Договор на одну ночь

Глава 1

Глава 1

Андрей

– Дрюх, а это правда, что греки в жены только целок берут? – задав вопрос вполне серьезно, Ромчик смотрит на меня в ожидании ответа.

А я даже не знаю: смеяться или плакать.

Замерев на несколько секунд, приподнимаю бровь. Но осознав, что однопартиец не шутит, опускаю взгляд в стакан с виски и покачиваю. Да уж...

Не дождавшись ответа, Рома продолжает:

– Тут так написано: «в греческих общинах, хранящих традиции, всё так же ценят женскую чистоту». А Ксюха твоя – гречанка?

Тяжело вздохнув, я отставляю стакан на стол.

– С Ксенией мы почти в разводе, Ром. Ты думаешь, мне очень хочется обсуждать, девственницей я ее взял или нет?

Рома обижается на резкость. Отмахивается и снова утыкается взглядом в мобильный, продолжая «изучать матчасть».

Виктор Михайлович в это время заканчивает телефонный разговор и возвращается к нам. Садится за стол и переводит взгляд с Ромчика Бутова на меня.

– А это, кстати, плохо, что вы с Ксенией разводитесь, Андрей.

Только нравоучений от партийного руководства мне в этой жизни не хватало. Визуально сохраняю спокойствие, а внутри крою всех трехэтажным матом.

Я, блять, в курсе что это плохо. Но с предательницей я как-то жить не хочу. Прости меня, партия. Целую в обложку твой святой устав.

– Тут уже ничего не сделать, Виктор Михайлович. Репутация репутацией, но это не я свою задницу засветил в гостинице с левым мужиком. Дальше я могу либо по ютуб-каналам ходить рассказывать, как жестко меня наебала жена, либо развестись тихо и забыть.

Развожу руки.

Еще дальше отталкиваю стакан.

Не хочу пить. Голова и без алкоголя кругом. Работы дохуя. Проблем дохуя. Ксюха тоже пилит. Пытается мириться. Видимо, муж-депутат нравится ей больше, чем ебарь-тренер. Но глотать её «оправдания», каждое из которых сводится в итоге к тому, что я сам виноват: много отлучек, командировок, мало внимания, не стану. Взрослые люди, они же клиенты, жены, избиратели, принимают решения. Делают выборы. И несут за них ответственность.

А я на всем этом играю.

Виктор Михайлович смотрит на меня долго, хмурясь. Ему скоро шестьдесят. Я в школе учился, а он уже слыл акулой в мире политики.

Трижды депутат. Дважды министр в разных правительствах.

Безоговорочный лидер выстрелившей на последних выборах партии, в которую попал и я.

Андрюша Темиров. Тридцать три годика. Еще недавно – CEO финтех компании, а в последние два года – депутат. Уже вроде как прошаренный. Местами пресытившийся. Но не лишенный амбиций.

Когда в жизни творится дичь, амбиции в принципе спасают.

– Но ты ж грек, Дрюх? Я не путаю?

Одновременно с Виктором Михайловичем перевожу взгляд на Ромчика. Как спец он, конечно, говно, но обстановку разряжает неплохо.

– Да, Ром. Я грек. Но в душе не ебу, целок сейчас замуж берут или нет. Женился сто лет назад.

– А теперь разводишься. И всех нас подставляешь, потому что для избирателей мы душой и телом за семейные ценности…

Про семейные ценности мне втирает Рома, который ебет всё, что движется. Об этом знаем все трое. И все трое политкорректно молчим.

Ладно.

Не девиц обсуждать собрались.

Игнорируя Ромку, возвращаюсь к Виктору Михайловичу.

– Так что там за греческое дело?

– Интересное дело, Андрей. Я бы даже сказал, крайне важное.

Он встает, подходит к доске с изображенной на ней картой одной из прибережных областей. На ней – пунктиром начерчены внутренние границы районов.

– Знаешь, что это?

– Знаю, конечно. Округа. Один мы на выборах взяли. Два – нет.

– Точно, Андрей. Точно. Территории, плотно заселенные этническими греками. Берегут свои традиции. Чужих не любят. Не пускают. – Я всё это помню из детства. Сам происхожу из одного из таких поселков. Только вырвался в семнадцать и больше не возвращался. Не тянуло. – А ты знаешь, что там сейчас обсуждается передел границ и объединение?

Молчу. Брови хмурю. Личного головняка сейчас много, но сам на себя злюсь, что пропустил тему. Это важно.

– Нет.

Виктор Михайлович кивает. Возможно, считает меня потенциально слабым звеном. Возможно, наоборот хочет вывести в сильные. Его так сходу не раскусишь. Надеюсь, меня тоже.

– Там сейчас три района. А будет три новых объединенных общины. С новыми границами. И в зависимости от того, как объединятся…

Поверх карты он выводит плотные границы красным маркером. Потом другие – синим. И третьи – зеленым.

– Про джерримендеринг слышали, отличники?

Рома тут же ныряет в телефон. После греческих целок его поисковик занимается изучением джерримендеринга. А я знаю. Политика и история — моя страсть.

Глава 2

Глава 2

Лена

Метла со свистом проезжается по выбеленным, но всё равно нагретым солнцем ступенькам. Раз. Второй. Третий.

Порядок – совсем не моя стихия, но даже в нелюбимом занятии я всегда пытаюсь найти для себя развлечение. А еще поймать мелодичность. Ритм. Темп.

Получается.

Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Быстрее… Быстрее… Быстрее… Вроде бы мету порог, а вроде бы танцую сиртаки.

Стираю маленькие капельки пота со лба и, сощурившись, смотрю на палящее, дикое этим летом, солнце. Июнь только начался, а мне уже хочется сбросить кожу, как ящерице.

А еще лучше – одним движением стянуть платье и со счастливым криком пробежаться по пляжу, чтобы нырнуть в хотя бы немного прохладное море.

