Доктор-попаданка. Подняться с низов

Глава 1. Как вам не стыдно???

Яковинское княжество. Граф Роман Михайлович Гаврилов (27 лет), ведущий специалист Столичной лечебницы при Министерстве здравия…

Роман Михайлович медленно поднялся по узкой лестнице, ведущей к его квартирам, расположенным в южном корпусе. Каменные стены, гулкие и промозглые, словно усиливали усталость в его спине. День выдался адский — один пациент умер прямо у него на руках, другой, наоборот, выжил, хотя по всем показателям не должен был.

Он тяжело вздохнул, вставил ключ в замочную скважину, толкнул дверь и вошёл. Комната встретила его привычным полумраком и запахом лекарств, впитавшимся в обои.

На низком столике стояла стеклянная керосиновая лампа. Молодой человек зажёг её, и колеблющийся жёлтый свет наполнил пространство, отбрасывая тени по углам. Лампа слегка потрескивала. Роман скинул сюртук, затем расстегнул манжеты рубашки, лениво стянул сапоги. Хотелось только одного — лечь и на пару часов провалиться в сон.

Он пересёк комнату, погасил лампу, оставив лишь остаточный свет из окна, и лёг на прохладную постель, зарывшись в простыню. Мысли путались: пять операций на неделе, два перевода из лазарета, мальчик с непонятной сыпью, умирающий старик... Лица мелькали перед глазами, навевая тоску.

Вдруг Роман Михайлович почувствовал прикосновение обнажённой кожи — горячее, мягкое тело прижалось к нему сбоку и замерло. Он тоже замер, на миг перестав дышать. Ощутил чужое дыхание, лёгкий запах спиртного и сладковатых духов.

В следующее же мгновение кольцо рук обвилось вокруг его талии, и мягкие женские губы влажно накрыли его рот. Кровь хлынула к вискам, усталость испарилась, будто её и не было. Молодой человек задрожал, почувствовал, как в теле вспыхивает дикая, мгновенная страсть. Руки невольно потянулись к девице, огладили тонкую талию, переходящую в изгиб бедра.

Но тут же очнулся — и ужаснулся. Попытался отстраниться, выпутаться из кольца рук, и увидел перед собой растрёпанную белобрысую девицу, которая смотрела на него рассеянно-обожающим взглядом.

Узнал. Это же санитарка, поступившая на работу чуть больше месяца назад!

Он скривился, оттолкнул её более грубо и процедил:

— Немедленно покиньте эту комнату, пока я не вызвал охрану!

Но та никак не отреагировала, смотрела на него блаженным взглядом, как полоумная.

— Я подам на вас жалобу!!! – продолжил Роман Михайлович, но она пробормотала что-то невразумительное и снова потянулась к его губам:

— Вы такой красивый, господин... Прошу вас...

Он понял, что она вообще ничего не соображает. Тогда вскочил на ноги и рывком стащил её с кровати. Она едва не упала. Он, правда, тоже — когда разглядел, что девица была совершенно обнажённой.

Всё тело пронзило возбуждением — перед ним стояло изящное, стройное создание с торчащей вверх полной, красивой грудью. Он несколько мгновений смотрел на это совершенство, а потом огромным усилием воли схватил со стола платье и сунул ей в руки.

— Убирайтесь немедленно! — процедил он грозно, указывая пальцем на дверь.

Но блондинка лишь покачнулась и глупо улыбнулась. Он понял, что она ничего вообще не соображает, поэтому схватил с другого стола свой плащ и набросил ей на плечи, чтобы не шла голой по коридорам.

Грубо вытолкал в наружу и прошипел, что обязательно подаст на неё жалобу с самого утра. Дверь захлопнулась яростно, и он взмахнул рукой, сталкивая с комода папку с бумагами: злость требовала выхода.

Куда катится этот мир? Благородное учреждение стало пристанищем вот таких падших, бессовестных девиц, которые, вместо того чтобы посвятить себя спасению человечества, пытаются добиться положения, прыгая в постель к аристократам!

Когда ярость немного схлынула, он, пошатываясь, вернулся к кровати. Навалилась усталость — сильнее прежнего. Роман Михайлович рухнул в постель, зарылся в одеяло и выругался, понимая, что всё ещё чувствует аромат незнакомки.

Пытался уснуть, но мужское естество было взбудоражено — картина идеального женского обнажённого тела стояла перед глазами.

— Убью, — прошептал он напоследок и, наконец, провалился в сон…

***

Я пришла в себя резко, как будто кто-то ударил меня в грудь. Воздух был спёртый, пахло пылью, лекарствами и ещё чем-то неприятным. Голова гудела. Я лежала на холодном, деревянном, шершавом полу рядом со старым потертым ковриком.

Первое, что увидела, — чёрные ботинки и штанины дорогого костюма. Потом послышался голос:

— Вставайте немедленно! - он прозвучал резко, с яростью. — Я не знаю, кто вас сюда впустил, но то, что вы себе позволяете, — это крайне мерзко и аморально!

Я моргнула раз-два. Голова всё ещё кружилась. Кто это? Где я?

Передо мной стоял мужчина. Я подняла глаза повыше. Высокий, со сжатыми кулаками и ледяными глазами. Глаза у него были тёмными, будто два сверкающих уголька, и смотрели так, словно я — грязь на его ковре.

А ведь действительно лежу на ковре! Какого чёрта?!!

Попыталась пошевелиться, опёрлась на локоть, но тут же закружилась голова, и боль усилилась.

— Господи, да не притворяйтесь, что вам, дурно! — продолжил незнакомец, глядя сверху вниз. — Устроили дешёвый спектакль, чтобы добиться расположения и сочувствия? Ищете лёгких путей? Думаете, если нагло забрались ко мне в постель, то обеспечите себе место получше? Да как вам не стыдно??? Какой позор!!!

Его тон и его слова резали слух. Постель? Чья постель? И при чем здесь я???

Какой бред!

Я открыла рот, но ничего не смогла сказать. Голос будто отказал. Глупо уставилась в лицо молодого человека и могла с уверенностью сказать, что вижу его впервые в жизни.

Он шагнул ещё ближе. Глаза горели диким презрением.

— Я сегодня узнал, кем был ваш отец… — произнёс он глухо. — И только в память о нём, о вашем неповторимом, замечательном отце, я не изгоню вас из больницы. Вы бы уже вылетели отсюда с самого утра, если бы я захотел. Но это ваш последний шанс. Я вас предупреждаю в последний раз, Анна Александровна!

Глава 2. Решение...

Я шла, едва переставляя ноги и сжимая в руках ведро со шваброй. Голова раскалывалась, тело казалось чужим. Я всё ещё не верила происходящему. Но двигалась — шаг за шагом, как заведённая, будто в этом было хоть какое-то спасение.

Мысли, тяжёлые, как мокрое сукно, давили на меня.

Я ведь потомственный медик. Папа был хирургом, мама — анестезиологом. Поступила в университет с первой попытки. Училась с удовольствием, закончила с отличием. Потом была ординатура, сложная, нервная. Потом — практика. А позже началась настоящая работа.

Свою работу я любила. Всю себя отдавала ей. Каждая дежурная ночь, каждый вызов, каждое спасибо от пациентов — это было моё. Это было обо мне.

Оттого, наверное, и ушёл Виктор — муж. Я постоянно задерживалась: то дополнительная смена, то кипа документов, то какой-нибудь сложный случай. Ему приходилось и готовить самому, и продуктами запасаться впрок. Часто проводил вечера в одиночестве. Видимо, надоело. Нашёл себе другую — домохозяйку. Сразу килограмм десять набрал, кстати… Я потом случайно фото видела.

Детей у нас не было. Бог, как говорится, не дал. А теперь, думаю — и к лучшему. Если я умерла… значит, могла бы оставить их сиротами. А так — выходит, что на Земле меня ничего больше не держит…

Жалела ли я, когда Виктор ушёл? Да. Было больно. Очень. Словно изнутри вырвали кусок. Эта рана не заживала пару лет точно. Но потом… стало всё равно. Я ушла с головой в работу. Жила внутри своего призвания и чувствовала себя относительно счастливой…

А потом произошло это нелепое падение. Всего лишь неудачный шаг, и я здесь. Неизвестно где. И непонятно — в качестве кого.

Хотя... всё же понятно. Есть некая Анька — презренная санитарка, которую один надменный доктор без малейшего колебания называет потаскухой, а остальные шпыняют, как последнего бомжа. Есть некий покойный отец, ради которого эту Аньку, видимо, ещё не выгнали с работы.

И что теперь делать мне, вот скажите? Идти полы мыть? Серьёзно?

Швабра в руке казалась омерзительной. Я глянула на мутное ведро. От него неприятно пахло.

И всё же… я шла.

Если включить логику, то положение у Ани — не очень. Ей сейчас нужно быть покорной, как никогда, чтобы сохранить рабочее место.

То есть… мне нужно быть покорной, раз уж я оказалась в её теле.

Интересно, сколько ей лет? Зеркала нигде не наблюдалось, а я и не стала искать — не до того.

Я редко в своей жизни впадала в панику — работа обязывала быть хладнокровной. Вот и сейчас, только осознав, что стою на некой грани, попыталась взять ситуацию в свои руки.

Несмотря на обвинения, презрение и дикую головную боль, мне нужно исполнить обязанности санитарки.

Решено.

Отправлюсь-ка я туда, куда меня… нелюбезно послали.

***

Каменные ступени уходили вниз, к первому этажу. Они были широкими, немного стертыми у края, будто по ним ходили веками. Перила — из тёмного дерева, гладкие, отполированные ладонями. Стены — светлые, побелённые, с тонкими трещинами, идущими вверх от угла.

Я спускалась медленно, стараясь не оступиться. Внизу начинался холл. Просторный, с высокими потолками. По нему сновали люди — медперсонал и очевидно клиенты.

Я остановилась у последней ступеньки, невольно замерев. Только сейчас смогла как следует рассмотреть, как одеты женщины. Наряды — точно, как в дореволюционной России: длинные юбки до пола, светлые блузы с высоким воротом, рукава до запястий, волосы убраны в пучки, прикрытые шляпками или чепцами. Никто не носил ничего яркого — всё сдержанное, неброское, но элегантное, что уж там…

Мужчины — в длинных сюртуках, с тяжёлыми ботинками и тростями, даже если на вид им было не больше сорока.

Медсёстры… Те были отдельной кастой. Их отличала одинаковая форма: тёмно-синие платья с накрахмаленными фартуками и высокие головные уборы-чепцы, плотно закрывающие волосы. У кого-то на груди висел медальон или значок. Они меня не замечали. Или делали вид, что не замечают.

Я была поражена...

***

Вдруг я — путешественница во времени?

И это не бред, а какая-то непостижимая реальность, в которую меня швырнуло по непонятной причине…

Отложила рабочий инструмент — швабру, ведро — оставила прямо у стены, будто сбросила с себя кандалы. И, не думая, рванула через холл к выходу.

Распахнула тяжёлую входную дверь, и в лицо ударил уличный воздух — прохладный, свежий, совсем не похожий на воздух в современном мегаполисе.

Передо мной раскинулся парк. Широкие аллеи, по сторонам которых стояли статуи — белоснежные, мраморные, искусно созданные — убегали вдаль. Извилистые дорожки меньшего размера петляли между аккуратно подстриженными кустами. Вдоль чугунного забора были расставлены лавки и фонари на кованых столбах, будто сошедшие со старинных гравюр.

За забором стремительно сновали кареты, повозки, экипажи. Отчетливо слышался звон копыт, возгласы кучеров, шелест длинных юбок по мостовой.

Я остановилась, переводя дыхание. Сердце билось где-то в горле.

— Анька! — донеслось сбоку, грубо и резко.

Я обернулась. В будке у ворот сидел пожилой привратник с седыми бакенбардами и насупленными бровями. Он смотрел на меня, как будто я — собака, сорвавшаяся с цепи.

— Ты куда, милая, разогналась? С ума сошла, что ли? А ну назад! Хватит шататься! Приказано — восточное крыло драить, пока не заблестит!

Он встал и грозно постучал по оградке тростью.

— Я, считай, надзиратель твой...

Отчаянно хотелось возмутиться: мол, все меня шпыняют, пинают, унижают! Но благоразумие победило. Лучше быть Анькой — но с работой и с крышей над головой, — чем Анной Александровной и при этом бомжом в допотопном мире…

Поэтому я скромно улыбнулась. Очень постаралась улыбнуться, а не скривиться. После чего мягко произнесла:

— А не подскажете, любезнейший, где здесь находится восточное крыло?

Мужчина посмотрел на меня, как на полоумную.

Глава 3. Попытка разобраться...

Серое здание с балконом и дубом у входа нашлось быстро. Над дверью висела потемневшая вывеска с едва читаемыми буквами. Внутри пахло пылью, лекарствами и застоявшейся сыростью.

Коридоры оказались пустыми, стены — облупленными, окна — мутными от грязи. Похоже, восточное крыло давно не использовали. Швабра глухо скребла по полу.

В одном из углов я нашла забытый кем-то кусок старой газеты. Бумага пожухлая, буквы выцвели. Я начала искать дату. Бесполезно. Только вверху осталось название: «Вестник Яковинского княжества».

Яковинское княжество? Не припомню такого ни в одном учебнике истории.

Значит, всё-таки другой мир… Господи, другой мир, чужое тело! И совершенно перевёрнутая судьба...

— Привет. Ты давно здесь? — раздался девичий голос за спиной.

Я резко обернулась. Ко мне направлялась девчонка — худощавая, юная, небольшого росточка, с яркими веснушками и задорными косичками, свисающими по бокам. В руках — тряпка и ведро. Прямо как у меня.

— Давно ты тут, Ань? — снова произнесла она.

— Да нет, около часа, — ответила я.

— А я тебя на другом конце крыла жду. Думала, ты отсыпаешься после вчерашнего и решила нагло опоздать. Небось у своего любимого дежурила?

Она усмехалась, но беззлобно, и нетерпеливо ожидала ответа.

Я нахмурилась.

— Какого ещё любимого?

Девчонка хихикнула.

— Да ладно тебе! Я же прекрасно знаю, что ты влюблена в доктора Гаврилова. Каждый вечер у его окон время проводишь, всё ждёшь, когда он на тебя внимание обратит.

Я пришла в ужас. Неужели хозяйка этого тела действительно преследовала какого-то доктора? И этим доктором, скорее всего, является тот самый тип, который меня обвинял.

Громко сглотнула.

— Не помню я. У меня провалы в памяти в последнее время… — пробормотала первое, что пришло в голову.

Девчонка тут же посерьёзнела.

— Может, тебя к Феофану сводить? Говорят, он охотно берётся лечить наших. Ну, санитарок там всяких. Тех, кто помельче. Старшие доктора с нами возиться не хотят.

Я замахала руками:

— Нет, не надо. Всё пройдёт.

…Она принялась отмывать пол вместе со мной. И мы отлично справились — меньше чем за час закончили мыть все коридоры.

Потом она поставила ведро и сказала:

— Ладно, сейчас время обеда. Пойдём.

Я покорно последовала за ней. Мы вышли из здания и подошли к соседнему. Это оказалось общежитие для младшего персонала. Выглядело оно не очень — такое же старое и облезлое, разве что не заброшенное.

Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, нещадно скрипела. Стены были такими потрескавшимися, что казалось — вот-вот рухнут.

