Древо поместья Хилл

Пролог

Июнь в Англии – обманчивое время. Кажущаяся благодать, когда солнце пробивается сквозь плотную завесу влажного воздуха, скрывает гниль и тьму, что пропитала эту землю. Утро встречает не ласковыми лучами, а сыростью, ползущей из-под вековых дубов, что жмутся к подножию холма, будто в страхе перед чем-то, что живет выше.

Лес – не изумрудный ковер, а грязный саван. Здесь, под сенью сплетенных, словно кости, ветвей, царит могильный холод. Воздух спертый и тяжелый, напоенный запахом гниющей листвы и мокрой земли, запах смерти, медленно разъедающей все живое. Хруст веток под ногами – не тихий шепот, а предвестие беды, а пение птиц – лишь жалкий трепет перед неизбежным.

Поместье Хилл на вершине холма - это гнойник на теле земли, место, куда не проникает свет. Каменные стены, словно кости скелета, торчат из земли, а плющ, обвивающий их, – это цепкие руки, удерживающие проклятие внутри. Старый дуб – не защитник, а палач, его тень – это костлявая рука смерти, нависшая над поместьем.

Влажность здесь – не просто особенность климата, а липкая субстанция, проникающая в душу, отравляющая разум. Она разъедает камень, гнет деревья, заставляет гнить плоть. Она – сама суть проклятия, что лежит на этом месте.

Здесь, среди кажущейся красоты, скрывается истинный ужас. Он смотрит из глубины леса, он шепчет в аромате лаванды, он дышит вместе с влажным ветром. Он ждет, чтобы сожрать тех, кто осмелится приблизиться.

Июнь в Англии – это время, когда тьма притворяется светом. Время, когда легче всего обмануться, время, когда проклятие поместья Хилл обретает новую силу.

Глава первая. 6 июня 1766 год. Начало

Годы бесплодных попыток высушили радость из брака Анны и Генри Хилл. В поместье, словно в склепе, царила тишина, нарушаемая лишь скрипом половиц и вздохами отчаяния Анны. Просторные залы требовали детского смеха, но рожали лишь пустоту.

Лекари, шарлатаны и святые отцы – все оказались бессильны. Горькие настойки вызывали лишь рвоту, припарки из трав – раздражение кожи, молитвы – лишь усиление чувства вины. Каждая капля надежды стекала, как кровь из раны, оставляя лишь зияющую дыру в душе Анны. Генри, некогда пылкий возлюбленный, превратился в бледную тень, его слова утешения звучали, как похоронный звон.

Слухи ползли по деревням, как гниль по дереву. Шептали о проклятии, о бесплодной земле, о том, что род Хилл вымрет, как последний уголек в очаге. Слова эти, как плети, хлестали Анну по лицу, сдирая кожу и обнажая кость. Поместье Хилл, ее дом, ее кровь, должно было исчезнуть? Нет, этого она не допустит. Никогда.

В бессонные ночи, корчась от боли и отчаяния, Анна вспоминала о старухе, живущей в самой глуши леса. О ней говорили с ужасом и благоговением. Шептали о сделках с тьмой, о проклятиях, от которых не спасут ни молитвы, ни святая вода. Но у Анны не осталось выбора. Лишь эта старая ведьма – её последний шанс.

Ужас сковывал ее, словно ледяная вода. Она, воспитанная в вере и приличиях, боялась даже подумать о том, чтобы переступить порог этого проклятого места. Но страх за род, страх перед забвением, был сильнее.

В один из июньских дней, когда дождь сек землю, как кнутом, Анна, закутавшись в дырявый плащ, отправилась в лес. Ветви хлестали ее по лицу, словно предостерегая, грязь чавкала под ногами, словно могильная земля. Наконец, сквозь переплетение деревьев, она увидела хижину. Кривая, покосившаяся, она казалась частью самого леса, прогнившей и зловонной.

Собрав в кулак остатки воли, Анна постучала. Стук разнесся по лесу, словно выстрел. Дверь отворилась медленно, с утробным стоном, обнажив черную пасть провала. На пороге стояла старуха. Лицо – как кора старого дерева, испещрено глубокими морщинами. Глаза – мутные, запавшие, смотрели сквозь нее, словно заглядывая в саму бездну. От неё несло запахом тлена и гнили.

– Чего пришла, мертвая душа? – прохрипела она, словно ворона, предвещающая беду.

– Я… прошу… помощи, – прошептала Анна, её зубы стучали от холода и ужаса.

Ведьма ухмыльнулась, обнажив гнилые пеньки зубов, и жестом пригласила Анну внутрь. В хижине смрад стоял такой, что Анна едва сдержала рвотный позыв. В полумраке виднелись развешанные пучки сушеных трав, связки костей и банки с мутной жижей.

Сквозь дрожь Анна рассказала о своем горе, о страхе перед бездетностью, о проклятии, тяготеющем над родом Хилл. Ведьма слушала молча, лишь изредка похрюкивая, словно свинья, роющаяся в грязи.

