Он вошел без стука.
Я подняла глаза от документов и замерла — не от страха, а от ощущения.
Как будто в кабинет впустили ночь.
Высокий, в черном пальто, которое даже не шелохнулось при движении.
Взгляд — тяжелый, как дым, обволакивающий.
— У вас нет записи, — сказала я автоматически, хотя уже понимала: это не пациент.
По крайней мере, не тот, что приходит за помощью.
Он улыбнулся.
Не губами — глазами.
— Доктор, я ваш пленник, — произнес он, и тюркский акцент обжег тишину.
Я должна была нажать кнопку тревоги под столом.
Должна была позвать секретаря.
Но его голос…
Он звучал как мед и лезвие одновременно.
— Ваше имя? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Он медленно достал из кармана медицинскую карту и положил передо мной.
Фамилия была явно вымышленной, но я все равно открыла ее.
Пустые страницы.
Только на первой — три слова: Диагноз: отсутствие души.
— Вы лечите души. А если у меня её нет?
Я прикусила губу.
Это была провокация.
Очевидная, грубая — и чертовски работающая.
— Садитесь, — сказала я.
Он не сел.
Вместо этого обошел стол и остановился так близко, что я почувствовала запах его кожи — дым, холодный металл и что-то еще… что-то живое, опасное.
— Меня зовут Арсен, — прошептал он, наклоняясь так, что его губы почти коснулись моей щеки.
Я не отодвинулась.
Не смогла.
Его пальцы скользнули по моему запястью, и я поняла: он измеряет пульс.
— 138 ударов в минуту, — усмехнулся он. — Вы боитесь? Или… вам нравится?
Я резко встала, но он поймал мою руку.
Его ладонь была горячей, почти обжигающей.
— Я пришел не за терапией, айлым, — прошептал он, и это странное слово — мой лунный свет — прозвучало как угроза. Или обещание.
В этот момент дверь кабинета распахнулась.
— Доктор Вельская, у вас следующий пациент… — голос секретаря оборвался.
Арсен медленно отпустил мою руку, но перед тем как уйти, провел пальцем по моей ладони.
— До скорого, доктор, — сказал он, и в его глазах было столько голода, что у меня перехватило дыхание.
Когда дверь закрылась, я разжала кулак.
В нем лежала пуля.
Старая, со следами пороха.
Первая сессия только началась.
Он вернулся через три дня.
Я сидела за столом, разбирая очередную историю болезни, когда дверь кабинета медленно открылась.
Без стука.
Без предупреждения.
— Вы выбросили мой подарок, — прозвучал низкий голос.
Я не подняла глаз.
Сердце бешено колотилось, но пальцы оставались ледяными.
— Пули — не лучший подарок для врача, — ответила я, наконец глядя на него.
Он стоял в дверях, залитый светом из окна, но казалось, что тьма исходит от него самого.
Сегодня на нем был черный свитер, облегающий мощные плечи, и кожаные перчатки.
"Те самые перчатки."
— Тогда, может, это вам понравится больше?
Он подошел, не торопясь, и положил передо мной маленькую коробку из черного дерева.
Я не стала открывать.
— Боитесь? — он наклонился, и его дыхание обожгло мою шею.
Я резко подняла крышку.
Внутри лежал нож.
Не кинжал, а изящный хирургический скальпель с рукоятью из слоновой кости.
На лезвии — гравировка: А.В.
Мои инициалы.
— Для вскрытия душ, — прошептал он, и его пальцы коснулись моих волос, едва касаясь, как паутина.
Я резко встала, отбросив стул.
— Что вам от меня нужно?
Он рассмеялся — низко, глубоко, будто где-то внутри него жил зверь, и сейчас он просто подтягивался.
— Вы, — ответил он просто.
И прежде чем я успела что-то сказать, он повернулся и вышел.
Тишина.
Только на столе осталась коробка.
И… перчатка.
Одна.
Видимо, выпала из его кармана.
Я подняла ее.
Кожа была мягкой, но на внутренней стороне — пятно крови.
Свежей.
В тот же момент мой телефон вибрировал.
Неизвестный номер.
Одно сообщение:
Ты спишь, а я помню твой голос.
И фото.
Моего дома.
Снято сегодня.
Я сжала перчатку в кулаке.
"Игра только началась."
Я не стала звонить в полицию.
Вместо этого я принесла его перчатку домой.
Она лежала на моем ночном столике, черная, чужая, пахнущая им — дымом, кожей, чем-то горьким и пьянящим.
Я знала, что это безумие.
Но когда я закрывала глаза, я представила его пальцы на своем запястье.
Он пришел той же ночью.
Я проснулась от того, что в комнате было холодно.
Стук в дверь.
Я не включая свет пошла открывать дверь.
На пороге стоял он.
Арсен молча прошел в квартиру.
Я села на кровати.
Он стоял у стены, весь в черном, его глаза блестели, как лезвие в лунном свете.
На его руке не хватало одной перчатки.
— Ты не должен был сюда приходить, — прошептала я, но голос предательски дрогнул.
Он рассмеялся тихо, почти ласково, и сделал шаг вперед.
— Ты оставила мою вещь у себя. Это приглашение, айлым.
Еще шаг.
Теперь я видела его лицо — резкие скулы, губы, которые, казалось, помнили вкус чего-то запретного.
Я не убежала.
Он наклонился, его пальцы скользнули по моему плечу, обнаженному из-под майки.
