Долгожданный отпуск

I

Ясный, солнечный день. Белые облака лениво плыли по ярко-голубому небу. Солнце, словно огромный раскаленный шар, медленно клонилось к горизонту. Кан Сара, сжимая руль, гнала свой старенький белый Kia Picanto по извилистой дороге, которая, казалось, бесконечной лентой петляла между холмами, покрытыми густым изумрудным ковром. То тут, то там виднелись стройные ряды сосен, отбрасывающих длинные тени на дорогу, словно пытаясь остановить Сару, предостеречь. Но она не замечала ни этой красоты, ни этого предупреждения. Летний зной, казалось, сгустился, обволакивал липкой, душной пеленой. Даже открытые окна «Малышки» не приносили облегчения — лишь горячий, сухой воздух, пахнущий нагретой землей, травой и далеким дымком, врывался в салон. Кондиционер, натужно гудя, тоже не справлялся, но Сара не обращала внимания на него. Рисовые поля, залитые водой, превратились в огромные зеркала, в которых отражались яркие лучи солнца. Стрекотали кузнечики, где-то надрывно кричала цикада, но Сара словно оглохла — все звуки слились в монотонный, давящий гул. Кое-где на полях ещё виднелись фигурки людей, склонившихся над рассадой. Справа, на склонах холмов, прилепились аккуратные домики с черепичными крышами, словно сошедшие со страниц корейской сказки. Крыши были выкрашены в яркие цвета — красный, синий, зеленый — и весело блестели в лучах солнца. Дорожные знаки с непонятными для иностранца надписями (직진 — Jikjin — Прямо, 우회전 — Uhoejeon — Поворот направо) мелькали, как напоминание о том, что она всё ещё в чужой стране, хоть и прожила здесь четыре года.

Автомобиль, натужно гудя, с трудом преодолевал очередной подъем. Из динамиков лилась грустная баллада IU «Love Poem», но Сара не вслушивалась в слова. По щекам текли жгучие слезы, застилая путь. Она даже не заметила, как съехала на узкую проселочную дорогу с выбоинами и трещинами, заставлявшими машину подпрыгивать и вздрагивать. Машина запрыгала на кочках, в подстаканнике жалобно звякнули последние кубики льда в почти пустом стаканчике из-под айс-американо.

Жара была невыносимой. Пот струился по спине, прилипая к тонкой хлопковой блузке. Волосы, выбившиеся из-под заколки, мокрыми прядями липли ко лбу и шее. Во рту пересохло, словно Сара съела горсть песка. Но ещё сильнее, чем жара, её мучила душевная боль. Она жгла изнутри, разъедала, как кислота. Слёзы текли непрерывным потоком, обжигая щеки, оставляя соленые разводы. Она пыталась вытереть их, но они лишь размазывались по лицу, смешиваясь с тушью, застилая обзор. Голова раскалывалась от пульсирующей боли, словно в виски вбивали раскаленные гвозди. Руки дрожали так, что она едва удерживала руль. Сердце то бешено колотилось, то, казалось, замирало, пропуская удары.

— Как он мог так со мной поступить? — прошептала она, голос дрожал от обиды и боли. — Неужели нельзя было просто сесть и поговорить, честно признаться? Даже в Америке так не делают, а уж в Корее, где столько говорят о чести и репутации…

Слёзы жгли щеки, оставляя соленые дорожки. Мысли жгли душу, терзая изнутри. Три года… Все эти обещания, совместные планы… Она ведь думала, что у них всё серьёзно, что они поженятся… Может быть, она слишком по-американски прямолинейна, слишком торопила события?

Она пыталась сосредоточиться на дороге, но пелена слёз искажала реальность. Краски поблекли, контуры расплылись, мир превратился в череду неясных, размытых пятен. Красивый пейзаж, рисовые поля, аккуратные домики — все это казалось ей чужим, далёким, равнодушным к её горю.

Визг шин, отчаянный гудок клаксона, который Сара, сама того не осознавая, зажала рукой. «Малышка», потеряв управление, вильнула в сторону, вылетела на обочину… Удар! Оглушительный треск ломающегося металла, звон разбивающегося стекла… Тело швырнуло вперед, ремень безопасности больно врезался в грудь… И темнота.