Вскоре обнаружилось, что с этой девчонкой мы были соседками по комнате. Звали её Даша.

Комната была маленькой и убогой. Железные ржавые кровати выглядели ужасно продавленными. Кроме них в комнате обнаружились узкий стол и потрёпанный сундук. На окне — выцветшая занавеска. В углу, правда, стоял умывальник, а под ним — треснувший кувшин. Ну, хоть зубы почистить будет где…

Даша завалилась на кровать, расслабляясь и болтая без умолку. Рассказывала о ком-то из аптекарей, о вечно сонной старшей медсестре, а еще о том, как на днях в одной из палат пациент сбежал через окно…

Я слушала вполуха. Меня не отпускала одна мысль: а что, если девица, в тело которой я попала, действительно пыталась соблазнить того доктора? Стыдно-то как!

Надо постараться с ним не встречаться. На глаза ему не попадаться вообще! Может, забудет прегрешения этой Аньки, и надо мной перестанет висеть Дамоклов меч…

Если уж я серьезно и надолго попала в незнакомое место — нужно закрепиться. Я человек практичный. Свою выгоду не упущу никогда. Жизнь меня выживать научила.

Решено. Буду крайне осторожной. И этот… как его там… Гаврилов буквально забудет о моём существовании…

***

На следующее утро проснулась с твёрдой решимостью разобраться, что к чему в этом мире. Ну и, конечно же, укрепить своё положение. И самое главное — понять, как можно вернуться домой. Я здесь оставаться не хочу.

У меня трезвый ум и быстрая скорость мышления. Я люблю всё планировать.

Разбудила Дашу. Та недовольно потёрла глаза и уставилась на меня в недоумении:

— Ты что, сегодня проснулась раньше меня? Вот уж чудеса! Обычно я тебя добудиться не могу.

Ага, значит, местная Анька — та ещё соня. Что-то не нравится мне она... Девица расхлябанная, недисциплинированная. Может, и правда распутная — кто её знает?

— Я хочу кое-что спросить, — начала осторожно. — У меня действительно случаются, так сказать, провалы в памяти. Напомни распорядок дня. Сегодняшний — и на всю неделю. Какой сегодня день? Месяц, желательно год. Где можно найти уборную? Где можно принять душ?

Глаза Даши с каждым вопросом становились всё больше. Даже рот приоткрылся.

— Ты что, реально ничего не помнишь? — прошептала она изумленно.

Я как можно более равнодушно пожала плечами:

— Не помню.

— Слушай, может, ты алкоголем отравилась? Недавно… выпивать начала иногда. Только не надо говорить, что это не так — я замечала. Я не дура...

Вспомнив, что вчера ужасно трещала голова, как с похмелья, я не стала отнекиваться.

— Возможно. Но сейчас я этого не помню.

Она некоторое время вглядывалась в меня, а потом выдохнула:

— Ты действительно изменилась. Даже взгляд другой. И говоришь иначе… Будто повзрослела, что ли.

Я постаралась слегка улыбнуться, чтобы рассеять это впечатление. На всякий случай.

— Ну, возможно, отказ доктора Гаврилова немножечко меня встряхнул, — придумала я такую теорию, а Даша тут же всплеснула руками.

— Как? Ты ему призналась? Правда? Когда?

Ох уж это женское любопытство…

— Я помню очень плохо, — попыталась выкрутиться я. — Знаю только, что он меня ругал за что-то… нехорошее. Поэтому я теперь к нему — ни ногой. Я всё поняла, правда.

Даша не поверила мне. Но я и не стала на этом зацикливаться.

Глава 4. Заговор...

…Это же я. Только в глубокой молодости! По крайней мере, очень на себя похожа. Только худая — какой никогда не была. Измождённая, синяки под глазами… Но лицо милое, какое-то аристократичное, что ли. Мечта моей прошлой жизни…

Да, я вечно страдала под гнётом лишних десяти кило. Их так и не удалось согнать, хотя я честно боролась с ними при помощи диет и прочего. Наверное, ночные смены с перекусами ломали мне всё на свете...

— Налюбовалась? — бросила насмешливо Даша. — А теперь давай собираться, раз уж встали ни свет ни заря...

По пятницам (то есть в пятый день недели по местному обычаю) обязанностью Ани была уборка на втором этаже главного терапевтического корпуса.

Когда я пришла туда со своим рабочим инвентарём, моему взгляду предстала унылая картина. Унылая — с моей точки зрения, потому что и в коридорах, и в палатах было полно народу.

Меня стойко игнорировали.

Хотя нет, вру. Несколько дам в приталенных платьях с пышными юбками смерили меня презрительными взглядами.

Господи, кажется, здесь ещё жива аристократия! Добро пожаловать в дореволюционный мир!

В коридорах сейчас убираться было невозможно: при таком столпотворении (утро, наверное) это было бесполезно. Поэтому я вошла в одну из палат.

Вошла — и замерла, когда на меня флегматично уставились четыре пары мужских глаз. Один даже улыбнулся — беззубый, плешивый и небритый дядька хриплым голосом воскликнул:

— О, санитарочка! Молоденькая, симпатичная! Тощая, конечно, но и то хлеб!

Блин… Меня хотят сожрать?

Наверное, этот действительно хотел.

Давно я не ловила на себе похотливых взглядов. В мою бытность на Земле — лет десять точно. Я ведь перешла сюда, когда мне стукнуло сорок. А Аньке сейчас не больше двадцати...

Я даже здороваться не стала. Кислая мина — и вперёд. Быстрее закончу, быстрее уйду.

Но когда приблизилась к крайней кровати, на которой лежал на вид равнодушный пациент, мне немилосердно задрали юбку, и грубая, шершавая лапища сжала мою ягодицу.

Я взвизгнула, отпрыгнула в сторону и со всей дури врезала наглецу по лицу. Правда, только потом обнаружила, что у него переломы на ногах и на одной руке. И лежит он, как изломанная кукла. От моего удара он застонал: кажется, я разбила ему губу. Но… какого чёрта он полез лапать меня своей последней работоспособной конечностью?

В палате повисла гнетущая и удивлённая тишина, пока наконец небритый дядька не нарушил её своим насмешливым возгласом:

— Ого! А девица-то — огонь! Я эту кобылу сразу объезжу, как только выздоровею!

Меня начало колотить от злости и отвращения. Захотелось плеснуть на этот сброд воды из ведра, но в этот момент в палату вошла одна из медсестёр и властным голосом проревела:

— Что здесь происходит?!

Я обернулась — растрёпанная, красная, тяжело дышащая. А самый спокойный пациент из угла противным, самодовольным тоном бросил:

— Санитарка только что ударила Асмадея Панфилова по лицу. Кажется, губу ему разбила. Что-то персонал у вас никуда не годный. А если мы коллективную жалобу напишем?

Я неверяще взглянула на этого бессовестного лжеца, умолчавшего об истинной причине моего поведения. С виду — обычный парень, вроде нормальный… но уже такой подлец. Господи, куда я попала?

Конечно, за годы работы на Земле я сталкивалась и не с такими пациентами. Болеют ведь не только белые и пушистые. Эгоисты, самодуры и в принципе бессовестные люди болеют не реже. Но сейчас складывалось впечатление, что нормальных вокруг просто нет. Разве что Даша… пока.

Медсестра — крупная, так сказать, ширококостная женщина, отчаянно напоминавшая Нонну Мордюкову, — посмотрела на меня взглядом, обещающим скорую расправу.

— Анька, немедленно за мной!

Блин. Она меня знает! Возможно, репутация бывшей хозяйки тела и здесь меня дико подведёт…

Идти вслед за «Нонной» не хотелось. Но пришлось. Уходя, я бросила мрачный взгляд на подставивших меня мужчин и вышла в коридор. Медсестра тут же обернулась и посмотрела на меня с откровенным злорадством.

— Ну вот ты и попалась! Думаю, можешь сразу идти и собирать свои вещички…

И в этот момент я поняла, что меня — то есть Аньку — крупно надули. Всё это было подстроено. Скорее всего, этой гадиной. Она знала, где мне сегодня работать, и нашла повод меня изгнать.

Накатила такая злость, что я готова была ей и патлы повыдёргивать, но… как я уже говорила, самоконтроль всегда был моей сильной стороной. Я не собиралась сдаваться просто так.

— Замечательно! — бросила ехидно. — Но сперва я схожу к главврачу больницы и пожалуюсь на сексуальные домогательства!

Лицо медсестры вытянулось, но она быстро совладала с собой.

— Да никто тебе не поверит! — бросила она насмешливо, переплетая могучие руки на груди. — Все прекрасно знают, что ты потаскушка. Они скорее поверят, что ты первая предложила себя пациенту, а когда он отказался — отомстила ему ударом по лицу!

Может, ударить её по-настоящему? Если меня действительно выгонят, то хотя бы заслуженной местью наслажусь? Но я сдержалась. У меня есть шанс победить. Не знаю как, но я это сделаю!

Смерив женщину презрительным взглядом, я рванула прочь и пулей вылетела из терапевтического отделения. Нужно найти главврача. Или кто тут у них главный? Немедленно! Знать бы только, где его искать и кто он таков…

***

Я смотрела… на своего недавнего «ругателя» — и не могла поверить, что фортуна может поворачиваться к человеку такой большой задницей. Да, главным в этом медицинском заведении на сегодняшний момент считался именно он — Роман Михайлович Гаврилов. Тот, кто ненавидел Аньку больше остальных.

Я пропала! Теперь мне точно не спастись…

Молодой человек рассматривал меня неприязненно и с прищуром, отчего у меня начал дергаться глаз.

— Я вас слушаю, — недовольно бросил он, сцепляя пальцы в замок. — Или вы ворвались ко мне лишь красноречиво помолчать?

Я очнулась и опустила глаза в пол. Думай, голова, думай! Ты должна придумать, как выкрутиться!

Глава 5. Умная и опасная...

Роман Михайлович Гаврилов...

Роман Михайлович искренне недоумевал. Баталия, разразившаяся в его кабинете, вводила в полный ступор.

К женским воплям, ссорам и крикам он привык: в больнице работали далеко не только аристократки, а разнимать неученых крестьянских баб было делом привычным. Но в этом случае перепалка носила совершенно другой характер, потому что глубоко неуважаемая Анна Александровна Кротова, которую он уже не раз ловил за непотребным поведением и которую, к своему глубокому стыду и отвращению, вытащил из собственной кровати несколько дней назад, проявила вдруг чудеса красноречия. Девицам глупым, полуграмотным подобное было несвойственно…

Если бы не её отец... Он выдохнул, вспоминая лицо худощавого, сгорбленного старика, который, тем не менее, был светочем науки Яковинского княжества за последние сто лет. Роман Михайлович вырос на его книгах. К концу жизни профессора даже смог повидаться с ним и пообщаться несколько месяцев — что просто перевернуло всю жизнь молодого человека. Благодаря этому общению он избрал цель дальнейшей жизни, став врачом.

Профессор Александр Иосифович Кротов считался заядлым холостяком. Он никогда не был женат. Жил с экономкой, которую уж никак нельзя было заподозрить в связи с ним. Но в итоге оказалось, что у неё есть от него дочь. Старику было уже за восемьдесят, когда она родилась. Назвали Анной — в честь матери профессора, и он благополучно скончался, когда девочке было двенадцать лет.

После смерти отца росла она, как позже говорили, в приюте: её мать не пережила смерти профессора и тоже вскоре скончалась.

Когда Анна пришла устраиваться на работу — не к Роману Михайловичу, а к главному врачу больницы Геннадию Ивановичу Протасову, тот был шокирован полным отсутствием у неё какого-либо образования и крайней рассеянностью внимания. Так что она едва ли была способна к работе, но выгонять девушку на улицу было бы жестоко.

И Геннадий Иванович поручился за неё, взяв девицу санитаркой. Работала она из рук вон плохо. На неё постоянно поступали жалобы. Медсёстры, да и доктора, жаловались, что свои обязанности она выполняет плохо, часто опаздывает и иногда даже грубит окружающим. Пациенты тоже не молчали, но Геннадий Иванович был очень терпелив. Призывал к этому терпению также всех остальных, объясняя, что таким образом все они почтут память великого профессора, на книгах которого учился буквально каждый. Роман Михайлович не был исключением.

Он испытывал к девице большое сострадание. Всё-таки у неё была ужасно тяжёлая жизнь. При жизни профессор явно не уделял ей внимания, потому что девочка жила где-то в деревне у дальних родственников его экономки — другими словами, её просто скрывали от общественности. Наверное, поэтому она не получила никакого образования, имея при этом такого видного и умного отца. А после заниматься с ней было просто некому. В приюте же, понятное дело, воспитания не было никакого. Так что девице можно было только посочувствовать…

Роман Михайлович первым настаивал на великом снисхождении к ней. Но его расположение очень быстро начало таять, когда она начала преследовать его. Причём делала это очень настырно и позорно.

Она могла ходить следом за ним по больнице, прячась за углами, как полоумная. Откровенно вздыхала, глядя на него восхищённым взглядом, чем вызывала огромное количество насмешек у окружающего персонала. Каждая собака в этой больнице знала, что Анна Александровна Кротова неровно дышит к молодому лекарю.

Потом она стала присылать ему — кто бы мог подумать — букеты полевых цветов, оставляя их у порога или привязывая к ручке двери его квартиры. К сожалению, Роман Михайлович жил в общежитии, примыкающем к больнице. Имение его родителей находилось довольно далеко отсюда, да и были у него свои тайны, открывать которые не хотелось. Поэтому Анна имела доступ к дверям его квартиры в любое время суток.

С каждым днём преследования безумной девицы становились всё более ненормальными. Она заглядывала к нему в окна по вечерам, могла всю ночь простоять там, напевая какие-то непонятные песенки. Роман Михайлович консультировался с психиатрами по поводу такого поведения. Но ему со смешком говорили, что влюблённая девица может совершать и не такие глупости.

Неужели эта санитарка действительно в своём уме? Но, как показала практика, женщины — народ странный, непредсказуемый и крайне неадекватный. Пока что ни одну адекватную девицу молодой человек в своей жизни не встретил. И аристократки, и простолюдинки — все так или иначе впадали в любовное безумие, пытаясь понравиться ему, что вызывало в Романе Михайловиче жгучее отторжение. Он был помешан на своей работе, и думать о плотских утехах ему было некогда. А уж о женитьбе — тем более.

Именно поэтому последняя выходка Анны его просто добила.

Если бы их застали обнажёнными в его квартире, то могли бы принудить жениться. Наверное, именно этого девица и добивалась. Или же его просто обвинили бы в совращении бедных сироток, что уничтожило бы его репутацию добропорядочного лекаря.

В общем, намучился он с ней. Искренне считал девушку больной. Откровенно говоря — слабоумной. Но эта теория прямо сейчас разбивалась в пух и прах. Потому что речь Анны Александровны оказалась очень и очень хорошо поставленной. До такой степени, что сама Нонна Фёдоровна Муравкина — почётная медсестра терапевтического отделения — казалась растерянной и дезориентированной, хотя считалась грозой санитарок и прочих мелких работников. Не каждый мог ответить ей так дерзко, как это сейчас делала Анна Кротова, которая впервые на его памяти не спасалась бегством, когда её прижимали к стенке. Она стояла на ногах твердо и смотрела своей обвинительнице прямо в глаза.

