Доктор-пышка. Куплена драконом

1

Меня продал муж за три бочки уксусного настоя, ящик заплесневелых бинтов и магическую перчатку, которую, кажется, забыли отвязать от прошлого владельца. И вот результат торгов: я стою в очереди в Доме выкупа среди клеток, вёдер и людей с потухшими глазами. Здесь мы — имущество, временно лишённые прав.

На моей шее болтается картонная бирка: «Софаринна Хейрон. Поломойка. Без магии. С дефектом». Под «дефектом» они, конечно, имеют в виду не голову, а мою фигуру: пышную грудь, широкие бёдра и живот, который живёт по своим законам гравитации.

— Быстрее, шевелитесь! — орёт надсмотрщик. — Выставку задерживаем! Покупатели ждать не любят, когда товар не выложен!

Цепи на ногах гремят. Меня толкают в спину. Не сильно, но с тем презрением, с каким пинают мешок картошки. Вот только я мешок упрямый, тяжёлый и ни в какую не желающий подчиняться чужим рукам.

Вдруг передо мной спотыкается тощий парень — бледный, губы синюшные, мелкая дрожь трясёт всего.

— Шевелись! — рявкает надсмотрщик.

Парень делает шаг. Ноги не держат. Он валится, как тряпичная кукла, но охранник его поднимает, ухватив за шкирку:

— Давай! Живее!

Смотрю и понимаю: ещё пару минут и мальчишка перестанет дышать.

— У него тяжёлая гипогликемия, — говорю громко. — Сахар упал в ноль. Ему нужно сладкое, иначе мозг просто выключится.

Надсмотрщик щурится:

— Ты ещё кто такая?

— Доктор, — отвечаю, уже прикидывая, что успею сделать без оборудования.

Ну да, я попаданка. Не великий маг-целитель, не местный аналог Мерлина и уж точно не хирург с золотыми руками — просто врач из приёмного. Встречаю скорую, решаю, кто умирает, а кто просто паникует. Знаю, как выглядит человек на грани и как вернуть его обратно.

— Ишь ты, поломойка, — хмыкает он, заглядывая в бирку на моей шее. — Помогала в лечебнице. Ага…

— Если пацан умрёт, — вмешивается другой надсмотрщик, — с нас хозяин три шкуры спустит. Дай ему мёда.

Мёда, конечно, никто не даёт. Кто-то из толпы кидает кусок яблока — подвяленного, с червоточиной, но сладкого.

Я ловлю. Приседаю рядом с мальчишкой. Он снова оседает, тяжело дышит, губы дрожат. Я разжимаю его рот, аккуратно, как делала это тысячу раз. Выжимаю сок из мякоти прямо ему на язык, потом втираю остатки яблочной мякоти в десну.

— Глотай, — приказываю. — Живи, слышишь?

Он не отвечает.

— Ты чего возишься? — шикает мне надсмотрщик. — Кнаэр уже в пути. Только попробуй товар испортить.

— Так я как раз ваш товар чиню, — бурчу.

Краем глаза замечаю движение у окна. За мутным стеклом стоит высокая фигура в золотом капюшоне. Кажется, что меня разглядывают слишком внимательно. Взгляда не вижу, но ощущаю его кожей: по спине пробегает ток, дыхание сбивается. Когда фигура исчезает, я понимаю, что сжимаю кулаки.

Надсмотрщик орёт, что кнаэр уже приехал, подгоняя всех в зал. Кнаэр тут — местный король, властелин и страшный-большой начальник.

Мой план? Пережить эту ночь, найти работу, выбраться из цепей… и сделать так, чтобы больше мной не торговали. А там уже посмотрим, кто кого съест: этот мир меня или я его.

Опускаю глаза. Дыхание мальчишки ровное. Судороги отпустили.

— Молодой, — бормочу себе под нос. — Немного углеводов и выкарабкается.

