КНИГА ПЕРВАЯ "ЧЕЛОВЕК НА ПЛОЩАДИ".1. ЗНАКОМСТВО
ДУХ ОПЕРЫ
(роман)
(Книга первая "ЧЕЛОВЕК НА ПЛОЩАДИ")
(Путешествие в страну математики, музыки и пространственной реальности)
«Бог не знает больше, чем я».
Гёте
«Наши деяния и учёность уйдут вместе с нами, а дух целую вечность юн».
Хун Цзы-чэн
I. «ЧЕЛОВЕК НА ПЛОЩАДИ»
1. ЗНАКОМСТВО
(ФИЗИКИ И МАТЕМАТИКИ)
Этой зимой в нашем городе произошло нечто необыкновенное, что можно бы назвать чудом, но, как говорят, чудес на свете не бывает, если к тому же знать, почему случается то или иное явление, ведь всё в конце концов можно как-то объяснить. Но для основательного объяснения нужны всегда необходимые доводы, чем, в общем-то, и занимаются учёные, такие как физики и математики. Но физики и математики объясняют самые простые вещи в мире, можно сказать, самые примитивные. Ну, а если случается нечто мистическое, где нужны объяснения более высокого порядка, то, что тогда? Смогут ли физики и математики со своими конкретными установками проникнуть в сферы, находящиеся за границами их компетенции? Ведь никто ещё не отменял огромный пласт науки, называемой Метафизика. И метафизик – это совсем не то, что физик или математик.
Вот и мне предстояло выйти за рамки моей компетенции и углубиться в сферу, о которой я раньше даже и помыслить не мог, ни то, чтобы в неё проникнуть, потому что метафизику все называли ложной наукой. Но, очутившись в объятиях новых знаний, я понял, как я ошибался раньше, и не обращал никакого внимания на явные вещи, которые всегда находятся на поверхности - перед нашим взором, но на которые мы часто не обращаем внимания. Оказывается, что физика и математика – не такие уж примитивные предметы, если на них взглянуть со стороны метафизики. И на этом я бы хотел остановиться и рассмотреть все эти непонятные вещи отстранённым взглядом, иными словами, рассказать о своём опыте поподробнее.
К нам, в политехнический институт, прибыл молодой преподаватель математики из Италии, чтобы вести новый предмет, который вводился в нашу программу для студентов второго курса со странным названием «Квантовая архитектоника». Никто не знал такую науку, и поэтому к нему на лекцию хлынуло множество народа.
Студентов всегда привлекает что-то новенькое, ещё мало познанное и изученное. Но не только студенты ходили к нему на лекции, но и даже мы, преподаватели, оказались в их числе. Так как я возглавлял кафедру квантовой математики, то его лекции вызвали у меня живой интерес не только как у специалиста, но и как у заинтересованного лица.
Этого итальянского математика звали Луиджи Попогальо, и он был, как говорили, чистокровным итальянцем из Навоны. С самого начала в институте распространился слух, что он - красавчик и большой бабник, отлично играет на всех инструментах, поёт и даже сам сочиняет оперы. Одним словом, вокруг него поднялся ажиотаж не только в нашем институте, но и во всём городе. Два раза он уже выступал в нашем музыкальном театре, и в качестве певца блестяще исполнил партию Каварадосси из оперы «Тоска» композитора Пучинни.
Сразу же после начала его лекций меня вызвал к себе в кабинет ректор института и сказал:
- Милейший, я пригласил вас по очень щекотливому делу. И надеюсь, что наш разговор останется между нами. Как вы знаете, я ездил на международный симпозиум по образованию в Болонью, и там познакомился с этим итальянским учёным Попогальо, которого и позвал в наш университет прочитать лекции по его предмету. Мне его рекомендовали, как научное светило, которое готовится сделать революцию в математике и квантовой механике. Меня это зацепило, потому что принцип нашего университета – идти в авангарде науки, и я затащил его в наш университет на очень выгодных для него условиях. Но сейчас я немного одумался и считаю, что поторопился с его приглашением.
- Почему? - спросил я, удивившись.
- Потому что, начал замечать за ним некоторые странности. Вначале я подумал, что это всё – простые совпадения, и отмахнулся от них, но сейчас я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что я допустил ошибку, привезя его в наш город.
- Я слышал, что он – бабник, - заметил я, - вы это имеет в виду?
- Нет, - ответил ректор, - с этим бы я смирился, мы все – не без греха. Но я говорю о странностях в его психике. Я бы не хотел распространяться на эту тему, потому что я могу ошибаться. Давайте сделаем так, я дам вам денег на представительские расходы. Поводите его по ресторанам, постарайтесь поближе познакомиться с ним, расспросите его о себе, постарайтесь проникнуть в его голову, понять, где он шутит, а где говорит серьёзные вещи. Не люблю эту привычку у нынешней молодёжи все серьёзные вещи превращать в шутку. Я, конечно, понимаю, что это удобная позиция - за шуткой скрывать не только свои мысли, но и истинное положение дел, но в деловых отношениях не может быть шуток. Одним словом, меня интересует его психологический портрет. Надеясь, вы меня поняли. А после вашего близкого знакомства с ним мы встретимся и обменяемся нашими общими впечатлениями. Вы согласны?
Я кинул головой, после чего ректор дал мне некоторую сумму денег, и я покинул его кабинет. Но как только я вышел от него на морозный воздух, тут же испытал неловкость и даже угрызение совести. Получалось, что ректор нанял меня, как какую-то ищейку, шпионить за незнакомым мне человеком. Я хотел уже вернуться и отказаться от этой порученной мне миссии, но тут же подумал, что нужно было отказаться сразу и не брать деньги. Бог знает, что сейчас мог подумать обо мне ректор. Подумает ещё, что я набиваю себе цену. «Вот так всегда, - ругнулся я про себя, - мы все сильны задним умом». Поэтому я не стал возвращаться в кабинет ректора, а направился в преподавательское общежитие, где рядом с моей комнатой поселился Луиджи. До этого мы уже с ним познакомились и даже несколько раз перекинулись парой слов.
Время уже клонилось к вечеру, дневные занятия в университете закончились. Я постучал в его комнату и услышал его голос, в котором всегда звучали музыкальные нотки:
- Входите. Я никогда не запираю свои двери, потому что рад любому посетителю. Даже ночью, когда ложусь спать, двери мои открыты для всех, на тот случай, что, может быть, когда-нибудь ко мне забредёт случайно незнакомка.
Я вошёл к нему и осмотрел его скромное жильё. Кроме кровати, стола и нескольких стульев к комнате ничего не было. В маленькой кухоньке стояли два стула, стол и холодильник. Почти всё то же самое было и у меня. Окна в его как и в моей комнате, выходили на северо-восток, где текла широкая чистая река, не замерзающая даже зимой из-за сброса воды на плотине гидроэлектростанции. Густой пар поднимался от неё в небо почти отвесно из-за отсутствия ветра. Деревья по обоим берегам стояли покрытые толстыми шапками инея, которые жители города называли куржаками. За рекой живописно располагался город, сверкающий золотыми куполами церквей в лучах вечернего солнца, а снег отливал каким-то красноватым оттенком свечения.
- Может быть, мы поужинаем вместе где-нибудь в городе? – предложил я. – Я угощаю вас, и знаю одно местечко, где неплохо готовят.
- С удовольствием, - согласился Луиджи, - я ещё не очень хорошо знаю город, заодно вы покажете мне его. Пару раз я пел в вашем музыкальном театре, но, к сожалению, в вашем городе нет оперного театра, а я так скучаю по оперным представлениям. Знаете, что мы, итальянцы, не можем жить без нашей оперной культуры? Если бы я знал, что в вашем городе нет оперного театра, то вряд ли согласился приехать сюда.