– Вот что, барышня! – в очередной раз злобно проговорила Нонна Фёдоровна. – Хватит корчить из себя невинную овечку. Да все тут прекрасно знают, кто ты такая! Каждый мужчина для тебя, будь то сотрудник или пациент, – это цель, и ты не стесняешься «обрабатывать» эти цели у всех на глазах. И если бы не защита Геннадия Ивановича, сидела бы ты уже в темнице или какой-нибудь исправительной колонии для продажных женщин!

Глава 6. Правильный настрой...

— Роман Михайлович перевёл меня в своё отделение… - произнесла я флегматичным тоном.

У Даши отвисла челюсть. Она смотрела на меня несколько мгновений, не отводя взгляда, а потом рассмеялась:

– Слушай, не думала, что когда-то это скажу, но, кажется, ты его чем-то зацепила!

Я скривилась:

– Конечно, зацепила. Как репейник собаку.

– Нет, я серьёзно. Он тебя к себе, по факту, приблизил. Будешь мелькать у него под носом каждый день!

Я отмахнулась:

– Доктор прекрасно дал понять, что не желает меня видеть. Скажу больше — я теперь тоже не желаю его видеть категорически!

– Что?!

Похоже, для Дарьи настал вечер невероятных откровений.

– Ты действительно больше его не любишь?

Я пожала плечами. Хотелось бы сейчас высказаться о том, что я на самом деле думаю об этой так называемой любви. Но будет слишком подозрительно. Надо хоть немножко вписываться в образ прежней Анны. Поэтому я произнесла:

– Надоело мне всё это, Даша. Хочу заняться своей жизнью, как нормальный взрослый человек. Чувства чувствами, а желудок требует еды. Буду строить карьеру…

Похоже, вписаться в образ прежней хозяйки тела мне всё-таки не удалось. Дарья протянула руку и ущипнула меня за запястье.

– Ай! — выкрикнула я, отдергивая руку. — Ты чего???

– Просто проверяю. Может, я сплю?

– В таких случаях щипать нужно себя, а не другого! — возмутилась я.

– Просто я подумала, что у меня галлюцинации, и тебя на самом деле здесь нет. Ты говоришь безумные вещи, Аня! Ты — и работа?.. Эти два определения несовместимы!!!

Блин, а ведь Дашка почти не шутит…

Я кисло улыбнулась и, наконец, распаковала бумажный свёрток, в котором с обеда завалялась сахарная булочка. Налила кипятка в кружку и начала есть.

Даша тоже принялась ужинать. С обеда она оставила себе немного каши в тарелке.

Еда была скудной. Тощее Анькино тело требовало гораздо больших вложений. Ещё утром я обнаружила у неё немного денег — каких-то ничтожных медяков. Купить на них можно было либо дешёвое некрасивое платье, либо питаться неделю. Похоже, она на что-то откладывала.

Но у Даши я, конечно, не стала спрашивать — на что.

Интересно, почему проживающий здесь персонал так плохо кормят, учитывая, что стоимость этой еды вычитывается из их зарплаты? Всего два раза в день. На завтрак сегодня была молочная каша — но молоко можно было наблюдать только в названии. На обед еды оказалось чуточку больше: перловка, две котлеты с непонятным составом. Мясо там, однозначно, было, но процентов, наверное, двадцать. Остальное составляли овощи. Порадовал салат из огурцов и помидоров, стакан компота и две сахарные булки.

Только в обед я достаточно насытилась, оставив одну булку на ужин. А вот сейчас в животе громко урчало. Одной булки с кипятком было явно маловато.

Так и не наевшись, я поспешила умыться. Кстати, из старых тряпок я кое-как сшила шторку и прикрепила её к потолку на ржавые гвозди. Эта шторка закрывала угол с умывальником — можно было раздеться и немного обмыться, не выходя из комнаты. Даша нововведение оценила, хотя штора выглядела отвратительно и неэстетично, как она выразилась. На что я махнула рукой:

– Зато мы будем гораздо более эстетичными, если начнем по-человечески обмываться каждый вечер.

Она согласилась. Вода была холодная, греть её было негде, но сейчас бушевало лето, так что это не представляло никакой проблемы.

Обмывшись, я застирала платье, в котором сегодня работала. К счастью, нам всё-таки выдавали по два комплекта рабочей одежды, и его было чем заменить. Мокрое платье вывесила за окном: там болталась пара верёвок.

Легла спать в дырявой ночной рубашке. Её даже не зашить — уже настолько старая. Даша потушила свечу, и комната погрузилась в полумрак. Только свет луны пробивался в узкое окно.

Мне не спалось. Я думала о последних событиях, понимая, что выкрутилась из ситуации с так называемой Нонной Фёдоровной (надо же — даже имя совпало с Мордюковой!) совершенным чудом. Она бы точно упекла меня в тюрьму, если бы дело выгорело. Хорошо, что Роман Михайлович встал на мою сторону.

Хотелось быть ему благодарной, честно. И где-то это так и было. Но я помнила его суровый взгляд, презрение в глазах, буквально отвращение, которое вызывало во мне ответное отторжение. Честно говоря, я была бы счастлива не видеть его больше никогда в жизни. Но теперь я работаю в его отделении — и мне придётся с ним встречаться.

Буду избегать всеми силами. Это верное решение.

Также поразмышляла о том, что у Ани-то отец был очень знаменитым человеком. Они тут все его боготворили. А дочь его считали мусором. Я не отрицаю — она, похоже, заслужила. Поведение у неё, судя по всему, было отвратительным, да и всё остальное не лучше. Не факт, что она была даже чистоплотной. Скорее всего, плохо делала свою работу. Как минимум к одному мужчине она точно приставала.

Но всё же... Неужели не нашлось никого, кто мог бы бедной сиротке помочь? Она же совсем юная. И очень глупая. Даже не знаю, есть ли ей сейчас двадцать лет. Выросла, как я поняла, непонятно, где и непонятно с кем. Информацией меня снабдила Даша — так что я была немного осведомлена.

Хирургическое отделение - не мой профиль, к сожалению. Хотя был у меня друг-хирург. Любил со мной обсуждать всякое по своей профессии. Да и книжек парочку я точно прочла. Соображаю. Немножко.

Что ждёт меня завтра на рабочем месте? Вообще не представляю. Но лучше не представлять. Устремлюсь вперёд — и всё будет отлично. Позитивный настрой однозначно добавит мне дополнительных лет жизни…

Так что буду за него держаться.

С этими мыслями я постаралась уснуть. И проснулась довольно-таки бодрой — под звуки колокольного звона, который означал, что всем сотрудникам нужно готовиться к выходу на работу…

***

Судьба-злодейка, наверное, решила подшутить надо мной, потому что в первый же день моей работы на новом месте в хирургию поступили сразу восемь пациентов с колюще-режущими ранами, и пол, залитый кровью, оказался не самым неприятным зрелищем, которое пришлось наблюдать. Почему? Потому что всего через полчаса после того, как раненых привезли, в отделение ворвались вооружённые люди, решительно намеревающиеся этих несчастных... добить.

Глава 7. Клеветник...

Что делать, если навстречу тебе с воплями, с оголёнными ножами и с искаженными до от ярости лицами несётся человек десять отъявленных бандитов? Не повезло парочке пациентов, которые случайно проходили мимо. Кажется, одного ранили — вот просто так, потому что попался, болтался под ногами. Другой тихо сполз по стенке, но хоть остался жив.

А я вообще стою посреди коридора с ведром воды в руках. И понимаю, что должна что-то сделать.

Нет, я не герой. Вообще не герой. Но когда-то я отвечала за всё отделение. Когда-то я была старшей. И если какое-то ЧП случалось у нас, все взгляды обращались на меня. И я помню это чувство — ответственности за персонал, за больных, за десятки людей. И, наверное, в тот момент сработала именно привычка.

Потому что я размахнулась ведром и со всей дури бросила его под ноги этим сумасшедшим.

Всё произошло молниеносно. Ведро врезалось в ближайшего из них, опрокинув его на спину. Бегущие следом оказались сбиты с ног. Раздался вопль — кто-то из них насадился на нож другого. Они попадали, как подкошенные. Брызги воды разлетелись по стенам, тут же окрасившись в красный цвет.

Удача мне явно сопутствовала: упали все, влекомые безудержной силой моего, на удивление, меткого удара. Я схватила за руку застывшую рядом медсестру и потащила её в ближайшую палату. Втолкнула ее вовнутрь, заскочила сама и заперла дверь, начиная лихорадочно оглядываться.

На меня со своих мест смотрели перепуганные пациенты. По крайней мере те, кто был в сознании. А я искала то, чем можно было бы обороняться.

К счастью, обороняться не пришлось. В коридоре послышался топот ног, крики, какая-то возня — и очень скоро всё стихло.

– Все ли в порядке? Есть раненые?! – выкрикнул знакомый голос, и я облегчённо выдохнула, узнав в нём Романа Михайловича.

Открыла дверь и вышла. Следом выскочила та самая медсестра, которую я увела в палату, и с разбега бросилась помощнику главврача в объятия. Начала рыдать. Да так громко, что Роман Михайлович опешил. Замер на мгновение, а потом неловко похлопал девицу по плечу.

– Ну-ну, полно вам, Настасья Павловна.

– Я так испугалась, – подвывала она. – Это было ужасно! Вы всех арестовали?

– Да, не волнуйтесь. Охранники всех повязали и вывели из больницы. Нет, один остался, конечно. Он ранен. Сейчас без сознания. Это все разборки местным банд. Житья от них нет…

Я посмотрела за спину доктора и увидела большую, подкрашенную кровью лужу. Выдохнула. Теперь всё это придётся мыть мне. Впрочем, ладно. Главное, что всё обошлось.

Роман Михайлович меня будто и не заметил. Ну, может, потому что я не бросилась к нему на шею рыдать?

Подняла швабру, тряпку и поплелась к своему ведру. Оно, к сожалению, было безнадёжно испорчено: погнулось в нескольких местах, на дне зияла дыра.

Блин, мне срочно нужно новое...

Развернулась и поспешила в другой конец коридора, где сегодня утром сестра-хозяйка показывала мне склад дополнительного инвентаря. Пока я копалась, выискивая ведро поновее, в коридоре снова раздались крики. Незнакомый мужской голос раздраженно поминал санитарку. То есть меня…

Я встрепенулась, схватила первое попавшееся ведро и рванула обратно.

Когда оказалась на месте происшествия, наткнулась на разъярённый взгляд незнакомого мужичка. Он был мелким, толстеньким и с большой-большой лысиной на голове. Отчаянно напоминал мне одного комического актёра по имени Дэнни Де Вито.

– Тебе за что деньги платят, клуша?! – взвился он. – Посмотри, что творится в отделении! Немедленно всё убрать! Я обязательно пожалуюсь на тебя господину Гаврилову!

Вокруг него суетились симпатичные медсестрички – типа свита, и я поняла, что этот человек — натуральный самодур. Из-за того, что я не сдвинулась с места, кто-то толкнул меня локтем в бок.

– Аня, не стой! – тихонько бросила одна из медсестёр, проходящая мимо. – Степан Павлович ужасно не любит медлительных! Давай, а то у нас у всех будут неприятности. Ты же знаешь, что он кузен княгини, а это серьезно!

Я не удержалась и скривилась, за что в ответ от «Дени Де Вито» получила убийственный взгляд и попытку взорваться от ярости. Решив, что с неадекватами лучше не связываться, поспешила заняться своим делом.

Вымыть коридор было не так уж сложно, но крайне неприятно, учитывая, что произошедшее стояло перед глазами.

Когда я почти закончила, и пол начал блестеть чистотой, мимо промчалась процессия — во главе всё с тем же «Дэнни Де Вито», который так быстро перебирал своими короткими ногами, что в какой-то момент просто поскользнулся на влажном полу и упал на спину, едва не зацепив своих медсестёр.

Замер, а после разразился такими ругательствами, что я аж заслушалась.

– Где эта ерошка деревенская, которая не прибралась как положено? Ах, она голова садовая, недотёпа гороховая, разиня несусветная!

Я бы даже записала, если бы речь не шла обо мне.

Замерла у стенки, понимая, что сейчас отгребу. Начала лихорадочно придумывать, куда бы сбежать, но не успела. Крикливый мужчинка быстро нашёл меня взглядом и, подойдя, отвесил такую оплеуху, что я упала. Честно говоря, просто не ожидала подобного и вовремя не отреагировала.

Схватилась за щёку, уставившись на нападавшего ошеломлённым взглядом. Ударил женщину просто потому, что у самого ноги кривые??? Наверное, я бы ему обязательно всё высказала, потому что чужая наглость перешла все границы, но в этот момент рядом раздался грубый голос:

– Что здесь происходит?

Мужичок аж подскочил и задрал голову повыше. Да, прибыл Роман Михайлович и со своим ростом он показался рядом с коротышкой настоящим великаном.

Глаза плешивого кузена княгини лихорадочно забегали, и он предусмотрительно отступил назад (что было необычно, учитывая его так называемый статус. Неужели Роман Михайлович пользуется настолько серьезным авторитетом?).

Молодой доктор одарил меня хмурым взглядом. Увидев, что я полулежу на полу, держась за щёку, он до хруста сцепил зубы.

Глава 8. Халатность...

Роман Михайлович вызвал меня к себе довольно скоро — уже через час.

Я постучала в дверь его кабинета и молча вошла, сцепив руки в замок перед собой. Замерла в смиренной позе, сохранив далеко не смиренное выражение лица. Всем своим видом я показывала, что собираюсь отстоять свою правоту и не буду принимать никаких голословных обвинений.

Роман Михайлович сидел, развалившись в кресле, и холодно рассматривал меня из-под ресниц. Тяжело выдохнув, как будто я стала тяжелейшим бременем в его жизни, произнёс:

— Анна, вы постоянно влипаете в ситуации. Как вам это удаётся?

Я пожала плечами.

— Думаю, всё дело в моём статусе. Каждому, кто думает о себе слишком много, кажется, что унизить санитарку — это дело чести.

Наверное, мой ответ был слишком дерзким, потому что Роман Михайлович сразу же вспыхнул гневом.

— Как будто вы не давали для этого повода, — процедил он, отворачиваясь.

— Если вы об этой ситуации сегодня, — продолжила спокойно, — то я абсолютно ни в чём не виновна. Думаю, вы и сами знаете, что это так. Достаточно взглянуть на этого мужчину… Степана Павловича, чтобы понять: он просто нашёл повод выместить на мне свою злость.

Вспышка в глазах Романа Михайловича меня немного испугала. Он резко вскочил на ноги и посмотрел мне в лицо с вызовом.

— В том-то и дело, Анна, что относительно вас я ни в чём не уверен! Будь на вашем месте кто-то другой — я бы не сомневался. Но вы подорвали доверие к себе недавними поступками. Поэтому я не уверен, что вы действительно не предлагали каких-то… неправильных услуг этому доктору.

Мои щёки залило краской от стыда и возмущения, но я сдержалась.

— Я не могу предоставить вам ничего, кроме своего слова, - процедила сквозь зубы. - А вы уж с этим словом поступайте, как знаете. Унижаться и умолять я не собираюсь. Бог свидетель, я просто делала свою работу…

Роман Михайлович насупился и отвернулся к окну, сцепив руки за спиной. Осанка его была королевской, вся поза — крайне аристократичной. Копна длинных темных волос поблёскивала на свету.

