Домик у обочины

1

– Очухался? – беззлобно произнесла крупная широкоскулая деваха. – Эй, паря!!! Ты меня слышишь? Подъё-о-о-ом!!!

Несильный удар по щекам. Ещё удар. Третий удар.

Лежащий на лавке мужчина недовольно поморщился и часто задышал. Грубое обращение ему явно не понравилось. Вот зачем сразу... бить?

– Ща водой из ведра оболью, – пригрозила девица. – Ответь, скотина неблагодарная. Неужели сложно сказать: спасибо, люди добрые, что привели меня в чувство? Что подобрали на дороге? Что...

Страдальческий вздох. Выдох.

Мужчина приподнял правую руку вверх и принялся с интересом её рассматривать.

– Шеволится, знать, живой, – перекрестилась тощая старушонка в цветастом платочке.

Узкоглазый мужчина поводил глазами, явно не понимая, где он находится, а потом резко выпрямился и снова застонал, хватаясь за бок.

– Моргает! Сел! Сам! – захлопал в ладоши блондинистый паренёк лет 16–17. – Ишь ты! Какой ухоженный да гладенький! Прямо как куколка!

– Ага, куколка. Куколка мейд ин Чайна, найденная в грязи знаменитых брянских непролазных дебрей, потому такая чумазая, – пошутила девица, которая до этого охлопывала незнакомца по щекам, приводя в чувство. – Ты кто, щегол? Что у нас в краях забыл?

Мужчина с удивлением прислушивался к русской речи, смачно приправленной типичным южным говорком и характерным гэкающим произношением. После некоторых сомнений он что-то робко промямлил на незнакомом языке, вопросительно глядя молодой женщине в глаза.

– Свят-свят-свят!!! – перекрестилась старушонка. – Иностранец. Ух, шипит как. Шипун какой!

– Баб, можа, йето шпион? – восторженно заверещал полоумный паренёк. – Фашист? Ты про фашистов давеча рассказывала. Сидел, сидел в лесу в кустах, потом устал. Из лесу как попёр...

– Не знаю, Юрочка, – погладила внука по голове старушонка. – Но фашистов в наших краях давно не было. Ты опять всё напутал. Да и не похож он на фрица. Скорее, это слишком молодой участник русско-японской войны. Вернее, их далёкий потомок. А чаво у нёго таки крашены волосы? Ён же мужик.

Что бы ни спрашивали молодуха и словоохотливая бабуля у незнакомого мужчины, лежащего на лавке в доме у деда Василя, всё оставалось без ответа. Местные жители не понимали странного пришельца, пришелец не понимал их.

Точка.

Конфликт культур налицо.

– Бяда, – почесал затылок дед Василь. – Можа, ён хоть имя своё помнить? Как растолковать ему то?

Девица поправила цветастый платок на голове и усмехнулась.

– Тоже мне проблема. Это все люди понимают слёту. Василь, – тыкнула пальцем в деда девушка. – То – Юрко. Вот баба Клава. Я Варя. А ты... ты кто?

Азиат впервые понял обращённый к нему вопрос и надолго задумался. Потом что-то страдальчески прошелестел в ответ и закрыл лицо руками, горько расплакавшись.

– Не помнит, – с сожалением произнёс дед. – Бедняга. Ён... Бедняга.

– Бесовской язык, – споро перекрестилась бабушка. – Как жмей шипит. Чё шипит, ничего непонятно. И рожа странная. Ух, глаза чернющие, как у демона.

– Нормальное у него лицо, – заступился за незнакомца Юрка. – Красивенькое. Говорю же: живая куколка.

– Как у бабы мордоворот, – сплюнул дед Василь. – Патлы по плечи дюже блестючие. А ну как из «этих»? По радиве кажут, в Европах такие вот бесполые и бродют. Соблазняють. Ишшо и узаконенно. Не смотри на него, Юрец. Заразишшшся, поди.

