Dual

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1. Сара

За мной пришли.

Я открываю глаза и жмурюсь. Свет яркий, даже слезы текут. Под руками прохладные простыни, дальше пальцы проваливаются в пустоту — кровать узкая. За стеной кто-то тихо разговаривает. И ощущение неприятное, будто в животе холодный узел затягивается.

Меня нашли, вот что это значит.

Они меня нашли. Хотя понятия не имею, кто это — “они”?

Где я вообще?

И кто я?

Я в небольшой палате. Белые стены, белая спинка кровати, герметичное окно без фрамуги. Солнце чертит полосы на кровати и полу. Тычет лучом в пейзаж на стене — суровые горы и леса. Если приглядеться, на картоне можно заметить царапины: четыре в ряд, как следы от ногтей.

Встаю, покачиваясь, придерживаясь за край койки. На мне только безразмерная голубая рубашка. На стуле и в шкафу одежды нет. Кнопки вызова медсестры тоже нет, и это странно — обычно в больницах такие в каждой палате. Точно, я откуда-то это знаю. Наверное, часто в них валялась? Выглядываю на улицу. Я на третьем этаже; за стеклом голые деревья и приземистые корпуса из красного кирпича. На асфальте внизу лужи, в которых тонут опавшие желтые листья.

Вдруг в висках начинает ломить, и страх вновь сворачивает живот в узел. Пальцы будто током покалывает. В ушах звенит тонко и надрывно.

Спокойно, спокойно! Как бы я сюда ни попала, надо выбираться.

Дергаю ручку, но дверь не открывается. Не поддается. Это что еще за фокусы?

Я встаю на цыпочки, выглядываю в застекленную прорезь в двери. За ней коридор, другие палаты, часть из них открыта. Чуть дальше кресла и телек, бродят пациенты в пижамах и рубахах. Рядом женщина в больничной униформе, — бледно-зеленом топе с короткими рукавами и узких штанах, — что-то набирает на телефоне. Высокая и широкая в плечах, прямо Леброн Джеймс в женском обличии.

Все это напоминает мне психбольницу. Но я ведь не могу находиться в психушке, я абсолютно здорова.

Просто не помню, кто я.

Стучу в стекло. Медсестра вскидывает голову, оборачивается. Заметив меня, она прячет телефон в карман, подходит и заглядывает в оконце моей двери. Глаза над маской щурятся. Она улыбается, что ли? От такой улыбочки мороз по коже.

— Откройте! — громко говорю я.

Она кивает и отвечает:

— Подождите секундочку.

А потом куда-то уходит. Да они издеваются!

— Эй! — я возмущенно хлопаю ладонью по двери, но поздно — медсестры уже не видно.

Сердце колотится как загнанное. Звон в ушах становится комариным писком.

Выдыхай. Ты в больнице. Что страшного здесь может случиться? Приступ паники пройдет, просто выдыхай…

Щелкает замок, и громила-медсестра переступает порог, слегка склонив голову, чтобы не удариться затылком о косяк. Я еле сдерживаюсь, чтобы не толкнуть ее с дороги и не выбежать из палаты. Громила, похоже, это чувствует. Прикрывает за собой дверь, снова отрезав меня от свободы и коридорного гула.

— Не думала, что ты придешь в себя так скоро, — говорит она.

Ну да. А заперли, видимо, чтобы во сне не ушла.

— Где я?

— В больнице Кингз Каунти.

Кингз Каунти. Это Бруклин. Хорошо, хоть что-то я знаю.

— А… — Я развожу руками. — Почему?

— Ты не помнишь? — Громила внимательно на меня смотрит.

— Если бы помнила, то не спрашивала.

— Ничего?

— Нет, ничего! — Мое терпение вот-вот лопнет. Руки сами сжимаются в кулаки, и я спешно прячу их за спину.

Громила кивает, будто мои ответы многое для нее прояснили. Само терпение и внимание. И тут я наконец убеждаюсь, где я. Все сходится воедино: странные голоса пациентов, запертая дверь с маленьким окошком, медсестра, которая уходит от ответов на казалось бы простые вопросы... Я действительно в психушке!

Нет. Нет-нет-нет. Мне нужно выбраться отсюда как можно быстрее, все мои чувства кричат об этом. Нужно сказать, чтобы меня выписали. Здесь опасно.