Только мне это не светит. В отличие от отдыхающих, которые успели занять шезлонги и дразнят мои глаза и уши вместе с тихим шумом волн.

За спиной слышен звон посуды и переговаривания дядюшки с персоналом его ресторана «Кали Нихта». В переводе с греческого «Добрый вечер».

И это чистая правда: каждый вечер мы рады принимать дорогих гостей! Но для того, чтобы вечером принять, утром начинаем работать в восемь, а то и семь.

На несколько секунд забросив метлу, оглядываюсь и проезжаюсь взглядом по белым колоннам, держащим вымощенную декоративным соломенным покрытием крышу летней террасы нашего заведения.

По выложенному красивой голубо-белой плиткой полу все той же ящерицей скольжу между столиков и добираюсь до сцены, где каждую пятницу, субботу и воскресенья персонал ресторана дает маленькие концерты.

С этим местом связана половина (если не больше) моих детских воспоминаний.

На третьей плите, если считать от входа, с моих восьми лет был и остается до сих пор скол. Это говорливая официантка Тамила разбила плиту сковородой, когда дядюшка отказался платить ей заработанную за сезон зарплату.

Скандал был жуткий, но выбить деньги это не помогло.

Помню имена всех кошек, которые терлись, да и продолжают тереться своими показательно худыми (хотя мы-то знаем, что кормят их тут отлично) боками о ноги посетителей.

Помню, как менялась посуда (если честно, случалось это всего дважды). Помню поименно каждого известного человека, которого заносило в нашу по столичным меркам наверняка забегаловку.

И если меня спросили бы, считаю ли я свое детство счастливым, я ответила бы, что…

«Да, дядя. Вы сделали для меня больше, чем должны были. Только благодаря вашему терпению, заботе и большому сердцу я выжила. Выросла. Стала человеком. Дышала морем. Была здоровой. Училась…»

Но при этом, нет. Счастливым мое детство назвать сложно, когда смотришь на него в меру трезвыми двадцатилетними глазами.

Моими, то есть. Полугреческими глазами полной сироты.

Среди греков сложновато быть не греком, если ты не турист. А я… Что-то вроде полукровки-приживалки. И не туда, и не сюда.

Мой отец – уроженец нашего поселка. Дедушка с бабушкой когда-то назвали его красивым греческим именем Алексий, но он уехал учиться в город, там встретил мою маму – ни разу не гречанку, Аню, и уже не вернулся, став Алексеем.

Они женились, будучи совсем молодыми. Я получилась у них тоже довольно рано. Но, к сожалению, эта история не закончится рассказом о том, что раннее материнство дает возможность заиметь к сорока годам лучшую двадцатилетнюю подругу. С дружбой у нас с мамой не сложилось. С папой, впрочем, тоже. Когда мне было три года – они погибли в автокатастрофе. Я тоже была в салоне той машины, но ни черта не помню. Зато выжила.

Первой опеку надо мной оформила бабушка по папиной линии, но яя (прим. автора: бабушка на греческом) и сама прожила ужасно недолго. Что-то нашей семье тогда не везло. И вот в шесть лет меня снова нужно было кому-то передать.

Я помню, как подслушала однажды разговор бабушки с дядек (тогда она уже сильно болела). Яя наказывала старшему сыну меня не бросать. Раз за разом повторяла, что я должна вырасти настоящей гречанкой. В тепле. В добре. В заботе. Если память не изменяет, дядя Димитрий хмурился, долго не давая однозначного ответа, яя даже злилась, но в итоге сдался.

С тех пор я часть его семьи. С четырнадцати лет – официантка в Кали Нахти и с шестнадцати – ивент-менеджер. Только вряд ли дядя знает, что я сама себя так называю. Для него я…

– Лена! Ксипта! Ти хазевис эки? – Слыша громкие дядин оклик и несколько хлопков в ладони, вздрагиваю. (прим. автора: Лена! Проснись! Чего ты там разглядываешь?)

– Вас разглядываю, дядюшка… Нравитесь вы мне… – Бубню уже себе под нос, возвращаясь к работе.

Спускаюсь по ступенькам вниз и начинаю мести дорожку. Стараюсь не смотреть на пляж прямо перед нашим рестораном, но то и дело взгляд все равно скашивается.

На шезлонгах уже лежат приехавшие из города семьи и молодежь. Все такие красивые… Счастливые… Расслабленные… У людей отпуск, а для меня лето – это одна только работа. Эх…

Вечером многие из отдыхающих придут к нам ужинать. Но прежде мне надо будет закончить с уборкой территории, проверить, все ли продукты привезли, выпросить у дяди денег, чтобы заказать перезаливку свечей на столики. И, если звезды встанут в нужный ряд, обсудить вопрос обновления костюмов для выступлений.

Глава 3

Глава 3

Лена

На морском побережье расположено тринадцать крупных греческих поселков. Ни один из них не назовешь умирающим. У нас есть школы, секции, салоны красоты, рестораны, гостиницы. Большие супермаркеты работают наряду с аутентичными лавками. Только в моей родной Меланфии (прим. автора: названия всех населенных пунктов, как и сама ситуация, вымышлены) проживает свыше пяти тысяч жителей. Преимущественно, конечно, греков.

И сейчас, как говорят местные сплетники, мы то ли делимся, то ли объединяемся.

Машины старост начинают съезжаться в Кали Нихта ближе к восьми. Дядя Димитрий предложил провести важную встречу именно у нас. Это большая гордость, честь, ответственность.

Я из окна на кухне ресторана наблюдаю, как на белой гальке паркуется очередной автомобиль.

Здесь уже стоит квадратный джип старосты Калифеи. Рядом с ним — старенький, но ухоженный седан старосты Гелиополя. Теперь же с легким скрипом тормозов, мигнув приветливо фарами, замедляется массивный внедорожник, украшенный эмблемой Талассии.

На идеально выметенной утром террасе каждого из мужчин встречает радушный хозяин Кали Нихта — Димитрий Шамли.