- Что поделаешь, - вздохнул я, - но у нас есть превосходный драматический театр, мы можем как-нибудь сходить на какой-нибудь спектакль.
- Это совсем не то, - сказал, улыбаясь, Луиджи, - драма не может заменить оперу. Оперное искусство – это божественная благодать небесных потоков, нисходящих на землю. Через оперу с нами говорят небеса.
Мы вышли из общежития на морозный воздух и, взяв такси, направились в город.
В машине я спросил Луиджи:
- Где вы научились так хорошо говорить по-русски?
Луиджи рассмеялся и сказал:
- Мне совсем не сложно научиться говорить на любом языке мира, тем более, что итальянский язык похож на русский по своему благозвучию. Я же - говорящая птица, ведь и моя фамилия переводится на русский язык как «попугай», так что я обладаю способностью подражать любым звукам.
Я принял это за шутку и рассмеялся, спросив его:
- Я слышал, что вы из Навоны, но я попытался найти такой город на карте Италии и не нашёл. А где он расположен?
- Такого города нет в Италии, - заявил мне Луиджи, - Навона – это площадь в Риме. Я родился на этой площади.
- Значит, вы – римлянин? – спросил я, смеясь.
- Можно и так сказать, - согласился со мной мой спутник, - площадь Навона расположена недалеко от Ватикана. Если от неё пойти на север и через триста метров пересечь Тибр по мосту короля Умберто Первого, то вы окажетесь возле Дворца Правосудия, повернув на запад вы быстро дойдёте до площади Святого Петра, где и расположен Ватикан. Но когда летаешь над Римом, то в полёте не ощущаешь больших расстояний. Когда я ещё был птицей, самые любимые места посещения у меня были: Ватикан и ещё Оперный театр, который находится в восточном направлении от площади Навоны вдвое дальше, чем Ватикан. В Ватикане я слушал мессы, а в Оперном театре наслаждался божественными операми наших великих композиторов. Я родился в золотой клетке на балконе одного учёного, который и раскрыл мне все тайны математической науки. Он был моим учителем и его звали Луиджи. А когда он умер, а я стал человеком, то взял его имя.
- Вы шутите, - сказал я, рассмеявшись.
- Нисколько не шучу, - ответил он, улыбнувшись, - это же самое я рассказал вашему ректору, но, кажется, он не поверил ни одному моему слову.
Я не знал, что ему сказать, а Луиджи тем временем говорил:
- Я считаю, что площадь Навона - самая красивая в Риме. Мы называем её пьяцца Навона. Она возникла полтораста лет назад на месте стадиона Домициана, где с пятнадцатого века находился городской рынок. Это - большая и вытянутая с юга на север прямоугольная площадь, где расположены сразу три фонтана.
Мы приехали в центральную часть города и вышли из машины недалеко от памятника Ленина и перекрёстка двух центральных улиц. Как раз напротив памятника в глаза нам бросилась вывеска, написанная на итальянском: «RESTORANTE ETERNO» «Ресторан Вечность», а чуть пониже более мелким шрифтом шло уточнение: “Scoperto del gusto” – «Открытие вкуса». Луиджи, увидев эту надпись, рассмеялся и сказал:
- Совсем так же, как у меня на родине.
- Тогда, может быть, мы зайдём туда и поужинаем? – предложил я.
- Согласен, - сказала он, - посмотрим, чем ваша кухня отличается от нашей.
Мы зашли в ресторан «Этерно» - «Вечность», который оказался очень небольшим и довольно уютным. Разместившись за столиком, мы осмотрелись, и Луиджи похвалил интерьер этого заведения, сказав:
- Неплохо всё устроено! Есть в этой атмосфере некая иллюзия пребывания в Вечном Городе. Чувствуется в интерьере этого заведения что-то такое от барокко, а эти забавные ангелочки с блюдами, наполненными виноградом, и это мягкое окружении интерьера удачно гармонируют с обстановкой мебели, шторами и занавесками на окнах. Такое пребывание в подобных местах и позволяет нам задумываться над сложными проблемами нашего бытия во времени и пространстве. Этот ресторанчик вполне мог бы вписаться в окружение моей родной пьяццы Навона, где-нибудь возле палаццо Памфили. Ведь всё может происходить в нашем мире в независимости от времени и бытия. Как рассуждал один философ о том, что бытие как «присутствование» определяется временем, но время текуче, а пространство постоянно, поэтому бытие может находиться и присутствовать одновременно и во времени, и в пространстве, и в нашем бытии сейчас и тут. Ну, почему бы нам не представить, что в данную минуту мы находимся не в вашем городе, а в Риме на моей родной площади Навона, по которой я очень скучаю. Ведь это же можно представить?
- Вероятно, можно представить всё, - согласился я с ним и тут же возразил, - но что от этого изменится? Ведь мы всё равно не сможем перенестись в Рим.
- Это - как сказать, - заметил Луиджи, рассмеявшись, - ведь бытие не всегда определяется через время. Забудьте на минутку о времени, ведь как говорил тот же философ: «Всякая попытка удовлетворительно осмыслить соотношения бытия и времени с помощью общезначимых и приблизительных представлений о времени и бытии вскоре увязает в не распутываемом клубке едва продуманных связей». А я скажу больше, что ни одна вещь не имеет своего времени, потому что, когда мы есть, когда мы ощущаем себя, время исчезает. Может быть, у сущего и есть время, но у ощущающего себя субъекта времени не бывает, оно как бы улетучивается и становится, некой иллюзорной подвижностью, миражом. Вот, когда мы говорим с вами, разве мы ощущаем время? Или когда мы слушаем кого-то, кто овладевает нашим вниманием, мы тоже не ощущаем времени, в этот момент мы сами становимся мыслью, а мысль существует вне времени и вне пространства. Как говорят на Востоке: «Одна мысль – десять тысяч лет». Ведь бытие – это не вещь, а состояние души и некое наличие в вечности, это – само время, определяющее своё время. Если уж говорить честно, то бытия вообще не существует ни во времени, ни в пространстве, а есть только наше временное присутствие, и это присутствие - даже не нас самих, а всего лишь нашего сознания в нашем сознании. Вот здесь в этом ресторане, вы видите расписные стены, картины итальянских художников, ажурные плафоны, белые скатерти на столах, серебряные вилки и хрустальные бокалы. Но стоит подойти к вам официанту с бутылкой вина и ударить ею вас по голове, и моментально всё исчезнет. Вы уже не будете видеть ни осколков разбитой бутылки, ни струящегося мягкого света этих великолепных люстр. Весь ваш мир мгновенно погрузится во тьму. Так скажите мне: где же здесь бытие? Нигде среди всех этих вещей вы бытия не найдёте. И бытие - не в вещах и не во времени, оно – в нас. Где мы хотим себя ощущать, там мы и пребываем, там мы и присутствуем. А сейчас представьте, что мы с вами присутствуем в Риме, в ресторане с этим самым название «Этерно» - «Вечность». Мы все живём в своём времени, и это мы, так сказать, определяем для себя это время, но это даже не важно для нас, течёт время или нет, оно может просто стоять на месте, а мы будем жить. Представьте, что вокруг нас ничего не крутится и не вертится. Всё остановилось и застыло. Время остановилось, его просто нет в наличии, ничто не тикает и не указывает на то, что что-то меняется. Это и есть наше внутреннее состояние, его ещё можно назвать «состоянием сна», ведь во сне вы времени не наблюдаете.