В руках медсестры появляется шприц. Она поднимает его иглой к потолку и деловито щелкает по нему пальцем.

— Что это? — спрашиваю, а у самой по коже бегут мурашки.

— Успокоительное. Не нужно бояться, это совсем не больно.

Не бояться? Да я просто в панике!

— Мне не нужно, — я стараюсь говорить нормально. Без истерик, иначе точно получу заряд снотворного в задницу. — И вообще, знаете, я в порядке. Чувствую себя нормально. Я хочу выписаться.

Голос все-таки срывается. Я растерянно улыбаюсь, и глаза громилы-медсестры улыбаются мне в ответ над полосой маски.

— Разумеется.

Она не верит, все равно держит шприц наготове. Подходит ближе, и я отскакиваю от нее, прижимаюсь к окну. Дальше бежать некуда. Не могу оторвать взгляд от иглы в ее руке.

— Это какая-то ошибка... Я хочу поговорить с родными...

— Тебе дадут поговорить с ними только после того, как ты отдохнешь.

Медсестра неумолимо приближается. Я быстро осматриваюсь. Выпрыгнуть бы в окно, — этаж третий, под ним кусты, — но оно не открывается. Мебель привинчена к полу, на столе никаких предметов, даже бросить нечего. Все предусмотрели.

Вдруг щелкает замок, и в палату заходит молодой врач. Он останавливается на пороге, подняв брови, переводит взгляд с меня на оглянувшуюся громилу. Затем на шприц в ее руке.

— Что вы делаете? — спрашивает он.

Ну же, помоги мне, оттащи эту ненормальную! Позови охрану, сделай что-нибудь!

Наверное, он так и хотел. Но не успел. И я не успела — ни предупредить его, ни попросить о помощи.

1. Крис

Еще секунду облик девушки, которой я не знаю, маячит перед моими глазами: острые скулы, ямочка на подбородке, едва заметные веснушки, светлые брови. А потом лицо незнакомки исчезает, стирается, и я вижу совсем другое.

Я стою у кирпичной стены, возле мусорного бака, и на асфальте рядом со мной лежит мужчина. Мертвец — это сразу ясно. Мертвее дохлого скунса, как говорил... Кто это говорил? Не помню.

Ранний вечер, в просвете между высокими домами видна улица. Там машины, гудки, шум, там толпы людей, но здесь никого, кроме нас двоих.

Что я тут делаю? И кто я такой? Позади, в прошлом, пустота, словно я возник только что, прямо в этом проулке, возле вонючего мусорного бака. Одет в светло-голубые джинсы, кожаные мокасины, легкую сорочку и спортивный пиджак. С куском арматуры в левой руке. В висках пульсирует тягучая боль, а перед глазами маячит лицо девушки. Оно быстро исчезает, боль стихает, и я остаюсь один на один с переулком и мертвым телом у моих ног.

Поднимаю руку, недоуменно гляжу на арматурный прут. На его конце кровь. Значит, я убил этого человека? Почему? Может он ударил меня по голове, отсюда и боль? И память из-за этого отшибло. А я защищался...

С одной стороны проулок перегорожен железным забором, под которым валяются ящики, с другой стороны улица. Сюда пока никто не заглянул, но если заглянет, то я попал.

А может он жив?

Я наклоняюсь, замечаю кровоточащую ссадину на виске мужчины, беру его за плечо и переворачиваю на спину. Ему лет сорок. Он коротко острижен, одет обычно: темные брюки и пиджак, бледно-голубая рубашка. Лицо обычное, и часы на руке тоже — все обычное. Живот разворочен, весь в крови, с такими ранами долго не живут. На меня даже тошнота накатывает. Неужели можно оставить такую рану обычным железным прутом? В ней будто зазубренным крюком ковырялись.

На улице, совсем рядом, громко сигналит машина, звук врывается в тупик, бьет по ушам. Гудок не имеет ко мне никакого отношения, но я вздрагиваю. Перехватываю прут, сую конец в мусорный бак и пытаюсь стереть кровь о лежащий там мусор. Потом зажимаю прут под мышкой, снова вытираю — один конец, за ним другой, после чего швыряю прут через забор. Это орудие убийства, и лучше, чтобы моих отпечатков на нем не было. Прут падает на что-то железное, оно стучит и лязгает за оградой.