У меня спина ноет, ноги гудят. День был очень насыщенным, но любопытство всё равно не победить. Поэтому я успеваю и готовить, и следить за тем, как съезжаются гости.

Высматриваю машину, водителя которой, наверное, единственного хочу сегодня видеть.

А когда на белую гальку заворачивает низкий автомобиль глубокого синего цвета, принадлежащий старосте Понтеи, улыбаюсь.

Из машины выходит самый молодой из наших старост — Пётр. До него в Понтеи «правил» заядлый самодур старый грек Яннис. Он собирал зверские поборы и мнил себя судом. После маленькой локальной «революции» на смену Яннису пришел Пётр. Улыбчивый. Приятный. Не такой, как у нас заведено. Слишком современный. Ещё и юрист. Остальные старосты его опасаются. Я боялась, по этой причине не пригласят. Но нет. Он тут. Я рада.

Пётр идет навстречу моему дяде, улыбаясь и говоря что-то. Под подошвами его легких летних ботинок хрустит галька, а у меня по коже бегут мурашки.

Дергаюсь, успев заметить вспышку еще одних фар, когда слышу резкое тетушкино:

– Лена! За спанакопитой кто следит?

Подбегаю к духовке и заглядываю. Жар бьет в лицо, но со спанакопитой (нашим фирменным пирогом с фетой и шпинатом) всё хорошо. А вот с моими нервами (как и нервами тетушек), явно не очень.

Все на взводе. Все включены в работу. Сегодня на смену вышли и нанятые официанты, и работающие в заведении члены большой семьи Шамли.

До смерти жены дяди Димитрия Марты на кухне правила она. После – ее сестра. Тиа София (прим. автора: тетя София).

Все трое родных детей Димитрия и Марты давно уехали из Меланфии.

Братья учатся на выпускных курсах металлургического университета. Сестра живет своей семьей с мужем-греком в столице. К сожалению, близкими наши отношения назвать я не могу. Как не могу и просто погостить у них или попросить о совете.

Они уехали, а я осталась. Почему-то со мной всё сложнее. Дядя все еще держит даное бабушке слово невзирая на то, что его опека местами мне в тягость.

Никто не работает в ресторане задурно. Димитрий Шамли сложный человек, но не лишенный совести, как мне кажется. У каждого есть зарплата. Часть моей идет на оплату обучения на заочке.

Какой бы дурочкой кто меня ни считал, вступительные после школы я сдала хорошо. С моими баллами люди проходили на бюджет. И я тоже хотела поступить на дневное отделение, но дядя выступил резко против.

Сейчас я учусь на экономиста, закончила третий курс. Езжу в город на сессии, не получая от учебы ни большого толку, ни удовольствия. Если поступлю на вокальный – экономический брошу. Конечно, будет скандал, но я каждый день настраиваюсь вынести все скандалы и настоять на своем.

Проверив пирог, отчитываюсь перед тетушкой Софией:

– Еще три минуты и ставлю следующий.

– Хорошо. Следи.

Слежу, блин.

Слежу.

Возвращаюсь к окну и снова считаю машины. Их стало на одну больше. И последнюю я не узнаю. Прищурившись, пытаюсь разобрать номера, но не выходит. Да и разве же я умею их "читать"?

Но это что-то дорогое. Элегантное. Черный чистый-чистый… Мерседес. Как будто только из салона. Интересно, кто из старост раскошелился на такой?

Я на подобных никогда не ездила, да и вряд ли придется.

Привстав на носочки, пытаюсь заглянуть на крыльцо. Не получается. Падаю на пятки со вздохом. Возвращаясь к своим делам.

Я не могу назвать себя влюбчивой. За двадцать лет это случалось со мной всего раз еще в школе. Но, снимая с протвиней курабье, фантазии то и дело уносит к молодому старосте Петру.

Правда молодой он отсительно: ему за тридцать. Для меня это много. Но если представить... Губы сами собой улыбаются, а я им не мешаю.

Мне кажется, такой, как он, был бы не против моей учебы. Поддерживал бы в творчестве. А еще он добрый и заботливый. Храбрый. Любил бы... Когда пытаюсь представить, а как с ним целоваться, в жар бросает...

Глава 4

Глава 4

Лена

Тишина и неопределенность убивают.

Я стою в углу мужской уборной, сильно-сильно сцепив в замке пальцы.

Произошедшее – просто ужасно. Я и сама это понимаю. Мне стыдно. Обидно до слез.

Трясет от злости на Георгиоса, но сделать с этим я ничего не могу.

К двадцати годами я приняла важную истину: не жалуйся и не оправдывайся, сопротивление только усугубит, а виноватой всё равно будешь ты.

Лучше сразу свое получить.

Я попыталась спасти ситуацию. Извиниться, убрать часть беды салфетками. Но то, что кофе оказался у депутата на одежде, – так просто, как со скатертью, не исправишь.

Мне кажется, я готова была, что мужчина разорется. Назовет меня безмозглой дурой и выльет остатки кофе на голову. Но ничего подобного не произошло. И из-за этого мне еще хуже.

К нам угрожающе быстро подошел дядя. Где-то сбоку Жора лениво заметил: «вот безрукая»…

Испепелив меня взглядом, дядя Димитрий прижал ладонь к груди и совсем другим взглядом, как и голосом, начал извиняться перед депутатом:

– Прошу прощения за свою официантку. Считайте, она здесь не работает. И мы оплатим вам химчистку…

Меня даже не поразило такое легкое обещание дяди от меня избавиться. Как-то сходу было понятно, что разбираться и выслушивать никто не станет. Я во все глаза смотрела на мужчину, чью одежду испортила.

Он на меня – нет.

Проведя несколько раз по рубашке, повернул голову к дяде и словно даже с улыбкой, вставая, сказал:

– Прежде, чем кого-то уволнять, можно попросить дать мне салфеток?