***

До шестнадцати лет Корея для Сары была лишь точкой на карте, не более значимой, чем любая другая страна. Несмотря на то, что её отец был корейцем, она никогда не интересовалась культурой, не изучала язык. Дома не было корейских блюд, традиций и праздников. Отец полностью американизировался, ведь его усыновили и привезли из Пусана в Бостон, когда ему было лишь восемь, сохранив мальчику лишь корейскую фамилию. Кан Юджин не помнил языка, разве что обрывками, не знал традиций. Он вырос американцем в полном смысле этого слова. Поэтому увлечение дочери исторической родиной не воспринял всерьёз. Мать Сары, Джессика, типичная американка, с трудом понимала внезапное увлечение дочери корейской культурой. Она считала, что Саре нужно сосредоточиться на учебе, а не тратить время на просмотр «этих странных сериалов с субтитрами».

А у Сары всё началось с дорамы «Алые сердца: Корё». Наткнувшись на рилсы в соцсетях, где герои дорамы умирали, любили, переживали дворцовые перевороты и сердечные драмы, ей захотелось посмотреть сериал полностью. Затем заинтересовалась актерами, сыгравшими главные роли, выяснив, что как минимум два актера в дораме были ещё и айдолами. IU, или Ли Чжи Ын, сыгравшая главную женскую роль, стала её кумиром. Вскоре стены были обклеены постерами из дорам, в которых снималась певица, её песни звучали из комнаты Сары, а галерея телефона была заполнена фотографиями из соцсетей IU.

В какой-то момент Саре захотелось быть ближе к кумиру хотя бы территориально, дышать одним воздухом, как говорится, поэтому она загорелась идеей уехать в Корею. Сара стала интересоваться культурой, языком. Даже пыталась научиться готовить. Вооружившись однажды рецептом из интернета и энтузиазмом, Сара решила приготовить пибимпап — одно из самых известных корейских блюд. Рис, овощи, говядина, яйцо — все ингредиенты были куплены, но вот собрать их воедино оказалось непросто.

— Почему у них в дорамах всё так красиво и аккуратно получается? — пробормотала Сара, пытаясь придать своему пибимпапу хоть какое-то подобие картинки из рецепта. В итоге, вместо аппетитной композиции, на тарелке красовалось нечто, лишь отдаленно напоминающее оригинал.

II

Студия тонула в приглушенном свете, создававшем атмосферу интимности и творческого уединения. Лишь мерцание многочисленных мониторов, отражающее переливающиеся графики звуковых волн, сложные схемы эквалайзеров и разноцветные индикаторы, да мягкий, теплый свет от неоновой вывески с надписью «S.H.U. Beats» над массивным, усыпанным кнопками и регуляторами пультом управления, прорезали густой полумрак. По углам, словно верные стражи, стояли винтажные синтезаторы Roland Juno-106 и Korg MS-20, напоминая о золотой эпохе электронной музыки. На стене, прямо напротив пульта, висел большой постер с изображением Daft Punk — кумиров главного обитателя студии. В углу, на подставке — старая акустическая гитара с потертым лаком и треснувшей декой — подарок отца, напоминание о том, с чего всё начиналось.

Со Хён У, откинувшись в кожаном кресле, которое, казалось, помнило ещё времена, когда он только начинал свой путь в музыке, наигрывая первые неуверенные аккорды, слушал свежий трек, над которым корпел последние несколько недель. Это был дерзкий, экспериментальный R&B трек для восходящей звезды J-SUNG — смесь тягучих басовых линий, ломаных ритмов и неожиданных переходов, приправленная сэмплами старых виниловых пластинок. Ритмичный, пульсирующий бит заполнял всё пространство студии, вибрировал в груди, отдаваясь легким покалыванием в кончиках пальцев, словно электрический разряд. Хён У закрыл глаза, полностью погружаясь в музыку, пытаясь не просто слушать, а чувствовать каждую ноту, каждый переход, каждый нюанс. Он не просто анализировал текстуру звука — он препарировал трек, словно хирург, изучая гармонию, мелодические линии, аранжировку, выискивая малейшие шероховатости и несовершенства. Он представлял, как этот трек будет звучать на огромной сцене, залитой светом прожекторов, как он заставит многотысячную толпу двигаться в едином ритме, отдаваясь эхом в каждом сердце.

Ему было двадцать девять, а за плечами уже был солидный багаж успешных проектов. Его трек «Neon City», спродюсированный для группы «Eclipse», два месяца держался на вершине всех корейских чартов и даже попал в Billboard Global 200. Он получил премию «Продюсер года» на престижной церемонии MAMA, а его ремикс на старый хит 80-х стал вирусным в TikTok, собрав миллионы просмотров. Его треки звучали на радио, в модных клубах Сеула, Пусана и Токио, в наушниках миллионов людей по всему миру.