В это время подошёл к нам официант и спросил, выбрали мы что-нибудь в меню или нет. Мы сделали заказ и продолжили беседу. Я сказал Луиджи:
- Всё - это так, как вы говорите, но всё в мире относительно чего-то, и если думать так, как вы только что изложили, что бытие – это всего лишь наше присутствие, где бы то ни было, то тогда мы даже не сможем представить, что же представляет собой этот мир.
- Совершенно верно! – хлопнув в ладоши, радостно провозгласил Луиджи. – Мы и в самом деле не знаем, что собой представляет этот мир. И тот, кто считает, что он знает этот мир, очень ошибается. Всё это - мираж, и все это - временно. А лучше сказать, что мир – это игра нашего воображения. Ведь то, что вы видите, может и не происходить в мире. Мир ваш внутренний может отличаться от мира внешнего.
Он взмахнул рукой, указывая на зал и нескольких посетителей, сидящих за столиками.
- К тому же, - продолжал он говорить, - всё, что вы видите вокруг себя, не принадлежит вам и не имеет к вам никакого отношения. Вы пришли в этот мир и ушли. Ничего из него не взяли, и ничего ему не оставили. Всё это, якобы, сущее не имеет для вас никакого значения и никого отношения к вам. Оно – само по себе, а вы – сами по себе. Всё это - преходящее, а мы – вечные, потому что ничем сущим не обладаем, потому что мы, как «сами по себе», не находимся ни во времени, ни в пространстве, мы как бы стоим за бортом всей этой сущности. Мы можем исчезнуть здесь, а появиться там.
И он указал жестом в какую-то неопределённость.
- Мы сами определяем своё время и место там, где мы появляемся. Обладаем ли мы бытием? Несомненно! Мы не только им обладаем, но мы и являемся им, потому что мы сами и есть время и пространство. Бытие – это не вещь, и не время. Это – наше сознание.
Луиджи замолчал и о чём-то задумался. В это время официант принёс нам блюда и стал расставлять на столе. Затем он распечатал бутылку итальянского вина, и, пожелав нам «приятного аппетита», тихо удалился.
Только сейчас мы заметили, что в зале негромко звучит какая-то музыка. Я вслушался в её звуки и узнал мелодию «Волшебной флейты». Прекрасный голос исполнял на немецком языке арию из этой оперы. Я обратил на неё внимание Луиджи и спросил, любит ли он Моцарта.
- Я обожаю его, - сказал он, - из-за этой оперы я выучил даже немецкий язык. Моцарт – это бог. Моцарт – это символ, печать качества идеальности, знак гения. Каждый из нас представляет собой определённый знак. На этом и стоит математика. Все мы являемся людьми, но все мы не однозначны, потому что проявляемся в разных мирах как феномены. Только знаками можно определить и выделить феномен среди множества феноменов. Для этого и служит математика. Но математика тесно связана с музыкой, потому что само звучание музыки – это уже сам по себе математический ряд набора определённых размеров, выраженных в символах, означающих проникание времени, и этот явленный поток времени является своего рода волшебством, где каждый звук, каждая пауза стоит на своём месте и создаёт общую гармонию звучания. Это как бы одна некая действительность налагается на другую действительность и создаёт воодушевление, иными словами, меняет какую-то данную реальность на совсем другую новую действительность. В этом и состоит всё очарование квантовой архитектоники. При помощи её любой физик и математик способен создавать не только новую реальность, меняя время и пространство, но и порождать новые вещи, новые обстоятельства и открывать совсем иной мир в пространстве, творить своё собственное время.
Слушая его, я всё более и более очаровывался его словами. Отпивая из бокала вино маленькими глотками, я наполнялся некой живительной силой, которая как бы раздвигала мои мыслительные горизонты. Я сам начал говорить легко и непринуждённо, чему, несомненно, способствовала речь моего спутника и единомышленника.
Я говорил:
- Как мне повезло, что я встретил вас, и могу говорить о том, что меня всегда волновало. Я же стал математиком случайно. Прежде всего, скажу несколько слов о себе и о том, как меня угораздило попасть на физико-математический факультет института. Само сочетание этих слов «физика» и «математика» уже отдаёт чем-то мистическим, и поясню, почему. Ещё в юности я полагал, что через математические символы и формулы можно вершить нечто такое, что становится вещественным и ощутимом в физическом мире. Это – как магия или волшебство, которое из ничего, из воображаемых символов, делает нечто такое, что превращается в вещи или осязаемый плотные тела и предметы. От таких мыслей «срывает крышу», как говорят студенты. Но ведь это так и есть. Древние греки под понятием физика понимали совокупность представлений о природе, о внешнем мире и о всём, что не создано человеком. А вот всё, что создаётся человеком, можно отнести к области математики. Поэтому существует теснейшая связь между физикой и математикой. Скажу большее, я согласен c вами и полагаю, что сама музыка и есть небесный язык цифр, рождающийся на небесах; он посылает нам некое откровение небесных сущностей, которые через музыку не только общаются с нами, но и делятся некими тайным истинами, которые потом, проникая в наше сознание, делают нас похожими на них, на эти самые небесные создания.
Луиджи, услышав эти слова, рассмеялся, но тут же поддержал меня, сказав:
- Несомненно, так оно и есть. Я думаю, что Лао-цзы, Конфуций и даже Будда слышали музыку, но вот только музыка в их ушах звучала разная. Лао-цзы слышал звучание Космоса, Конфуций – земные мелодии, а Будда – музыку пустоты. Военные, учителя, учёные, священники - никто не может обойтись без музыки. Даже начало отсчёта мира начиналось с ритма, мелодии и музыки. Я полагаю, что сам Бог, творивший мир, начал создавать его с сотворения гармонии, которая и вылилась в музыку жизни. Ведь музыка нас сопровождает от рождения до смерти, и даже перерождение – это просто смена одной жизненной мелодии на другую. И всё наше грядущее зашифровано в этой музыке. Только пребывая в спокойствии, можно услышать музыку жизни. Поэтому между небом и землей есть пространство, заполненное музыкой, которая возникает там из самой механики мироздания. Она настолько сложна, что её нам сложно понять, а иногда даже невозможно услышать, и, хотя нам кажется, что в тишине нет музыки, но как раз тишина и наполнена музыкой. Весь эфир музыкален, нужно только вслушаться в него, и мы услышим, как в нём проносятся небесные тела, проплывают облака, гонимые ветром, как на землю падают капли дождя и снежинки. С неба на землю также опускаются мелодии, содержащие в себе эту тайну мироздания, о которой говорите вы, и излагаете те определённые идеи, которые мы потом претворяем в жизнь. Поэтому музыка, звучащая в мире, разноярусная, и звуки рождаются в ней от столкновения разных вещей друг с другом и даже разных миров. Об этом я говорю студентам в своих лекциях. Я им говорю, что нижний ярус эфира заселён людьми и разными живыми существами. На верхнем ярусе обитают боги, ангелы и разные тонкие сущности. Этот эфир, по сути своей, является сценой, подмостками музыкального театра – Театра Идей, где время от времени появляются люди, на которых и опускаются эти идеи, и они сочиняют прекрасную музыку. Здесь же разыгрываются представления, которые не всегда попадают в анналы человеческой истории. Только идеальные моменты из пьесы Театра Идей способны обрести жизнь, и в них устанавливается некая гармония между землёй и небом. И только при этих условиях может возникнуть некая идеальная действительность, которая время от времени накрывает то или иное место на земле, где начинают происходить чудеса и рождается мир, совсем не похожий на мир нашей обыденной действительности. О нём мы сейчас и говорим с вами. Не так ли? Но для наступления такой действительности нужны некоторые предпосылки, которые способен организовать только сам человек в своём внутреннем мире.
В этот момент я почувствовал, что опьянел. Но мой мозг начинал работать ясно и просветлённо, давая оценку кружащемуся вокруг меня миру.