– Это не европеец, дедуль, – улыбнулась Варя. – И никого он не соблазняет.

– Да вижу, что япона мать. Но чё у него такая кожа блестяшшшая та гладкая? Бровки щипанные-перешшшипанные. Ой...

Пожилой мужчина провёл пальцем по коже незнакомца и охнул: косметика. Пудра, румяна... Глаза подведены... Даже брови у этого хлопца накрашены. Блондин с чёрными корнями, опять же.

Ну одно к одному! Самые страшные дедовы подозрения, видимо, сбываются. Откуда-то в брянские непролазные леса проникли опасные флюиды новомодных болячек посредством странного незнакомца.

– Баб, срочно уводи отсюда Юрку, – истошно заверещал дед, вытирая о штаны руки. – Он ща заразится московской заразой, бедное неразумное дитё! Енто по воздуху передается чи ни? Можа, руки помыть? Али спиртом протереть надёжнее? Баб, дай пляшку* самогоночки, будь человеком: мне простерилизоваться нужно. Баб, не жмодись: не хочу сдохнуть... таким. С помадами на щеках!!! Это вирус! Вирус, будь он неладен!!! По радиве правду святую казали!

Василь ожесточённо начал протирать пальцы засаленной тряпкой, которую нашёл у себя в кармане, а потом выкинул тряпку в мусорное ведро.

Азиат ещё пуще расплакался. Деталей возмущения он не понял, но то, что дед считает его заразным, сразу просёк и испугался. А ну как... Он и вправду чем-то болен? Чем-то... Чего пока сам не знает, потому что не видит? «Короной», например. Или кожной болячкой. Да мало ли...

– Дед Василь, ну что за чушь ты порешь? – возмутилась Варька. – Ну какое «по воздуху»? Человеку помочь сначала нужно, выяснить, кто он, что он, а потом возмущаться.

– Если ён из «этих», я его и пальцем не коснусь, – упорствовал дед, поливая руки самогонкой, услужливо принесённой запасливой бабулей.

2

Надо отметить, что в Лесных Выселках, где и оказался незадачливый путешественник, телевизоров отродясь не было, равно как и газа, электричества, и, тем более, сотовой связи и интернета. Ну да, ну да: электрификацию и газификацию в 60-х громогласно обещали сюда подвести, но по факту очередь на эти блага до села дошла лишь к началу 90-х. Но в те лихие года поселение уже фактически вымерло: молодёжь поразъехалась по городам и более крупным деревням, старики почили в бозе, поэтому...

Поэтому вот так и получилось. Дело-то житейское.

К июню 2020 года в зарастающих репейником, крапивой и ивой Лесных Выселках коротали свой век всего пятеро жителей: леноватый и шебутной дед Василь, большой любитель хряпнуть по поводу и без повода, а ещё больше обожающий свой радиоприёмник «Ласточка-2», откуда черпал последние новости и информацию «як верно трэба жыты»; набожная баба Клава со своим полудурочным внуком-подростком Юркой, от которого отказалась родная мать (кому в Москве нужен проблемный сын, если хочется богатой и красивой жизни?!!); 40-летний бирюк Михалыч, промышляющий, в основном, охотой и рыбалкой, и случайно-залётная некогда городская девица лет тридцати Варька. Последняя прибыла сюда ухаживать за своей бабкой-доходягой Еленой Петровной, напрочь отказывающейся перееезжать в город к дочери в квартиру («Тут могилки усей моей родни, тут огород и пороси, куды я в город ентот попрусь? А курей куды девать?!! А моя картоха?!!»), а после её смерти так и оставшейся в доме родственницы. Явно не от хорошей жизни неунывающая деваха тут жила, что-то с городом у неё не задалось, но она ни на что не жаловалась, равно как и не озвучивала истинных причин нежелания жить «нормальной жизнью», в которой есть электричество и газ.

