– Я уже два раза был в Кунсткамере! – Артур с утра всегда вредный, потому что не высыпается. Он тянет слова с такой мучительной обречённостью, словно речь идёт о пожизненном заключении, и еле передвигает ноги, волоча их по асфальту. Ещё недовольно щурится на мать, словно надеется, что его жалобный вид наконец-то смягчит её сердце. – Почему я не могу просто остаться дома? Чего я там не видел?
Светлана уже с трудом сдерживает раздражение. Смена начинается через полчаса, а Артур, кажется, решил проверить её нервы на прочность с самого утра.
– Нет, ты туда пойдёшь снова, – твёрдо говорит она, ускоряя шаг. – Хотя бы чему-то научишься и не будешь весь день торчать в компьютере.
Мальчик фыркает и, по-хорошему, ему бы сейчас замолчать, но он никогда не упускает возможности поспорить. Такой уж возраст.
– Там тоже много чему можно научиться, – бурчит он, насупившись. – Дядя Боря показал мне в одной игре, как ограбить магазин и не попасться копам.
Светлана в шоке замирает посреди улицы.
– Что?!
Артур пожимает плечами, делая вид, что ничего такого не сказал.
– Ну, это просто игра, – поясняет он, скосив взгляд в сторону. – Мы там ещё банк грабили. Ну, точнее, я грабил, а он помогал план составлять.
Светлана в бессилии прикрывает глаза.
– Великолепно…
Доктор Володарский – хороший человек, но иногда его методы «подружиться» с Артуром вызывают у неё желание подвесить Бориса за одно место на капельнице.
– Тебе нравится у него дома? – спрашивает мать, решив перевести разговор в более безопасное русло.
Артур задумывается.
– Ну да, норм.
– И район нравится?
– Вполне.
– А сам он тебе нравится?
– Да, хороший, а что?
Светлана не сразу отвечает. Она не хочет давить, но её мучает один вопрос, на который она никак не может найти ответ.
– Ты хотел бы, может быть, к нему переехать?
Мальчик тут же останавливается, развернувшись к ней.
– Ты серьёзно?
– Он предлагал, – признаётся Берёзка, глядя в сторону.
Артур внимательно смотрит на мать, будто пытается понять, что у неё на уме.
– И ты хочешь?
Светлана пожимает плечами:
– Не знаю… Мы же раньше ни с кем не жили.
Мальчик хмыкает, будто она сказала полную ерунду:
– Мы жили с папой.
Он явно хочет сказать что-то ещё, но потом, кажется, передумывает.
– А можно я поставлю телевизор в своей комнате?
– Чтобы на приставке играть целыми днями?
– Ну-у… – Артур отворачивается, потому что мать в точности угадала его главную мечту.
Светлана смотрит на него, ощущая странное беспокойство.
– Надо подумать, – наконец говорит она.
Едва Светлана пришла на работу, как ей сказали, что в одиннадцать часов утра в ординаторской общий сбор всего медперсонала. Она, переодевшись, поспешила туда. Даже стала волноваться немного: среди коллег мгновенно стали рождаться самые невероятные слухи и предположения.
***
Для меня утро начинается с вызова к руководству. Но не в кабинет главврача, а в конференц-зал, где он вместе со своими заместителями проводит совещания собственного «Политбюро», – узкого круга приближённых. Я в него, само собой, в силу характера не вхожу, но всегда в курсе того, что происходит за стенами, поскольку секретарь Вежновца помнит наш с ней уговор, человеком Александра Фёдоровна оказалась благодарным за спасение сына, потому регулярно снабжает информацией.
Тема, которую она мне озвучивает, и к чему мне нужно готовиться, – усовершенствование работы отделения неотложной помощи. Это что-то новенькое. Откуда срочность такая? Пока добираюсь до места, думаю, что если речь снова зайдёт о сокращении штатов, которое скрывается под такой элегантной «вывеской», то буду рвать и метать, невзирая на заслуги и должности, но просто так своих пациентов и людей не отдам.
Но всё получается гораздо интереснее. Прежде всего потому, что, помимо членов «Политбюро», участниками заседания оказываются заведующие всех отделений клиники. А вот то, что происходит дальше, поражает. Причём настолько, что у меня учащается сердцебиение, поскольку новостей сразу две. Одна плохая, а вторая хорошая. По крайней мере, я так их воспринимаю.
Первая заключается в том, что Вежновец, кривя рот в неестественной попытке улыбаться, представляет присутствующим своего нового заместителя по общим вопросам – Никиту Михайловича Гранина. Произносит стандартные формулировки «все вы его хорошо знаете», «отлично себя зарекомендовал», «прекрасный высококлассный специалист» и тому подобное.
Также в его речи звучат слова, из которых мне сразу становится понятно, откуда у этого назначения ноги растут: Вежновец говорит, что должность эта вводится по распоряжению комитета по здравоохранению, и новый «топ-менеджер» (всегда ненавидела, когда к медицине применяют экономические термины, словно мы тут колбасой торгуем или стулья собираем) будет подчиняться сразу двум руководителям – главврачу и первому заместителю председателя комитета. Если переводить на понятный язык, то Клизма нагнула Вежновца, заставив его изменить штатное расписание клиники.