- Что это? – спросил я Луиджи, указывая на бутылку с вином.
- Это – наша итальянская граппа, - смеясь, сказал он, - она кажется лёгким вином, но от неё можно очень захмелеть, поэтому мы её обычно разбавляем водой. Я очень удивился, когда увидел, что вы пьёте её не разведённой, но подумал, что вы, русские, все такие крепкие в употреблении алкоголя и не пьянеете. Я всегда разбавляю граппу водой.
И я тут увидел, что перед ним стоит графин с чистой водой, которую он на моих глазах подлил в свой бокал. Как-то раньше я этого не заметил. По-видимому, я уже давно захмелел, и этот момент опьянения совсем выпустил из виду, похоже, опьянение, как и сон, незаметно одолевает человеком.
- Мне бы нужно выйти на воздух, - сказал я, - а то я чувствую головокружение.
- Ну что же, - сказал Луиджи, рассмеявшись, - раз вы хотите выйти на воздух, тогда я вам покажу настоящий Рим.
Я стал вставать из-за стола и почувствовал необыкновенную тяжесть в ногах. «Вот набрался»! – подумал я. С большим усилием, превозмогая себя, я заставил себя стоять, не качаясь. Но меня всё же слегка качнуло, голова кружилась.
К нам подошёл официант, и я расплатился и с удивлением заметил, что большая бутылка граппы, стоящая на нашем столе, была пуста. Если Луиджи пил разбавленное вино, - подумал я, - то, значит, три четверти бутылки выпил я. За нашим столом больше никого не было. Вот почему я так опьянел. Мне стало жарко.
Одевшись, мы с Луиджи направились к выходу. Как только мы вышли из ресторана «Етерно» - «Вечности», то в лицо дыхнул мне не морозный воздух нашего города, а прохладный вечерний бриз весеннего вечера. Я остановился и обомлел. Первое, что привлекло моё внимание, было то, что вместо памятника Ленину стояла на площади посреди фонтана античная фигура бога морей, разящего трезубцем осьминога, в окружении других изящных скульптур: лошади, пытающейся выскочить из бассейна с ребёнком на спине, ещё там были мужчины, женщина и другие дети. Все они, казалось, хотели, как можно быстрее, покинуть этот водоём. Я перевёл взгляд на здания, стоящие вокруг площади, и они все были мне абсолютно незнакомыми.
- Что это?! – воскликнул я в возбуждении.
- Это и есть площадь Навона, - ответил мне Луиджи, - и прямо перед нами находится фонтан Нептуна.
- Но это невозможно! – воскликнул я, отказываясь верить своим глазам.
- Почему же? – с улыбкой спросил меня Луиджи. – Всё в мире возможно, стоит только немного внутренне перестроиться, и всё стаёт таким, каким желаете вы представить.
- Но я же никаким образом не перестраивался, - сказал я, - как же это произошло?
- Это я изменил окружение, - признался Луиджи, рассмеявшись, и переходя со мной на «ты», - надеюсь, ты не возражаешь? Я проявил свои знания квантовой архитектоники, и для этого нужно-то всего найти необходимые инструменты для вхождения в новую реальность, я знаю, как это делается, - на этом и построена моя наука – квантовая архитектоника. Сейчас у тебя в ушах должна звучать некая музыка. Ты слышишь её?
- Да, - сказал я, - но раньше я никогда её не слышал. Странно, но я одновременно слышу музыку Европы, Азии, Америки и Африки, мелодии не чередуются, а звучат как бы вместе – одна налагается на фон другой. Какое странное звучание!
- Вот это именно тот эффект, который должен возникать при перенастройке на иную действительность.
- Как же это делается? – спросил я его.
- Это ты поймёшь немного позже сам, а теперь давай осмотрим это место, куда ты попал. Перед нами стоит фонтан Нептуна. Хочешь попробовать из него воду?
- А, что, вода из этого фонтана какая-то особенная?
- А ты попробуй, - посоветовал мне Луиджи, подводя меня к фонтану.
Я зачерпнул горстью воду, попробовал на вкус и тут же воскликнул:
- Но она же горькая, как водка! Она чем-то похожа на морскую солёную воду, но от неё можно запьянеть. А я и так уже пьяный, как бы мне не упасть здесь, прямо на площади, как последнему забулдыге. К тому же, эту воду невозможно пить. Это - морская вода?
- Это – вода мёртвая, - улыбнулся Луиджи и кинул головой, - когда-то я пил её очень много, чтобы умереть, как птица, а затем возродиться человеком. В то время мы жили с хозяином в том доме.
И он указал на окна жилого дома рядом с французской школой, которые в торце выходили на вия Агонале напротив ресторана Бернини, из которого мы только что вышли. С этого места открывался удивительный вид на всю площадь Навона, простирающуюся к югу от нас.
- Когда-то здесь был стадион, - сказал Луиджи, махнув рукой, - потом находился городской рынок, а после этого его перестроили в самую большую площадь Рима, где могут разместиться пятнадцать легионов солдат. Справа за улочкой Виа дель Лоренси стоит здание библиотеки фонда Чезаре Фиори, где я провёл много часов, чтобы набраться нужных мне знаний. А там дальше высится Церковь святой Агнессы, выстроенная когда-то на месте публичного дома. В ней есть изображение, на котором эта святая очень похожа на одну вашу студентку со второго курса, которая мне приглянулась, но к которой я никак пока не могу найти подхода, потому что она своим характером напоминает мне эту святую. Ещё в старые времена, когда были гонения на христиан, она стала христианкой. Её отдали в публичный дом, но ни один мужчина не смог овладеть ею, она так и осталась девственницей. Ей отрубили голову, и эта голова храниться в церкви как святыня. Хочешь посмотреть на неё?
- Что? Посмотреть на отрубленную голову? – в ужасе спросил я.
- Нет, - рассмеявшись, ответил он, - я хочу показать тебе изображение святой?
Я не знал, что ему ответить, но сам подумал о девушке-студентке, которую он имел в виду, и в которую я был тоже влюблён.
- В конце площади стоит старинный дворец Пампили, - продолжил он говорить, - а слева, за французской школой, напротив фонтана Четырёх рек, высятся здания, где помещается зал искусства Сервантеса и институт политических исследований святого папы Пия Пятого. В конце же площади напротив другого фонтана, олицетворяющего Мавра, есть храм Нашей Богоматери Святого Сердца. А напротив него расположилось здание Бразильского посольства. Как видишь, на этой площади представлено всё многообразие мира. Что бы ты хотел осмотреть?
Я развёл руками, но, подумав, сказал, что мне хотелось бы осмотреть церковь святой Агнессы, которая тоже находилась напротив Фонтана Четырёх рек.
Он согласился показать мне церковь, но вначале мы подошли к фонтану Четырёх рек. Фонтан был настолько живописным, что я залюбовался им. От огромной стелы на четыре стороны в фонтан изливались воды, олицетворявшие четыре континента. Напротив церкви святой Агнессы сидел бог реки Нил, устремляющий свой взор на девственницу Агнесу, которая, по мнению Бернии, могла рухнуть под его страстным взглядом. Бог Дуная держал в руках свиток с высеченными эмблемами папства, бог реки Ла-Плато сидел на горе золотых монет, а индийский бог реки Ганг держал в руках весло.
- Ты можешь попробовать водичку их этого бассейна, - посоветовал мне Луиджи, - это живая вода. При помощи её можно излечиться от всех болезней, к тому же познать мистику, насытить свой ум знаниями и верой в высшие символы, познать тайны и причаститься к перлам мудрости, а также обрести способность совершать странствия на просторах далёких океанов восточной философии.
