Лена
Все великие злодеи оставляют после себя наследие. Руины, пепелища, выжженную тьмой землю. На худой конец, горы пафоса перед тем, как быть поверженными (это если судить по земным фильмам). Адергайн Ниихтарн не оставит после себя ничего. Я знаю это, потому что провела с ним некоторое время и даже в какой-то степени наслаждалась происходящим.
А впрочем, давайте повеселее: вот уже почти месяц, как я не чувствую в себе тьмы. Темной магии, которая поначалу пугала меня до икоты, потом была наваждением, а после стала моей сутью. Я купалась в ней, я жила ей, я управляла ей… точнее, думала, что управляю, хотя на самом деле это она управляла мной. Даже после перемещения на священные земли каани она не хотела отступать. Здесь бессильна любая, даже самая сильная магия, но она оставалась во мне. Выла, рычала, превращала меня в олицетворение злобы и безумия, способное убивать, невзирая на лица — только чтобы отсюда вырваться. Только чтобы вернуться туда, где я смогу снова ее почувствовать. Снова ей распоряжаться. Или, точнее, где она снова сможет прорываться в мир через меня. Где она снова сотрет меня как данность. Где я снова буду Еленой.
Теперь я ненавижу свое имя, потому что оно напоминает мне о тех днях. О том, кем я была. О том, что я делала. Да, хотелось бы, чтобы вместе с ее голосом во мне затихла и память о днях, проведенных в Мертвых землях, но это, увы, невозможно. Моя память сейчас напоминает иллюстрированную книгу или кино, в котором отчетливо крутятся события последнего года. Иногда они смазываются, иногда становятся четкими, как если бы это происходило минуту назад. Но чаще всего они яркие, как кошмарные сны, проснувшись после которых ты еще долго не можешь прийти в себя, лежишь в холодном поту, убеждая себя и взбесившееся сердце, что все это произошло не на самом деле.
Так вот, в моем случае даже это не работало. Потому что все, что я помнила, на самом деле произошло.
— Слышу хруст, думаю, что такое? А это Элени себя грызет.
Так меня называли в племени каани, «Элени», что значит «возродившаяся из тьмы». Символичненько.
— Это костер, — ответила я и кивнула в сторону пляшущего пламени, которое недавно сама развела. Огонь жадно пожирал сухие ветки, в ночную темноту летели невесомые искры, опаляющие мой бок жаром.
Здесь, в горах, удивительно чистый воздух, но еще здесь прохладно. Даже летом. Особенно ночью. Без костра просто так не посидишь и не позанимаешься самоедством.
Подошедшая ко мне Амани Руан, возглавляющая племя каани вот уже сорок лет — с тех пор, как мать уступила ей место, выглядела точно не на свои семьдесят шесть. От силы на пятьдесят, и то, на те пятьдесят, которые показывали фитнес-тренеры в качестве рекламы в соцсетях. Ее лица коснулись морщины, но они больше напоминали те, что возникают от южного солнца. Впрочем, в горах солнце не менее беспощадно.
Поджарая, мускулистая, она легко уселась рядом со мной и вытянула вперед ноги. Бронзовая кожа в отблесках пламени казалась не то натянутой тканью, не то металлом. В узких разрезах глаз горела янтарная радужка: от постоянного нахождения рядом с залежами ламаара. Камня, нейтрализующего магию. О нем не знал никто, кроме каани, а если бы знали, это место было бы уничтожено. Такими как Адергайн или Ферган. Или, может быть, ради такого они бы объединились.
— Слышала, ты собралась уходить.
— Да, мне здесь больше нечего делать.
— Я же говорю, ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.
— Я и так достаточно долго злоупотребляла вашим гостеприимством.
Дело было не только в этом, и мы обе прекрасно это знали.
— И куда ты пойдешь?
Я думала об этом раньше, возможно, слишком часто. Поэтому ответ был быстрым.
— Я рассказывала тебе про разрушенный дом. Помнишь? Судя по местам, которые я изучила, он отсюда недалеко.
— Недалеко — понятие относительное, — прищурилась вождь-амазонка. Иначе ее называть просто не получалось.