Да уж, хорошо быть властным и непоколебимым, когда у тебя есть статус, деньги и возможности. Удобно вершить чужие судьбы, верить и не верить, когда ты на вершине пирамиды. А когда ты ничтожная санитарка без роду и племени, то об тебя каждый может вытирать ноги… Как же мне хотелось высказать всё это вслух! Но я понимала, что лучше помалкивать… до поры до времени.

— Ладно, — наконец хмуро бросил Роман Михайлович. — Благодаря вашему героическому поступку я просто забуду об этой ситуации. Со Степаном Павловичем я уже поговорил. Он не будет писать на вас жалобу. Но впредь старайтесь избегать его.

— Постараюсь, — процедила я, мечтая только о том, чтобы высказать своё возмущение. Но нет, Аня, не время… не время. Придёт однажды возможность, когда я буду дерзко стоять на своём до конца. Но пока стоит склонить голову. — Спасибо за помощь, — добавила холодно. — Разрешите уйти?

— Разрешаю, — бросил молодой человек, не оборачиваясь. — И впредь не влипайте в неприятности.

Я ничего не ответила, хотя пришлось сцепить зубы ещё сильнее. Вышла из кабинета и выдохнула. Внутри всё клокотало. Высокомерие окружающих зашкаливало. Но мне нужно держаться. С этими мыслями я отправилась на работу, всеми силами транслируя такую неприязнь, что от меня начали откровенно шарахаться.

Лучше всех от себя отпугивать — меньше проблем будет.

***

Последующие две недели я проработала в хирургическом отделении относительно спокойно.

Обзавелась ли я хорошими знакомствами? Нет. Настасья Павловна, та самая медсестра, которая вступилась за меня, больше никакой инициативы не проявляла.

Меня побаивались. Кто-то презирал, кто-то сторонился. Ведь связываться со мной означало уронить чувство собственного достоинства.

Кроме меня, в отделении работали ещё две санитарки. Но они были женщинами пожилыми и на меня смотрели волком. Я к ним не лезла. Мы встречались только в комнатке, где брали инвентарь для работы.

От Даши я съехала. Мне предоставили комнату прямо в отделении, поэтому теперь я выполняла ещё и роль сторожа, оставаясь в отделении на ночь. За это мне доплачивали, что радовало.

Смогла накопить небольшую сумму денег, но тратить её пока не собиралась. Если уж подходить к жизни с умом, то сейчас каждая копейка на счету.

Конечно, заходя в палаты и наблюдая за работой медперсонала, я всё чаще ловила себя на мысли, насколько медицина этого времени примитивна. Нет, я не ожидала увидеть новенький аппарат ИВЛ или инфузомат*, но… всё же шокировало, как многие вещи делались «на глазок» и «авось пройдёт».

Клизмы здесь ставили так, что в современном мире за подобное уже давно бы подали в суд. Шприцы были тяжёлыми, металлическими, их кипятили в огромном котле, и при этом никто толком не следил за временем стерилизации. Перевязки делали прямо на голых деревянных столах, которые максимум протирали тряпкой с чем-то кислым на запах. Повязки — грубая марля, которая натирала кожу в кровь. Вместо антисептиков часто использовали странные отвары, а раны посыпали измельчённым порошком из чего-то травяного, от которого пахло прелыми листьями.

Лекари полагались в основном на «опыт» и «чутьё», что иногда помогало, но чаще это выглядело как опасный эксперимент на живых людях. Даже руки перед процедурой мыли не всегда — ну, или обтирали каким-то непонятным раствором, который явно не был настоящим антисептиком.

***

В один из дней я убирала в одной из палат. Полы там были липкими от пролитого отвара, пахло кисло, а у окна, на узкой койке, лежал мужчина лет пятидесяти с забинтованной рукой. Он хрипел, лицо его было в поту, а глаза закрывались сами собой.

Я уже собиралась выйти, как заметила, что повязка на его ране тёмная от крови, и из-под бинта что-то неприятно сочится. На тумбочке рядом валялась неубранная использованная марля, а на табурете стояла миска с водой, в которой явно собирались вымыть инструменты… и забыли.

Глава 9. Спасти больного...

Еще один доктор, которого я перехватила в коридоре, едва выслушал меня.

— Мне некогда, девица, — бросил он, и, не сбавляя шага, исчез за поворотом.

Я осталась стоять, прижав ладони к груди. Внутри всё оборвалось. Если я сейчас ничего не сделаю — пациент умрёт. Умрет тихо и незаметно, потому что до него никому нет дела…

Я рванула в манипуляционную. Дежурной там не оказалось — видимо, ушла в перевязочную. Для вида взяла тряпку с полки и прошлась по шкафам, словно вытирая пыль. На самом деле прикидывала, что из находящихся здесь препаратов мне пригодится.

Что там было? Стеклянные пузырьки с карболовой кислотой и перекисью, несколько свёртков стерильного (насколько тут возможно) бинта, щипцы, катушки с нитками и иглы для наложения швов, баночка с порошком йодоформа, которым тут обрабатывали раны, а в углу — маленький ящик с аптекарскими шприцами многоразового использования.

Я колебалась насчёт укола. В моё время можно было бы ввести антибиотик или обезболивающее, но здесь… из инъекций я узнала лишь морфин, хинин и камфору. Первые два были не для этой ситуации: морфин — усыпит, хинин — от малярии. Камфора — чтобы «подстегнуть» сердце, но это не тот случай. Значит, всё, что могу — тщательно прочистить и перевязать.

Схватив пузырёк с карболкой, бинты, щипцы и йодоформ, я вернулась в палату.

Больной был без сознания, губы синеватые, дыхание рваное. Запах гнили от его раны ударил в нос, и я едва не поморщилась. Но времени на сантименты не было. Распахнула его рубаху, оттеснив одеяло. Рана на руке была глубокой, с засохшей коркой грязи и гноя по краям.

Я быстро смочила тряпицу в растворе карболки и вычистила гной, стараясь не думать о том, что руки у меня дрожат. Капли йодоформа посыпались на очищенную поверхность, и мужчина тихо застонал, даже не приходя в себя. Я прижала чистую марлю, туго перебинтовала, закрепив всё узлом на боку.

Человек на соседней койке молча наблюдал за мной, не сказав ни слова, пока я не закончила. Тогда он слегка приподнялся на локте и глухо произнёс:

— Я слышал… как медсёстры сегодня между собой разговаривали. Они сказали, что Мироном никто заниматься не будет. Потому что он не заплатил. А ему и нечем платить… От него жена отказалась, сын единственный умер…

Я замерла, не веря своим ушам.

— Что? — выдохнула ошеломленно.

— Вот так. Тут, если за тебя никто не занесёт, ты и не нужен, — мужчина опустил глаза.

Я вздрогнула, как будто кто-то плеснул за шиворот ведро ледяной воды. Это даже не халатность. Это — злонамеренное преступление. Вымогательство, из-за которого человека цинично обрекают на смерть.

Гнев затопил меня с головой. В груди всё сжалось в комок.

Я добьюсь, чтобы эти… преступники в белых халатах ответили перед судом. И пусть этот суд будет хоть земной, хоть небесный — но они ответят.

Мужчина, похоже, перестал метаться. Тело все еще пылало, но дыхание стало ровнее, а лицо — менее напряжённым.

Собрала использованные бинты и тряпицы в отдельный таз, протёрла стол, вымыла полы, не оставив ни пятнышка. Воздух в палате теперь пах йодоформом и чистотой, а не гнилью и страхом.

Сосед Мирона — мужчина лет сорока с перебинтованной ногой — внимательно наблюдал за мной. Его взгляд не был насмешливым или осуждающим, скорее… удивлённым, с оттенком уважения.

— А ведь тебе, девица, влетит за это… — пробормотал он, как бы констатируя очевидный факт.

Я кивнула, но ответила спокойно, почти с вызовом:

— Лишь бы человек был жив.

— Спасибо, — так же тихо сказал больной и отвернулся к стене. И я поняла, что мой поступок серьезно коснулся его…

Ушла работать в другие палаты, но каждые полчаса забегала к Мирону, чтобы проверить, дышит ли он, не поднялась ли температура еще выше. К вечеру его лоб был уже прохладным, и я позволила себе короткий, облегчённый вздох. Это было… чудо. По-другому не скажешь.

Но чудо это совершенно не интересовало медперсонал. За всё это время к Мирону так никто и не подошёл — ни врач, ни медсестра. Пару раз я прибегала к кабинету Романа Михайловича, но он ещё не вернулся в отделение.

Чувствовала досаду.

Обращаться к другим врачам? Бесполезно. Большинство из них казались мне холодными, надменными и до ужаса бесчеловечными. Роман Михайлович, конечно, тоже не отличался дружелюбием, но почему-то я была уверена: он бы не позволил пациенту умереть.

К ночи, измотанная, с гудящими ногами и усталой головой, я наконец отправилась к себе. Лишь успела переодеться и улечься на койку, как провалилась в сон…

А утром за мной пришли.

Глава 10. Обвинения...

В кабинете Романа Михайловича было не протолкнуться, но передо мной неожиданно расступились все — и врачи, и медсёстры. Однако взгляды их были полны гнева и презрения.

Роман Михайлович сидел за столом и смотрел на меня сурово. Я держала лицо, понимая, что пришло время, когда я, возможно, победить не смогу. Просто потому, что эти люди изживут меня, воспользовавшись моим… не скажу, промахом — нет, моей вольностью и непослушанием местным законам. Ведь санитарка не имеет права обрабатывать раны больных без разрешения от вышестоящих.

В том, что меня вызвали именно по этой причине, я не сомневалась, но намеревалась не уронить своего достоинства до конца. Надежды на Романа Михайловича уже не было. Похоже, он принял чужую сторону, потому что, если бы я поговорила с ним заранее, если бы он был оповещён мной с глазу на глаз, возможно, поверил бы. Но не сейчас. Он слишком привык относиться к Анне как к лживой, изворотливой, с преступным складом ума девице.

Мне даже не в чем его обвинить, хотя он мог бы быть и поснисходительнее.

Наконец, я остановилась прямо напротив его стола.

— Анна, — проговорил Роман Михайлович сурово, — правда ли, что ты нарушила правила и взялась врачевать больного, когда тебе это делать запретили?

У меня поползли брови на лоб.

— Никто мне ничего не запрещал… — начала я, но меня тут же прервали.

Крикливый, противный голос молодого человека ударил по перепонкам. Я оглянулась и поняла, что это тот самый врач, который в первый же день отправил меня, так сказать, работать и не лезть в своё дело.

— Я приказал ей заниматься своими делами, — выкрикнул он, сверля меня ненавистным взглядом. — А она не послушалась прямого приказа!

— Не кричите так! — Роман Михайлович был суров и с ним тоже. — Я не собираюсь терпеть здесь базарный гвалт!

— Итак, Анна, — он снова перевёл взгляд на меня, — правда ли, что, проигнорировав приказания Олега Викторовича, вы не отправились заниматься своими прямыми обязанностями и начали зачем-то помогать пациенту?

— Правда, — ответила я, — но пациент умирал.

Поднялся гомон, крики возмущения.

— Что ты городишь? — выкрикнула одна из медсестёр. — Никто там не умирал. Это всё чушь! За ним ухаживали лучшие медсёстры нашего медицинского учреждения!!!

— Правда? — я посмотрела на неё с презрением. — Тогда почему у него была лихорадка и такое нагноение, что даже в палате находиться было невозможно? Там стояла дикая гнойная вонь. Человек умирал. И я даже не уверена, что сейчас он выкарабкается после пережитого…

— Вот именно! — заорала ещё одна медсестра. — После твоего вмешательства он может и не выкарабкаться. И тогда ты точно пойдёшь в тюрьму и будешь сидеть там всю свою жизнь!

Так-так, мне уже угрожают серьёзной расправой… Я повернулась к Роману Михайловичу.

— Я обращалась к двум докторам, объясняя ужасное состояние пациента. Больной, находящийся с умирающим в одной палате, может подтвердить мои слова. Я приходила к вам, но вас не оказалось на месте. Я искренне не хотела вмешиваться, но разве можно оставить человека умирать?

— Ты могла бы обратиться к простой медсестре, — оборвал меня Роман Михайлович.

— А они меня игнорировали, — парировала я. — Я понимала, что рискую, пытаясь помочь, но жизнь человеческая важнее ваших правил. Более того, я считаю, что это бесчеловечно — бросать человека умирать, если он не в состоянии заплатить!!!

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Кажется, я высказала что-то, что повергло всех в шок.

— Что ты городишь? — закричал ещё какой-то тип. — Она обвиняет нас в злонамеренности?

— Тихо! — выкрикнул Роман Михайлович, став гораздо более суровым. — О чём ты толкуешь, Анна?

— Больной, находящийся в этой же палате, сообщил мне, что Мирона, так зовут мужчину, которому я помогла, отказывались лечить, потому что за него никто не заплатил. Я готова идти в суд и давать показания по этому поводу!!!

— Да кто тебя будет слушать?! — закричали вокруг и медсёстры, и врачи.

Но Роман Михайлович, похоже, разозлился не на шутку. Он стукнул кулаком по столу и приказал всем, мягко говоря, заткнуться.

С большим трудом, но окружающие затихли.

— То есть ты утверждаешь, — он сверлил меня взглядом, — что наш медперсонал намеренно бросает больных умирать, если они не в состоянии заплатить?

— Да, я это утверждаю — со слов другого человека и исходя из состояния Мирона.

— Роман Михайлович, — вмешался тот самый молодой доктор, который наехал на меня в первую очередь, — мы не о том говорим. Эта женщина нарушила законы. У неё нет медицинского образования и навыков, позволяющих обрабатывать такие серьёзные раны. Я уверен, она нанесла ему непоправимый ущерб. Её нужно судить, а не просто разбирать её поступок между медперсоналом.

— Я сам решу, что нужно делать! — раздраженно рявкнул Роман Михайлович. — Эта история кажется мне слишком сложной, чтобы принимать чью-то сторону, не исследовав всё тщательно…

— Я думаю, нужно собрать совет! - грубый мужской голос послышался из-за дверей, и все окружающие обернулись, отступая в сторону.

В комнату вошёл высокий, крепкий, широкоплечий мужчина лет пятидесяти. У него были длинные седые волосы, выдающиеся черты лица, орлиный нос, тонкие губы и крепкие волосатые руки.

— Геннадий Иванович… — выдохнула одна из медсестёр.

Я поняла — это главврач больницы. Тот, кто считался здесь самым главным. Моё сердце забилось чаще. Скорее всего, именно от решения этого человека зависит моя дальнейшая судьба.

В итоге Геннадий Иванович разогнал всё это сборище, строго посмотрел мне в глаза и произнёс:

— Твоя судьба, Аня, будет решаться на совете. Мы соберём ведущих врачей со всех отделений, тщательно исследуем эту ситуацию и вынесем вердикт. Если решением большинства тебя уволят, я уже ничем не смогу помочь.

Я поняла, что в прошлом, видимо, этот мужчина помогал Анне, поэтому кротко кивнула и поблагодарила его. Он удивился, а я удивилась его реакции. Видимо, Анна не была такой сдержанной, какой я показала себя сейчас. Но обезьянничать я тоже не собиралась — хватит уже. Пытаться вписываться в её образ и дальше было бы совершенной глупостью.