Я попробовал на вкус воду из фонтана, она оказалась пресной, холодной и очень чистой.
- А какой водой наполнен третий фонтан? – спросил я его.
- Вода в фонтане Мавра необычная, - сказал Луиджи, - там вода своим вкусом очень походит на вино. Человек, попробовавший её, обретает сказочное воображение и способен проникать в запредельные сферы нашей реальности. Он может преобразовываться в любое существо во Вселенной, путешествовать в разных местах и даже остаться там навсегда. Но я не советую тебе пока пробовать эту воду, потому что любое твоё желание может осуществиться, если ты отопьёшь из того фонтан хотя бы глоточек воды. Прежде, чем это сделать, постарайся понять, что тебе нужно, потому что, когда это осуществится, то возврата уже не будет. Многие люди, пившие из того фонтана, бесследно исчезали.
Я оглядел площадь и опять зачерпнул пригоршней немного воды из бассейна Четырёх рек, смочив свои губы. И тут на какое-то мгновение я полностью потерял ощущение реальности. Мне казалось, что я стою ни на площади Навона, а нахожусь уже где-то в космосе, зависая в пространстве, и до меня долетал голос Луиджи, превратившегося в небожителя, который говорил мне:
- В этом фонтане не просто пресная вода, а удивительно чистая, она как бы проясняет наше сознания и позволяет нам видеть мир таким, каким он есть на самом деле. Она снимает с наших глаз покровы заблуждения и наделяет нас особой мудростью видеть вещи в их скрытом существе, вернее, она даёт нам сразу четыре способа видеть мир очищенным взглядом. Ведь сами вещи и представления о них в нашем сознании всегда разнятся. Видя вещи, мы не всегда способны узреть истинный дух их сущности, поэтому воспринимаемая нашим сознанием объективность только кажется нам объективностью, а на самом деле она таковой не является. В нашем поле зрения возникает перед глазами некая заставка, через которую мы смотрим на объект, и поэтому видим то, что хотим видеть. Вы, учёные и философы, привыкли говорить об объективности познания, на которое вы ориентируетесь, но в своём мире, глядя на объект, вы думает, что имеете свои законы и формулы, по которым, как вам кажется, вы способны предсказывать будущее течение времени и изменение вещей, а также восстанавливать прошедшее. Вы всегда хотите определённой ясности в вашей жизни, поэтому и пытаетесь при помощи своего сознания всё в этом мире привести к простоте, понять, что такое вещи, события, законы природы. Для этого вы и создали так называемую науку, которую насытили разными своими теориями; а эти теории строите из своих же измышлений, думая, что они помогут вам решать какие-то ваши проблемы. Но в чём, позволь спросить тебя, состоит сущность ваших теорий?
Я не успел ему ответить, как он продолжил говорить:
- Создавая свои теории, вы тут же из ученого превращаетесь в философа, и считаете, что при помощи философских исследований своих научных работ обретаете чистое и подлинное теоретическое понимание этого мира.
- Уже нет! – воскликнул я, перебивая его. – Ещё этим вечером я считал, что знаю этот мир, то теперь, очутившись здесь, я совсем его не понимаю.
Услышав эти слова, Луиджи рассмеялся и сказал:
- Наконец-то, ты проснулся. Ты увидел феномен, и увидел его совсем не там, где сам ожидал его увидеть. Ты понял, что всё в этом мире субъективно и относительно. Только что мы были в твоём городе зимой, и вдруг оказались здесь, в центре этого Вечного города. И тебе бы хотелось, наверное, узнать, как мы здесь очутились?
- Вот именно, - сказал я.
- Скажи мне, - произнёс Луиджи, - а сейчас в твоих ушах звучит ли какая-нибудь музыка?
- Да, - ответил я, - я слышу звуки какой-то симфонии, но, мне кажется, что раньше я никогда её не слышал.
- И откуда же льётся эта симфония? – спросил меня лукаво Луиджи.
- Не знаю, - ответил я, - она просто звучит в моей голову, создаётся такое чувство, что она льётся откуда-то с неба.
- Вот именно! – воскликнул Луиджи. – Мы все слышим эту небесную музыку, но вот только не всегда обращаем внимание на её звуки. Раз ты слышишь музыку, то мне будет легче с тобой говорить о том, во что я хочу посвятить тебя, потому что, когда ты начнёшь понимать некие мистические вещи и откроешь новые знания, в которые я хочу тебя погрузить, ты начнёшь понимать и меня. И тогда мы сможем установить между нами интер-субъективную взаимную связь, какую, впрочем, мы с тобой уже имеем, как два познающих субъекта. Если тебе удастся понять меня, то, и ты сможешь, надеюсь, обрести новое миропознание.
- Что же это за миропознание такое, - спросил я его скептически, - которое возникает лишь с музыкой и содержит в себе мистические тайны?
- Это и есть то самое совершенное миропознание, - стал уверять меня Луиджи, - через которое перед тобой откроются одновременно три действительности. Если ты верующий христианин, то ты сможешь смотреть на мир и происходящую действительность одновременно тремя взглядами: взглядом Бога-отца, божьего Сына и Святого духа. Но если ты атеист, то эта действительность разделится в тебе совсем по-другому: ты начнёшь воспринимать реальность одновременно как «человек на площади», как «человек в театре» и как «человек в храме».
- Но если я атеист, то зачем мне идти в храм? – с иронией спросил я его.