– Конечно! Конечно! Лена! – Дядя рявкнул так, что земля содрогнулась. Я тут же, еще раз подскочив, понеслась за салфетками.

И какое же благословение, что нести их пришлось уже не в зал, наполненный моим позором, а в пустующую мужскую уборную.

Андрей Темиров был уже здесь.

Не глянув в такое интересное, как мне еще недавно казалось, лицо, я подошла и положила на пьедестал раковины большую упаковку влажных салфеток.

– Извините меня еще раз, пожалуйста. Если хотите, я могу сама попытаться…

Всё так же, не глядя в мужское лицо, а только на шею и ниже – прямиком на пятно, я протянула руку за пиджаком, который депутат успел снять. Но вместо согласия принять мою помощь получила короткую паузу, адресованный мне взгляд. И отказ.

– Спасибо, не нужно. Ты свободна. Я справлюсь.

Кивнула, конечно же. Послушно отошла. Только дверь уборной с обратной стороны не закрыла. Дядя меня убил бы, увидев сейчас не здесь.

Я лучше побуду. Постараюсь не мешать.

Так и стою вот уже десять минут, истязая зубами губы и наблюдая за тем, как напрочь забывший обо мне мужчина без суеты, спешки или нервов приводит в относительный порядок свою одежду, предварительно подкатив рукава.

Сначала – пиджак. Повесив его и сняв галстук – уже рубашку.

Мне периодически хочется еще раз вклиниться со своим бесценным опытом борьбы со свежими пятнами. А еще мне неожиданно намного спокойней здесь – с ним наедине, чем там – в окружении знакомых с детства людей, ни перед одним из которых я точно не виновата, но каждый из которых меня разопнет.

В отличие от него.

Набравшись смелости, медленно поднимаю взгляд от широкой спины в отражение лица в зеркале.

Депутат слегка нахмурен и сосредоточен, но я по-прежнему не чувствую злости. Это… Странно.

А еще мне именно перед ним хочется оправдаться.

Я не безрукая. Не дура. Не слепая. Я просто… Я просто не виновата.

Проговариваю это про себя, но вслух не осмеливаюсь. Засмотревшись, палюсь. Карие глаза поднимаются в зеркало и пересекаются с моими. Короткий выстрел внимательных зрачков и я свои увожу, чувствуя, как к щекам приливает румянец.

Опускаю вниз. Изучаю руки.

– Тебе не обязательно здесь стоять. Можешь идти.

Мужчина терпеливо шлет меня лесом. Я киваю, но не ухожу.

Просто не пялься, Лен. Хотя бы, блин, не пялься на него. Займи себя чем-то!

Пытаюсь отвлечься, изучая свои руки. Кожа такая сухая… Замечаю пару порезов. Проведенный на кухне день дает о себе знать. И как же обидно, что все мои старания впустую.

Но и из уборной я раньше гостя не выйду. Даже если разозлится и будет гнать – скорее расплачусь, чем послушаюсь.

Я редко плачу. Почти никогда. Тетушки говорят: с меня всё, как с гуся вода. И это правда. Я сама это чувствую. В моей жизни достаточно печалей и фатальностей, чтобы уйти в глубокую депрессию и уже не выйти. Но я выбираю жить. Поэтому стараюсь относиться ко всему легко. С иронией. Не держать обиды. Подстраиваться…

Но сейчас правда хочется разве что плакать.

Совершенно неожиданно для моих привыкших к шуму воды (которую депутат всё это время не выключал) уши ловят тишину.

Глава 5

Глава 5

Лена

Закончив обычные утренние обязательства, сдергиваю с шеи фартук и вешаю его на крючок.

Обмахивая лицо ладонями, выхожу из кухни в большой зал Кали Нихта.

Здесь безлюдно и прохладно.

Хорошо.

И может в любой другой день я бы посидела тут или поднялась к себе в комнату, чтобы немного поваляться прежде, чем приступить к дальнейшей работе, но сегодня всё не так.

Взглядом ловлю стоящего между лестницей и столиками дядю Димитрия. Он смотрит на меня, сложив руки на груди и нахмурившись.

Злится до сих пор.

Только и я тоже злюсь.

В разрез с привычной «традицией», я до сих пор не извинилась перед ним за произошедшее.

Он, конечно же, это заметил. Ждет.

Но «исправлять оплошность» я совершенно точно не буду. Мне не за что просить прощения.

Упрямо сжав губы, перестраиваю маршрут. Подхватываю со стула сумку с полотенцем, солнцезащитным кремом и сланцами и направляюсь к выходу.

Меня, конечно же, никто не уволил. Если говорить честно, это было бы скорее наказание не мне, а самому дядюшке и тетушкам.

Ну вот где вы в разгар сезона найдете человека, способного исполнять любую работу в ресторане? Я же не просто официантка. Не просто подмастерья на кухне. Я здесь выросла. Я умею делать всё. И мету. И крашу. И разношу. И собираю. И готовлю. И драю. И общаюсь по закупкам. И устраиваю вечерние программы. И инстаграм наш веду.

Будь я посмелее, назвала бы себя незаменимым человеком в Кали Нихта, но дело в том, что это скорее проблема для меня, чем преимущество.

Но если изначально вывернутый на депутата кофе казался трагедией, то теперь… Я внезапно нашла в произошедшем позитив.

Меня наказали запретом участвовать в пятнично-воскресных выступлениях на протяжении месяца. Дядя не знает, что это последние мои месяцы работы у него. И пусть для моей души наказание жестокое, но, с другой стороны, так даже лучше. Я отвыкну. Все отвыкнут. Мы поймем, что можем друг без друга.

Я, в ответ на наказание, перестала быть сверх старательной и переживательной.

Слова Андрея Темирова сработали странным тумблером. Голову утяжелили новые мысли. А вдруг я правда могу позволить себе больше, чем всегда считала?

К примеру, просто валяться на пляже с девяти до двенадцати в свои законные летние каникулы?