И что теперь делать? Просто свалить отсюда? Сунуть руки в карманы и расслабленной походкой выйти на улицу, будто я не при чем, будто позади возле мусорного бака не лежит тело с развороченным животом? Нет, нужно хоть что-то выяснить. Когда я перевернул человека на спину, его правая рука откинулась в сторону, теперь между рукавом пиджака и часами что-то видно на коже. Присев на корточки, я поддергиваю рукав. Это татуировка. Двухголовая змея, свернувшаяся двумя кольцами; смахивает на знак бесконечности, перевернутую набок восьмерку.

Я морщусь, тру лоб, но никаких воспоминаний символ не пробуждает. Может, стоит проверить карманы? Лезу в его пиджак, и тут в переулок проникает звук близкой сирены.

Через миг полицейская машина с визгом шин въезжает в тупик. Сирена смолкает, распахиваются двери, а я, вскочив, бросаюсь к забору. Мне вслед летит предупреждающий окрик. Я прыгаю на ящики, которые скрипят и рассыпаются под ногами, перемахиваю через забор. Падаю, сразу отталкиваюсь от асфальта ладонями, распрямляюсь и бегу дальше, мимо груды пустых канистр, на которые угодил мой прут. Сзади снова крики, стучат шаги. Впереди такая же улица, как и та, откуда появились копы, но здесь меня никто не ждет.

Чтобы не привлекать внимание, я заставляю себя умерить шаг. Отряхиваясь на ходу, сворачиваю за угол и едва не сталкиваюсь с коляской, которую толкает молодая мамаша. Я извиняюсь, сворачиваю вправо. Ссутуливаюсь, склоняю голову, будто в задумчивости. Иду быстро, но не бегу; оглядываюсь исподлобья. Улица как улица. Дома, магазины на первых этажах, закрытое кафе, люди спешат по своим делам. Прохладно, осень. Мимо проезжает автобус. Машинально отдернув правый рукав, смотрю на часы — половина седьмого. А часы-то дорогие, как, впрочем, и пиджак, и мягкие мокасины из серой замши. Дойдя до угла, я оглядываюсь — копов сзади нет — и ныряю за поворот.

В кармане пиджака лежит смятая десятка и несколько монет, в другом я нахожу автомобильный ключ с брелоком, на которым значок “шевроле”. Где-то неподалеку моя тачка? Или, наоборот, далеко.

Сердце уже не колотится так истошно, соображаю я уже получше. Пытаюсь хоть как-то обмозговать произошедшее. Если подумать, я как-то очень ловко перемахнул через забор, приземлился по другую сторону, вскочил, побежал… Ни подвернутой ноги, ни ушибов — похоже, я тренированный. Прошлое по-прежнему кажется непроницаемо-черной стеной. Сам себе я представляюсь каким-то плоским, вроде вырезанной из бумаги фигуры. Человек без судьбы, без целей и мотивов, без биографии. Никаких воспоминаний, только лицо незнакомой девушки с веснушками, больше ничего не помню.

Внезапно это лицо, вновь возникшее перед глазами, заливает красным, будто кровью. Весь мир затягивает багрянец. Я едва не вскрикиваю, в висках ломит так, что глаза наполняются слезами. Что-то плохое случилось с этой девушкой совсем недавно… Или со мной? С нами обоими? Меня снова подташнивает, на этот раз от страха и слабости, вызванных воспоминаниями о… О чем? Не могу вспомнить.

Иду дальше, сжав кулаки, стараясь не цеплять прохожих плечами. Гляжу прямо перед собой, даже не моргаю, боясь упасть. Очень медленно сердце начинает успокаиваться, слабость проходит.

Наконец достигаю улицы, откуда в проулок с мертвецом свернула полицейская машина. Она широкая, напротив проулка стоит офисная высотка, под ней большая парковка. Может там и находится мое авто? Нажимаю на кнопку и сквозь уличный шум слышу писк, но доносится он не с корпоративной стоянки. На моей стороне улицы всего, в десятке метров, мигает фарами приземистый спортивный “шевроле”. Иду к нему, поглядывая в сторону проулка, который метрах в ста дальше по улице. Рядом с ним стоят две полицейские машины.