- Храм – это не то, что ты думаешь, - ответил Луиджи почти серьёзно, - храм – это космос, а также и всё мироздание, где мы носимся как маленькие частички единого целого. Когда-то я усвоил эту философию при перерождении из птицы в человека. Я как бы посмотрел на мир не только взглядом птицы или человека, но и смог посмотреть на мир отстранённым взглядом - взглядом самого Творца. И это произошло здесь, где я родился, на этой площади Навона в моей золотой клетке. Здесь я впервые выбрался из клетки и облетел эту площадь. И здесь я решил трансформироваться, перестать быть птицей, трансформироваться вначале в человека, а потом уже и в самого бога. Так мне удалось стать «человеком на площади», то есть, попасть в ту реальность, которая окружает вас, как людей, потому что птиц окружает реальность совсем другого порядка. Ведь человек живёт, как ползающее существо в двухмерном пространстве и передвигается только по плоскости, в то время как птица парит в трёхмерном пространстве. Она способна летать, передвигаясь в объемных протяжённостях. Конечно же, став человеком, я потерял способность физического полёта, но зато обрёл нечто такое, что делает меня сильнее, чем обычную птицу. О своём птичьем ощущении мировосприятия сейчас я не буду говорить, а скажу только о тех состояниях, в которых постоянно пребывает человек. Итак, человек существует одновременно в трёх состояниях: он, как «человек на площади», прежде всего, обозревает своё окружение – здания, деревья, людей, собак, птиц; смотрит на них как на вещи, отделённые от него самого своими границами и формами. Это и есть его настоящий физический мир, где наличествуют какие-то единичности и множественности. В этом физическом материальном мире человек способен видеть только формы, но не содержание этих вещей. Это - так называемый его внешний мир, мир одновременно красивый или безобразный, хаотичный или структурированно-совершенный. Этот мир может ему нравиться или не нравиться, но от него ему никуда не деться, если ему не изменить своё сознание. Этот объективный мир цепко держит человека в своих объятиях. Ты можешь увидеть на этой площади красивую девушку, которая понравится тебе, но физически она ничем не будет отличаться от других прохожих, разве только своей своеобразной внешностью. Этот физический мир также есть и мир математики. Ты можешь ещё видеть на этой площади сотню других красивых девушек, в которые ты тоже можешь влюбиться, потому что за красивой внешностью девушки трудно разглядеть её сущностное содержание. Этот внешний, голый, ничем неприкрытый мир виден тебе как на ладони в самых мельчайших деталях, потому что он прост и примитивен. Его ещё можно назвать материальным миром. Такой взгляд на мир имеют как птицы, так и животные. В этом мире рождаются определённые чувства – как употребить этот мир для себя? Что можно от него взять? «Человек на площади» примитивен и понятен. В этом мире существует своя собственная логика. Если человека обидеть, то он тут же полезет в драку с кулаками, если считает себя сильным, или постарается убежать и забиться в какую-нибудь подворотню, если он слаб. «Человек на площади» эгоистичен и самолюбив, потому что он чувствует себя такой же вещью, как и другие вещи-люди, среди множества таких же, как и он, вещей-людей этой толпы. Со стороны этого мира он постоянно чувствует агрессию и опасность. Так было и со мной, когда я впервые стал человеком. Ведь до этого я летал над этой площадью, только наблюдая за людьми, собаками и другими птицами: голубями и воронами. Я уносился в сторону Оперного театра, где звучала божественная музыка, а потом летел в сторону Ватикана - «Святого Места» - Santo Sede - престола папы на площадь Святого Петра, где звучали молитвы, и говорил всего один человек, которого слушали тысячи других людей с замиранием сердца. Там звучала уже совсем другая музыка. И я понял, что у людей есть такое состояние души, которое я называл «человеком в театре» и ещё «человеком в храме». «Человек в театре», это когда человек находится не на площади, а в закрытом помещении. Когда его со всех сторон закрывают стены, сверху – потолок, а с низу – пол. Тогда-то в нём и рождаются некие интимные таинственные чувства, когда он способен устремить свой взор на свой внутренний мир, почувствовать тонкие нюансы своих чувств, увидеть какие-то свои внутренние тайны и истины. Это «состояние человека в театре» можно сравнить ещё с его нахождением внутри собственной головы. Когда он смыкает веки, то как бы гаснут люстры и опускается занавес на сцене, наступает темнота, как это бывает перед началом спектакля или оперы в театре. Это - самый волнительный момент театра перед началом каких-либо действий. Это как будто предчувствие начала какой-то жизни, таинственной и неповторимой. Но вот веки открываются, занавес поднимается, и начинаются удивительные действия, появляются образы и происходит проникновение в эти образы, вхождение в другие миры, как просачивание внутрь вещей, которые до этого были всего лишь мёртвыми движущимися предметами. Проникая в эти вещи, мы как бы попадаем в иные миры, и перед нами открывается всё разнообразие Вселенной. И вот здесь начинается разделение человека на две части, вернее, не самого человека, и на его сознание. Ты никогда не задумывался над тем, почему у человека два глаза, два уха и две ноздри и только один рот?
Я не успел ему ответить, как Луиджи продолжил говорить:
- Ты, наверное, думаешь, что эти органы чувства дублируются у человека для более точной ориентации в пространстве. Может быть, это и так, но главное - ни в этом. В голове человека как бы живёт два существа: два зрителя и два слушателя. Оба они контролируют всё по-своему, и по-своему воспринимают действительность. И даже два полушария головного мозга разные, и каждый из них имеет свою функцию: левое полушарие отвечает за абстрактное восприятие действительности, а правое – за образное и конкретное. В нашей голове одновременно происходит восприятие мира и обработка его данных на двух уровнях, как на двух фронтах: на общем и на конкретном. Образы у нас превращаются в абстракцию, а абстракция переходит в образы. В нас одновременно сидят два мыслителя, которые осмысливают мир в двух плоскостях. И часто эти мыслители вступают в диалог и даже в спор. Ведь и тебе, наверное, часто приходилось слышать эти диалоги в своей голове. Эти два собеседника порождают наши мысли, которые мы преобразуем через идеи в некое своё отношение к действительности. В наших головах мы постоянно находимся в «театре действий», поэтому мы все на этом уровне и относимся к разряду «человека в театре».
2. ПРОГУЛКА НА ПЛОЩАДИ
2. ПРОГУЛКА НА ПЛОЩАДИ
Утром я встал с больной головой, проснувшись очень рано. Мне нужно было привести себя в порядок и окончательно протрезветь. О вчерашнем дне я помнил смутно. Мне тут же пришли в голову слова Альберта Эйнштейна о том, где он говорил, что время есть ключ к пониманию любой относительности, где движение есть функция времени, но время само по себе понятие относительное, и поэтому абсолютного времени не существует, и что всё, как и время, существует относительно чего-то. В этом я уже давно убедился, потому что моё собственное время текло необычным образом. Его течение то появлялось, то исчезало, как бурная река, уходящая в одном месте под землю, и вновь пробивающаяся на поверхность – в другом. Так и моё время, то скрывалось в моём подсознании, то ярко вырывалось наружу и текло стремительно, как бурный поток или водопад.
Я попытался вспомнить, что вчера происходило со мной, и в моей голове кое-что всплывало, подобно некому миражу, возникающему из тумана. В моих воспоминаниях время отложилось как фрагментарное проявление действительности, но была ли это действительность? Мне нужно было во всём этом разобраться. А разбираться можно было только, оставаясь наедине с самим собой, одним словом, стать «одиноким человеком с площади». Мне захотелось прогуляться по утреннему городу, проветриться. Может быть, подумал я, голова и перестанет болеть.
Было ещё темно и довольно холодно, но трамваи уже ходили. Я привёл себя в порядок, оделся и вышел на улицу. Холод меня быстро отрезвлял, и мои мысли приходили в порядок. Сев в трамвай, я постарался вспомнить все подробности вчерашнего вечера.
Трамвай направлялся в центр города по заснеженным улицам, скрежеща колёсами по рельсам на поворотах и издавая тревожные звонки. Пассажиров в вагоне было совсем немного, многие из них пребывали в полусонном состоянии. Я сидел в свете электрического освещения, который отражался от стекла окна вагона, как бы создавая двухмерность пространства отражённого внутреннего освещения и проникающих в движении лучей уличных фонарей. Эта меняющаяся двухмерность пространства немного смущала меня, как бы напоминая о моём собственном душевном разделении на два мира: на мир внутренний и мир внешний. Из этих миров состояла ни только моя душа, но также, как я полагал, допуская такую вероятность, и души других пассажиров, едущих в трамвае.
Мне нужно было вспомнить всё произошедшее накануне, дать ему оценку и разобраться в некоторых сложностях. Все эти воспоминания лежали спрессованными где-то в глубине моей души. Так что же вчера произошло? Я попытался напрячь память, и вдруг вспомнил эпизод совершенно забытый, который проявился в моём сознании, как некая возникшая перед глазами действительность.
Когда мы уже возвращались на такси в общежитие, между мной и Луиджи возник некий спор, даже не спор, а что-то, наподобие выяснения отношений, складывающихся между нами. Произошёл буквально следующий разговор:
- А мне здесь хорошо, и я рад, что встретил вас, - сказал я ему, - мы оба идём путём совершенствования.
Луиджи, услышав эти слова, рассмеялся и посмотрел на меня как-то странно, сказав:
- Наше совершенство рождается не от природы. Природа – сама по себе уже совершенна. Под совершенством вы, наверное, понимаете возвращение к своим основам.
- Но человек сам по себе уже является совершенным существом, - возразил я ему, - к тому же, все мы находимся в постоянном развитии, и это развитие ещё больше совершенствует нас.
Услышав эти слова, Луиджи опять расхохотался и сказал:
- А вы никогда не думали о том, что человек может не совершенствоваться, а деградировать, развиваясь в негативную сторону, вступая как бы на опасный путь оскудения?
