Дочь системы

ПРОЛОГ — НОРТ

О нём не писали в новостях.

О нём не слышали родители, выбирающие школу ребёнку.

О нём знали лишь те, кто принимал решения за страны.

Высоко в горах, среди скал, засыпанных вечным снегом, скрывался комплекс, который официально не существовал. На картах там была пустота. На спутниковых снимках — помехи. Даже те немногие, кто работал поблизости, думали, что это военная антенна или старый заброшенный объект.

Никто не догадывался, что под толщей камня и бетона скрывалась школа, где детей превращали в то, что взрослые цинично называли «идеальными операторами».

Норт.

Так его называли между собой те, кому было позволено знать.

Не Академия.

Не Центр подготовки.

Просто Норт — северный узел, холодное сердце огромной системы.

Ученики не попадали туда случайно.

Их отбирали — тихо, незаметно для мира.

Иногда это были дети из благополучных семей, которых забирали под видом престижной программы или редкой возможности «для одарённых».

Иногда — малыши из домов малютки, чьи имена не значили ничего, и за чьё исчезновение никто бы не задал вопросов.

Иногда — дети, от которых отказались родители, или те, кого признавали «сложными» и передавали в государственные учреждения.

И были случаи, когда ребёнка просто исчезал ночью — и семья всю жизнь не понимала, что именно произошло.

Одних усыпляли заботой и мягкими словами.

Других — вырывали из привычной жизни резко, без оглядки.

Но итог был одинаков:

дети попадали туда слишком маленькими, чтобы запомнить себя прежних.

Здесь учили стрелять до того, как они изучали тригонометрию.

Здесь учили врать раньше, чем писать эссе.

Здесь учили убивать — без эмоций, без вопросов, без колебаний.

Каждому давали легенду. Каждому — новую личность.

Им запрещали мечты, но требовали идеальной дисциплины.

А тех, кто пытался сопротивляться, ломали.

Тихо. Методично.

Так, чтобы наружу никто никогда ничего не заметил.

Над всей системой стояли кураторы — люди без имён, только с номерами.

А над ними — те, кого никто никогда не видел,

но кто решал, кому жить, кому служить

и кому исчезнуть.

Финансирование Норта шло через десятки подставных структур — благотворительные фонды, исследовательские гранты, закрытые проекты.

Но один из крупнейших спонсоров был ближе, чем многие подозревали.

Именно он обеспечивал Норту такую власть.

Такую автономию.

Такую уверенность, что им не будет возмездия.

Дети в Норте не учились.

Они становились инструментами.

И только единицы — совсем немногие — однажды понимали,что могут выбраться из этой тени.

Но платой за это становилась война,

которую Норт не позволит закончить легко.

Глава 1. Эшелон

Я помню холод раньше, чем своё имя.

Холод бетона под босыми стопами. Холод металла, когда ладонь срывается с перекладины. Холодный голос инструктора, который не повышает тон, даже когда кто-то падает и уже не встаёт.

— Время, — говорит он. — Повтори.

Мне десять. Я знаю, как собирать пистолет с закрытыми глазами, но не помню, как зовут мою мать. В “Норде” это лишнее. Здесь имена не помогают выжить.

Я висела на турнике уже слишком долго, пальцы дрожали и скользили по железу. Подо мной — мат. Не для того, чтобы было мягко. Для того, чтобы кровь не растекалась по бетону.

- Раз, — произносит мужской голос. — Два. Три.

Это Габриэль. Я тогда ещё не знала, что он останется в моей жизни надолго, дольше всех. Для меня он был просто ещё одним голосом за границей прожектора, ещё одной тенью в чёрном плаще, которая оценивает, сколько мы стоим.

Я свалилась, когда он досчитал до восьми.

Воздух выбило из лёгких, мир на секунду стал белым шумом. Хотелось закричать, но я научилась глотать крик ещё до того, как научилась читать.

— Вставай, — спокойно сказал Габриэль. — Повтори.

Если бы он крикнул, было бы проще. Крик — это эмоция, а эмоции понятны. Спокойствие — страшнее.

Я поднялась. Пальцы дрожали. Ладонь была скользкой от крови. Я снова схватилась за перекладину.

В “Норде” не интересовались, болит ли. Здесь был один вопрос: можешь или нет. Всё остальное — шум.

Мы жили в казарме — девчонки в одном крыле, мальчики в другом. Окна выходили на серые склоны гор. За забором были сосны, туман, иногда — свет далёких городов внизу, но туда никто не смотрел. Нам запрещали. “Сентиментальность размывает границы”.

Утром — подъём, пробежка, холодный душ. Днём — физподготовка, стрельба, тактика. Вечером — язык, история, криптография, химия. Сон — не обязанность, а награда, если успел всё, что надо.

Иногда ночью кто-то плакал. Очень тихо. К утру эти дети становились немного более смирными или немного более пустыми.

Однажды девочка с соседней койки не проснулась.

Она была на год младше меня. Я помнила её косичку, перевязанную синей резинкой. Её забрали молча, без комментариев. Застелили кровать, как будто её никогда не было.

На построении в тот день нам сказали:

— Проекты, которые не проходят, закрывают.

Мы были проектами. Не детьми. Не людьми. Эшелоном. Следующим уровнем.

Позже, на лекции в подвале, нам объяснили сухой схемой:

“Эшелон — многокомпонентная программа подготовки человеческого ресурса:

— физическая оптимизация;

— эмоциональная стабилизация;

— когнитивное усиление;

— полная лояльность”.

Слова были слишком длинные. Я поняла одно: нас создают. Не воспитывают — создают.

После лекции Габриэль задержал меня.

— Номер? — спросил он.

— Пятнадцать-три, — ответила я. Это была правда. Тогда у меня было только это.

Он посмотрел на меня долго, слишком внимательно, как будто пытался разглядеть за моей кожей чертёж.

— Ты выдержишь, — сказал он наконец. — Если не полюбишь никого.

— А если полюблю? — спросила я, сама не поняв почему.

На секунду в его взгляде промелькнуло что-то странное. Усталость, может быть.

— Тогда, — произнёс он, — тебе будет больно.

Потом начались новые тренировки. Нас учили стрелять не просто в мишень, а в мишень, двигающуюся, как человек. Нас учили прыгать с вышки в ледяную воду. Нас учили, как быстро обезвредить другого ребёнка, если он атакует сзади.

Потом — первое “задание”. Не учебное, настоящее. Нам сказали, что человек за углом — враг. Он держал пакет, шёл по переулку, не подозревая ни о чём. Мне было двенадцать. У меня был нож.

Я сделала то, чему меня учили. Рука двигалась автоматически. Мир сузился до точки.

Вечером я сидела в казарме, смотрела на свои ладони и не чувствовала ничего. Ни радости, ни страха. Просто пустоту.

Габриэль подошёл без звука, сел рядом на койку.

— Как себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально, — ответила я. Это была не ложь. Это было отсутствие.

— Запомни, — сказал он. — Ты — инструмент. Инструмент не спрашивает “зачем”. Он делает.

Я кивнула. Но где-то очень глубоко, в тёмном углу сознания, маленький голосок спрашивал: “А если я — не только инструмент?”

Я заглушила его тренировками, стрельбой, холодной водой. Но он не исчез.

Он просто ждал своего часа.