Под моим сарафаном – купальник. В кармашке лежат деньги из коробки. Я не просто расстелю полотенце на мелкой гальке. Я заплачу за шезлонг, зонтик и отдохну нормально.

Кстати, кроме запрета петь, дядя еще лишил меня чаевых за тот вечер. За ужин старосты не платили (это был вклад семьи Шамли в важное для всех нас мероприятие), но по завершению наш староста вручил дяде конверт с благодарностью. Большую часть он взял себе, конечно же, но и с сотрудниками поделился.

Со всеми. А я наказана. Вот так.

Вздергиваю подбородок и иду мимо, игнорируя неприкрытое внимание к себе.

– Лена.

Скрипя зубами, торможу в ответ на угрожающий оклик уже на выходе.

Развернувшись, надеваю на лицо по-детски лицемерную маску готового слышать и слушать ангелочка.

– Да, дядя?

Похлопываю ресницами, без страха смотря в лицо своего опекуна. Меня и саму удивляет, если честно, насколько произошедшее задело.

Дядя Димитрий сделал для меня очень-очень-очень много добра. Я ему благодарна. И всегда старалась отплатить в меру сил. Но после слов заезжего депутата мне стало за себя же дико обидно.

Он ведь не просто так спросил про отца. Отцы должны защищать. А я разве виновата, что отца у меня нет. Зато есть дядя… И что он?

– Ты так и не хочешь ничего сказать?

Дядя, в котором рядом с эмоционально скупым благородством по отношению к осиротевшей мне, живет еще и огромное тщеславие, которое я обязана тешить.

– Что, тейе (прим. автора: дядюшка)? Я же вроде бы всё уже объяснила. Георгиос больно и неприлично меня ущипнул. Он посчитал, что это будет смешно. Но в итоге получилось ужасно. Я несколько раз извинилась перед мужчиной, чью одежду испортила не по своей вине. А Георгиос перед ним извинился?

В просторном помещении накаляется обстановка. Дядюшка заводится. Я тоже.

Уверена, из кухни за нами подглядывают, но выйти не рискнут. После ужина старост я часто ловлю на себе печальные, а местами и обвинительные взгляды. Все считают, что я виновата. И должна ходить с понурой головой, пока меня не простят. А я какого-то черта жестоко сопротивляюсь.

Теперь уже губы дяди плотно сжимаются. Взгляд мечет низкоразрядные молнии. Он привык, что на попятную всегда иду я. Ему нужно это, чтобы поставить галочку. Убедиться, что мое воспитание не сбоит.

А я еле держусь, чтобы не уточнить: как вы думаете, почему ваши дети тут же упетляли, как только возникла такая возможность? И почему вы держите меня?

Глава 6

Глава 6

Андрей

– Ксень, привет. Скажи, ты охуела?

Повода веселиться у меня совершенно точно нет, но интервью жены вызывает исключительно желание смеяться.

Вероятно, это такая защитная реакция.

Пока в трубке пауза, пробегаюсь взглядом по материалу.

Натрындела так натрындела ты, Ксюх.

Молодец.

Откладываю глянцевый журнал, в котором вышел оригинал исповеди обманутой депутатской жены, на столик в спальне гостиничного номера. Подхожу к окну с непривычным видом на давно забытый город.

Я мог бы мотаться по греческим делам и возвращаться домой, но решил, что эффективней будет на какое-то время тут заземлиться. Сейчас думаю, не менее веским аргументом было и желание хотя бы ненадолго съебать от семейных проблем. Жаль, что не сработало.

Сегодняшний день мне сделали не греки, а жена, чью задержку с ответом, уверен, я расцениваю правильно. Даже с каким выражением она сейчас смотрит перед собой и молчит могу угадать.

Сжала губы. Ноздри дует. Крутит в голове защитно-обвинительную речь.

Пока Ксюха настраивается, опять беру в руки журнал и цитирую первую попавшуюся на глаза дичь.

– «Впервые я застала Андрея со своей лучшей подругой. Это был ужасный удар для меня. Но я простила. Я всегда его прощала. И единственный раз, когда слабость проявила я…». О какой подруге речь, Ксень? Кого я там задорно жарил у тебя на глазах? Таролога, хуелога, косметолога или тренера по личностному росту?

– Андрей… – Она обращается устало и как бы примирительно. А я и злиться толком не могу, и слушать ее тоже хочу не особо.

– Вернемся к первому вопросу. Ты охуела, Ксень?

Взрывается.

– А что ты хочешь от меня?!! Я не собираюсь разводиться! Я предупредила, что буду бороться за нашу семью! Что не позволю одной маленькой ошибке всё перечеркнуть! А ты натравил на меня адвокатов!!!

Поразительно, как быстро во вроде как знакомом человеке обнажается целая куча не недостатков даже, а откровенно стрёмных сторон.

Я Ксюшу поначалу очень любил. Красивая девчонка из хорошей семьи. Нежная. Трогательная. Скромная. Уступчивая. Когда женился и раскрылась ярче, не кипишевал. Мы все не идеальные. Я тоже тот еще говнюк. Притремся.

Но в последние два года мы действительно больше цапались, чем жили мирно. О детях говорить перестали. Секс – реже чем ссоры. Сами ссоры — нихуя не прелюдии.

Ей не нравилась увлеченность моей новой работой. Мне – что мозг ебут по делу и без, а в ответ не дают ничего.

И это скорее всего по-любому закончилось бы разводом. Но именно Ксюха, а не я, окрасила его в цвета вульгарного блядства. И в этой связи... Нехуй перекладывать.

– Я никого на тебя не травил, Ксения. Я поручил адвокату подать иск о разводе. Потому что по обоюдному через ЗАГС ты не хочешь. А я не хочу больше с тобой жить.

Теперь я совершенно точно слышу, а не дофантазирую, как громко она дышит. Огнем.