Да и на что жаловаться? Село со всеми его домами-развалюхами по обновлённым документам попросту не существовало, а значит, и налоги никто из жителей ни за что не платил, правда, и зарплату не получал: официально же никто из местного населения нигде не работал. Километровые огороды, сборы грибов и ягод на продажу не в счёт.

Свои копеечные пенсии бабка Клава и дед Василь забирали из банка крупного (по меркам Лесных Выселок) ПГТ примерно раз в полгода. Чаще всего это происходило осенью и весной, когда соседи-пенсионеры выезжали продавать сообща выращенную всем селом картошку и огурцы или покупать что-то нужное, а заодно заходили «справиться о получке и процентах на покойницком счёте» в ближайший Сбербанк. Все деньги, кроме похоронных, с карточки тут же снимались, на них покупалось самое необходимое для абсолютно всех односельчан, после чего довольные своими ценными приобретениями старики отчаливали на старенькой «Ниве» в родное село.

В принципе, в условиях Лесных Выселок пенсионерам и пенсия была не особо нужна: лес, река и своё хозяйство кормили, но изредка хотелось и сахарку с конфетками, знаете ли, и медового заводского пряничка, да и прохудившуюся одёжку нужно было быстро растущему Юрочке менять, чтобы изредка «к дохтуру» и «в кино для обшшего развития» водить. А ещё нужна была аптечная зелёнка и «что-нибудь от простуды и кашля».

Одно время охотник Михалыч сильно сомневался насчёт законности дальнейшего существования оставшихся пяти пограничных дворов, затерянных посреди непролазного соснового леса. Нелюдимого мужика очень волновало, не снесут ли вековые дома, в которых выросло не одно поколение предков селян; дома, пережившие многочисленные войны, но павшие перед натиском нового времени. Однако в райцентре на все эти осторожные расспросы грубо ответили так:

– Слушай, мужик, иди ты на хрен со своими дикими во всех смыслах Лесными Выселками! Кому тот дальний участок всрался? Что там такое ценное есть? Кусты, зябкие болота да бурьяны. Газа нет, электричества нет, зона опасная, пограничная, ненадёжная. Ещё и медведи с волками шастают. Никто вас не тронет. Живите. Мало ли у нас вымирающих деревень? И вообще, радуйтесь, что до вас никому нет дела! Дома не снесут, земли не отберут. Тебе что, больше всех надо? Запомни: вас нет на карте, и точка! Проваливай!

Агрессивная тётка из администрации была абсолютно права: многие деревни и некогда большие сёла вымирали. Никто не хотел в них жить, если в городе были мифические ПЕРСПЕКТИВЫ. Девушки мечтали о красивой жизни с богатым олигархом, мальчики – о состоятельных москвичках с собственным жильём, люди постарше и попроще просто хотели найти более-менее стабильную работу, до которой не надо добираться 20 километров на кобыле сквозь леса и буреломы, и дом с газом, нормальным котлом и электричеством.

В Лесных Выселках никаких перспектив не было с момента освоения излучины у безымянной речушки в начале XIV века. Абсолютно затерянный мир, дикий и самобытный, находящийся к тому же на полном самообеспечении. Никто из местных в принципе не понимал, зачем в этом медвежьем углу пограничья (это отнюдь не метафора!) кому-то понадобилось село, окружённое со всех сторон сосновым лесом и болотами.

С расписной церковью, чьи окна были покрыты наличниками с фантастически красивыми старинными узорами.

С высоченной некогда белокаменной колокольней.

С такими яркими витражами, которым мог позавидовать знаменитый Нотр-дам-де-Пари.

Словом, с таким неописуемым христианским наследием неизвестных креативных зодчих, которое с лёгкостью разрушили большевики в начале двадцатых годов ХХ века. Колокольню взорвали, а в здании бывшей церкви сначала в насмешку устроили молодёжный клуб с дискотекой, затем – библиотеку, потом открыли военный склад, а после – сельский магазин. В конце 70-х единственный магазин незаметно самоликвидировался, потому что продавать в Лесных Выселках местному населению что-либо, кроме масляных ламп, ситца и вёдер, было бесполезно и нерентабельно.