2. Сара

Тип в костюме на меня смотрит. Он совершенно точно на меня смотрит — стоит на углу магазинчика, говорит с кем-то по мобильнику, а сам провожает меня взглядом. Ни разу медсестры не видел, что ли? И что он в своем черном костюме забыл в этой части Бруклина? Следит за мной, не иначе. Может, говорит с тем белобрысым парнем из джипа, докладывает, что засек меня.

Я вжимаю голову в плечи и прибавляю ходу. От холода зуб на зуб не попадает. Руки держу в карманах, но пальцы все равно ледяные — медформа совсем легкая, не для осенних прогулок. Мимо пиццерии пробегаю особенно быстро, потому что хочется есть. Не отказалась бы сейчас от пиццы или горячего бургера с картошкой фри.

И еще я бы не отказалась от жвачки. От пережитого меня до сих пор трясет, и я скриплю зубами; еще немного и сотру их до десен. Постоянно ловлю себя на этом, но поделать ничего не могу. Похоже, это у меня такая дурацкая привычка: жевать жвачку, когда нервничаю.

Осторожно кошусь через плечо. Мужчина в костюме остался позади; все так же болтает по телефону, стоя спиной ко мне.

Сколько уже иду, а по-прежнему ничего не узнаю. Все улицы и авеню похожи друг на друга, как две капли воды: сетка малоэтажных зданий с красными кирпичными стенами и шпаной на ступенях, минимаркеты, одинаковые машины, запаркованные у обочины. И снова поворот, снова красные кирпичные стены и шпана на ступенях. У одного топорщится майка над штанами, похоже, под ней спрятана пушка. Будто почуяв мой взгляд, он оборачивается и подзывает меня: «кис-кис». Я ускоряю шаг. Сердце колотится в такт, отбивая ритм.

Солнце прячется за дома. В сумерках улицы становятся совсем недружелюбными. Мимо с воем мчится полицейская машина, и я даже дышать перестаю. Провожаю копов взглядом, но те скрываются за углом.

Интересно, меня уже ищут? Наверняка, и не только копы. Снова вспоминается блондин из джипа. Лицо белое, гладко выбритое и по-своему красивое — тонкое, как у аристократов из Европы. И смотрел он настороженно, внимательно, как гончая, почуявшая след. Он искал именно меня. Как-то заметил за листвой и толстым больничным стеклом. Чего он хотел?

Судя по последним событиям, ничего хорошего.

Наконец я выхожу к нужному дому. Кремовый, трехэтажный, с ломбардом и маникюрным салоном. Из машины, припаркованной у лестницы, грохает хип-хоп. В подъезде пахнет сыростью, по стенам тянутся черные граффити и трещины в штукатурке. Милое местечко, ничего не скажешь.

На каждом этаже по шесть квартир. Дверь той, где жила я, помята снаружи, причем, кажется, совсем недавно. Следы такие, словно по дереву кулаком молотили. И тонкие темные разводы, похожие на засохшую кровь. Сюда кто-то ломился? Кто же там, внутри? Мне страшно представить…

Но на мой неуверенный стук открывает роскошная рыжая дива. Высокая, с длинными загорелыми ногами, в шелковом халатике, стянутом поясом на осиной талии. При виде меня ее лицо вытягивается, а красивые глаза округляются. Она пытается закрыть дверь, но я сую ботинок в щель.

— Пожалуйста, впусти, — прошу девушку, и та нехотя отпускает ручку. Я захожу в небольшую квартирку. Рядом, у выхода, журчит вода в приоткрытой ванне. Чуть дальше в коридоре три двери, за ними видны кровати, по одной в каждой комнате, какая-то одежда, большие коробки стоят в углу. Негромко играет музыка.

Я закрываю за собой дверь. Мнусь на месте, не зная, что сказать.

— Тебе стало легче? И почему ты в больничной одежде? — спрашивает девица. В голосе сочувствие, но взглядом она со мной не встречается.

Ага, она меня знала. Я цепляюсь за это, как за соломинку.

— Скажи, я здесь жила? И кто ты? Откуда меня знаешь?

Девушка бледнеет, отступает назад, и я сбавляю обороты.