— Дойду. Прогулки здорово прочищают мозги.
Амани прищурилась. У нее тоже было значение имени, даже два: «Верховная», а еще «Мудрая».
— Зря ты его прогнала, — хмыкнула она. — Вдвоем было бы проще.
Я поежилась, вспоминая наш последний с Люцианом разговор. И ответила:
— Не зря.
Соня
— Иди ко мне, моя принцесса, — произнес Сезар и взял дочь на руки. Малышка агукнула и потянула к нему ручки, ее явно интересовали Сезаровы отросшие пряди, придававшие ему несколько бунтарский вид.
Именно поэтому Соня всегда ходила со стянутыми в пучок волосами, в противном случае пучками эти самые волосы ее покидали: Миранда совершенно не стеснялась в выражении чувств. По сравнению с беременностью роды прошли на удивление легко, да и жизнь на севере повлияла на нее в лучшую сторону. Это было как оставить за спиной тяжелый груз и неприятные воспоминания, все скопом. Когда после жутких событий переезжаешь в другую страну или другой город, хотя бы часть этой тяжести остается там, в прошлом.
Так случилось и с ней. Ей стало легче дышать, когда они покинули Хэвенсград, словно это место высасывало из нее силы. Словно оказавшись на другом месте, она начинала новую жизнь. Так и было, буквально. Но и фигурально в том числе. Не было ни одного дня, с самого ее перемещения в Дарранию, чтобы Соня не думала, как все могло быть. Если бы они с Леной не поехали в тот день на фотосессию. Если бы поехали в другое место. Если бы она не влюбилась в Сезара. Если бы не вышла за него замуж. Если бы не попросила Лену разорвать пространство для встречи с мамой…
Этих «если» было столько, что можно было спятить, но, к счастью, она нашла в себе силы оставить все это в прошлом. Жить дальше. Даже надежду на то, что Лена и Люциан когда-нибудь вернутся, потому что эта надежда выматывала душу даже сильнее мысли, что она никогда больше их не увидит.
— Звездочка моя. Ты мое чудо!
Рядом с дочерью Сезар преображался, становился тем мужчиной, которого она никогда раньше не знала. Миранда улыбалась, дергая его за волосы, а ему, казалось, все нипочем!
— Сезар, — фыркнула Соня, — теперь я понимаю, благодаря кому лишилась части своей прически.
Он вскинул на нее глаза: сидевший в кресле муж с дочерью на руках выглядели так уютно, что на мгновение Соне показалось — у них могло бы получиться. В самом деле могло. Опасная мысль, но Соня уже ее допустила, и справиться с ней оказалось не так-то просто. Даже слегка заросший, с трехдневной щетиной, Сезар все равно выглядел помолодевшим. Он улыбался так, как, кажется, не улыбался никогда, а Миранда так спокойно вела себя исключительно у него на руках. Она даже перестала играться с его прядью и сейчас только агукала, очень активно. Ей нравилось, что отец ее слушает.
— Ты о чем? — улыбнулся Сезар, качая дочь на руках.
Это ей очень нравилось. А еще нравилось, когда он дул ей в животик и рычал: первый раз когда Соня это увидела, она чуть не отобрала у него ребенка. Но потом поняла, что Миранду это приводит в дикий восторг: она заливалась смехом — так, как умеют только маленькие дети. Еще они умеют кричать полночи, делать свои дела в только что перестеленную постель и постоянно требовать еды. Если бы не Сезар, она бы, наверное, сошла с ума, но он давал ей поспать, занимаясь всем тем, чем обычно мужчины не занимаются, а особенно в прошлом наследные принцы — пеленками, купанием, кормлением посреди ночи сцеженным молоком. Как только Мира открывала рот, чтобы заплакать, он оказывался рядом.
— О том, что ты позволяешь ей тянуть себя за волосы.
— Она это не больно делает.
— Ну конечно, — хмыкнула Соня.
— Правда. Пойдем на прогулку? Пока солнце и тепло, у нас здесь не то чтобы долгое лето.