Глава 11. Совет...

В животе предательски урчало. Я ведь не только не поужинала вчера, потому что была заперта, но и пропустила завтрак по той же причине. И трудно было понять — часть ли это моего наказания или банальный недосмотр со стороны Романа Михайловича. Хотя, если честно, особой разницы в данном случае не было. Всё равно меня мучило чувство, что желудок вот-вот начнёт грызть меня изнутри. И это отвлекало едва ли не сильнее страха перед тем, что ждало за дверью.

Помещение, куда меня вызвали, оказалось просторным, но атмосфера в нём была крайне давящей. Высокие окна, затянутые полупрозрачными занавесями, пропускали тусклый свет, отчего всё вокруг казалось холодным. Длинный массивный стол занимал почти весь центр комнаты, а за ним уже расселись те, кто должен был вынести мне приговор или… помилование. Но на последнее надеяться не приходилось.

Стоило мне переступить порог, как десяток строгих взглядов вонзился в меня одновременно.

Все присутствующие были мужчинами и являлись заведующими отделениями этого медицинского комплекса. Возраст большинства был почтенным, но находились и совсем молодые: такие как Роман Михайлович и еще трое, подобных ему. Многие носили усы, некоторые даже бакенбарды, но объединяло их одно — жгучая неприязнь ко мне.

Из всех присутствующих была только одна женщина. Она сидела чуть в стороне, держа на коленях толстую тетрадь и успевала записывать каждое слово, едва ли не опережая говорящих.

Стенографистка!

Мне пришлось собрать по кусочкам свою решимость, скрепиться и сделать несколько шагов вперёд, встав перед моими будущими обвинителями, как Жанна д’Арк перед костром.

Нашелся среди них также Геннадий Иванович - главврач. Он сидел неподалёку от меня и выглядел мрачным, неторопливо листая какие-то бумаги и словно не замечая, что я вошла.

Роман Михайлович поглядел на меня пару мгновений и опустил взгляд.

Когда шёпотки улеглись, он поднялся на ноги и произнёс:

— Итак, начнём. Нам нужно обсудить ситуацию, которая произошла вчера в хирургическом отделении. Прежде всего хочу напомнить, что мы должны судить непредвзято и честно, взвешивать все «за» и «против», не отрицать очевидных фактов и не спешить с выводами, если факты не очевидны. Я провёл небольшое расследование вчерашнего инцидента, и ситуация крайне неоднозначная.

Не дав сказать мне и слова, он начал сухо и коротко излагать факты произошедшего — о том, что меня, санитарку, персонал хирургического отделения обвинил в превышении полномочий. Якобы я обвинила докторов и медсестёр в халатном обращении с пациентом, а также в шантаже этого пациента и манипулировании его здоровьем ради выгоды.

— Более того, — добавил он, — Анна Кротова не отрицает того, что действительно сделала первязку больному без разрешения высостоящего персонала..

— Тогда почему мы вообще это обсуждаем? — бросил долговязый старик, глядя на меня из-под кустистых бровей.

— Потому что дело неоднозначное, — недовольно продолжил Роман Михайлович.

— Есть ли свидетели произошедшего? — громко уточнил мужчина лет пятидесяти, который выглядел менее агрессивным.

— Да. Анна назвала свидетеля. Это второй больной из палаты. Я опрашивал его сегодня, и он отрицает всё, что она рассказала.

Я вытаращилась на Романа Михайловича с открытым ртом. Что??? Получается, тот мужчина подставил меня? Но ведь мне казалось, что мой поступок его коснулся, и он выглядел таким искренним тогда…

Почувствовала себя ужасно разочарованной, но… тут же в голову пришла другая мысль. Разве не видела я этих акул в белых халатах? Наверняка припугнули. Или наоборот — купили. Человеку просто стало страшно, мне не в чем его винить.

Однако теперь я знала: дело действительно плохо. Без этого свидетеля мои слова — ничто. Я поняла, что можно даже не пытаться бороться. Это бесполезно. И весь этот совет был теперь не более чем фарсом.

Однако… нельзя было ударить в грязь лицом.

Поэтому я напустила на себя равнодушное выражение и стала просто наблюдать за развитием дальнейших событий.

В общем, когда Роман Михайлович прекратил изложение оставшихся фактов, собравшиеся загудели. Наконец один из них выкрикнул:

— Вы осмотрели пострадавшего пациента? Каково его состояние на сегодняшний момент?

— Он всё ещё не пришёл в себя, — произнёс Роман Михайлович, — но я бы назвал его состояние удовлетворительным.

— Значит, санитарка никому не причинила вреда, — вдруг послышался крайне старческий голос, почти что скрип.

Я обратила внимание, что старейший из присутствующих, мужчина лет девяноста, не меньше, глядел на меня неожиданно мягким взглядом. Мягким и… каким-то ностальгическим, что ли.

Я опешила.

Кто это, интересно?

— Профессор Уваров, это мало что меняет, — обратился к нему мужчина помоложе, сидящий рядом. — То, что человек не пострадал от неправомерных действий этой девицы, — настоящее чудо. Она всё равно должна быть сурово наказана!

— Чтобы кого-то наказать, — парировал профессор, — нужно, чтобы был доказан ущерб. Какой в данном случае ущерб от того, что она попыталась ему якобы помочь? Никакого. Так что мы здесь обсуждаем?

— Если она не будет наказана, — продолжил молодой человек возмущённо, — то снова начнёт «помогать», и пациенты будут в опасности. Её нельзя держать в нашей больнице!

Лекари снова загудели, и я получила подтверждение, что большая часть из них не на моей стороне. Стояла, смотрела на всё это, удручённая и огорчённая тем, что справедливость так и не восторжествует.

— Я предлагаю, — снова послышался старческий голос профессора, — поговорить с девушкой и узнать степень её медицинской подготовки. Ведь если она обладает достаточными знаниями в медицине, пусть даже без официального подтверждения, значит, она не может нанести вреда, а может приносить только пользу!

— Но ведь это неправильно! – молодчик всё не унимался. - Никто без соответствующего образования не должен выполнять столь сложные процедуры, как уход за больным…

Глава 12. Медицинские познания...

Профессор Уваров чуть подался вперёд, и его выцветшие глаза задержались на мне дольше, чем взгляды остальных. Другие доктора были исполнены злости и предвкушения моего позора, но в глазах доброго старика я видела только искреннее сочувствие.

— Скажите-ка мне, Анна Александровна, — начал он неспешно, своим скрипучим голосом, — что есть жар у человека?

— Повышение температуры тела! - ответила я почти автоматически. — Симптомы борьбы организма с воспалением или заражением…

В комнате весьма неуместно раздался негромкий смешок.

— Ох, как заумно сказала! Вызубрила, небось.

— Ладно, — продолжил Уваров. — А чем бы вы сбили повышенную температуру?

Я замерла. В голове мгновенно вспыхнул список лекарств, которые я обычно назначала пациентам: парацетамол, ибупрофен, аспирин… Чёрт, а ведь их ещё не изобрели, скорее всего. Я опустила глаза, и это сочли за заминку.

— Видите, - ехидно бросил долговязый доктор, который, кажется, особенно меня ненавидел. — Она и двух слов связать не может.

Я подняла взгляд и спокойно ответила:

— Больному нужны травы. Отвар ивы, настой малины, холодное обтирание, покой и обильное питьё.

Окружающие стихли, но ненадолго. Один из докторов, кажется, хирург, фыркнул:

— Это знают абсолютно все. Любая бабка в деревне расскажет подобное.

— Именно! — вдруг вмешался профессор Уваров, и в его голосе послышалась суровость по отношению к своим коллегам. — Все это знают. Все! А вы унижаете девушку, которая отвечает вам совершенно верно!!!

Я почувствовала благодарность. Похоже, он действительно на моей стороне. Снова повернувшись ко мне, старик продолжил:

— Хорошо. Расскажите-ка мне, дорогая барышня, как остановить сильное кровотечение?

— Нужен жгут, — поспешно выпалила я, — давящая повязка. Следует прижать артерию выше раны.

Он удовлетворённо кивнул.

— А если рана гноится?

— Чистка раны, полоскание раствором карболовой кислоты, можно использовать порошок йодоформа. А после - тщательный уход…

— Неплохо, — протянул профессор. — Кажется, именно этим вы обработали рану того мужчины в отделении, не так ли?

Я кивнула.

Но в этот момент чей-то голос насмешливо заметил:

— Ну, разве вы не слышите, а? Она тараторит слово за словом, потому что заранее всё вызубрила. Нахваталась каких-то обрывков и умничает!

— Да, она и сама, как этот обрывок, — насмешливо поддержал кто-то другой. — Подслушала, о чем мы между собой говорим, и вообразила себя медиком!

Я заставила себя удержать равнодушие на лице. Главное — не поддаваться на провокации. Они не должны видеть, насколько мне всё это противно.

Профессор же, словно не обращая внимания на подначки, спросил меня:

— Ладно, а если больному трудно дышать? Скажем, у него скопилась жидкость в лёгких. Что вы сделаете?

Я отметила про себя, что вопросы становятся всё сложнее и сложнее: профессор повышал ставки.

В голове всплывало обычное для моего прежнего мира: дренирование, антибиотики, отхаркивающие средства… кислородная маска, в конце концов!

Но в этой реальности кислорода не добудешь даже за все богатства мира, вместе взятые.

— Нужно усадить больного полусидя, — медленно ответила я. — Открыть окна, дать доступ воздуха. Сделать всё, чтобы облегчить дыхание… - немного помолчала и добавила: — Иногда при таких случаях вскрывают грудную клетку, чтобы выпустить жидкость.

Неожиданно раздался взрыв смеха.

— Она возомнила себя хирургом! — громко сказал долговязый. — Высоко метит, выскочка!

Душу затопило гневом. Как же сильно они желали выставить Анну глупой! Цеплялись, придирались безо всякой причины, унижали с удовольствием, а ведь отвечала я совершенно правильно. Предвзятые, лицемерные… тошнит! Но негативно реагировать нельзя, они специально выводят меня из себя.

Бросила быстрый взгляд на Романа Михайловича. Он выглядел задумчивым, но презрения как у всех, в его глазах я не заметила. Главврач Геннадий Иванович смотрел на меня очень внимательно. И в его взгляде мелькало однозначно что-то позитивное. Да, это было удивление. Удивление и интерес, но вовсе не насмешка!

— Хватит! — резко перебил профессора Уварова молодой доктор. — Мы теряем время. Девица нахваталась каких-то обрывочных знаний и уже вообразила себя великим врачом. Что мы здесь сидим, господа? Это же глупое тщеславие. Пусть она лучше освободит место для какой-нибудь смирной горожанки, которая молча и без возражений будет таскать тряпку и не полезет не в свои дела!

Слова его были пропитаны таким ядом, что окружающие одобрительно загудели.

Я не шелохнулась. И не потому, что была уверена в себе. Внутри всё дрожало от негодования и отвращения. Но я не позволю им насладиться своей слабостью.

Но снова удивил профессор Уваров.

— Прекратите паясничать! — гаркнул он так жёстко, что окружающие тут же замолчали, и их глупые улыбки потухли. — Многое я повидал на своём веку, но ещё никогда не видел, чтобы столько почтенных мужей вели себя как бабы базарные!

Он знатно всех пристыдил, потому что многие смутились. Видимо, этот старик обладал непререкаемым авторитетом среди них. Да, нашлись и те, которые посмотрели на него с осуждением, но и они ничего не сказали.

— Ладно, я хочу поговорить с девушкой. Прекратите вставлять свои глупые комментарии! Предупреждаю вас, подобного больше не потерплю!

Когда воцарилась полная тишина, профессор снова обратился ко мне уже спокойным тоном:

— Анна, если у больного рана и он потерял много крови, чем вы его напоите?

Физиологический раствор, переливание… стучало в голове, но ответила я другое:

— Вода, отвар трав. Можно тёплое молоко, если нет ничего другого. Главное — не давать крепкий алкоголь, он только ухудшит состояние.

— Хорошо. А если больной долго лежит без движения, что нужно сделать, чтобы он не умер от язв на коже?

Эх, сюда бы специальные матрасы, но их нет.

Глава 13. Общежитие...

Я снова была в кабинете Романа Михайловича в этот же день вечером. Стояла и смотрела на него любопытным взглядом.

Опять отругает? Снова будет упрекать? Но Роман Михайлович был сегодня гораздо более тих, чем всегда. Что удивительно. Я уже так привыкла к его язвительности, что стало как-то даже не по себе.

Шучу, конечно. Хотелось бы, чтобы меня и вовсе перестали упрекать. Может быть, именно сейчас для меня начнётся новая жизнь…

Но я жестоко ошиблась — без лекции из его кабинета всё-таки не ушла.

— Итак, Анна, могу сказать, что вам крупно повезло, — начал он, откидываясь на спинку кресла. — Очень повезло, что профессор Уваров, лучший друг вашего отца, оценил ваши способности. У меня только один вопрос: почему вы скрывали их раньше?

Посмотрел мне в глаза пытливо, с каким-то недоверием, что ли. Я пожала плечами.

— У меня нет привычки хвастаться и говорить на каждом углу о том, что я чем-то там обладаю. Кажется, это не скромно…

Роман Михайлович недовольно поджал губы.

— Что ж, пусть будет так. Однако, по просьбе профессора, а он очень-очень просил за вас, я найду для вас место в этом отделении. Если вы хорошо покажете себя на курсах, принесёте хорошие отзывы, оценки и прочее, если не будете лениться и устраивать проблемы… — он посмотрел на меня многозначительно, — я дам вам место хирургической медсестры…

Молодой человек замолчал, ожидая, наверное, что я сейчас в ноги ему упаду и буду плакать от счастья. Но я снова пожала плечами.

— Как вам угодно, — ответила холодно. — Спасибо за проявленное внимание.

Голос мой, конечно, выдал раздражение. Ещё бы! Кажется, уже давно пора увидеть, что Анна Кротова изменилась, что она уже не половая тряпка, об которую так удобно вытирать ноги. Неужели он не может проявить хоть немного уважения? Или его предубеждение никогда не закончится?

Наверное, Роман Михайлович заметил моё недовольство, из-за чего помрачнел. Прохладным тоном он ответил:

— Что ж, не смею вас задерживать. Всё необходимое для обучения вы можете найти у администратора нашего больничного комплекса. Курсы и общежитие, в котором вы будете жить, находятся буквально в соседнем здании. Будьте внимательны! Ещё раз предупреждаю: за вас поручился профессор Уваров. Да и я не стою в стороне. Любой ваш промах, любое замечание, и уж тем более любые похождения, — он подчеркнул последнее слово, — отразятся не только на вашей репутации отныне, но и на нашей. Если не хотите нас подставлять — ведите себя прилично!

Но вот опять. Всё-таки он сказал это!

— Я вас поняла с первого раза, — произнесла жёстко. — Похождений не будет.

Не дожидаясь его ответа, я развернулась и вышла из кабинета, тяжело дыша. Чувствовала, как всё внутри клокочет. И всё-таки этот молодой человек непробиваемо меня презирает. Да, я понимаю, что Аня могла что-то учудить. И учудила, похоже, очень серьезно. Но ведь уже пора об этом забыть, не так ли?