— Успокойся, — говорю с нажимом. — Я ничего тебе не сделаю. Просто ничего не помню, даже как тебя зовут.

— Правда?

Она моргает, ее лицо разглаживается, испуганное выражение уходит, остается только настороженность. Она неуверенно протягивает мне руку.

— Роуз. Мы снимали квартиру вместе.

Я пожимаю ее сухую ладонь, попутно отметив это «снимали». Либо я отсюда съехала, либо она сама заочно меня выселила.

— Ты не знаешь, что со мной произошло? — спрашиваю. — Может, что-то видела?

— Конечно видела! Это был ужас! — Роуз качает головой, на лице сочувствие. Она манит меня в одну из комнат, и я следую за ней. Едва не спотыкаюсь о коробки, пирамидой сложенные у входа. Роуз опускается за стол, на котором разложены журналы, лаки для ногтей и прочая косметика. Я придвигаю пластиковый стул, сажусь напротив.

— Позавчера ты вернулась часа в два ночи, разбудила меня. Колотила в дверь так, что чуть пальцы себе не сломала.

Я понимаю, что следы на входной двери действительно мои. Опускаю взгляд на свои кулаки — костяшки и правда ободраны.

— Ты вся была в крови.

— Ранена?

— Не похоже. Твердила, что вас нашли, что надо спасать какого-то Криса.

— От кого спасать? И кого это «нас»?

— Не знаю, — Роуз жмет плечами. Она совсем успокоилась. Откручивает колпачок одного из пузырьков и старательно размазывает алую каплю лака по длинному ногтю. Будто мы яичницу обсуждаем, а не мое заключение в психушку. — Потом заперлась в комнате, что-то рвала, раскидывала. Я вызвала «девять-один-один».

Спасибо тебе, Роуз. Теперь я знаю, благодаря кому очутилась в клинике.

Я стараюсь успокоиться. Не время для злости, нужно выяснить все, что она знает.

— Ты нашла этого Криса? Он приходил?

Роуз снова качает головой.

2. Крис

А дом-то дорогой. Под стать моей машине, так и чудится, как я выезжаю из подземного гаража, прямоугольный зев которого виднеется за балюстрадой крыльца. Неужели я жил в таком элитном здании? Или живу? Кажется, все же нет. Не в данное время.

Он пятиэтажный, светлый, окна большие. Рассчитан на несколько элитных апартаментов. Широкое каменное крыльцо, массивная дверь, и за этой дверью наверняка охранник, вежливый и вооруженный.

Остановив “шевроле” за углом, так, чтобы в боковое окно было видно крыльцо, я рассматриваю “Логово Двуликого”. Какое-то мучительное чувство он вызывает, целый букет сложных переживаний, которые я не могу толком осознать. Стоит подойти поближе, заглянуть внутрь, может, охранник меня узнает, а я узнаю холл — так и потянется цепочка воспоминаний.

Двери открываются, выходят две женщины, одна в возрасте, вторая помоложе. Спускаются с крыльца и, пройдя мимо припаркованного напротив темно-синего “форда”, сворачивают в мою сторону. Улица, где стоит дом, тихая, малолюдная. Когда женщины минуют “шевроле”, я вглядываюсь в их лица, пытаюсь узнать, но они мне незнакомы. “Джош снова вложил деньги в этот хедж-фонд, а ведь я говорила ему, что у них проблемы с КЦББ”, — доносится голос той, что старше. Да уж, в особняке явно обитают не безработные на пособии.

Когда женщины скрываются из виду, я наклоняясь к рулю, чтобы сбоку лучше видеть фасад. Поднимаю взгляд... И цепляюсь им за сводчатые окна пятого этажа. Вон то, крайнее слева — знакомое окно. Когда-то я выглядывал из него, отодвинув занавеску в микки-маусах и дональдах даках. Вытягивался на цыпочках, наваливался на подоконник грудью и смотрел на эту тихую улицу сверху.

Это окно моей детской комнаты. И затем в голову приходит имя: Джеймс.

Джеймс Брана.

Оно огненными буквами пылает в сознании, неприятно обжигает, слепит. Я прикрываю глаза, тру ладонью лоб. Джеймс Брана, мой отец. Он жил — живет! — здесь, в апартаментах на пятом этаже, вместе с матерью и со мной. Хотя я уже давно не обитаю тут, много лет, да и мама… Мама. От этого слова веет горечью, страхом, чувством потери.