— Ты дрожишь, — прошептал он.
— От холода, — солгала я.
— Лжешь, — он коснулся моего горла, провел большим пальцем по пульсу. — Ты боишься. Но не меня. Ты боишься того, что хочешь меня.
Его губы были в сантиметре от моих.
Дыхание — горячее, с примесью чего-то крепкого, возможно, виски.
Я должна была оттолкнуть его.
Но вместо этого я вдохнула его глубже.
— Что ты со мной делаешь? — вырвалось у меня.
Он улыбнулся — медленно, словно наслаждаясь моментом.
— Ты сама все делаешь, доктор. Я лишь наблюдаю.
Его рука скользнула в мои волосы, пальцы впились в кожу.
Я замерла.
— Скажи стоп — и я уйду, — его голос был хриплым, почти животным.
Я не сказала.
Его губы накрыли мои — жестко, властно, без права на отступление.
Я утонула в этом поцелуе.
В его вкусе, в его руках, которые знали, куда прикоснуться, чтобы я забыла свое имя.
Когда он оторвался, на моей губе осталась капля крови.
— Теперь ты моя, — прошептал он.
Потом шаг назад.
Еще один.
— Спи, айлым.
Он растворился в темноте.
Я ушлышала звук закрывающейся двери.
Я осталась одна.
С кровоточащей губой.
С его перчаткой в руке.
И с жутким, невыносимым желанием, чтобы он вернулся.
Я трижды протерла губы, но его поцелуй не стирался.
Как будто он впитался в кожу.
Как будто я сама не хотела его отпускать.
Утро застало меня перед зеркалом в ванной.
Я всматривалась в свое отражение — темные круги под глазами, растрепанные волосы, его след на нижней губе.
И тогда я вспомнила.
В голове была его фраза:
"Теперь ты моя."
Я не кричала.
Я не звонила в полицию.
Я провела пальцем по надписи, и помада размазалась, оставив кровавый след.
Мой телефон завибрировал.
"Вспоминаешь меня?"
Неизвестный номер.
Его номер.
Я набрала ответ быстрее, чем успела подумать:
"Ты не должен был заходить так далеко".
Три точки.
Он печатал.
"Это только начало, айлым".
Я бросила телефон на кровать и схватилась за раковину.
В голове стучало: беги, прячься, забаррикадируйся.
Но вместо этого...
Я ответила.
"Что дальше?"
Он прислал фото.
Моего кабинета.
Пустого.
С моим именем на табличке.
"Приходи сегодня. Без пациентов. Или я заберу тебя сам".
Я знала, что это ловушка.
Я знала, что должна бояться.
Но когда я взяла его перчатку — ту самую, с пятном крови — я почувствовала волнение.
Он вошел ровно в полночь.
Кабинет был погружен в темноту, только лунный свет резал тени.
— Ты пришла, — сказал он. Голос — как шершавый шелк.
— Ты знал, что я приду, — ответила я.
Он рассмеялся.
— Нет. Я надеялся.
Он подошел ближе.
В руках — нож.
Тот самый, с моими инициалами.
— Боишься?
Я выдохнула.
— Покажи мне, на что он способен.
Его глаза вспыхнули.
Он провел лезвием по своей ладони.
Кровь выступила темной каплей.
— Теперь твоя очередь, — прошептал он.
Я протянула руку.
Он прижал лезвие к моей коже.
Боль.
Сладость.
Мы были связаны.
СМС пришло ровно в полночь:
"Оденься теплее. В 00:30 я буду под окном."
Я должна была проигнорировать.
Выключить телефон.
Но в 00:25 я уже стояла у окна, кутаясь в черное пальто.
Он ждал внизу, прислонившись к черному Мерседесу.
В темном кожаном пальто, с тлеющей сигаретой в пальцах.
— Ты пришла, — констатировал он, когда я села в машину.
— Ты знал, что приду.
Он только усмехнулся и включил передачу.
Машина рванула вперед.
Мы ехали молча.
Городские огни мелькали за окном, отражаясь в его карих глазах.
Я заметила шрам на его шее — тонкий, белый, едва заметный.
— Куда мы едем?
— Покажу, где я настоящий, — ответил он, не отрывая глаз от дороги.
Мы остановились у старого особняка на окраине.
Он провел меня через черный ход — в просторный зал с высокими потолками.
Здесь пахло кофе, дорогим табаком и чем-то неуловимо восточным.
— Мой мир, — развел руки он.
Я осмотрелась.
На стенах — старинные кинжалы.
На полках — книги на турецком.
На столе — шахматы, застывшие в середине партии.
— Ты играешь? — кивнула я на доску.
— Жизнь — та же игра. Только ставки выше.
Он подошел к резному шкафу, достал графин с золотистой жидкостью.
— Ракия. Мой отец учил пить ее правильно.
Налил две рюмки.
Подал одну мне.
— За твои глаза. Они как море в Стамбуле.
Я сделала глоток.
Напиток обжег горло.
— Ты не такой, каким кажешься, — выдохнула я.
Он медленно обошел меня, как хищник.
— А какой я?
— Настоящий.
В его глазах что-то вспыхнуло.
Он резко притянул меня к себе.
— Ты первая, кто это увидел.
Его губы нашли мои.
Вкус ракии, табака и чего-то безудержно его.
Когда мы оторвались, он прошептал:
— Теперь ты часть моего мира.
Я знала — это правда.
И страшно было лишь то, что я не хотела убегать.