Другой мир. Змееносец Ликише

Змееносец Ликише. Другой мир.

Другой мир. Змееносец Ликише.

Глава 1

В безмолвном балете небесных сфер, где мириады звёзд вели свою вечную хороводную пляску, кружилась Элида. Небольшая, затерянная в сиянии двойной короны светил — алого гиганта Элла и его свирепого собрата, белого карлика Эрра — она была живым самоцветом в оправе бесконечной ночи. Миром-сказкой, миром-сонетом, сложенным из волшебства и дыхания богов.

Но даже самым прекрасным сказкам приходит конец.

Судьба, что верно держит путь к вершинам бытия, внезапно обернулась к Элиде своим ликом ярости. Эрр, будто изголодавшийся пёс, опьянённый близостью добычи, начал пожирать своего алого собрата. Он тянул к нему свои невидимые щупальца, высасывая жизненные соки, обращая могучее светило в угасающий призрак. А между ними — хрупкий щит, живая нить, соединяющая двух титанов… Элида.

Она не перестала существовать. Она взорвалась. Раскололась на миллиарды сверкающих осколков, будто хрустальная сфера, разбитая рукой безумного бога. Там, где цвели волшебные сады, текли реки из чистой магии и возносились к небу башни из слоновой кости, теперь лишь холодный, безмолвный могильник. Место, где когда-то билось сердце вселенной, теперь бесцельно дрейфуют многокилометровые глыбы-надгробия, омываемые безразличным светом умирающих солнц.

Элида была похожа на ту самую сказку — о добрых волшебниках и великих царях, о прекрасных принцессах и их отважных рыцарях. Магия там была не просто силой; она была дыханием, музыкой, самой тканью мироздания. Она открывала путь к свету, но… не все шли по нему. Даже боги, носители божественной крови, что населяли те невообразимые красотой земли, в своей гордыне посеяли семена распри.

Начало конца положила битва двух братьев-богов. Их ярость, подобно колоколу, прозвучала сквозь пустоту и разбудила Эхо — импульс пульсара. Чудовище, спавший на окраине системы. Его пробуждение стало катастрофой, что нарушила хрупкий баланс и подтолкнула ненасытное чрево Эрра к последнему, смертельному пиршеству.

Теперь от чуда осталась лишь пыль и тишина, звенящая в ушах у вселенной.

Но разве нет надежды в этом аккорде вселенской трагедии? Можно ли повернуть время вспять? Существует ли тот второй шанс, о котором в отчаянии шепчутся души ушедших? Шанс, о котором больше всего на свете мечтал сам корсей Ликише…

Глава 2

Глубокая беззвёздная ночь, точь-в-точь как кромешная тьма, затянула густые тропики, где в лесном массиве от жаркого солнца таилась старая деревенька Хами. Частокол из толстых веток с острыми концами окружал деревню, защищая её от скрытозубых и других хищников. Вокруг росли высокие белые деревья с голым стволом и обильной золотистой растительностью наверху. Недалеко текла река, где жители деревни ловили рыбу, добывали речной жемчуг и торговали им в городе. Над той деревней главенствовал староста и часто принимал у себя в доме важных гостей.

В эту самую ночь, когда на небе не было ни одной звёздочки ни туманности, а чёрные тучи закрыли троелуние Элиды, он принимал важного гостя из Ириля. Святозар, праведник из ордена, не выглядел добрым гостем. Его бледное лицо с алыми, как кровь, глазами выражало раздражение, а хриплый голос был слышен даже на улице. Староста деревни был человеком миролюбивым и улыбчивым. С неизменным душевным настроем он вдохновлял свою деревню, но в эту ночь старик был не в себе. Его семья: старая жена, дочь и единственный внук — Аи, сидели за плетёной загородкой в другой комнате, трясясь от страха, едва переводили дух и тихо рыдали.

О том, что святозары когда-нибудь всё же явятся, староста Изикей был готов заранее. Поэтому, не объясняя ничего матери мальчика и жене, быстро схватил внука, посадил его на птицу диатриму и пустил обоих подальше от гиблого места как можно скорее.

Диатрима стремительно пустилась вон из деревни, проскакивая через все препятствия. Неслась птица по земле, с лёгкостью запрыгивая на крыши домов и сараев, быстро обходя полчища разъярённых святозаров. Луноликие, пуская во все стороны смертоносный огонь, зачищали деревню от нежелательных свидетелей. Быстроногая птица с лёгкостью преодолела высокий частокол деревни и была уже далеко от смертоносного места. Тем не менее тому мальчику, которого спас родной дед, навечно запомнилась картина пылающего дома и своеволие ордена.

За малые полчаса диатрима пересекла границу от тропических лесов до каменоломни, где трудились ирильцы, добывая белый мрамор для дворца, но заговорённая птица лишь ускоряла бег. Выполняя приказ хозяина, она неслась как ветер. Как любой сумчатый хищник, что водился в этом странном мире, диатрима исполняла роль матери. Лишь изредка она останавливалась и охотилась, добывая пищу. Кормила мальчика сырым мясом диких куропаток, поила водой из клюва. Поглядывала за ребёнком как за своим птенцом.

И только спустя полгода изнурительных скитаний мальчик из деревни Хами и его верная диатрима, измождённая до последнего предела, добрались до места, указанного дедом. Укрытием им служил не дом, а старый, полуразрушенный сарай, сколоченный из бамбуковых стеблей и притулившийся на горном склоне.

Староста Изикей предвидел беду. Он знал, что правящий род Альхидов не потерпит существования внебрачного наследника, а потому готовил убежище втайне. Внук нашёл там не кров, а лишь пристанище: промозглые, пропахшие плесенью одеяния, смахивающие на мужскую тунику, поношенный плащ, стоптанные сандалии. И — наследие. Груды книг, пожирающих разум, испещрённых запретной, «грязной» магией. Амулеты, от которых веяло могильным холодом, артефакты с дремлющей силой, кулоны, золотые броши с чужими гербами. И прощальное письмо от деда.

Письмо, которое он так и не смог прочитать.

У него был свой, особый язык. Язык, понятный лишь ему и теням.

Язык чернокнижника.

Так и прошло три долгих года. Не с диатримой — та, выполнив долг, вскоре издохла от ран и истощения, — а в гордом, леденящем одиночестве мальчик из Хами впервые по-настоящему ощутил магию. Она пришла не как озарение, а как тихий голос из пыльного угла. В один миг древние фолианты, до того молчаливые и мёртвые, ожили. Они зашептались, заскрипели переплётами, словно истинные, хоть и бестелесные, существа, жаждущие говорить.