Проверяю пульс: слабый, есть. Пальцы холодные, без синюшности. Глаза всё ещё закрыты, но веки дёргаются — сознание возвращается.

Медленно поднимаюсь и смотрю на надсмотрщика:

— Можно вернуть его в строй. Но через два часа снова завалится. Ему нужно поесть. Нормально. Не шкурки и кости.

— Ты... — надсмотрщик моргает. — Откуда знаешь?

В голове вертится «от верблюда», но вслух не говорю. Проблем мне не надо, поэтому изображаю паиньку. Всё ещё непривычно. В своём мире я просто возвращалась домой после ночной смены. Задремала в метро… а очнулась здесь, в чужом теле. И вот теперь я стою в Доме выкупа, в цепях, жду местного короля-дракона и надеюсь только на одно — что он не любит полных женщин.

2

Вдруг надсмотрщики начинают бегать.

— Живее давайте! Кнаэр спешит! Сам лично глянуть хочет!

Пфф… конечно, спешит. Коллекцию рабов пополнить. Как назло, попала в тело поломойки и угодила на самый край империи, куда даже приличные драконы не летают. Я здесь недолго, но уже поняла: этот кнаэр — редкая сволочь, и боятся его все.

Нас выталкивают из душного, пыльного склада в ярко освещённый выставочный зал: просторный, прохладный, с высокими сводами и каменным полом, отполированным до зеркального блеска.

Я стою в третьем ряду, не в самом начале, но и не в конце, стараясь не дышать слишком шумно и не привлекать к себе лишнего внимания, хотя уже понимаю: здесь это не поможет.

Рядом кто-то переговаривается шёпотом, но быстро замирает.

Шаги не слышны сразу, но потом они начинают отдавать в груди, в желудке, в шее. Медленные и гулкие, как отсчёт перед чем-то важным.

В дверях появляется кнаэр в длинной золотой мантии — тот самый силуэт, что миг назад маячил за мутным стеклом. Он медленно откидывает капюшон, и светлые волосы рассыпаются по плечам. Блондин. Ну конечно. Ещё бы цветочек в зубы и можно сразу на обложку дешёвого любовного романа.

Сине-зелёные глаза скользят по рядам, холодные и придирчивые, будто взвешивают цену каждого. На миг они замирают на мне, и этого хватает, чтобы дыхание сбилось.

А я, вместо того чтобы отвернуться, пялюсь: ну не встречала я таких красивых мужчин. Но он уже отводит взгляд и поворачивается к хозяину выставки, словно моё существование не стоит и секунды его внимания.

— Эзер, есть новые… экземпляры? — лениво спрашивает блондин.

— Есть, — отзывается тот. — Вон та, и та… и ещё вон та.

— Доктора? Или хотя бы ученики?

Эзер чешет лысину, будто надеется, что там родится ответ.

— Ну… разве что жена-поломойка доктора, — бурчит он, криво усмехнувшись.

Я чувствую, как несколько взглядов одновременно упираются в меня. И один из них — тяжёлый, изучающий, почти хищный — принадлежит блондину.

— Эта? — он кивает в мою сторону, и я вдруг понимаю, что блондин оценивает меня так, как драконы смотрят мясо на рынке: нет ли гнили, свежий ли товар.

— Она, — подтверждает Эзер. — Хотя сама говорит, что доктор. И мальчишку только что откачала.

— Вот как? — блондин идёт ко мне медленно, будто мир вокруг обязан расступаться, а каменный пол под ногами становится мягче, чтобы не потревожить его шаг. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки. — Ты и правда доктор?

— Правда, — отрезаю.

Блондин чуть склоняет голову.

— Знаешь, тебе не идёт металлическая цепь, — наконец говорит он.

— А вам не идёт власть, — парирую я. — Слишком тяжёлая, скоро устанете нести.

— Драконы не устают, — холодно отвечает он.

— Всё бывает в первый раз.