- Но в чём тогда, по-вашему, заложен смысл человеческого совершенства? – спросил я Луиджи. – Я думаю, что из-за своих страстей, недостатков и пороков человеку трудно быть совершенным, но всё же он стремится к совершенству, быть может, механически, так как идёт путём прогресса.
- Всё зависит от человеческого сознания, - подумав, сказал Луиджи, - я понимаю, что человек одновременно может быть мягким и твёрдым: мягким к брату, сестре и ближнему; твёрдым к врагу, обманщику и негодяю; таким является любой человек в мире, независимо от национальности, в сердце которого одновременно уживаются любовь и ненависть. Но вот только, идя механически путём прогресса, сможет ли он стать совершенным? Да и будет ли это совершенство, когда человек станет винтиком прогресса, так сказать, человеком коллективного сознания? Ведь самое главное для человека на пути к так называемому вами совершенству – это контроль над своим сознанием.
- Но что такое сознание? И как вы его понимаете? – сразу же возразил я ему. - Ведь с этим нужно ещё разобраться. Я допускаю, что ваше знание связанно с тем, что происходит внутри вас, а не снаружи. Не так ли?
Луиджи кивнул головой и сказал:
- Мы с вами уже говорили о том, что у человека в этом мире возникает как бы три действительности в зависимости от состояния его сознания. То, что в нём происходит внутри, часто случается в то время, когда он среди многих людей как бы остаётся в одиночестве, как «человек на площади», когда что-то вокруг него происходит, кто-то проходит мимо, а он никого не замечает, потому что его взгляд направлен внутрь себя. Но в то же время он может себя чувствовать и как «человек в театре» ведь в одиночестве он не всегда может оставаться, будучи окружённый людьми. В этот момент включается другая действительность. Он уже является зрителем и участником всеобщего спектакля. Его сознание делает его из мыслителя артистом. Но общаясь с людьми и наблюдая за своим окружением, он уже попадает в третью действительность, как бы давая оценку всему тому, что происходит вокруг него, и задумывается над тем, а ради чего всё это происходит; какую роль он играет во всём этом; и какова цель его жизни. И эта третья действительность его характеризует уже как «человека в храме». Не та ли? Но почему это происходит?
Я не знал, что ему ответить, и Луиджи продолжал говорить:
- Конечно же, вы внимательно вслушиваетесь в звуки, исходящие от мира как снаружи, так и внутри себя, думая, что именно внутри себя можно услышать звуки, исходящие из глубин Вселенной. К тому же вы считаете, что необходимо обладать внутренним и внешним зрением, полагая, что на то, что происходит в мире, вы можем смотреть и через внутреннее зрение и видеть истинную картину происходящего.
- А разве это не так? – спросил я его.
- Так-то оно так, - ответил Луиджи, - но если полагаться только на это, то можно впасть в заблуждение и совсем не понимать причин того, почему это происходит. Например, до меня часто доходят некоторые отрывки мелодий, несущие с собой как бы с неба определённые мысли. Я слышу мелодию древних греков: «Гибель они навлекли на себя святотатством, безумцы,…». Что это? Не подсказка ли это того, что должно произойти с теми, кто, теряя мудрость, начинает творить безумия. А безумием иногда бывает даже доброта. Ведь недаром говорят, что навязчивая доброта бывает хуже зла. Человек часто впадает в лёгкое безумие, и не понимает, что творит. Поэтому человек, находясь одновременно в трёх видах этой действительности, должен быть всегда прозорливым. Истинная прозорливость – это постоянное прозрение. А прозрение – это как рождение из небытия, как возвращения из забытья, как просыпание после долгого сна, одним словом, это - мгновенный переход из одной действительности в другую, молниеносное пронизывание одновременно трех действительностей тремя своими осознаниями.
Услышав эти слова, я рассмеялся и сказал:
- Что касается меня, то я постоянно нахожусь в каком-то опьянении жизнью.
И тут я вспомнил, что, сказав эти слова, я вдруг как бы почувствовал, что в тот момент почти полностью протрезвел. Хмель как будто выветрилась из моей головы.
Я вспомнил, что в тот момент, когда мы ехали с Луиджи в наше общежитие, будучи пьяными, я вдруг осознал, что окончательно вышел из прежнего изменённого сознания, в котором остались и прогулка по вечернему Риму, и моё пребывание в позапрошлом веке в обличии гусара в занесённом снегом гостином дворе, и разговор с учёным, трансформировавшимся в Луиджи. Я ясно увидел горящие огни моего родного города, проезжая по мосту, услышал звон трамваев на рельсах и чувствовал запах одеколона водителя, который управлял такси. По-видимому, моё сознание в то время пробудилось.
- Странно, - продолжал говорить я после того, - но это опьянение жизнью мне часто нравится. Ведь нельзя жить постоянно только своим разумом. Это скучно! К тому же, жить одним разумом безрадостно, получается, как бы, странная схема такого существования: мрак, безызвестность, луч света, мысль, полёт фантазии, шишка на лбу от удара о фонарный столб и снова мрак до следующего озарения. Я думаю, что невозможно сразу отдаваться одновременно трём реальностям, а необходимо их переживать по-отдельности и наслаждаться ими. Иначе, что это за жизнь?! Конечно же, можно отдаваться полётам фантазии, парить над головами многих, ни на кого не обращая внимания, но взлететь в небо и парить над всеми – не безопасно ни для себя, ни для других, потому что можно потом упасть на их головы. Ведь можно же, конечно, жить только своей внутренней жизнью, как бы обосабливаясь от других, что я чаще всего и делаю, и не задумываться, правильно ли это или нет. И самое разумное, что может делать человек, - это ни с кем не спорить. В мире - сколько людей, столько и мнений. Если ни с кем не споришь, то над тобой никто не посмеётся, в душе же можешь смеяться над всеми.
Слушая меня, Луиджи опять рассмеялся, воскликнув тираду Гомера из «Илиады» или какого-то другого его произведения, которое я когда-то уже читал:
- Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.
- А что? – сказал я. – Разве я не прав?! Человек способен разобраться только в своём собственном внутреннем мире, да и то иногда ему бывает трудно это сделать. А что касается внешнего мира и, уж тем более, общества, где он вынужден жить, и где никогда не бывает порядка, то это для него всегда затруднительно, потому что в обществе постоянно отсутствует истина и правда. Ведь когда люди лгут друг другу, они порождают новую правду, особенно когда они эту правду превращают в разновидность панибратства. Кто-то из великих сказал, что, фамильярничая, люди становятся братьями. Очень трудно разорвать такие брачные узы, ещё труднее бывает порвать отношения с фамильярным сообществом, которым является любое государство через своё так называемое воспитание «патриотизма». Когда вокруг очень много людей, то трудно жить с ними, оставаясь самим собой. Ведь среди людей есть масса неприязненного народа, и трудно, а может быть, даже и нельзя навязать свою любовь тому, кто тебя ненавидит. Можно, конечно, быть выше всего этого, научиться оправдывать любые проявления вражды и нетерпимости, считая, что лжи и обмана не существует на свете, а есть, всего лишь, иллюзии и самовнушение, которые навязываются другим. Но лучше всего, как я считаю, держатся от всех на расстоянии, и жить самому по себе, занимать, так сказать, нейтральную позицию. Нейтральная позиция – это когда ты не являешься ни учеником, ни учителем. Я считаю, что каждый человек сам по себе гениален, правда, иногда он этого не знает, и поэтому обычно смотрит в рот другим. Ведь не даром же говорят, что миром правят посредственности, культуру создают одарённые, а в изгоях пребывают гении. Гении идут своим путём, создавая для всех прописные истины, по которым одарённые пытаются ткать канву жизни, которую посредственности потом используют для своих нужд. Когда вы говорили о пробуждении своего сознания, то я эти слова связал с пробуждением в себе гения. И я считаю, что гений – это человек, который живёт своими мыслями. Не нужно прислушиваться к чужим мнениям, нужно иметь своё собственное мнение, потому что у гениев всегда много подражателей, но ещё больше дегенеративных выкидышей. Человек часто задаётся мыслью: прав он или нет, и не может понять, чья истина в нём: его собственная или у кого-то заимствованная? Но это легко проверить: действуешь ты по своим собственным убеждением или с оглядкой на других. Ведь так? Если ты считаешь себя умнее других, то не поступай, как все. Но если ты мудрее других, то делай так, чтобы все поступали, как ты. Человек стремится к Истине, но для того, чтобы ею овладеть, ему нужно стать совершенным.