Что с моими родителями? Отец жив, хотя мы не виделись много лет, лишь иногда — короткий разговор по телефону, но я знаю, что он жив. А мама умерла. Давно. Как? Что-то произошло тогда…

Яркое, острое воспоминание накрывает меня. Я там, внутри своей комнаты. Слышу внезапный топот ног, вскрик домработницы. Голос отца, звук удара, возглас матери, шаги. Я, двенадцатилетний, выглядываю из комнаты и вижу страшных людей. У них черные гладкие головы, как у монстров из фильмов ужасов, а в руках оружие. Пистолет-пулемет FN P90, я видел такой по телеку. Передо мной никакие не монстры, а люди в черных масках. Спецназ? Группа быстрого реагирования? ФБР? Но что им тут делать? Да и одеты они в джинсы и кожаные куртки. Наверняка, грабители. Плохие люди – уж точно. Пять «эфэнов» в руках пятерки плохих людей. Они еще не заметили меня, трое разошлись по нашей просторной гостиной: один стоит возле сжавшейся под стеной домработницы, один – посреди комнаты, между сидящей в кресле матерью и выглянувшим из своего кабинета отцом. Он в брюках и светлой сорочке с короткими рукавами, она в длинном халате. Тихо бубнит телевизор на стене. Вдруг сквозь голос диктора до меня доносится:

— Крис, беги. Беги.

Я даже не сразу понимаю, что это говорит отец. Он застыл в дверном проеме, не поворачивает головы и лишь слегка двигает уголком рта. Это чтобы люди в масках не услышали.

Но тот, что стоит посреди комнаты, все равно слышит и разворачивается ко мне. Кажется, это их главарь. Он близко: черное лицо, камуфляжный комбез, черная куртка, черные перчатки. Оружие в левой руке. Глаза в узких прорезях маски сверкают мрачным удовлетворением. Он шагает ко мне, и тогда отец выкрикивает:

— Беги, Крис!

Главарь совсем рядом, и я бью его кулаком в живот.

Я сильный. Для своего возраста – очень сильный, могу подраться с парой-тройкой мальчишек из старших классов и если и не победить, то уж точно выйти из драки с достоинством. А сейчас я еще и напуган, поэтому удар выходит на славу. Человека сгибает пополам. От кресла на него бросается мать, тоже кричит «Беги!», и ее возглас заставляет меня сорваться с места.

Комната взрывается движением. Домработница визжит, отец получает кулаком в лицо, мать сзади накидывается на сложившегося в три погибели главаря, хватает за маску на темени. Дальше я не вижу — отскакиваю назад в комнату, захлопываю дверь. На ней есть задвижка, и прежде, чем кто-то успевает вломиться, я запираюсь. В слепой панике мчусь к другой двери, ведущей в задний коридор, откуда есть второй выход. Апартаменты у нас большие апартаменты, здесь шесть спален, гостиная… В темном коридоре никого, а сзади слышится ругань, удары, и потом, когда я уже раскрываю входную дверь, выстрел.

Один короткий, резкий звук. Будто топор врезается в дерево: БУХ! Я ору от страха, несусь по пролетам, слышу сзади грохот распахнувшейся двери, топот ног. Меня преследуют. Выскакиваю на ночную улицу — и бегу, бегу, бегу!

Позже я попадаю в полицию, и когда спустя пару часов за мной приезжает Стив, личный шофер отца, выясняется, что мама мертва. Убита тем человеком с ледяными глазами в прорезях маски. Случайно, судя по всему — это я узнаю позже, от отца.

Мне так и не говорят, кто ворвался к нам тогда. По официальной версии, обычная банда, грабители, но я не верю. Что за ерунда! Я помню приказ отца, реакцию матери, и уверен, что люди в масках приходили за мной. Но почему, для чего? Обычный киднэппинг? Почему бы просто не перехватить меня у школы? Да и взгляд того мужчины… Так смотрят на что-то важное, будто я был призом в непонятной игре. Нет-нет, тут что-то темное, какая-то тайна, но отец не говорит ни слова.