В Писании сказано: «Кто напоминает о проступках, тот удаляет друга». Да, с Романом Михайловичем мы не друзья, но это вечное напоминание о проступках, которое вообще не заканчивается, вызывает огромное желание просто с ним больше не встречаться. Он мне становится поперёк горла этот высокомерный красавчик.

Всё, забыли! Если захочу, с документом об образовании медсестры смогу получить работу в другом месте.

Эта мысль меня успокоила, и я широким шагом направилась искать администратора. Мне ещё нужно было получить форму и ключи от новой комнаты в женском общежитии…

***

Новенькая форма, отличающаяся от формы хирургического отделения только цветом, была тёмно-синей и мне очень понравилась. Ткань, конечно, грубоватая, пошив довольно бесформенный, но пахла она новой жизнью или чем-то подобным… не могу объяснить. И я чувствовала радость.

Собрав свой нехитрый скарб и держа в руках форму, я направилась в общежитие. Четырёхэтажное здание встретило меня некрашеными окнами и потёртой деревянной дверью. Да уж, здесь отчаянно не хватало ремонта.

Поднялась по широкой лестнице на третий этаж. Именно там жили будущие медсестры. Нашла комнату под номером четырнадцать, постучала и, услышав разрешение, вошла.

Комната оказалась просторной, но обставленной скромно и утилитарно. По углам стояли четыре деревянные кровати, покрытые грубыми серыми одеялами. Возле каждой — небольшой шкафчик и табурет, а посередине находился длинный стол, за которым явно учились и ели. На стенах было пусто (в смысле, без украшений), только старые гвозди, на которых висели полотенца да чепцы, привлекали взгляд. Окно с тяжёлыми занавесками пропускало мало света, поэтому внутри царил полумрак.

Три девушки, сидевшие у стола, одновременно подняли на меня глаза. Их взгляды были холодными, недоверчивыми. Лица замкнутые, губы поджаты. Я сразу ощутила их отторжение, словно они заранее знали обо мне что-то плохое.

— Это ещё кто? — буркнула невысокая, черноволосая, с круглым лицом девица. — Нам никто ничего не говорил о новенькой!

— Верно, — подхватила вторая, сухощавая шатенка с тонкими губами и колким прищуром. — Набор на курсы закончился ещё неделю назад. Откуда она взялась?

Третья, самая старшая на вид, с пышными светлыми волосами, скрученными в тяжёлый узел, усмехнулась, глядя на меня снизу вверх. — Эй, может ты комнатой ошиблась? Мы и так втроём едва помещаемся.

— Нет, не ошиблась, - ответила я максимально бесстрастно. – Меня направили в комнату под номером четырнадцать. Ошибки нет.

Они переглянулись с такими физиономиями, будто только что наелись незрелых помидоров, и я почувствовала, что снова становлюсь объектом чужого презрения. Ну вот как такое вообще возможно? Куда ни плюнь, везде гонят! У них тут эпидемия высокомерия, что ли???

Вдруг шатенка сощурилась, рассматривая меня внимательнее, её лицо изменилось, вытянулось, будто она узнала обо мне нечто новое.

— Это же Кротова! — ошеломлённо воскликнула она. — Да-да, та самая!

Глава 14. Хорошо быть доктором...

Я не стала отвечать ни на какие вопросы, сделала лицо кирпичом, закрыла за собой дверь и подошла к свободной койке. Положила на неё свой нехитрый скарб и присела, мрачно оглядывая неприветливых соседок.

— Эй, ты что, глухая? — бросила пышнотелая. — Уходи отсюда! Иди к коменданту и требуй, чтобы тебе дали другую комнату.

— Не хочу, — произнесла я максимально спокойно. — Я имею такое же право находиться здесь, как и вы. Чем вы лучше меня?

Девицы опешили. Одна из них, та самая толстощёкая, начала краснеть от ярости. Я невольно отметила её как лидера этой компании.

— Ну ладно, — вскинулась девица и встала на ноги. Наверное, чтобы выглядеть внушительнее. — Я пойду нажалуюсь, скажу, что ты украла у нас... деньги, и вылетишь отсюда как миленькая!

Я криво усмехнулась.

— Ну попробуйте. Только доказательства не забудьте приложить. А я им обстоятельно расскажу, как это я, такая умелая, умудрилась обокрасть вас через пять минут знакомства, когда вы находились при мне в комнате. Интересно, в это кто-то поверит?

Толстощёкая нахмурилась и села обратно.

— Да кто ты вообще такая, чтобы..?

— А кто вы такие, чтобы меня выгонять? — перебила её я. — Давайте вы прекратите вести себя настолько по-хамски. Меня направили сюда для учёбы, и я собираюсь учиться. Если вы будете мне мешать, я подам на вас жалобу!

С этими словами я отвернулась и стала доставать из сумки чистую простынь и наволочку, которые забрала из своей прежней комнаты. Девицы отвернулись и начали шушукаться.

Я же больше не обращала на них никакого внимания. Да, очень жаль, что мне снова не повезло. Не представляю, какие гадости они могут мне устроить, пока я буду отсутствовать. Но выбора у меня нет. Я хочу учиться. И я хочу закончить эти курсы максимально успешно.

Думаю, с учёбой будет легко. Знаний в голове у меня предостаточно. Скорее меня ждёт битва с людьми — в очередной раз.

Всю оставшуюся часть дня соседки меня стойко игнорировали. Вместе ужинали, смеялись, переговаривались, делая вид, что я пустое место. Меня это вполне устраивало.

Я застелила свою постель, нашла место для свёртка с одеждой, повесила полотенце на крючок, а принадлежности — щётку для волос, зубную щётку и зубной порошок — убрала в тумбочку. У меня было с собой немного еды — привычка оставлять кусочек на ужин. Я перекусила хлебом и запила водой.

Спать легла пораньше, совершенно игнорируя болтовню и нарочито громкий смех. Мне было всё равно. На самом деле я никогда не была избалованной, и мне не нужны были какие-то особенные условия для жизни.

Проснулась посреди ночи от громкого храпа.

О Боже, что это такое?

Храпела толстощёкая. Пока днём они болтали между собой, я успела узнать их имена. Пышку звали Клава, высокую и худую девицу с острым носом — Сашка, а третью, блондинку с тяжёлым взглядом и вечно скривленным ртом — Мари́я.

Я невольно уставилась на Клавдию.

«Храп, — подумала я сонно, — всегда говорит о том, что воздух не проходит свободно. Значит, или горло слишком расслаблено, или перегородка в носу искривлена, или же в носу есть полипы. Иногда бывает из-за ожирения — и тут сомневаться не приходится, у Клавдии тело тяжёлое. Да и её красное одутловатое лицо выдаёт не только склонность к полноте, но и, возможно, проблемы с сердцем или сосудами».

Я повернулась на бок, укрывшись одеялом до подбородка, и продолжила размышлять.

«Что бы я сделала, если бы это был мой пациент? В идеале нужно обследовать носоглотку, горло. Но здесь всё могло оказаться проще: не наедаться на ночь, спать не на спине, а на боку, подложив повыше подушку. Можно попробовать промывать нос солёной водой или настоями трав, чтобы снять отёк. Ещё — отвары ромашки, шалфея, чтобы успокоить горло. Хотя кто её заставит? Скорее она рассмеётся мне в лицо, если я скажу о чем-то подобном. Да и какое моё дело? Только адски мешает уснуть…»

Я тяжело вздохнула и повернулась к стене.

Да, во мне отчаянно просился наружу доктор…

С этими мыслями я попыталась снова уснуть, но Клавдия храпела так оглушительно, что это оказалось делом непосильным.

Я долго ворочалась и наконец решилась: тихонько поднялась, на цыпочках подошла к койке Клавы и осторожно подложила ей вторую подушку под голову. Девица чуть повернулась, пробормотала что-то сквозь сон, но почти сразу замолкла. Тишина воцарилась моментально, словно в комнате выключили мучительный гул.

Я облегчённо выдохнула и уже собиралась вернуться на своё место, когда на самой близкой ко мне кровати кто-то зашевелился. Мария приподнялась, потом присела, сонно протёрла глаза и тихо, едва слышно прошептала:

— Спасибо...

После чего снова рухнула на подушку, мгновенно уснув.

Я замерла на месте, а потом невольно усмехнулась. Вот это да! Значит, этот храп давно испытывал чужие нервы на крепость, и, похоже, я только что спасла всех от мучительной ночи. Даже получила благодарность — после такой-то встречи днем!

«И всё-таки хорошо быть настоящим доктором. Знания – вещь драгоценная, если уметь ими распоряжаться», — с улыбкой подумала я, возвращаясь в свою постель. Улеглась и на удивление сладко уснула, будто впервые за долгое время позволила себе расслабиться.

Наутро Мария немного смущенно мне улыбнулась.

Кажется, всё не так уж плохо на сегодняшний день…

Глава 15. Обучение...

Утро началось хорошо, если не считать злобных взглядов, которые бросала на меня Клава. Она поднялась в отвратительном настроении, зато Мария мне даже улыбнулась и выглядела свежей и отдохнувшей. И ещё бы — мы бы тут все остались с синяками под глазами, если бы Клавдия продолжала храпеть.

Девчонки быстро взяли свои принадлежности для умывания и упорхнули на утренние процедуры, и я поспешила за ними, потому что не знала, где находится умывальная комната в этом здании. Она оказалась довольно большой, но здесь уже собралась очередь.

Дождалась своей, умылась, почистила зубы и спокойно вернулась в комнату.

Соседок уже не было. Я даже удивилась, что они не устроили мне какую-нибудь гадость перед уходом, но, наверное, просто спешили, потому что до начала занятий оставалось всего пару минут.

Я едва успела. Бежала буквально бегом и вошла в классную комнату в тот момент, когда преподавательница, невысокая хрупкая женщина в круглых очках, зачитывала фамилии с исписанного чернилами листка.

Прервавшись, она повернулась ко мне и взглянула из-под очков вопросительно.

— Здравствуйте! — поздоровалась я, стараясь, чтобы голос звучал максимально спокойно и дружелюбно. — Мое имя Анна Кротова. Вчера меня определили на эти курсы. Простите за небольшое опоздание: я ещё не совсем сориентировалась, где что находится.

Женщина недовольно поджала губы, но не стала меня отчитывать.

— Проходи. Вон там, в последнем ряду, свободный столик.

Я направилась туда под внимательными взглядами барышень. И, на удивление, среди неприязненных взглядов нашлись и просто любопытные.

Я уселась за пустующую парту, которая стояла впритык к другому столу. За ним сидела миниатюрная девица лет семнадцати на вид, не больше. Рыжеволосая, веснусчастая, прямо как Пеппи Длинныйчулок. Она смотрела на меня такими изумлёнными глазами, что я даже смутилась.

— Слушай, ты новенькая, правда? — зашептала она, наклонившись ко мне поближе. — Давай дружить, а?

Опешив от этого очевидного ребячества, я тем не менее не спешила отказываться. Подруг, так сказать, и так не хватает. Хоть будет с кем поболтать.

— Хорошо, давай, — произнесла я со слегка натянутой улыбкой.

— Здорово! - радостно зашептала девица. — Меня зовут Катя. Катя Лозовая.

— Эй! Хватит шуметь! Новенькая! Немедленно прекрати шушукаться с соседкой! — бросила недовольная преподавательница, и я поспешно выпрямилась.

Взгляд этой женщины мне не понравился. Она продолжила рассказывать о преимуществах какого-то лекарства, а Катя наклонилась ко мне ещё раз.

— Если что, имей в виду: Матрёна Ивановна — человек сложный. Она родная тётка Клавдии, той самой, с большими щеками. Эта Клавдия уже успела рассказать о странной новенькой в их комнате. Наверное, речь шла о тебе. После этого она подходила к тётке и о чём-то шушукалась. Просто на всякий случай имей в виду: тебя могут сегодня вызвать и допрашивать на предмет знаний. Матрёна Ивановна любит устраивать такие словесные порки всем тем, кто по какой-то причине не понравился её племяннице. А Клава злостная и завистливая. Будь осторожна!

Я кивнула, удивлённо рассматривая Катю. Она мне уже пригодилась, так сказать — уже помогла. Допроса я не боялась. А вот быть предупреждённой — это было здорово.

Догадки моей новой соседки оказались совершенно справедливыми, потому что не успела я настроиться на урок, как преподавательница вдруг посмотрела на меня в упор и произнесла:

— А сейчас мы проверим, что знает наша новенькая и стоит ли мне устраивать ей дополнительные занятия. Она ведь пропустила больше двух недель. Вставай!

Я поднялась из своего места, чувствуя десятки взглядов, впившихся в мою спину. Сердце гулко билось в груди — не потому, что я волновалась, а потому, что чувствовала предвкушение. Да, мне начинало нравиться принимать вызов один за другим.

Матрёна Ивановна поправила очки, стиснула губы в тонкую линию и ледяным тоном произнесла:

— Ну что ж, Анна Кротова, сейчас мы узнаем, на что ты способна. Начнём с простого. Скажи-ка нам, что нужно делать в первую очередь при небольшом ожоге кожи?

Я ответила, даже не задумываясь:

— Охладить место ожога прохладной водой или чистой влажной тканью. Не мазать жиром и не трогать пузыри, если они появились.

В классе зашептались, но это был слишком простой вопрос, чтобы кто-либо удивился. Я даже заметила на лицах некоторых снисходительные улыбки — мол, это знает любой дурак.

Матрёна Ивановна выдохнула, будто устала уже от моего присутствия.

— Ладно, — протянула она с нажимом. — Второй вопрос. Пациент упал в обморок. Что следует предпринять в первую очередь?

— Уложить его на спину, — спокойно произнесла я. — Поднять ноги, чтобы кровь прилила к голове. Освободить дыхательные пути, расстегнуть тесную одежду. Обязательно дать доступ свежего воздуха в помещении, если это случилось в доме.

Я, наверное, говорила очень чётко, будто читала из книги, потому что по классу пробежала волна удивления. Несколько девушек с первых рядов переглянулись, а я заметила краем глаза, что Клавдия раздражённо фыркнула, пытаясь скрыть своё недовольство под пренебрежением.

Матрёна Ивановна кивнула, и лёд в её глазах сменился любопытством.

— Неплохо. Третий вопрос. Что нужно сделать при сильном носовом кровотечении?

«О, это легко», — подумала я.

— Посадить пострадавшего так, чтобы голова была слегка наклонена вперёд, — ответила я, чувствуя удовольствие от этого диалога. — Прижать ноздри пальцами. Можно приложить холод к переносице. Главное — не запрокидывать голову назад, чтобы кровь не текла в горло.

По классу пронёсся явственный вздох. Матрёна Ивановна удивлённо приподняла тонкие брови, но быстро справилась со своими эмоциями.

— Замечательно, — сказала она с лёгким одобрением.

Похоже, я начинала ей нравиться. Чувство торжества затопило душу.

— Допустим, у человека высокая температура и бред. Каковы твои действия?

Глава 16. Удивительная картина...

Пугала ли меня эта аристократическая особа? Нет, конечно. С высоты своих лет я прекрасно видела, что передо мной — глупый избалованный ребёнок, которому зачем-то понадобилась простая санитарка Анна Кротова.

Я стала прямо-таки местной звездой: каждый обращает внимание, все знают моё имя, ищут со мной встреч… Наверное, мне нужно научиться пользоваться преимуществами такой известности…

Я, конечно, всеми силами старалась относиться ко всему с иронией. А что мне ещё оставалось?