3

Незнакомец обалдело глядел на узкое деревянное странно пахнущее строение, оказавшееся прямо перед его носом.

– Туалет, – обвела широким жестом Варька узкое помещение. – Феймоус стрит сортир. Зи сис популярити рашн туалет. Фантастик плейс. Наслаждайся, май френд. Тебе повезло, что не как у всех. Тут жопкой на мягкое сесть можно, а не на корточках карачиться, как все прочие соседи: Василь с комфортом любит заседать. И есть туалетная бумага, а не мятые газеты времён лихих 90-х. Правда, от мух тут всё равно не спрятаться, они сюда отнюдь не ради мягкого сидения летят, но это детали. Короче, приятно пообщаться с прекрасным.

Азиат покраснел, но выхода не было: либо в штаны, либо в кусты, либо... в ЭТО.

Дверь перед лицом Вари поспешно закрылась на деревянную щеколду.

– Был б от кого запираться, балда, чё я там не видела, – пробурчала Варя. – А если ты провалишься в дырку с непривычки? Не подумал?

– Как успехи? – прискакал к туалету на одной ноге Юрка.

– Судя по звукам, локация успешно освоена, – пошутила молодая женщина, срывая с одичавшего куста чёрной смородины одну неспелую ягодку и с аппетитом её съедая.

Василь садом не занимался. Лень. Да и что ему с ягодой делать? Варить варенье? Вот ещё, не мужских рук дело.

– Дык большой в труселях агрегат али маленький? Покажи руками размер.

– Не знаю. Не рассматривала.

Юрка сначала было огорчился, но потом с криками «Я бабочка, я бабочка!» устремился в соседский дом, где жил охотник Михалыч.

– Ну шо? Поздравляю. С облегчением, – хмыкнула Варя, оценивая значительно повеселевшего азиата, кое-как ковыляющего из сортира. – Руки там, в бочке помой. Вош энд гоу, или как там, не помню по-английски. Ты разумеешь английскую мову? Ду ю спик инглиш?

Азиат страдальчески сморщился и помотал руками, мол, так-сяк, исключительно по верхам. На уровне: «Май нейм из Васья, ай лив ин грейт кантри ин зе ворлд, фак ю бич, соси кирпич».

– Ясно. Мимо проходил, как и я. Сполосни руки в бочке, говорю. Бульк-бульк. Да, и лицо умой, Христа ради, не смущай Василя своим многочисленным косметосом. Вот, умничка. Всё правильно понял. И брови, и щёчки... Тщательней, тщательней три... На-ка вот, травкой сухой поелозь, чтоб наверняка. Потом закончишь своё купание, хавать будем.

Азиат опасливо поглядел на ряжую деваху и с явным сомнением скинул с себя довольно затрапезного вида рубашку. Затем мужчина, ежесекундно морщась и кряхтя, принялся обмываться холодной водой из бочки, используя в качестве мочалки услужливо протянутый Варькой пучок сухой травы и потрескавшееся на солнце мыло.

Знакомая у этого тощего кадра цветастая рубашка, надо признать. Где-то Варька уже её видела. Не из гардероба деда Василя, но примерно времён 80-х, если вообще не конца 70-х. Где ж узкоглазый её раздобыл-то? Ладно, Лесные Выселки не столица стиля, но чтобы заезжий иностранный хлопчик одевался в такой откровенный винтаж, как цветастая рубаха и расклешённые штаны... Он что, стиляга-шестидесятник?

Варька с интересом рассматривала тощее жилистое тело, покрытое мыльной пеной и вздохнула:

– Блин, чё ж с тобой делать-то, доходяга... Ну так не вовремя «Нива» сломалась. Не на корове ж тебя в ПГТ, болезного, везти.