– Я повторяю, Андрей, развода не будет. Если ты продолжишь настаивать, таскать меня по заседаниям…

– Найми адвоката и не придется ходить, Лунева. Или забей. Решение получишь.

Делая вид, что не слышит меня, Ксения гнет свое:

– Я буду продолжать ходить по журналистам и рассказывать, почему мы разводимся.

– То есть продолжать пиздеть.

После паузы слышу вполне честное:

– Да, Андрей. Я буду продолжать пиздеть. Потому что я не собираюсь платить за одну маленькую ошибку разрушенной семьей.

– Какой семьей, Ксень? Мне твоего тренера в квартире прописать? Он же тоже типа член.

Мой семейно-похоронный юмор жену, почему-то, не веселит. Она злится, а я – совсем нет.

Конечно, она творит лютую чушь. Мне снова придется отвечать на звонки и выслушивать, что наш с ней развод нехило бьет по репутации. Но тактика человека во время развода говорит о нем куда больше, чем досвадебная идеальность. Ксюша только подтверждает: с такой, как она, иметь ничего общего больше нельзя. Даже если забить на вклинившийся между нами левый хуй, я как человеку ей больше не могу доверять. И не хочу стараться.

– Я уже извинилась, Андрей. Много-много-много раз. Я поклялась, что это больше не повторится. Он просто... Мне было тяжело без тебя. А он... Неважно. Но я тебе говорю, что люблю и сделаю всё, чтобы вернуть. А ты присылаешь ко мне законников, которые рассказывают, какое имущество я получу. Я не хочу съезжать с нашей квартиры...

– Я отдаю тебе квартиру со свежим ремонтом. Это дохуя благородно, Ксюш. Ты же сама знаешь, что ни в одну из квартир копейкой не вложилась...

– Мы договаривались, что работаешь ты!!!

– Мы договаривались, что я тебя не обижу, если ты не начнешь делать хуйню, Ксюша. А ты начала. И, тем не менее, я предлагаю тебе разойтись мирно.

– Я буду за нас бороться! Я по всем эфирам пойду...

Глава 7

Глава 7

Андрей

Еще на первом году своего депутатства, на примере вполне рядовых на первый взгляд обращений граждан, я усвоил, что мелких дел не бывает.

То, что кем-то описано как частный случай, в итоге непременно окажется симптоматикой. И если ты с ней уже знаком, если ты разобрался в механике, то в нужный момент ты берешь себе целую тему и топишь, как дурной.

А чем больше у тебя тем, тем больше шансов задержаться в лидерах.

Лена Шамли – это интересный частный случай, в котором чувствуется симптом.

***

В Кали Нихта всё без изменений, только днем заведение выглядит еще проще, чем вечером.

Мы с Петром паркуемся на белой гальке почти в унисон. Здороваемся, как старые-добрые друзья. Это искренне, но и кое-что мы друг от друга тоже хотим.

Мы были бы дураками, считая, что греки сделают всё, а потом будут бесконечно ждать обещанных благодарностей. Нет. Работать должны и мы тоже. Уже.

Мои помощники, партийные юристы с полевиками вовсю трудятся. Конечно, Лазурный берег мы здесь при всем желании не сделаем, но пролоббировать парочку дорог, незначительные изменения в правилах застройки береговой, где-то льготу выбить, где-то подмочь с грантом – почему нет?

Главный вопрос Петра – это обновленный водоподвод в его поселок. Постараемся его решить.

На террасу Кали Нихта выходит Димитрий Шамли. Он мужик взрослый, видно, что не дурак, но очень зависимый от старосты Меланфии. Из тех, кто тише едет – дальше будет. Но это официально, а неофициально ему, конечно, хотелось бы взлететь повыше.

Не зря так старался, принимая старост. Я все заметил. Я внимательный.

Немного разволновавшись от вида незванных гостей, Шамли спешно надевает на лицо радушие. Раскрыв руки и широко улыбаясь, выходит нам навстречу.

– Какие дорогие гости на обед к нам приехали! Кирие Петр, кирие Андрей.

Мы пожимаем друг другу руки. Я дергаю уголками губ вверх, но быстро увожу взгляд на террасу.

Прощаясь со мной тем вечером, Шамли клялся, что виновница моей испорченной рубашки получит сполна. После шестого повторения, что меня это не интересует, я просто попросил девочку не увольнять.

Сегодня – проверка на договороспособность. Послушал или...

Среди шмыгающих между столиками тонких фигур меня интересует наличие одной. Я быстро ее нахожу.

Проезжаюсь взглядом, как будто проверяя на предмет физических увечий. Но это бессмысленно. Надеюсь, взрослых девок тут уже не бьют, потому что в мое время бывало всякое.

Возвращаюсь к лицу. Она сосредоточено принимает чей-то заказ. Кивает и вписывает в записную книжку. Профессионалка, блин. И сам не знаю, почему иронизирую.

Cразу же видно, что хорошая. Совестливая. И послушная.

То ли чувствует взгляд, то ли так совпадает, но дергает головой и пересекаемся.

Узнает. Пугается. Уводит.

Возвращается к парочке туристов, а я зачем-то считаю слегка ускорившееся девичье дыхание.

Не бойся, ладно уж. Я не враг.

– Очень благодарны, Андрей, что выбрали нас еще раз.

Это говорит мне Шамли, потому что Петр успел порадовать хозяина, что в Кали Нихта напросился я.

Снова дергаю губы вверх.

Поднимаемся вслед за хозяином на террасу.

– Для дорогих гостей лучший столик! – Шамли произносит пафосно и гордо. А ведет нас при этом к такому же обычному столику, как остальные, но указывает так, что сомнений нет: в его голове лучший это тут.

– Аня! – При обращении к подчиненным тон Шамли сильно меняется. Вздрагивают все официантки.

Я снова нахожу взглядом провинившуюся племяшку. Она оглядывается. Смотрит на дядю обижено. Отворачивается.