На секунду в его глазах мелькает что-то, похожее на интерес, но тут же исчезает, уступив место холодной отстранённости. Блондин поворачивается к Эзеру:

— Запиши. Беру её.

Я вздыхаю. Всё. Без торга. Хоть бы цену обсудили, а то прямо как на дешёвой распродаже.

— Записано, кнаэр. — Эзер торопливо вписывает что-то в толстую книгу учёта.

— Я не вещь, — вырывается у меня.

Блондин медленно тянет руку и подцепляет короткую цепь, соединяющую мои запястья. Одно резкое движение, и я теряю равновесие, вынужденная шагнуть к нему.

3

— Всё, что я купил, теперь моё, — произносит блондин, отпуская цепь так, будто делает одолжение. — Я выбираю, чем оно станет.

Отшатываюсь, но он тут же сокращает дистанцию, как хищник: тянет ближе, вынуждая чувствовать жар его тела, потом медленно отпускает, оставляя лишь глоток воздуха.

— И решаю, как долго моё останется целым, — его голос едва слышен, но от этого только страшнее. — Поняла?

Киваю, загипнотизированная его взглядом, и дракон наконец разжимает пальцы.

Эзер шумно сглатывает и, пряча глаза, закрывает книгу реестра, словно окончательно запечатывает мою судьбу.

— Идём, — приказывает блондин.

— Куда? — вырывается.

Ну да, спрашиваю глупость. У таких красавцев маршрутов два — подвал и спальня. В обоих случаях концовка так себе.

— Туда, где я проверю, что ты действительно доктор. — Он слегка натягивает цепь, делая выбор за меня.

Вздохнув, я послушно двигаюсь за ним, мысленно прикидывая шансы сбежать… и не нахожу ни одного.

— Что за проверка? — спрашиваю.

— Простая, — отвечает он. — Моему дозорному плохо. Ты его вылечишь.

— И если не смогу?

Его улыбка расползается медленно, не касаясь глаз:

— Тогда ты соврала. А я, — он чуть подаётся вперёд, цепь натягивается, — не люблю лжецов.

Мы выходим на улицу, и меня сразу обдаёт сухим, обжигающим воздухом. Солнце висит высоко, разливая по камню белое, беспощадное сияние. Горы на горизонте тают в дрожащем мареве, а вокруг почти нет тени.

Блондин тащит меня к небольшой горстке людей и драконов, окружённых элементальными лошадьми. Вокруг пульсирует жар — огонь струится по их гривам, шипит на камнях, а раскалённый воздух дрожит, словно боится приблизиться.

Дракон указывает на одного из дозорных:

— Вылечи.

Я хмурюсь. Этот шкаф выше меня на две головы и выглядит так, будто мог бы сам кого угодно вылечить, правда кулаком. Делаю шаг ближе, разглядывая «пациента». Лоб сухой, дыхание ровное, взгляд — насмешливый.

— А что с ним? — спрашиваю, оборачиваясь к блондину.

— Ты мне это и скажи, — отвечает он без тени сочувствия.

— Запястье, — требую.

— А если не хочу? — ухмыляется шкаф, скрестив руки на груди.

Не отвечаю, просто делаю шаг вперёд. Цепь звякает о камни. Резко развожу его перекрещённые руки, перехватываю запястье и тяну вниз, заставляя подчиниться моему движению. Его кожа горячая от солнца, шероховатая, как выжженная кора. Мои пальцы ловят пульс — ровный, слишком спокойный для «больного».

— Он здоров… но если вы хотите, чтобы я его вылечила… — поднимаю взгляд на блондина. — Значит, это не про медицину, а про магию.

— Умная. Посмотрим, насколько, — блондин поднимает руку, его пальцы легко касаются цепи на моей шее. — У тебя пять минут, — голос становится ниже, холоднее. — Не успеешь… отдам тебя своим людям. И поверь, их фантазия гораздо богаче твоей.