Хён У искренне любил свою работу, жил ею, дышал ею. Любил этот волшебный, почти алхимический процесс — от рождения идеи, от первой, робкой, неуверенной мелодии, сыгранной на стареньком синтезаторе, подаренном отцом, до финального мастеринга, когда трек, словно ограненный алмаз, обретал свою законченную, совершенную форму. Помнил то непередаваемое чувство эйфории, когда впервые услышал свою песню по радио — он тогда ехал в машине и чуть не врезался в столб от переполнявших его эмоций. Любил наблюдать, как его музыка оживает, как она, вырвавшись из стен студии, обретает собственную жизнь, заставляет людей танцевать, смеяться, плакать, мечтать, влюбляться — в эти моменты он чувствовал себя настоящим демиургом, творцом. Музыка была его языком, его способом общения с миром, его способом выразить то, что невозможно выразить словами.

Но в последнее время что-то неуловимо изменилось. Успех, признание, деньги, толпы поклонниц — всё это, безусловно, льстило самолюбию, но больше не приносило прежнего, почти детского, восторга и удовлетворения.

— Ты выгораешь, братец, — сказал ему недавно Хён Джун, и Хён У был вынужден признать, что друг прав.

Бесконечные встречи с лейблами, которые требовали от него всё новых и новых хитов, похожих друг на друга, как две капли воды; переговоры с артистами, капризными и избалованными; утомительные вечеринки в честь выхода новых альбомов, где все улыбались друг другу фальшивыми улыбками и говорили пустые, ничего не значащие слова, — всё это казалось какой-то бессмысленной суетой, круговоротом пустых, ничего не значащих действий. «Где же та искра, которая зажигала меня раньше? Неужели я превратился в машину по производству хитов?» — эти вопросы всё чаще мучили его по ночам.

Он все чаще ловил себя на мысли, что чувствует себя опустошенным и одиноким, словно из него выкачали всю жизненную энергию, оставив лишь пустую оболочку. Это было не просто мимолетное ощущение, а глубокое, сосущее чувство, поселившееся где-то внутри, под ребрами. Он пытался заглушить его работой, музыкой, но даже любимые треки теперь звучали как-то плоско и безжизненно. «И даже аппетит пропал. Постоянно хочется спать. А ночью — бессонница. Вот и сейчас…» Он ощущал себя не просто одиноким в толпе, а глубоко одиноким, словно он был единственным человеком на этой огромной, шумной, перенаселенной планете, запертым в невидимой клетке из собственных переживаний. Ещё недавно он был окружен друзьями, приятелями, знакомыми, а теперь… Друзья постепенно разъехались, растворились в своих собственных жизнях, словно их и не было. Кто-то обзавёлся семьями, детьми, ипотекой, и их интересы, раньше такие общие, сместились в сторону более приземленных вещей — подгузники, смеси, цены на недвижимость. Он искренне радовался за них, но в то же время чувствовал, как между ними растёт невидимая стена. С Ли Сон Хваном, например, они раньше каждые выходные ходили в караоке, орали песни, срывая голос, а теперь… последний раз они виделись полгода назад, на дне рождения его дочери. Кто-то, как Ан Ми Ён, уехал за границу в поисках новых возможностей и впечатлений, обещая писать и звонить, но… обещания так и остались обещаниями. Остался лишь один по-настоящему близкий друг — Шин Хён Джун, единственная ниточка, связывающая Хён У с тем временем, когда он чувствовал себя живым и полным сил. «Единственный, кто меня по-настоящему понимает».

Они дружили с самого детства, с того самого дня, как встретились в песочнице во дворе своего нового, только что построенного дома. Был теплый летний день, солнце заливало светом детскую площадку, пахло свежескошенной травой и цветущими кустами сирени. Пятилетний Хён У, одетый в синие шорты и белую футболку с изображением машинки, робко стоял в сторонке, наблюдая за тем, как другой мальчик, совсем немного старше, увлеченно строит невероятно сложный замок из песка. Башенки, стены с зубцами, ров, наполненный водой, — всё было выполнено с таким старанием и мастерством, что маленький Хён У замер, поражённый. Он стеснялся подойти, но любопытство и восхищение пересилили. Сжимая в руке свою любимую игрушечную машинку — красный гоночный болид, — он сделал несколько неуверенных шагов.