Вряд ли так уж хотела нас обслужить. Значит, произошло уже что-то другое.

В считанные секунды к нашему столику подбегает другая девчушка. Раскладывает старомодные кожаные книжки-меню.

– Я могу помочь вам выбрать?

– На твое усмотрение, друг, – киваю Петру. Он без раздражения берет выбор на себя.

Улыбчивый. Располагающий к себе. Настоящий староста.

Спрашивает у девушки элементарные вещи, позволяя раскрыться с хорошей стороны перед так и не ушедшим от нас Шамли. Петр умеет красиво со всеми. И помоложе, и постарше.

Реагируя на движение, слегка поворачиваю голову. Это Шамли делает несколько коротких шагов ко мне.

Упирает руку в стол. Склоняется.

Вдвоем провожаем взглядом упорхнувшую с террасы Лену.

– Не уволил, кирие Андрей. Как обещал вам. Руки дырявые, но сердце дрогнуло. Лена – дочка моего покойного брата. Я ее как родную растил. А выросло… Что выросло.

И что же не то выросло, мне интересно?

Глава 8

Глава 8

Лена

Быстрым шагом ухожу прочь от злосчастного столика и клянусь себе не возвращаться в зал, пока Петр с Темировым в Кали Нихта.

В грудной клетке жжет и распирает. Мне столько хотелось сказать…

При участии этого мужчины в моей жизни значительно прибавилось унижений и проблем, а он шутит про спецэффекты.

Очень, блин, смешно.

Ужасный человек. Просто ужасный.

Я поняла это еще утром, прочитав ту статью. Образ отстраненного и по-хорошему сдержанного депутата осыпался тонкой штукатуркой. Жена охарактеризовала Андрея Темирова совсем не так.

Вспыльчивый. Самонадеянный. Амбициозный. Нетерпеливый. Жаждущий безоговорочной поддержки и бесконечной похвалы. И при этом… Изменщик. А она еще и готова его простить, вы представляете? Святая женщина.

Не знаю, что может уронить в моих глазах человека сильнее, чем склонность к предательству. Я этого никогда не понимала и не пойму.

Поверив каждому слову в той статье, посмотрела на мужчину другими глазами и поняла, что прислушиваться к нему было бы верхом глупости.

Вернувшись в Кали Нихта я планировала прекратить свой бунт, но делать это надо было раньше.

Надувшись из-за своей мнимой правоты и непонятно что кому доказывая, я забыла выключить огонь под кастрюлей с бульоном. Всё чуть не закончилось сожженой кухней и пожаром.

В последний раз по заднице я получала, ещё будучи подростком. Но этим утром дядя снова расчехлил ремень.

Я, как дурочка, стыдно бегала вдоль набережной, умоляя не бить. Он следом – требуя остановиться, иначе будет хуже.

В итоге было хуже. Поймал. Скрутил. Отходил так, что кожа до сих пор горит огнем. Но куда сильнее задета гордость.

Всё это – на глазах у местных, туристов, бесячего Георгиоса.

Обидно настолько, что хочется выть. Только сил продолжать корчить из себя оскорбленную невинность во мне уже нет. Я признала свою вину во всем. За все попросила себя простить. Приняла наказания.

Убедилась: нечего слушать заезжих изменщиков, которые ни черта не смыслят в нашей бытности, хоть и имеют греческие корни.

Жаль, что я не сделала этого сразу.

***

Обслуживать людей сегодня мне было особенно сложно. Понятно, что большинство обитателей и гостей Милфеи чхать хотели на разборки Димитрия Шамли с племянницей, но я себя чувствовала так, будто каждый сидящий в нашем кафе слышал, как я визжала и просила остановиться, а дядя перечислял мои грехи.

И, словно издеваясь, именно сегодня о себе напомнить нужно было злосчастному Темирову.

Он мне понравился, а теперь я его почти ненавижу.

К их столику подходить дядя мне строго-настрого запретил. А я и не стремилась. Разве что… К Петру.

Мне иногда так хочется попросить, чтобы он забрал меня к себе в Понтею. Я возьмусь за любую работу. Подпишусь на любые условия. Просто пересидеть бы под его защитой до августа, а потом уехать… И с концами.

Когда тетя Соня отправила меня в подсобку за мешочком специй – я пыталась отнекаться, но, учитывая настроение дяди, не слишком настойчиво. Понятия не имела, вспыхнет ли следующим таким же ярким пожаром малейшее мое непослушание.

Проходя мимо столика, я позволила себе маленький грешок – всего лишь глянуть на Петра. Он улыбнулся – мое сердечко забилось быстрее.

Но это ни в какое сравнение не идет с тем, как начало вылетать, когда на запястье сомкнулись пальцы другого. От страха, конечно же. А еще от возмущения.

Вы же говорили, что трогать меня никому нельзя. А вам? Или вам любую трогать можно?

По Темирову видно было, что он мной забавляется. Он и тогда забавлялся, наверное. Как и все тут, упивался моим испугом. А я подумала, что говорил всерьез. Дурочка.

Сейчас с радостью отмотала бы время вспять и в уборной вела себя иначе. Не лезла бы. Раскаянье не источала (какая разница, я все равно свое получила), не рассказывала бы ни про дядю, ни про отца…

Сидя за столиком, он смотрел на меня с иронией, а я внутри цитировала подробности его ужасной биографии.

Вот как так можно? Изменять жене с ее лучшей, блин, подругой! Неужели никого другого не нашел?

Подлец.

Они уехали – я выдохнула облегченно.

Надеюсь, дядя хотя бы не делился с ними рассказом о том, как гонял меня утром сидоровой козой. Это унижение я вряд ли пережила бы.

***

Уже вечером, протирая с безосновательным остервенением столы, на фоне шума прибоя слышу свист. Подняв взгляд – врезаюсь в насмешливое лицо Георгиоса.

Он, без спросу, заходит на нашу террасу и усаживается наблюдать, как я убираю.