На севере лето и правда короткое, Соня прекрасно знала это еще по земной жизни. Ярд выбрал родину матери Ленор в качестве убежища, потому что здесь их вряд ли стали бы искать: кто в своем уме захочет скрываться на севере? Но все равно приходилось быть крайне осторожными, особенно в новых знакомствах. Которых по той самой причине не было.
За эти несколько месяцев они стали не просто друзьями, они все стали семьей. Ярд, Женевьев, она, Сезар, Амир и Амира. Как с ними оказалась эта девчонка — отдельная песня, но факт оставался фактом. Они были против Фергана, а значит, против всего мира.
После смерти родителей и брата, к которой Ферган явно приложил лапу — на фоне всего творящегося Анадоррский завоевывал все больше симпатий как среди военных, так и среди простого народа, как у людей, так и у драконов, Женевьев очень долго приходила в себя. Поначалу она отказывалась бежать, как Ярду удалось ее уговорить, одной Тамее известно. Потом ругала себя за то, что бросила их, хотя бросать, по сути, было уже некого.
В смерти Анадоррских обвинили заговорщиков во главе с Люцианом, и именно этот факт напрямую указывал на причастность Фергана ко всему, что происходит. Он убирал всех, кто ему мешал и стирал из истории тех, кто еще может помешать. А впрочем, Люциан уже никому не помешает.
— Соня? — словно почувствовав ее состояние, Сезар поднялся и подошел к ней вместе с малышкой.
— Да. Да, ты прав, пойдем гулять, — Соня тряхнула головой и поднялась. — Давай сюда принцессу, я ее переодену.
— Я могу это сделать.
— Нет уж, меня скоро обвинят в том, что я никчемная мать. Ты вообще меня к ней не подпускаешь.
— Кто тебя обвинит? — усмехнулся Сезар.
— Не знаю. Высшие силы. Я сама.
— Последнее более чем вероятно.
— Что ты хочешь этим сказать? — ощетинилась Соня.
— Ничего, — Сезар вручил ей Миру. — Забегу ненадолго к себе и вернусь.
Они жили в одном доме, но в разных квартирах: он на четвертом этаже, под самой крышей, она — на втором, с видом на булочную и рыночек. Его квартира была более холодной и тесной, Соня же успела здесь все «обуютить», как он выразился. Сезар вообще на редкость быстро нахватался земных словечек, особенно когда между ними не осталось межмировой недосказанности, и сейчас звучал так, как будто они попали в этот мир вместе.
Устроив Миру поверх чистой пеленки на столе, который был и письменным, и обеденным, и пеленальным, Соня напевала песенку, которую помнила из детства:
— Маленькая девочка у мамы появилась,
Люциан Драгон
Рассветы в горах и предместьях гор просто невероятные. Они не идут ни в какое сравнение с тем, что можно увидеть в городе или даже на побережье. Хотя побережье Эллейских островов отличается особенной красотой, горы — это нечто невероятное. Сидя на камне, он наблюдал за тем, как над ними раскаляется небо. Сначала становится бледно-желтым, сдвигая густую синеву ночи наверх, потом ярче, еще ярче, набирая цвет, словно впитывает краски из этих живописных мест.
Немагические земли каани стали для него очередным испытанием: не чувствовать магию было сложно. Особенно сложно было смириться со знанием, которое ему открыли в первый же день, после того, как он рассказал свою историю — чем дольше они находятся здесь, тем больше вероятность того, что он навсегда утратит магию. Но он не ушел. Потому что оставить ее, особенно после всего, что было, Люциан просто не мог. Он хотел быть рядом, когда она придет в себя.
Первое время было очень тяжело: возвращаясь из забытья Лена осыпала его такими оскорблениями и желала столько всего хорошего, что стимула оставаться было все меньше и меньше. Еще меньше его становилось, когда внутри затихали остатки магии, словно шепчущей: «За что ты меня предаешь?» Потом не стало даже их, а каани все-таки разрешили ему прийти в их селение и пожить там.