– Четыре года. Смещённый перелом большой берцовой кости после падения с третьего этажа, – докладывает ординатор Креспо, когда привозит самую младшую из пострадавших девочек. О том, что с ними случилось, я узнала из сообщения администратора, который сообщил мне сразу же, поскольку мы-то знаем, кто пристально следит за работой этой бригады. – Жизненные показатели хорошие после шести кубиков обезболивающего.
– Состояние сосудов конечностей? – спрашиваю испанца.
– Не пострадали.
– А что за женщина идёт за нами? – уточняю на всякий случай, потому как вид у неё довольно странный. Она выглядит, как бродяжка, с заплаканным, серым от страха и переживаний лицом.
– Это мать ребятишек. Во второй машине вторая из пострадавших девочек и её старший брат.
– Тоже ранен?
– Нет, он был с мамой, когда всё случилось, – отвечает Рафаэль.
– С ними всё будет хорошо? – женщина с трудом разлепляет ссохшиеся губы и смотрит на меня, прочитав на бейджике должность.
– Мы сделаем для них всё возможное, – отвечаю стандартной фразой. Но зато она честная, чем если бы я сказала «Да, разумеется, ваши детишки обязательно выздоровеют».
– Боль в области локтя и предплечья. Множественные переломы, – рассказывает Светлана Берёзка о второй девочке.
– Её зовут Кристина, – напоминает мать, пока везём девочке в смотровые. – Она старшая, а младшая Машенька.
– Кто-нибудь из них сознание терял? – спрашиваю её.
– Нет.
Я начинаю заниматься самой старшей, Кристиной. Говорю коллегам, что необходимо сделать: общий анализ крови и выяснить группу, рентген позвоночника, груди, таза, левого запястья и бедра, а также томографию головы и брюшной полости.
– Раньше муж бил только меня. Зачем он обидел моих малышек?! – мать ребятишек снова начинает впадать в истерику.
Говорю медсестре, чтобы вместе с сыном отвели её в комнату для ожидающих. Кроме того, поручаю вызвать социального работника, а полиция о происшествии уже и так знает, – событие навело шороху в тихом месте Петербурга.
– Женщина, пройдёмте со мной, успокойтесь, – медсестра бережно берёт рыдающую мать троих детей под руку, уводит за собой.
– Дыхание и кислород хорошие. Я осмотрю вторую девочку, – говорит ординатор Креспо и уходит с моего молчаливого согласия. Мне приятно видеть, как он заботится о здоровье обоих детей, ощущая свою ответственность за это.
– Бешеного папашу нашли? – спрашиваю Светлану Берёзку.
– Нет.
– Яремная вена в норме, трахея в центре, – замечает, осматривая, Пётр Андреевич.
– Тётя доктор, мне страшно, – говорит Кристина, глядя на меня.
– Я знаю. Я здесь, не бойся, – улыбаюсь ей.
– Барабанные перепонки целы, – продолжает осмотр доктор Звягинцев.
– Младшая девочка пока стабильна, – возвращается с докладом ординатор Креспо.
Но всё-таки оставляю Кристину на попечение доктора Звягинцева и иду, чтобы удостовериться самой. В конце концов, это моя обязанность – пока Рафаэль не получил диплом, я обязана контролировать его работу. Иду в соседнюю палату. Маша лежит на спине и тихонько скулит от боли, когда Сауле пытается поставить ей капельницу.
– Вены такие мелкие, – растерянно произносит она.
– Успокойся, Машенька, или будет ещё больнее, – говорит ей доктор Званцева. Когда захожу, докладывает мне: – Спинномозговая жидкость чистая. Кислород 97, – тут же поворачивается к медсестре: – Тебе помочь?
– Я это делала, – уверенно отвечает она.
– Царапина на черепе. Деформации нет, – Маша продолжает осмотр.
– Доложи, что нашли, – прошу её.
– Ушиб грудной клетки, переломы рёбер восьмого и девятого, но лёгкое в норме. Проверим на тампонаду. Как только Сауле введёт иглу, – чуть иронично замечает Званцева.
– Простите, – смущается медсестра. – Кровь пошла, но возврата нет. Попробую ещё.
– Где моя мама? – растягивая гласные, как это делают дети, готовые вот-вот заплакать, жалобным тоном произносит девочка.
– Маша, ты любишь мультики? – спрашивает её доктор Званцева, и я сначала не могу понять, при чём тут это, но неожиданно девочка живо откликается, переставая кукситься:
– Да.
– А какие тебе больше нравятся?
– Про смешариков.
– А кто из них больше нравится?
– Крош. Он такой забавный…
– Глубинный рефлекс связок ровный, – замечаю, слушая девочку стетоскопом и теперь понимаю, почему доктор Званцева прирождённый педиатр, а я – нет. Ведь кто бы ещё смог отвлечь ребёнка от страшных мыслей, что она здесь совсем одна?
– А мне больше Ёжик нравится, – улыбается Маша. – Он такой рассудительный. Хотя и не слишком умный, – и она подмигивает девочке.
– Есть! – радостно сообщает Сауле, сумевшая одолеть вену.
– Кишечник в норме, не напряжён, – сообщаю коллегам. – Маша, откуда ты знаешь про мультики? Они же вроде старые очень.