– Получила сегодня, да, Еленика? – от вопроса и тона меня начинает трясти.

Игнорирую, продолжая протирать стол. Взгляд парня прожигает дыры в моей щеке. Спускается ниже. От понимания, что Жора откровенно меня разглядывает и ничего ему за это никто не скажет, подташнивает.

Глава 9

Глава 9

Лена

Я не могу назвать дядю плохим человеком. Он вспыльчивый, но отходчивый. И пусть по-своему, скупо и даже скорее всего неосознанно, но меня он всё равно любит.

Оттаяв после чуть ли не самой острой нашей «стычки», дядя Димитрий тоже передо мной извинился.

Нам вдвоем было неловко и непривычно, когда он обнял меня и погладил по голове. Его «извини меня, Лена, что вспылил. Ты хороший ребенок. Старательный и честный» в реальности прозвучало неделю назад, а греет до сих пор.

Еще дядя всё так же неловко сунул мне в карман деньги. Сказал потратить на что-то приятное. И даже не разрешил, а настоял на том, чтобы я вместе с молодежью ехала в субботу в Калифею на фестиваль в честь Пятидесятницы.

Пятидесятница для нас – большой праздник. Семья Шамли делится на сильно верующих людей и не очень. Мои тетушки ходят в храм и часто обращаются к богу. Мы с дядей – скорее нет. Но утром в Пятидесятницу в церковь идем все вместе.

Ресторан украшаем зеленью, но для посетителей не открываем. Обедаем семьей, разговаривая о достижениях, планах и надеждах.

После обеда все отдыхают, как считают нужным. Я, возможно, с большей радостью повалялась бы на пляже с книжкой, но получив сообщение от лучшей подруги – Василики, сдаюсь и собираюсь.

В школе мы были не разлей вода. Сейчасть жизнь Василики круто изменилась. Она учится в городе на очном. Бывает дома только на каникулах. В этом году обещала приехать в июле, но получилось раньше. Наверняка за эти три года у нее появились не менее ценные подруги. Я ревную, конечно. А еще завидую. Но не перестаю любить ее и радоваться встречам.

Наряжаюсь в любимое короткое белое платье с летящей юбкой и красивым кружевом на топе. На голову надеваю самодельный ленточный венок. По периметру он украшен ниспадающими в волосы нитями из белого и зеленого бисера. Мелкие бусины сверкают на солнце, играя радужными бликами. Я чувствую себя немного нимфой.

На фестивале будет куча развлечений для туристов: ярмарка фермерских продуктов, ремеснические мастер-классы, народные танцы и песни. Я все это видела миллион раз, но предчувствие окунуться в атмосферу вместе с Васькой дразнит и подначивает ехать поскорее.

Спустившись в зал ресторана, хвастаюсь перед дядей и тетушками новыми сережками – купила их из денег, которые дал дядя. С моих мочек капельками стекают сапфиры в серебре. И такой же сапфировый браслет оплетает запястье. Меня хвалят и желают хорошо повеселиться. Я впервые за долгое время предвкушаю без оглядки на бесконечные тревоги.

Георгиос больше в Кали Нихта не являлся и задевать меня не рисковал. Но это не значит, что о парне я забыла. Его многообещающие угрозы всё еще липнут ко мне плохим предчувствием. Он не бросает слов на ветер. И пусть я совершенно точно не собираюсь за него замуж, но дядя… Ему такое предложение, несомненно, польстило бы.

Сегодня Георгиос будет в Калифее. Это один из аргументов против туда соваться, но в душе снова зреет протест. Пусть подавится своими угрозами. Мы, конечно, семья не самая прогрессивная, но как скот меня новому хозяину из рук в руки не передадут.

***

Приехав в Калифею на рейсовом автобусе, моментально попадаю в эпицентр праздника.

Наша встреча с Василикой – громкая и бурная. Вася оплетает мой локоть и больше, кажется, не отпускает.

За семестр учебы на бухгалтерском у подруги скопилось много информации. Я слушаю ее, чувствуя внутреннюю дрожь. Это все так увлекательно. Это все так по-взрослому!

Она живет в общежитие, ходит на настоящие вечеринки. В караоке. В бары. В клубы. Начала встречаться с парнем. И они даже…

Мы лавируем между лавками с аутентичными товарами, но намного больше пахлавы, лукума и кулури меня увлекает рассказ на ухо. Будь вокруг тихо, мы не рискнули бы (о таком лучше разговаривать дома под одеялом), но Васю распирает, да и я не могу сдержать любопытство, а вокруг нас грохочет музыка и гул голосов.

Кровь нагрета двумя стаканчиками узо. Сейчас мы держим в руках уже метаксу. В обычной жизни я почти не пью (некогда, да и не хочется), но на фестивале отказываться от угощений кажется глупым и бессмысленным.

– Это был ещё не секс, Лен. Мы попробовали, но я испугалась, что будет больно. Зато мы делали всякое другое... Без проникновений.

У меня учащается пульс и нагревается кожа. Васька хихикает, а я смотрю на нее испуганно-восторжено.

– И ты тоже делала? Или только он тебе?

Вася изо всех сил пытается сдержать улыбку, но я вижу, что даже на глазах у подруги поволока. Это так палевно... И так завидно!

Я не ханжа и не дремучая. Я знаю, что секс во всем своем мнообразии прекрасен. И я бы с радостью попробовала, было бы с кем. От мыслей о Георгиосе меня тошнит. Об интрижке с приезжим туристом тоже думать как-то грустно. Я бы хотела с чувствами. С пониманием, что с этим человеком построю семью.

Дома со мной никто и никогда не разговаривал о сексе. Со мной и о чувствах-то никто и никогда не разговаривал. Но какие на меня возлагаются ожидания я все равно понимаю. Дядя презюмирует мою правильность. Целомудрие. И отсутствие у меня шлейфа из кавалеров – для него облегчение.