— Если хочешь здесь жить, будешь работать наравне со всеми, — сказала Амани, их главная, когда спустя пару недель поняла, что он не уйдет. В то время Люциана пускали в их город только для того, чтобы повидаться с Леной, раз в два дня. И то, под конвоем. Он научился охотиться и готовить на костре, отличать полезные ягоды от ядовитых (однажды он пришел в себя после того, как одна из каани влила ему в рот противоядие). Именно после того случая Амани и пригласила его жить с ними, но поставила такое условие.
И он работал, выполнял большую часть грязной работы «по дому» вместе с остальными мужчинами, тогда как женщины охотились и практиковались в обращении с оружием. Магии здесь не было, поэтому в ходу были луки и стрелы, кинжалы и мечи, выкованные теми же самыми мужчинами, которые спокойно принимали такое положение дел. В этом перевернутом с ног на голову мире Люциан оставался только ради нее. Несмотря ни на что.
Когда становилось совсем тошно, он ночами повторял боевые приемы, которым его обучали на военной кафедре. Бегал. Подтягивался. Отжимался. Такая активность освежала разум и тело ничуть не хуже магической, освобождала от тяжелых мыслей и помогала после очередных проклятий Лены на его голову.
— Так и знала, что ты не уйдешь, — хмыкнула Амани, и он поднялся с камня.
Женщина спускалась к нему по растрескавшейся тропинке: давно не было дождя, и земля подсохла.
— Она собралась уходить?
— Да, и пойдет этой самой дорогой, сразу же после рассвета. Поэтому если не хочешь быть замеченным, прячься, — она протянула ему увесистый мешок. — Здесь еда на несколько дней пути, хлеб и вяленое мясо, фляга с водой, но с водой проблем быть не должно. Тебя научили и как ее искать, и чем заменить.
Это правда. Жизнь здесь его многому научила. Совершенно бесполезным для тэрн-ара вещам, но очень полезным для того, кто оказывается в глуши на грани выживания. Каани же заставили его постричься: при всей их дикарской натуре они были помешаны на гигиене и чистоте. Купались два раза на дню, мыли свои длинные густые волосы и плели их в косы, а мужчины должны были всегда быть гладко выбритыми и коротко стриженными.
— Спасибо, — произнес он, принимая из ее рук мешок.
— Удачи, — хмыкнула женщина. — Зная Элени… она тебе еще потребуется.
Элени уже лучше чем Елена.
Вслух Люциан этого говорить не стал, тем более что Амани уже приложила ладонь к его лбу — так прощались и благословляли в их племени, а потом зашагала обратно к тропинке, ведущей в горы. В свое время он поразился ловкости и силе этих женщин, которым могли бы позавидовать многие военные драконы. При том, что ни одна из них не была наделена магией, выносливости им было не занимать. Физически крепкие, они могли дать фору любому мужчине в драке или в сражении, а еще знали, как нажатием на определенные точки на теле обезвредить и уложить или убить любого за пару минут. При этом каани так же умело управлялись с любыми видами оружия и в целом были отличными воинами.
Следуя совету одной из них, он скрылся в тени излома одной из гор. Дожидаясь Лену, он много всего передумал. О том, что если бы не сбой в артефакте, настроенном Ярдом, они могли бы быть сейчас в совершенно другом месте. Адергайн вмешался в переход и нарушил схему, но, к счастью, удержать их у него не получилось. А если бы не вмешался…
Он снова и снова прокручивал в голове вариант развития событий, в котором они оказывались там, где должны оказаться. И снова и снова приходил к выходу, что удержать Лену там они бы не смогли. Всех их сил не хватило бы, чтобы сдержать то, что ей управляло. То, что превращало ее в Елену.
Даже немагические земли, вытягивающие из нее эту тьму по капле, не сразу смогли помочь. А по-другому… по-другому они бы не справились. Он смотрел за петляющей и теряющейся в долине среди густых трав дорожкой. Невыносимо хотелось спать: здесь в горах такое случалось часто, первое время от местного воздуха кружилась голова, а ноги и руки наливались непривычной тяжестью. Сложно не заснуть, когда нечего делать, а вокруг бесконечная тишина и нетронутая ни магией, ни людьми, природа.