, угрозы и оскорбления. Её страшила мысль о том, что её дитя должна забрать Босарка — эта костлявая жуткая ведьма, которая похищает маленьких детей из колыбели. Но, если бы ей был нужен ребёнок Сарики, разве не сделала бы она, как рассказывали старухи: пробралась в дом под покровом ночи, усыпила жителей мелодичным пением, а потом стащила бы комочек живой розовой плоти с крохотными ручками и ножками, которые так забавно хрустят под зубами, когда их кусает гнилой ведьмин рот. Стало быть, Босарке не сдался этот младенец, как не сдался он никому в доме Сарики.

Сама она не понимала, как относится к ребёнку. Некогда было понимать, некогда жалеть о содеянном в коротких перерывах между проклятиями матери и детским плачем. Теперь ребёнок хотя бы перестал плакать, но легче от этого не стало. Сарика глотнула колючий холодный воздух. Всё её нутро моментально заледенело, ток крови замедлился, и ледяная корка стала покрывать всё внутри, обрекая молодую женщину на жестокую, но хотя бы быструю смерть. Это могло бы стать тем самым божьим милосердием, о котором так молилась Сарика.

— Надо идти, — прошептала она потемневшими до цвета грозового неба губами.

И пошла дальше. Медленно.

Она слышала, что где-то на окраине Боровицы живёт одна старуха по имени Космина. То ли колдунья, то ли в самом деле настоящая вештица. Про неё говаривали, что по ночам она оборачивается рыжей двухвостой лисой и ворует кур и прочую домашнюю животину. Но ещё Космина лечит и привечает детишек. У неё живёт одна сиротка. А где одна, там и второй место найдётся.

Так думала Сарика, пробираясь по сугробам, прокладывая себе путь сквозь лютое ненастье. Губы её потрескались на ветру и закровоточили. Она перестала шептать молитву. Она бы и идти перестала, если бы поняла, что давно заблудилась, что домой ей уж не вернуться, что до жилища Космины и в добрую погоду ещё с полдня идти. А между тем вокруг зияла ночь. Буран только набирал мощь, становясь всё злее. Каждая минута превращалась в огромный, наполненный удушающей чернотой час. Сарика шла уже несколько часов. Или, может, несколько лет?.. Может, она успела состариться в пути, оттого и кажется такой близкой и естественной смерть?..

Хрустнула ветка над головой. Сарика не видела, куда она рухнет, просто сжалась в комок посильнее, зажмурила глаза с побелевшими от кристаллов льда ресницами. Ветка полоснула наискось, почти не задела. Ветер тут же подхватил её, как соломинку, и поволок дальше в темноту. Сарика попыталась выпрямиться. Но колени совсем перестали слушаться её. В них сконцентрировалось столько боли и тяжести, словно бы их наполнял свинец.

Сделав над собой неимоверное усилие, Сарика огляделась. Чёрно-белая мгла из бесконечной ночи и снега растекалась вокруг, насколько хватало глаз.

Но вдруг нечто отделилось от тьмы, зашевелилось неторопливо, сонно и тяжко. Это не могло быть животное — слишком огромное и медлительное оно чем-то напоминало оживший древесный ствол. То было правдой отчасти: гигантская подвижная фигура доселе прижималась к старому толстому древу, а ныне двинулось на Сарику. В массивной, поросшей густыми чёрными космами голове сверкнули два кровавых огня вместо глаз. От необъятного тела отходили длинные толстые руки, покрытые шершавой коростой и жёсткой щетиной.

Существо превосходило ростом Сарику в два раза, а её нежеланный приплод мог бы уместиться в одной его узловатой ладони, покрытой бородавками. Оно наближалось, сминая сугробы ногами-корневищами. Если б пуститься наутёк, чудище вряд ли бы догнало проворные человеческие ноги. Однако Сарика оцепенела уже не только от холода и страха перед неизвестностью, но и от ужаса, завладевшего ею, когда она поняла, что древесный гигант направляется к ней. Она вскрикнула.

Глава 2.

— Агнешка! Агнешка! — кликали по очереди Илка и Лисия. — Агнешка, где ты?!

Девицы бегали босыми ступнями по крутому обрывистому берегу озера, студёного в любую пору — и летом, и зимой. Но в нынешнюю жару холодная вода была только всласть. А кроме того, поговаривали, что, кто купнётся в стылой воде десять десятков раз, всегда будет молодым и здоровым. За молодость троим подругам ещё рано было переживать — каждая едва прожила по восемнадцать годков, но здравие лишним не бывает.

Однако для переживаний-таки нашёлся повод. Агнешка, как всегда, затеяла дурацкую игру. Она постоянно так чудит: не успеешь отвернуться — она что-нибудь придумает себе на потеху. Остальным её проказы редко казались забавными. Вот и сейчас чернобровая, чернокосая красавица решила потешиться над подругами, стащив их одёжу, пока он купались.

— Агнешка! Немедленно выходи! Не смешно! — сердилась Илка.

Она любила подругу всем сердцем, но иногда была готова убить насмерть. Её золотые длинные волосы ещё не просохли после купания и липли по всему телу.