Закончив, Анна замерла в ожидании. Ведьма подошла к старому сундуку, покрытому плесенью, и выудила оттуда небольшой желудь. Он был иссиня-черным, словно пропитан кровью.

– Возьми, – прохрипела ведьма, протягивая желудь. – Посади его у поместья. Лей на него свою кровь и слезы. И род твой продолжится.

– Что взамен? – прошептала Анна, чувствуя, как смертельный холод сковывает ее сердце.

– Всему своя цена, дитя, – прошипела ведьма, её глаза сверкнули в полумраке. – И ты её заплатишь.

Анна взяла желудь, словно змею, и, не оглядываясь, выбежала из хижины. Дождь продолжал хлестать землю, словно смывая с нее грехи. Но Анна знала: кровь уже пролита, сделка заключена. И проклятие рода Хилл только начинается.

***

Покинув проклятую хижину, Анна бежала, не чувствуя ничего, кроме ледяного ужаса, разъедающего ее душу. Посадить. Остановить проклятие. Это было единственным, что имело значение.

В поместье, она, не переодеваясь, бросилась в сад, словно загнанный зверь. Ей нужно было спрятать эту чёрную мерзость. Здесь, в самом сердце, где, по ее ощущениям, должна была цвести жизнь. В том месте, где, по ее мнению, должно было начаться возрождение.

Она, не зная, где копать, просто упала на колени под ливнем, царапая землю огрубевшими от труда руками.

Когда яма была готова, Анна достала из кармана иссиня-черный желудь. Холодный и скользкий, он будто пульсировал в ее ладони, словно живое сердце. Она опустила его в землю.

И тут же, словно в ответ на ее безумный поступок, небо разверзлось. Не было постепенного затемнения, не было предупреждающего ветра. Гроза обрушилась мгновенно, с дикой яростью. Молния прочертила небо, как раскаленный нож, осветив двор поместья мертвенно-белым светом. Гром оглушил, заставив задрожать землю.

В этот миг Анна увидела. Невозможное. Земля вокруг желудя зашевелилась, задергалась, словно в агонии. Из ямы вырвался тонкий, черный росток, пронзая собой ливень.

Второй удар грома. Третий. Небо ярилось, выпускало молнии без остановки. Анна, обезумев, схватила горсть земли. В этот миг, в ней что-то надломилось. Она не молила, она выла, как раненый зверь, швыряя землю в прожорливую пасть ростка.

Анна упала на колени, не в силах оторвать взгляд от этой чудовищной метаморфозы. Под ней земля дрожала, будто от предсмертных судорог. Ливень превратился в водопад, но каплями не мог смыть ужас, засевший в душе.

В воздухе запахло сыростью, тленом и чем-то еще, чем-то таким, что заставляло кровь стынуть в жилах.

***

Беременность – это не радость, а гнойная рана, зияющая в теле Анны. Каждый толчок ребенка – это укол иглы, напоминание о цене, заплаченной за эту мимолетную надежду. Она не носит дитя, она вынашивает проклятие.

Древо… Это не дерево, а опухоль, разрастающаяся в сердце поместья. Его черные щупальца-ветви душат сад, высасывают жизнь из земли. Тень, которую оно отбрасывает, – это саван, которым оно укрывает все вокруг. Анна чувствует его присутствие, как удар ножа в спину, как ледяные пальцы на шее.

Генри… Он стал оболочкой. Пустой маской, за которой ничего нет. Его глаза – словно два осколка льда, не отражающие ничего, кроме тьмы, исходящей от древа. Он не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме его зова. Он – его раб.

Глава вторая. Кэтрин и Лидия

Кэтрин росла с кожей цвета слоновой кости, тонкой и гладкой, словно отполированный корень старого дерева. Но самым поразительным в ней были глаза - глубокие, зеленые, как мох, растущий в тени вековых ветвей. В них, словно в тихом омуте, отражалась вся печаль и тайна поместья Хилл. Волосы же, густые и прямые, ниспадали на плечи черным водопадом, напоминая о корявых ветвях проклятого древа, тянущихся к небу. В них не было блеска, лишь матовый отблеск, как у воронова крыла.

В отличие от многих девушек ее возраста, Кэтрин не стремилась к нарядам и украшениям. Она предпочитала простые, темные платья, которые словно сливались с пейзажем поместья, делая ее почти невидимой. Она сутулилась, словно пытаясь скрыть от мира свою красоту, свою связь с древом.

После смерти отца, когда ей исполнилось девять, ее глаза стали еще глубже и печальнее. Она уходила в себя, в мир книг и размышлений, словно ища там ответы на вопросы, которые терзали ее душу. Но книги молчали, лишь страницы шуршали, вторя глухому гулу, исходившему от древа.

Лидия, младшая сестра, была словно зеркальным отражением Кэтрин. Та же алебастровая кожа, те же зеленые глаза, обрамленные черными ресницами, те же черные, как смоль, волосы. Но в глазах Лидии был огонь, в ее движениях - грация и легкость. Она была живой, дышащей, словно побег, пробившийся сквозь мертвую листву.