Аристократка долго смотрела мне в глаза с насмешливым пренебрежением, но, видя, что я не начинаю трястись от страха, нахмурилась.

— Значит, это ты? — задала она совершенно глупый вопрос.

Я насмешливо скривилась и кивнула.

— Да, это я.

— Значит, это ты… — продолжила она, будто не услышала, — бегала за доктором Гавриловым в попытке его соблазнить???

Оп-па! Значит, дело в нём... Соглашаться с обвинениями я не собиралась, отнекиваться тоже, поэтому вопрос проигнорировала.

— А ты кто?

Та аж поперхнулась от возмущения.

— Ты что мне тыкаешь? Я дочь барона Вознесенского! Такая чернь, как ты, должна называть меня исключительно на «вы»!

Я фыркнула.

— И не подумаю. Мы сейчас в одинаковом положении и обе учимся на курсах. Если уж ты пришла учиться именно сюда — значит, такая же, как и все остальные!

Вокруг резко зашушукались. Я оглянулась и поняла, что бо́льшая часть девчонок собралась вокруг нас послушать интересную перепалку. В глазах многих я увидела веселье и одобрение. Ага, значит, эта девица многих достала.

— Ты… ты! — она начала закипать, как перегревшийся чайник. Подняла руку, собираясь хлестнуть меня по лицу, но я быстро перехватила её.

— Будешь распускать руки — напишу заявление главврачу, — произнесла я грозно, памятуя о том, что Роман Михайлович просил не влипать в неприятности. Но что я сделаю, если эти неприятности постоянно лезут ко мне сами?

Девица выдернула свою руку из моей хватки и заскрежетала зубами.

— Ну держись у меня! Ты у меня ещё попляшешь, Кротова!!! И в первую очередь за то, что посмела метить в постель к Роману Михайловичу! За это я тебя размажу по стенке, так и знай!

— Так-так, — я переплела руки на груди и усмехнулась. — Значит, у нас поклонница доктора Гаврилова нарисовалась???

Окружающие откровенно развеселились, а я продолжила:

— Да я ж не против. Бегай-бегай за ним, можешь вообще забрать его себе с потрохами! Он мне не нужен…

Девица покраснела, как варёный рак, но от шока не смогла ничего ответить. Поэтому я выпрямилась и строго произнесла:

— И не приближайся ко мне больше со своими обвинениями. Ни Роман Михайлович, ни ты мне неинтересны, а слухам верят только глупцы. Мы пришли сюда учиться — значит, будем учиться. По крайней мере, это собираюсь делать я. Если ты пришла крутить романы — скатертью дорога. Всё, разговор окончен.

Я развернулась и, растолкав обступивших нас девиц, вышла из классной комнаты.

Внутри всё клокотало возмущением, но я была рада, что жёстко противостала очередной нагибаторше. Похоже, если не проявлять твёрдости, чужой агрессии будет только больше. Что ж, учту на будущее.

Да, Роман Михайлович просил вести себя тихо и осторожно, но если у меня не получится — так тому и быть…

***

Я шла в сторону столовой, когда встретилась с Матреной Ивановной. Она остановила меня, и я уж решила, что меня снова за что-то будут ругать. Но вместо этого женщина сухо произнесла:

— У тебя в личном деле не хватает рекомендации от Романа Михайловича. Видимо, он забыл вложить. В общем, немедленно беги к нему и без рекомендации не возвращайся. Мы подшиваем твоё дело. Везде должен быть порядок. Поняла меня?

Я поспешно кивнула. Когда преподавательница ушла, я разочарованно выдохнула — ведь сейчас было время обеда. Кажется, кое-кто хочет оставить меня голодной…

Но деваться было некуда. Может быть, как раз воспользуюсь случаем и вечером выйду за пределы медицинского комплекса, чтобы купить поесть на пару монет.

Решив это, я поспешила в хирургическое отделение.

На месте Романа Михайловича не оказалось. Кажется, ещё рано для обхода. Я начала оглядываться, но коридор был пуст. В итоге заглядывала в каждую палату, пытаясь найти хотя бы медсестру, но на меня глядели лишь пациенты.

Наконец, из одной палаты послышались голоса. Дверь была приоткрыта, и я заглянула внутрь. На шести небольших кроватях лежали дети. Я пришла в ужас, увидев бледные лица и окровавленные повязки. Боже, что же с ними всеми произошло?

И вдруг я заметила Романа Михайловича. Он сидел на стуле у одной из кроватей и разговаривал с очень милой девочкой — белокурой, синеглазой. У неё была перебинтована правая нога.

Доктор мягким голосом рассказывал сказку, какую-то простую и добрую историю, и лицо его сияло. Девочка следила за ним восхищёнными глазами и слушала очень внимательно. Когда я пригляделась, поняла, что слушают и остальные дети в палате.

Летнее солнце ярко освещало каждый уголок комнаты и играло в волосах как белокурой девчонки, так и Романа Михайловича, отчего казалось, что вокруг их лиц сияют ореолы.

В этот момент моё сердце дрогнуло. Наверное, потому что эта картина показалась мне безумно красивой и вдохновляющей. А Роман Михайлович неожиданно предстал передо мной в совершенно ином свете. Со мной он был всегда грубым, жёстким, требовательным, а с этим ребёнком — нежным, заботливым и очень добродушным.

Не знаю, сколько я так простояла, разглядывая это впечатляющее зрелище, но доктор резко обернулся, и наши взгляды встретились. Он тоже замер. Мы уставились друг на друга в немом изумлении.

Не знаю почему, но он тоже долго не мог отвести взгляд…

***

Роман Михайлович сидел у постели девочки, которой судьба уже нанесла слишком много ударов. Эмилия — худенькая, бледная, с перебинтованной ногой — лежала почти неподвижно, но глаза её, большие и печальные, всегда следили за ним с тем выражением, которое пробирало его до боли. Она не плакала. Даже тогда, когда боль, должно быть, становилась нестерпимой, — только крепче сжимала губы и отворачивалась к стене.

Глава 17. Помывочный день...

Наконец пришло смущение. Я сглотнула и опустила глаза. Гляделки с Романом Михайловичем закончились.

— Анна? - голос его показался крайне строгим, и это так контрастировало с той мягкостью, что звучала в нём ещё минуту назад, когда он обращался к девочке. — Что вы здесь делаете?

— Извините… — я сделала несколько шагов вперёд, чтобы не тревожить маленьких пациентов, и тихонько произнесла: — Меня прислали взять у вас рекомендацию. Сказали, это срочно.

Я замерла, глядя в пол. Не потому, что испытывала повышенное чувство скромности. Просто мне велено не влипать в неприятности, вот я и изображаю вершину благочестия.

После некоторой паузы Роман Михайлович нехотя произнёс:

— Ладно. Идите к моему кабинету, сейчас я подойду.

Прежде чем выскользнуть, я ещё раз подняла глаза на девочку, с которой так мило беседовал Роман Михайлович. Она смотрела на меня своими светлыми глазами с большим любопытством.

— Кто это? — пролепетала девчушка, обращаясь к доктору. — Ваша невеста?

Я замерла. Роман Михайлович откровенно побледнел. Остальные дети захихикали.

— Жених и невеста, тили-тили-тесто! — запел вдруг на вид озорной мальчуган.

Я вытаращила глаза и стремглав выскочила из палаты.

Что это было вообще? И как к этому всему отнесётся Роман Михайлович с его-то характером и гордостью?

Подошла к его кабинету и замерла. Да уж, прошлое Анны как-то нелепо переплетается с настоящим. Меня постоянно пытаются уличить в связи с этим молодым человеком. Но я этой связи не хочу. Да, она в гробу мне только может сниться с таким-то отношением! Нет уж — забрать сейчас рекомендацию и убежать, вот моя основная цель.

Я хочу учиться. Хочу сосредоточиться на том, чтобы получить законное образование в этом мире и пойти своей дорогой.

…Роман Михайлович подошёл через несколько минут. Взгляд холодный, как обычно. Достал ключ, отпер дверь, вошёл. Я вошла следом за ним и встала около стола.

Он уселся в кресло, начал деловито рыться в ящиках, после чего посмотрел на меня немного мрачно.

— Где-то потерял её. Присядьте, я пока заново напишу.

Я села на предложенный стул. Роман Михайлович взял перо, чернила и начал писать.

Мне не хотелось смотреть на него, но взгляд так или иначе перемещался на его профиль. Да, он безусловно был очень привлекательным молодым человеком. Я бы сказала — исключительно привлекательным. Но с таким характером… вся красота просто блекла в моих глазах.

Хотя… какое-то неприятное чувство гнездилось в душе от осознания того, что плохо Роман Михайлович относится именно ко мне: к маленьким пациентам он, очевидно, относился гораздо лучше. Видимо, потеря репутации – это навсегда…

Выдохнула. И зачем я об этом думаю? Как будто мне есть дело до того, как ко мне относится этот доктор…

Надеюсь, наши пути когда-нибудь разойдутся…

Наконец Роман Михайлович закончил и протянул мне исписанный лист бумаги.

— Вот, возьмите.

Я встала, взяла рекомендацию в руки, поблагодарила, развернулась и собралась выйти. Но вопрос доктора догнал меня у порога:

— Как вам обучение? Понравилось ли вам общежитие?

Я изумилась. Ему это действительно интересно? Ах да… От меня и моего поведения зависит его репутация. Я медленно развернулась и, стараясь сохранить безукоризненно спокойное выражение на лице, произнесла:

— Всё в пределах нормы. Ничего такого, чего я бы не ожидала.

— Как вас приняли другие девушки?

Хотелось бы мне сказать о том, что приняли отвратительно. Но не дам ли я этим повод меня в чем-то обвинить?

— Сносно, — ответила я, всеми силами показывая, что не хочу развивать разговор дальше.

Роман Михайлович несколько мгновений вглядывался в моё лицо, потом почему-то тяжело выдохнул и сказал:

— Да уж, не умеете вы налаживать общение с другими.

Моё лицо вытянулось.

— С чего вы взяли? — спросила я с лёгким вызовом.

— Вы колючая и нелюдимая. Думаю, именно это постоянно приводит вас к неприятностям.

Честно, я разозлилась. То он обвиняет меня в навязчивости, теперь — в нелюдимости. Но к чему это всё?

— Я, пожалуй, пойду, — произнесла я, стараясь не выдать своего гнева.

— Идите, Анна, идите и не забывайте, что…

Я выскочила из кабинета, чтобы просто не слушать очередные его наставления. Наверное, это было невежливо, но я была рада, что смогла удрать подальше от его надоедливых нравоучений…

***

Роман Михайлович запнулся. Анна выскочила из его кабинета, не дав ему договорить.

Ах, она, глупая девчонка! Ни манер, ни благодарности — ничего.

Он злился. Злился от того, что не мог оставаться к ней равнодушным. Молодой доктор не мог понять самого себя: то ли раздражается на неё, то ли постоянно ожидает подвоха, то ли ему просто любопытно, что с ней происходит.

Да, любопытно. И, скорее всего, это из-за того, что он не желает проблем на свою голову. Да, именно так.

Ведь как ещё объяснить тот факт, что он не смог отпустить её из кабинета, не задав нескольких вопросов? Его так и подмывало разузнать, как она обустроилась в общежитии.

Это всё его безмерное чувство ответственности за других. Да, именно так. Ничего более. На самом деле, она ему не интересна. Просто... просто...

Роман Михайлович выдохнул, чувствуя, что запутался, и от этого разозлился ещё больше. Как бы хотелось удалить её с глаз долой и больше не соприкасаться!

Но в груди почему-то всё бурлило. Может, сходить завтра в общежитие и разузнать, как она себя ведёт? Ну… чтобы проконтролировать на всякий случай. Надо будет сходить. Или, может, не завтра — в другой день. Будет видно.

Решив так, Роман Михайлович выдохнул…

Устал от собственной эмоциональной нестабильности…

***

Целую неделю я проучилась на курсах без особых происшествий, если не считать злобных взглядов, глупых шуток и подначивания со стороны соседок по комнате. Точнее, со стороны Клавдии.

Глава 18. Девица в его голове...

Помывочная оказалась небольшой и довольно-таки удобной для такой эпохи. Длинное и тесное помещение было выложено серыми плитками. Вдоль стен стояли бадьи и корыта, несколько деревянных скамеек. В углу тлела жаровня, на которой грелись кувшины с водой.

Пар клубился густыми белыми облаками, оседая на волосах, ресницах и стенах. Всё вокруг казалось размытым и зыбким. Но я заметила также трубы вдоль стен, громоздкие, металлические, и поняла, что здесь хорошо освоен водопровод. Значит, большая часть горячей воды для купания проходила именно по трубам.

Запах мыла щекотал нос. Девицы, вошедшие со мной, рассмеялись, начали брызгаться водой. Кто-то даже стал распевать озорную песенку про двух влюблённых.

Я постаралась занять место в одной из душевых, которые, к сожалению, были без перегородок, но Клавдия буквально массой своей вытеснила меня в самый дальний угол. Пришлось пристроиться неподалёку от маленького узкого окна. Стекло в нём было совершенно мутным и с трудом пропускало солнечный свет. Впрочем, это место оказалось даже лучше, чем остальные, — более уединённым, что ли.

Лавка стояла у противоположной стены. Там я оставила одежду и полотенце. После чего открыла маленький железный краник, и сверху из трубы полилась горячая вода. Она немного обжигала, но искупаться было невероятно приятно.

С намыливанием пришлось повозиться дольше, чем я планировала. Волосы мои были густыми, тяжёлыми, и промыть их быстро никак не удавалось. Я наклонилась, намыливая пряди до самых кончиков, чувствуя, как пена щекочет плечи. Удалось намылить всё тело, растереть его. Всё-таки местные принадлежности для купания были несколько неудобны, но гораздо более натуральны, чем то, чем мы пользовались на планете Земля.

И вдруг раздался пронзительный визг:

— Кипяток! Трубу прорвало!

Секунда — и вся помывочная взорвалась криками. Девицы в панике хватали полотенца и выскакивали одна за другой из помещения, визжа и спотыкаясь. Горячая вода, извергая клубы пара, действительно зашипела у дальней стены.

Я, оказавшись с противоположной от входа стороны, на мгновение замерла, ужаснувшись, после чего бросилась к лавке за полотенцем, но та оказалась пуста. Из моих вещей не было ничего!

Я начала рыскать взглядом по другим лавкам, но всё было напрасно.

— Да чтоб вас… — прошипела я, чувствуя, как дрожь ярости прокатилась по телу.

Это точно Клавдия. Это она всё устроила. Вот почему она вошла в помывочную вместе со мной…

Сердце ухнуло в пятки. Я осталась совершенно обнажённой, с телом, скользким от пены, и только длинные волосы прикрывали грудь.

И тут я услышала, как скрипнула дверь. В следующее мгновение в помещение вошёл… Роман Михайлович. Высокая фигура, строгий взгляд, тёмный сюртук на белой рубахе — он появился так неожиданно, что голова пошла кругом. О Боже, я ведь совершенно голая!

Вскрикнула и бросилась за ближайшую бадью. Присев на корточки, ощутила, как щёки обожгло пламенем, дыхание сбилось, руки задрожали.

— Кошмар!!! — выдохнула я.