Шкаф — мой «пациент» — стоит, не сводя с меня выжидающего взгляда, будто заранее уверен: я облажаюсь.

Его товарищи переговариваются вполголоса, и в этих хриплых усмешках слышится та самая «фантазия», о которой говорил блондин.

4

Провожу пальцами выше запястья: поверхность бугристая, с тёмными, будто обожжёнными, полосами, уходящими под рукав. Но ожог странный — ровный, словно след от магической плети или заклинания. Беда в том, что в магии я ничего не понимаю, а он ждёт врача, способного видеть и то, и другое.

Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с блондином.

— Ну? — тянет он, слегка качнув цепь. — Доктор, что скажешь?

— Скажу, что ваш дозорный в полном порядке. — Я отпускаю руку «пациента» и отступаю, заставляя цепь натянуться. — На коже чёткий след боевого заклинания, плети. И принадлежит оно не ему.

Улыбка «шкафа» исчезает, словно её ножом срезали. Он одёргивает рукав, но поздно: все успели заметить, куда я смотрела.

— А значит, — продолжаю я, чувствуя, как оживает голос, — или он нарушил присягу и получил клеймо, или ошибся и попал под чужую магию. И то, и другое — позор для дозорного. Особенно если признаться в этом командиру. Неудобно, верно?

Гадкий шёпот среди дозорных, о том, что бы они со мной сделали, стихает. Стою с поднятым подбородком, будто цепь на шее — просто украшение.

Блондин чуть склоняет голову набок, рассматривая так, словно я неожиданно заговорила на его языке.

— Интересно, — произносит он. — Ты не просто умничаешь, ты читаешь драконов.

— Я читаю тело, — поправляю его. — И пока вижу, что с ним всё в порядке. Если нужен другой диагноз — ищите себе шарлатана.

Тишина тянется несколько долгих ударов моего сердца. Потом блондин резко дёргает цепь, сокращая дистанцию между нами до опасной. Его дыхание касается моей щеки, а в глазах лёд.

— Хорошо, доктор, — шепчет блондин. — Поедешь со мной.

— А если откажусь? — спрашиваю так, чтобы слышали все.

Вокруг прокатывается удивлённый смешок. Дозорные переглядываются: кто-то ухмыляется, кто-то явно ждёт, как я рухну после такой наглости.

Блондин чуть приподнимает бровь.

— Тогда я потащу тебя за цепь, — отвечает он без тени колебания. — Но лучше, когда добыча идёт сама.

— Не добыча, — поправляю я. — Доктор. И если вы и дальше планируете меня проверять, то хотя бы дайте инструменты.

На секунду глаза блондина вспыхивают, и я понимаю: зацепила. Он привык, что перед ним склоняют головы, а я вместо этого ухожу в дерзость.

— Будут тебе инструменты, доктор, — отвечает блондин. — Только не жалей потом, что попросила.

Он разворачивается и идёт вперёд, а я вынуждена следовать, потому что цепь всё ещё у него в руке. Но теперь шаг у меня ровнее, плечи расправлены. Пусть тащит — выглядеть сломанной я не дам ему удовольствия.

Блондин распоряжается выдать мне огнегрива. Ну, это я так их называю — на самом деле это элементальные лошади, сотканные из самого пламени. Звучит страшно, но мы быстро находим общий язык… и вскоре уже едем в составе отряда.

Огнегрив пылает, как живое пламя, и от жара воздух над его гривой колышется маревом. Дозорные ухмыляются, делая ставки: сгорит ли «докториха» в седле или рухнет раньше. Но стоит мне положить ладонь на шею коня — жар отступает, будто узнаёт меня, и пламя смиренно пригибается, не обжигая.

— Вот так, — шепчу я почти по-детски, и огнегрив фыркает, словно соглашается.

Смех вокруг стихает. Пара драконов косится на меня исподлобья: разочарованы, что шоу не состоялось. Зато блондин смотрит иначе, словно в моей дерзости он снова разглядел вызов.