Лидия пыталась вытащить Кэтрин из ее скорлупы, разделить с ней свою радость и свою печаль. Но Кэтрин оставалась неприступной. Она боялась, что если подпустит Лидию слишком близко, то тьма, живущая в ней, коснется и ее.

В 1796 году, в двадцать девять лет, Кэтрин вышла замуж за Джеймса. Он был высоким, крепким мужчиной, с открытым взглядом и доброй улыбкой. Его волосы были светлыми, как солнечный свет, его кожа - загорелой от работы на фабрике. Он был полной противоположностью мрачному миру Кэтрин, лучом надежды, способным растопить лед.

Свадьба была скромной, но Кэтрин старалась быть счастливой ради матери и сестры. Она надела кремовое шелковое платье, которое, несмотря на свою изысканность, не смогло скрыть ее бледность и худобу.

Но счастье, предсказуемо, оказалось мимолетным.

Во время родов в 1797 году Кэтрин потеряла ребенка. Мальчик, родившийся мертвым, с кожей цвета зимней земли, с тихим упреком смотрящий глазами в никуда. Его черные волосы, слипшиеся от крови, напоминали корни, вырванные из земли.

И вскоре умер Джеймс. Он, как и ее отец, уснул и не проснулся. Лежал в постели с тихим ужасом на лице.

После смерти Джеймса Кэтрин отказалась от любых попыток создать семью. Она похоронила свою любовь, свои надежды, свою веру в будущее. Она забрала прядильную фабрику и, к всеобщему удивлению, проявила незаурядные деловые качества. Она была жестокой, расчетливой, требовательной. Но справедливой.

Кэтрин вернулась в поместье Хилл. Она не пыталась бороться с тьмой, она просто стала ее частью. Она жила в тени древа, принимая его власть, словно признавая свою поражение. Но в глубине ее холодных зеленых глаз еще тлела искра надежды. Надежды на то, что однажды, может быть, она сможет найти способ остановить тьму

***

1799 год. Поместье Хилл стояло, вгрызаясь корнями в землю, словно злобный зверь, выжидая. Два года после кончины Джеймса, чья память висела в воздухе, как запах тлена. Кэтрин, погруженная в управление фабрикой и оцепенение от утраты, казалась высеченной из камня, наблюдая, как жизнь течет мимо. Но жизнь, несмотря на все усилия тьмы, пробивалась – в лице Лидии.

В свои двадцать три, Лидия, словно нарочно, излучала свет. В ее зеленых глазах, обрамленных угольными ресницами, плескалась надежда, а в черных, как вороново крыло, волосах играл солнечный блик. Она цеплялась за жизнь, как плющ за камень, словно стремясь собой заслонить близких от неотвратимого мрака. И вот, наперекор всему, она собралась замуж.

Чарльз, избранник Лидии, был как глоток свежего воздуха в затхлой атмосфере поместья. Двадцатипятилетний сын уважаемого врача, он воплощал собой здоровье, оптимизм и разум. В его светлых волосах и лучистых глазах отражалось солнце, он был человеком науки, далеким от суеверий и проклятий. Он казался невосприимчивым к той тьме, что клубилась вокруг Хилл. Возможно, именно это и привлекло к нему Лидию, жаждущую вырваться из заколдованного круга.

Свадьба была скромной, но торжественной. В поместье, казалось, оттаяла часть льда, сковывавшего его долгие годы. Лидия сияла, словно подснежник, пробивающийся сквозь снег. Ее платье, струящееся и белое, было словно вызовом тьме. Но Кэтрин, наблюдая за сестрой, не могла отделаться от тревоги. Она знала, что у судьбы приготовлен свой зловещий сценарий.

Чарльз, неискушенный в делах семьи Хилл, боготворил Лидию. Он окружил ее заботой, любовью и верой в светлое будущее. Он не понимал, почему она так боится темноты, почему вздрагивает от каждого шороха, почему так часто смотрит на черное древо, растущее во дворе. Но он не расспрашивал, лишь крепче обнимал, пытаясь укрыть от неведомой опасности.

1 сентября 1800 года,

на свет появилась Грейс. Лидия назвала её в честь милосердия, которое, по её мнению, уже покинуло этот дом. Девочка родилась здоровой, с такими же зелёными глазами и черными волосами, как у матери, но в ее взгляде читалась какая-то глубина, словно она уже с рождения знала о бремени, которое ей предстоит нести. Кэтрин, присутствовавшая при родах, почувствовала странную связь с племянницей, словно эта девочка могла стать ключом к спасению.

Жизнь в поместье Хилл, несмотря на рождение Грейс, не стала легче. Древо продолжало преследовать их. Тени сгущались, мрачность все сильнее окутывала дом. Но Лидия, стиснув зубы, боролась за счастье своей дочери. Она оберегала ее, словно драгоценный камень, прятала от любого дуновения тьмы.

В 1806 году, 2 декабря, родилась Сара. Эта девочка, в отличие от своей сестры, была тихой и робкой, как будто изначально знала о смертельной опасности, нависшей над их семьей. В ее глазах, как у Грейс, отражался зеленый оттенок, но в отличие от сестры, в ней не было искорки бунтарства, лишь страх и покорность судьбе.