Огненно-рыжая Лисия не отставала от Илки ни на шаг. В отличие от двух других подруг, она была не столько прытка и своенравна. Её не сердили, а скорее пугали проказы Агнешки. А более всего Лисия сейчас боялась гнева матери, если та прознает, что её доча опять водится с «мольфарской подменкой».

— Ну, я ей покажу! — грозилась Илка, зная наверняка, что Агнешка не ушла далеко и, как пить дать, прячется где-то поблизости, подсматривает за кутерьмой и давится от смеха.

Илка оказалась недалека от истины в своих догадках. Агнешка и впрямь притаилась всего в нескольких шагах, надёжно укрытая зарослями дикой малины. Но для начала она наелась до отвала спелых ягод и лишь затем принялась хохотать над разгневанными подругами, которые были вынуждены слоняться по берегу нагишом.

В этот раз проказница почитала, что не стоит их окончательно выводить из себя. Понаблюдала немного, отсмеялась, как следует, и выскочила во весь рост.

— А чего это вы там потеряли?! — захохотала она снова, размахивая над головой сворованной одёжей.

— Ах, ты, поганка несчастная! — закричала Илка и кинулась навстречу.

Агнешка проворно обогнула кусты с другого края и очутилась по другую сторону озера. Илка и Лисия догнали её у затянутого илом затона и первым же делом принялись стягивать с воровки её рубаху.

— Сейчас вдоволь накупаешься! — вдвоём они потащили Агнешку в воду.

Та лишь ухохатывалась над придуманным наказанием.

Ни холод, ни жара никогда не мучили её так, как иных сельчан, что лишь больше наводило на недобрые мысли жителей Боровицы. Как так можно, в одном лёгком кафтане по морозу ходить? И плавала Агнешка словно русалка, и бегала быстрее всех девиц, и фигура у ней точно из ветви белого древа заточенная — подвижная, гибкая, резная.

Её красота зачаровывала и пугала. Её звонкий смех отзывался трепетными колокольчиками в мужских сердцах. Знать, колдуньей она уродилась, точно мавка её подкинула сельскому мольфару. А кто же ещё мог отдать своё дитя одинокому Штефану, который не знался никогда ни с одной живой бабой?

— Вот тебе! Вот тебе! — Илка и Лисия снова и снова окунали с головой в холодное озеро свою жертву.

Но теперь смеялись уже все втроём. Долго сердиться на Агнешку не получалась. Не только красой и несносным нравом она западала в душу, но и открытостью своей, смелостью, прямотой.

Наглотавшись водицы, девушки выползли на берег и устало раскинулись отдыхать и греться на солнце. День назревал погожий, томный. Они переговаривались и иногда снова начинали хохотать.

Нисколько не стесняясь своей наготы, подруги не спешили одеваться. Всё равно сюда редко кто ходил.

Однако два внимательных глаза с левого края берега неустанно и уже давно наблюдали за озёрной сценкой. Ничто не могло одолеть эту неукротимую, всесильную тягу вновь и вновь впиваться взглядом в блестящие от воды и пота юные тела. Ничто так не было более желанно и притягательно в тот миг, чем желание очутиться ещё ближе, ещё теснее.

Но на такое решиться никак недозволительно. Потому наблюдение продолжалось на том же расстоянии.

— А что, Агнешка, — спросила Лисия, — ты в церковь с нами пойдёшь на воскресную?

— Пойду. Непременно пойду.

— А тятя тебя не заругает? — насторожилась Илка.

— Не заругает, — отмахнулась Агнешка. — Мой тятя добрый, никогда не ругается и не сечёт никогда.

— Повезло, — завистливо надула алые губки Лисия. — Меня мать иной раз трижды в день сечёт за любой проступок… — и тут же оживилась: — А ты можешь её в жабу превратить, Агнешка?

— Никого я не умею превращать ни в жаб, ни в змей, — Агнешку в который раз неприятно задело такое предложение.

Она уже устала объяснять подругам, что не обладает никакими магическими способностями и, вообще, ничего сверхъестественного в ней нет. Однако другие упрямо верили в то, во что им хотелось верить.

— Жаль, — вздохнула Илка. — Очень полезное умение. Некоторым не помешало бы пожить на болоте или под пнём. А вот говаривают, вештица Космина ещё пострашнее заклятья знает.

— Тю-у-у! — возразила рыжая. — Она уже сто лет как померла. Отец Тодор рассказывал, что сгнила она заживо. От злости собственной. Потому что в бога не верила, с чертями ночевала. Приёмышка её добила метлой и той же метле улетела. А кошки ейные лицо Космине объели и тоже померли разом.

При упоминании Отца Тодора девушки ненадолго притихли. Всё-таки уважаемый человек на деревне был — единственный священник, и не только в Боровице, а на всю округу. Настоящий посланник божий, и не какой-то дьячок, а настоящий иерей, рукоположённый. Конечно, мало кто в Боровице понимал в церковном укладе, но Отца Тодора почитали и ценили ничуть не меньше головы деревни Шандора.

— Ну, хватит об этом, — сказала Агнешка, которой не доставляло никакого удовольствия обсуждать старую полубезумную ведьму, о которой и правда много лет никто ничего не слыхивал. — Лучше пойдёмте наряжаться, а то ещё опоздаем.