5

Я приглаживаю волосы — бесполезно: упрямые пружинки всё равно лезут в лицо и щекочут до бешенства.

Дальше мы едем по Пустоши молча. Ну, почти. Дозорные переговариваются вполголоса, особенно когда лошади переходят на рысь, но на меня почти не смотрят.

Разглядываю здешние «достопримечательности» — сухие кусты да редкие камни, — и радуюсь хотя бы тому, что выбралась из сцены со «шкафом» живой да невредимой.

Вспоминается случай в этом мире ещё при муже: тогда он лечил одного из дозорных, которого местный лорд отхлестал магической плетью только за то, что тот не сумел удержать коня. Плеть полоснула дозорного по спине трижды, так что кожа вздулась чёрными полосами, словно ожогами.

Муж тогда фыркнул, осматривая рану:

— Повезло, что шайр не убил. — И бросил мне через плечо: — Софа, подлатай, раз уж от тебя толку больше ни в чём.

Я втирала мазь в обожжённые полосы и слышала, как дозорный стискивает зубы, стараясь не застонать. Тогда решила так: у одних есть власть бить, у других — обязанность молчать.

Рубцы дозорного были уж больно схожи с ранами «шкафа», и я сложила два и два. А если бы ошиблась?..

Машинально касаюсь шеи и натыкаюсь на холод металла. Цепь уже не в руке блондина, он закрепил её на сбруе огнегрива. Каждый рывок лошади отзывается в горле, свободы не стало больше, лишь кандалы сменили облик.

— Эй, — со мной поравнялся один из дозорных блондина, рыжий, весь в конопушку. — Ты магичка?

И что мне ему ответить?

— Мне бы кулон заговорить, сможешь? Подарок невесте. Она сильно болеет.

Я только фыркаю.

— Заговорить кулон… — протягиваю с насмешкой. — У вас тут, кажется, целый отряд драконов, а лечить приходится побрякушками?

Рыжий смущённо ёрзает в седле, но не отстаёт:

— Так ты всё-таки умеешь? Хоть чуть-чуть? Она правда болеет…

Качаю головой.

— Я доктор, а не гадалка на безделушках. Если невеста хворает — ищи лекарство, а не колдовские слова.

Он опускает глаза, и в его лице появляется упрямство.

— Тогда хоть посмотришь?

— Если доживём, — бросаю я. — И если твой командир позволит.

— Дарах — справедливый правитель, — говорит рыжий с важностью.

— Справедливый? Да он мерзавец! — отрезаю я.

— Ты просто его плохо знаешь, — отвечает он с горячностью, будто отстаивает не только командира, но и личную веру.

— Может быть, — пожимаю плечами. — Но я знаю одно: справедливый не держит людей на цепи.

Рыжий сжимает поводья так, что костяшки белеют. Он хмурится, но спорить не решается.

— Осторожнее со словами, доктор, — негромко подаёт голос другой дозорный, седой, с резкими морщинами возле глаз. — За такие речи можно язык потерять.

Я усмехаюсь, чувствуя, как цепь холодом впивается в кожу.

— Удобный обычай. Вместо того чтобы исправить зло, проще заткнуть того, кто его называет.

В воздухе повисает напряжение. Даже шаги огнегривов будто становятся тише. А потом впереди, не оборачиваясь, говорит блондин:

— Пусть болтает. Мне интересно, что ещё скажет.

Я слышу, как рыжий втягивает воздух сквозь зубы, но молчит. Остальные переглядываются, не решаясь вставить слово.

На горизонте вырастает Вольный город Аль’Касин. В этих краях все города зовутся вольными: разница лишь в том, кто держит власть, да в фамилии правителя, которую и превращают в название.

6

Белоснежные башни тянутся к небу. Я ещё никогда не видела город так близко. Вокруг много зелени — жаль только, что вся она искусственная: на этих землях вечная проблема с водой.