Роман Михайлович замер как вкопанный. Несколько мгновений он ошеломлённо пялился на то место, где я только что стояла, а потом резко развернулся и встал ко мне спиной.

— Анна... — голос его прозвучал хрипло. — Боже, почему вы не прикрылись?

Я чувствовала, как сердце бешено колотится в груди. От стыда было настолько тошно, что я даже не сразу ответила. Волосы липли к плечам и груди, по спине стекали струйки воды. Я не знала, что страшнее — оставаться вот так, прячась, или попытаться хоть что-то сказать.

А кипяток в это время продолжал выливаться из трубы, заполняя комнату клубами пара, от которых было тяжело дышать.

Наконец, Роман Михайлович очнулся: подбежал к стене, схватил какую-то тряпку и закрутил кран. Кипяток сразу же перестал литься. После он поспешно скинул свой сюртук и начал пятиться в мою сторону, имея все шансы поскользнуться на мокром полу и упасть. Он, конечно, немного не рассчитал, его повело в другую сторону, но он не поворачивался. Неловко протянутая рука продолжала держать сюртук.

— Оденьтесь, — бросил строго доктор.

Я выскользнула из своего убежища, схватила его сюртук и закуталась в него. Он не доходил мне почти до колен, и я в нём просто утонула.

— Спасибо, — пробормотала с дрожью в голосе.

А Роман Михайлович рассердился:

— Неужели вы устроили это нарочно, Анна??? — бросил он, продолжая стоять ко мне спиной.

— О чём вы? — вспылила я. — Кто-то украл мою одежду и полотенце!

— Вы хотите сказать, что это не ваша идея?

— Нет, конечно! — возмущённо выкрикнула я. — Зачем мне поступать иначе?

— Боюсь, вы уже поступали так ранее, поэтому у меня есть все причины для подозрений, — холодно ответил Роман Михайлович.

И в этот момент мое терпение лопнуло.

—Как же меня всё это достало! Да сколько можно вам повторять? — закричала я в гневе и отчаянии. — Вы меня не интересуете! Я хочу учиться и вообще видеть вас больше не хочу! Слышите?

Роман Михайлович вздрогнул, откашлялся и сказал:

— Ладно. Я попробую разобраться с этим делом. Если вы говорите правду — виновники будут наказаны.

Но меня его заверения не утешили. Я была дико зла и разочарована.

— Вы всё равно мне не поверите. Даже если будут доказательства — всё равно будете обвинять меня в одном и том же снова и снова. Если человек однажды совершил ошибку, это не значит, что он ней нужно напоминать всю оставшуюся жизнь! Неужели так трудно о ней забыть, что вы постоянно бросаете мне это в лицо?

Роман Михайлович не отвечал. Он застыл, будто и не слышал моих гневных слов.

— Ладно. Я сейчас попрошу, чтобы кто-то принёс вам одежду, — произнёс он глухо, будто проигнорировав мои упрёки.

И тут же зашагал вперёд, вскоре исчезнув в коридоре.

***

День у Романа Михайловича получился сумасшедший.

Во-первых, всё больше раненых поступало в отделение. Кажется, на границе начались мелкие стычки с северянами. Точнее, это были бандитские формирования. По крайней мере, так сообщали власти.

Глава 19. Докопался до истины...

Роман Михайлович...

Степан Павлович немного побаивался Романа Михайловича, несмотря на свое высокое происхождение (быть кузеном самой княгини – это вам не хухры-мухры!). У него были на то причины…

Роман Михайлович схватил его за шкирку и отволок от полуголых девиц. Им же приказал немедленно одеться и отправляться к себе в общежитие. По пути поймал одну из медсестер и поручил ей принести одежду для Анны Кротовой, оставшейся в помывочной. Сказал незамедлительно позаботиться о ней и прийти отчитаться. Та испуганно моргнула, поспешно закивала и убежала.

Он знал, что его авторитет заставит всех действовать чётко и слаженно.

Степан Павлович вырвался из его хватки и посмотрел на молодого человека несколько обиженно.

— Что же ты, Роман, выставляешь меня каким-то идиотом перед персоналом?

— Простите, Степан Павлович, - бросил он, ничуть не раскаиваясь. - Но репутация ваша страдает не от меня, а от того, как вы глазеете на полуголых девиц. Если уж произошло ЧП, вам стоило вызвать кого-то из работников, а не таращиться на чужие коленки.

Мужчина недовольно поджал губы.

— И вовсе я не таращился. Я хотел определить, кто же из них пострадал.

— Как же вы оказались здесь? — поинтересовался Роман Михайлович, остановившись и впившись в мужчину требовательным взглядом.

Тот поёжился и ответил:

— Я шёл в столовую, когда ко мне подбежала одна из девиц и закричала, что в помывочной большие проблемы и что купавшиеся девицы вынуждены были выскочить в коридор. Я и поспешил на помощь.

Роман Михайлович криво усмехнулся.

— Что-то совсем на вас не похоже. Не думаю, что если бы в помывочной водные процедуры принимали медбратья, вы бы точно так же кинулись их спасать…

Степан Павлович на это ничего не ответил, потому что прекрасно знал, что это правда, но поднял на Романа Михайловича раздраженный взгляд.

— Что же вы от меня теперь хотите? Проблема устранена, я, пожалуй, пойду работать.

— Просто расскажите, как выглядела та девица, которая вас позвала.

Он признался:

— Да обычная… Из этих барышень, что учатся на курсах. Умоляла меня помочь.

— А вам не показалось странным, что зовут именно вас, а не кого-то из низшего персонала? У нас сторожей полон двор.

Степан Павлович пожал плечами, но тут же приосанился, набросил на себя важный вид.

— Ну, не знаю... Может быть, меня считают компетентным.

Роман Михайлович хмыкнул и качнул головой.

— Ладно, идите. Я вас понял.

Степан Павлович ушёл, а Роман Михайлович задумался. Вырисовалась неожиданная картина. Как ему показалось, кто-то воспользовался ситуацией, чтобы заставить именно Степана Павловича войти в помывочную. Если бы он зашёл, то застал бы там Анну в весьма непрезентабельном виде.

Зная этого мужчину, Роман Михайлович не сомневался, что он тут же положил бы на Анну глаз и начал бы всеми силами ее добиваться. Конечно, ради постели.

Молодой человек громко сглотнул, вспомнив чарующий облик девушки, после чего затряс головой.

Да, он не наивный мальчик, никогда не видевший обнаженного женского тела.

На работе ему не раз приходилось оперировать женщин, хотя… хотя мужчины-хирурги за это берутся неохотно. Просто… когда перед тобой пациент, да ещё и, можно сказать, умирающий или находящийся на грани смерти, то, естественно, ты не будешь рассматривать его с романтической или мужской точки зрения.

Это, вообще-то, просто отвратительно. Это нонсенс.

Естественно, разум и чувства Романа Михайловича в таких случаях были закрыты. Он никогда не допускал себе быть мужчиной, когда был доктором.

Но с Анной так не работало. Возможно, если бы она действительно была его пациенткой, то его выработанная сдержанность помогла бы и здесь. Но она уже дважды являлась перед ним как дева-искусительница, и его мужское естество жадно откликалось на это.

Поежился. Ему стало дурно при мысли, что вот эту деву-искусительницу мог жадно рассматривать Степан Павлович вместо него.

Похоже, Анна сказала правду. Скорее всего, у неё действительно украли одежду, потому что хотели… хотели столкнуть со Степаном Павловичем. Он, как известно, большой охотник до женщин. И наверняка соблазнился бы.

Роман Михайлович подавил в себе эмоциональную бурю и выдохнул. Ладно. Он обязательно во всём этом разберётся.

Вернулся к помывочной, обследовал дыру в трубе и убедился, что она была пробита намеренно. Да, в этом месте труба проржавела, но кто-то умело ткнул в неё металлическим штырем. Вот вода и полилась.

Сходил в общежитие для девиц. Те уже рассосались по своим комнатам. Начал спрашивать у сторожей, у преподавателей, не случались ли между девицами ссоры, склоки, соперничество. Те пожимали плечами: здесь, конечно, у кого их нет, но ничего серьёзного.

А мысли всё время крутились вокруг Анны Кротовой. Он разузнал имена девушек из её комнаты и задумался. Нужно обязательно поговорить с одной из них. На сердце ему было вызвать некую Марию. Марию Егоршину.

Попросив преподавательницу позвать девушку к нему в кабинет, он наконец успокоился и принялся ждать.

Девица явилась незамедлительно. Робко постучала, вошла, боясь посмотреть ему в глаза. Он был приветлив, указал на стул и начал расспрашивать о том, как ей живётся в этой комнате.

Она сначала отвечала боязливо и явно лгала. Сказала, что всё прекрасно, что все четверо девушек ладят друг с другом, что нет никаких нареканий, что они дружны, как родные сестры.

— А как вы восприняли появление новенькой, Анны Кротовой? — продолжал допытываться Роман Михайлович.

Девушка едва заметно вздрогнула, и молодой человек сразу же отметил это.

— Ну… хорошо восприняли, — пробормотала она, всё время держа глаза опущенными. Так врать легче. — Она общительная, с ней очень легко и просто.

— А теперь, дорогая Мария, — прервал её Роман Михайлович, — расскажите-ка мне всю правду.

Девушка вздрогнула и посмотрела на него испуганно. Губы её задрожали.

Глава 20. Я должна что-то сделать!

Клавдия исчезла из моей жизни внезапно. Сперва её вызвали к начальству, после чего она вернулась в комнату обозленной и в слезах, собрала вещички, грубым словом помянула каждую из находящихся в комнате, даже своих подружек, и ушла, хлопнув дверью.

Мы остались сидеть на своих местах, как оплёванные. Мария почему-то скисла больше всех. А я поверить не могла, что всё это повернулось таким образом. Честно говоря, за время, проведённое в этом мире, я привыкла, что справедливость в принципе не может торжествовать. Она как будто здесь не приживается.

Но, видя, что злонамеренную девицу вот так быстро и просто выгнали из нашей комнаты, а может даже и с курсов — я этого ещё не знала — я, честно говоря, изумилась. Это сделал Роман Михайлович?

Вспомнив его горящий взгляд там, в помывочной, я невольно покраснела.

На самом деле я не особенно впечатлительный человек и считаю себя довольно-таки морально устойчивой ко всякого рода неожиданностям. Специфика профессии заставляет. Но в помывочной я была голой, а Роман Михайлович на меня ТАК жадно смотрел. И после этого он будет говорить, что Анна Кротова ему совершенно неинтересна? Впрочем, ладно. Это его дело. Мне отношения с Романом Михайловичем — как собаке пятая нога.

Но всё же… я была благодарна.

Неужели он так быстро разобрался в том, кто виновен? Значит, он мне поверил? Сердце бешено колотилось в груди от радости и удовлетворения. Мне не было жалко Клавдию. С такими замашками она не достойна того, чтобы работать с людьми.

Целый вечер я не могла прийти в себя от радости.

А вот девочки из комнаты, Мария и Александра, были крайне молчаливы.

Отужинала привычно хлебом и яблоком (пока другого ужина мне не светило, к сожалению) и легла спать.

Наутро проснулась в отличном расположении духа и налегке поспешила на занятия.

На уроках атмосфера тоже показалась мне совершенно другой. Может быть, потому что я почувствовала свободу. С удовольствием отвечала на вопросы преподавательниц, слушала, даже делала записи. Отметила несколько книг, которые упомянула преподавательница, записав их названия. Обязательно спрошу в библиотеке и почитаю. Всё-таки медицинские знания моего мира и этого очень разнились. Нужно было понять эту разницу, чтобы где-то не проговориться.

Отобедав, я поспешила в библиотеку. Внушительные потолки последней весьма впечатлили, как и оформление стен, и высота стеллажей, и огромное количество книг. Здесь были фолианты, книги в виде свитков и многое другое. Я почувствовала восторг, захотелось перечитать абсолютно всё.

Библиотекарша оказалась простой, приветливой и совсем не противной. Книги, которые я попросила, оказались в библиотеке всего в одном экземпляре, поэтому мне выделили место у окна. Я нашла их на полках и принялась читать.

Чем дольше я вчитывалась, тем больше понимала разрыв между медициной здесь и медициной моего мира. Всё, что считалось здесь открытием, у нас уже давно стало азбукой. Например, они только-только начинали задумываться о том, что руки и инструменты нужно дезинфицировать. Анестезия — ещё в зачаточном состоянии: хлороформ, эфир, и то не везде и не всегда. Антибиотиков, конечно, не существовало вовсе, и любая банальная инфекция могла свести человека в могилу.

Я вздохнула. С одной стороны, всё это казалось ужасающе примитивным, а с другой — меня поражало, с какой настойчивостью и жаждой знаний люди этой эпохи шли вперёд. Может, именно это и было моим шансом: помочь им быстрее постичь то, что в моём мире уже давно стало обыденностью?

Когда я ближе к вечеру вернулась в комнату, Мария встретила меня неожиданно приветливо. Она буквально сияла радушием: пригласила к столу, угостила булочками и сладостями.

Александра же поглядывала настороженно, с какой-то скрытой подозрительностью.

От угощений я не отказалась — слишком давно не пробовала ничего подобного. Мария присела рядом, подперла голову рукой и блаженно улыбнулась.

— Смотрю, тебе стало легче жить, — не удержалась я от подколки и усмехнулась.

Девушка не стала притворяться:

— Да, стало легче. Всё-таки есть люди, рядом с которыми трудно дышать. И слова им не скажешь в ответ. А сейчас стало спокойно.

Знала бы Клавдия, как без неё хорошо…

Я покосилась на Александру. Та сжала губы, явно смутившись. Похоже, её с Клавдией связывало большее, чем она готова была признать.

— Ах, какой же всё-таки Роман Михайлович замечательный! — вдруг выдала Мария, ошарашив меня и заставив уставиться на нее в недоумении.

Её взгляд стал мечтательным, на губах заиграла странная улыбка. С чего вдруг она вспомнила о нём?

— Ну, каким бы он ни был замечательным, — протянула я скептически, — Роман Михайлович человек жёсткий и непримиримый. От такого лучше держаться подальше.

Мария моргнула и удивлённо воззрилась на меня:

— Ты действительно так считаешь?

Я пожала плечами:

— Да. Именно так. Ты со мной не согласна?

Она несколько мгновений разгадывала меня, а потом, вздохнув, произнесла:

— А я-то была уверена, что ты в него влюблена. Да все об этом шепчутся! Но, судя по всему, это неправда.

Я презрительно фыркнула:

— Да разве можно влюбиться в такого черствого сухаря? Ему подойдёт какая-нибудь богатая барышня из его круга. С ней он будет мил и обходителен, на руках носить будет. А к нам, простым смертным, никогда не опустится. Я не могу назвать его плохим человеком, он мне уже не раз помогал, но из-за происхождения да из-за большого ума он никогда не поймёт простых, не знатных, может быть, даже неудачливых людей. Поэтому увольте: уважать – уважаю, но — влюбляться в него точно не собираюсь! И вообще, с чего вдруг мы заговорили о нём?

Мария выдохнула и опустила глаза.

— Умеешь ты сбить с небес на землю... Просто так одиноко жить в этом мире, а когда в сердце любовь, то и солнце ярче, и день радостнее, и сердце поёт…

Мне её философия была чужда.

— Это немного по-детски, — заявила я твёрдо, изумив Марию ещё больше. – Сколько тебе лет?