И всё же город красив. Навесные мосты словно выточены из стекла, а купола отражают солнце так ярко, что, кажется, само небо отливает золотом. Над всем этим возвышается дворец: величественный, с резными шпилями и арками. Его стены сияют, словно вымытые лунным светом, а широкие окна блестят, как озёра в пустыне.

Замечаю улыбки на лицах двух дозорных: усталые, но довольные — они вернулись домой. А я хмурюсь, тоже хочу домой, в свой мир.

Шкаф тёмной тучей смотрит вперёд.

Блондин же остаётся равнодушным.

Копыта всё громче отбивают шаг по мостовой, и город остаётся за спиной. Вскоре ворота раскрываются — мы въезжаем во внутренний двор.

Всадники один за другим спешиваются.

Спрыгнув с лошади, блондин окликает:

— Арен.

Рыжий дозорный, тот самый, что недавно просил за невесту, тут как тут.

— Да, мой наэр. — Он склоняется в почтительном поклоне.

— Сними с неё цепи, — требует блондин.

— Как прикажете, мой наэр.

Арен тянется к моей цепи, но я не двигаюсь. Сижу в седле, выше их всех, и от этого моё упрямство будто растёт.

— Слезай, — говорит он мягко, как уговаривают ребёнка.

Усмехаюсь и качаю головой.

— Пожалуйста, доктор. Давай не будем сердить его.

Я фыркаю, но, вспомнив руку шкафа, бледнею. Меньше всего мне хочется, чтобы рыжему досталось за мою упёртость.

Медленно выпрямляюсь в седле, нарочно задерживаюсь на мгновение и обвожу двор взглядом, будто хозяйка, проверяющая, всё ли на месте.

— Поможешь? — тихо спрашиваю.

Арен довольно кивает и подстраховывает, придерживая за локоть.

Платье тянет вниз, сапог цепляется за стремено, но я делаю шаг и спускаюсь на землю. Наверняка со стороны это выглядит совсем не грациозно. Плевать.

Пальцы Арена ловко справляются с замками. Железо скользит по коже, звенья лязгают — и цепь с глухим звоном падает на камень, оставляя красноватую полосу на запястьях.

Я машинально потираю руку, стараясь не выдать облегчения. Но внутри холодеет: всё вокруг слишком большое, слишком чужое.

— В тронный зал её, — бросает блондин коротко, даже не удостоив меня взглядом.

Арен снова кивает; его рыжие волосы вспыхивают в лучах солнца, а на лице всё та же немного виноватая улыбка.

Пока дозорные и блондин уходят, Арен велит идти за ним. Я плетусь следом, стараясь не отставать, и украдкой осматриваюсь по сторонам. Дворец, конечно, «дорого-богато»: мраморные колонны, ковры, картины в золочёных рамах. Но вместо восхищения у меня только недоумение: зачем я блондину?

Скоро нас останавливают у двери. Арен открывает её и жестом указывает внутрь. Крошечная комнатушка — не больше чулана. Внутри уже ждут две служанки: молодая, с румяными щеками, сжимает в руках стопку свежего белья; рядом старая, сухоплечая, с морщинистым лицом и усталым взглядом, склонилась над медной ванной, из которой поднимается лёгкий пар.

— Отмойте её, — бросает Арен, не глядя на меня. — И поторопитесь.

Дверь за ним захлопывается, оставляя меня наедине с двумя парами глаз, полными одновременно любопытства и жалости. Несколько долгих секунд мы просто смотрим друг на друга, пока я не понимаю: придётся раздеваться.

Служанки деликатно помогают стянуть платье, и я, кусая губу, сажусь в ванну. Тёплая вода пахнет травами, но в этой тесной каморке аромат кажется удушливым.

— А вы доктор, да? — шепчет молодая служанка, поливая меня из кувшина.