- Истины не существует в вашем мире, - спокойно заявил мне Луиджи, посматривая в окно машины на пробегающие столбы, киоски и дома улицы.
- Как это? – возмутился я, не в силах поверить в то, что услышал из его уст.
- Потому что истину вы создаёте сами. Когда я превратился в человека, то начал задумываться над человеческой психикой, чтобы понимать вас, вернее, то, как вы смотрите на мир. И вот что я открыл: вся ваша психика и так называемый духовный строй, как и душевный уют, состоят из набора парадоксальных и болезненных заморочек, которые вы превратили в своего рода категории, такие, как истина и ложь, правда и заблуждение, себялюбие и самопожертвование, грех и вина, любовь и ненависть, и, наконец, свобода, равенство и братство. Но эти заморочки не приносят человеку никакой радости и не делают его счастливым. Возьмём, к примеру, истину, к которой вы стремитесь, полагая, что она помогает вам раскрывать некую тайну, которая сокрыта от вашего сознания, и которая сделает вас умнее и совершеннее. Но как же разглядеть или понять эту истину? И обязательно ли при рассмотрении истины брать во внимание общественное мнение? И вообще, что же такое истина? Рождается ли она от конструирования ваших мыслей или ещё от чего-то? Ведь ваши мысли, если они даже вами выстраданы, не имеют никакой ценности, потому что они, как правило, со временем мимикрируют. К тому же человеку, априори, трудно понять, что истинно и что ложно, поэтому человеческой истины нет, и не может быть. Я не говорю о Боге, так как божественная истина музыкальна. Музыка, подобно свету, льется из самой сущности Творца. Более того, это и есть его доступный язык при общении с живыми существами, как самое совершенное порождение высшей мудрости, наполняющей всех счастьем. А правда и истина у человека всегда перемешиваются с ложью, от этого и происходят все его беды. И правда у него отличается от лжи тем же, чем смелость отличается от трусости, но бывают исключения, когда ложь есть проявление особой храбрости. Иногда к этому исключению вынуждены прибегать ваши мудрые политики, тогда ложь, в которую вы верите, стаёт у вас правдой. И это всё зависит от степени вашей веры в неё. Очень часто человек произвольно или непроизвольно утаивает правду, уж такова сущность человека, который никогда не обходится без тайн. Меня всегда интересовал вопрос: «Почему человек не может обходиться без тайн? И почему он боится, что его тайны могут быть раскрыты»? Не потому ли, что, раскрывая свою тайну, человек становится уязвимым. Но вот только носить в себе эту тайну порой человеку становится трудно, потому что он открытое и общественное существо. Нося в себе какую-нибудь тайну, он даже может заболеть от этого. Наверное, поэтому священники, чтобы снять с человека какую-то тайну, лежащую на его сердце грузом, придумали так называемую тайну исповеди. В этом, наверное, есть какой-то смысл. Расставаясь с тайной, люди обретают душевное спокойствие. Ведь недаром говорят, что, когда кому-то удаётся открыть вашу тайну, которая вас долго мучила, и о которой вы предпочли никогда не упоминать, вы от неё освобождаетесь, перестаёте мучиться и болеть. Ведь с больной мозолью вы расстаётесь без сожаления? Неприятная для вас тайна – та же болезненная мозоль, от которой вы освобождаетесь, сделав её достоянием гласности. Страдания у вас лечатся покаянием, так как человеческая совесть не может обойтись без давления на неё груза вины. Человек, почему-то, всегда винит себя во всём. Без ощущения вины он просто не видит своего существования. Хотя, что такое вина? Это - такая же глупость, как и все прочие человеческие привычки и пережитки. Но всё же, провинившиеся исправляются быстрее, когда им постоянно не напоминают об их вине. Впрочем, человек весь состоит из своих глупостей. И почему-то глупостям умных людей верят чаще, нежели глупостям глупых. Может быть, первые находятся под защитой своего авторитета? Из глупостей слагаются человеческие достоверности. А о достоверности у каждого человека существует своё собственное мнение. Все люди тщеславны. Это - ещё один порок человеческого характера. Многие смеются в душе над тщеславием своего друга, и лишь немногие радуются, когда это тщеславие реализуется. К тому же люди завистливы и эгоистичны. Даже в вашей любви к кому-либо проявляется ваш эгоизм. Как-то я слышал такое суждение: «Мы любим нашу возлюбленную за нашу любовь к ней, а не за то, любит она нас или нет. Когда наша любовь к ней остывает, то её любовь к нам начинает нас раздражать». У человеческого себялюбия нет границ, поэтому, вероятно, человек так жаждет славы, которая на поверку является для него всего-то миражом. Я слышал и такое суждение от кого-то из вас: «Чаще всего нам полезна слава мнимая, обладая её чувством, мы не устаём трудиться во имя этой славы, но, когда эта слава приходит к нам по-настоящему, мы забрасываем свой труд, и нежимся в лучах её сияния». Став человеком, я долгое время общался с людьми и понял, почему вы все такие несчастные. Один мой друг как-то признался мне, сказав следующее: «В душе мы ненавидим всех людей, стоящих выше нас, если считаем их по достоинству равными себе. Это происходит, вероятно, оттого, что природа заложила в вас инстинкт вашего превосходства через равенство, по которому все слабые стремятся стать равными сильным, а сильные стремятся подмять под себя слабых». Из этого следует, что в вашем обществе никогда не будет достигнуто равенство. Я уже не говорю там о каком-то братстве, потому что в вашем мире также не может существовать истинного Братства, ибо вы даже с вашим человеколюбием ко всему человечеству неспособны стать братом человеку, который вам антипатичен. А в силу зависимости от всего в этом мире, вы не можете быть свободными. Поэтому истинной свободы в вашем мире тоже не существует. Так что, этот ваш лозунг «Свобода, равенство, братство», который вы выдумали, для того, чтобы сплотиться, является простой фикцией.
- Но всё же, - прервал я рассуждения Луиджи, попробовав возразить ему, - вы же не будете отрицать того, что все люди стремятся к добру.
Услышав эти слова, Луиджи расхохотался и сказал:
- Всё это - пустые слова. Обычно люди говорят о том, чего не знают, что хотят скрыть, или о чём никогда по-настоящему не задумывались. Вероятно, поэтому, слова, произносимые человеком, ветер всегда уносит в пустоту. У вас почему-то, когда говорят о добром, всегда это выглядит пресно, приторно или скучно, а вот когда речь заходит о злом, ваше внимание всегда обостряется. Отчего так происходит?
Я ему тут же возразил:
- Бывает и так, что люди, стремящиеся показать себя злыми, бывают очень добрыми, и наоборот, которые выставляют себя на показ добряками, оказываются в конечном итоге злодеями.
- Вот-вот, - тут же поддержал меня Луиджи, - это говорит о том, что вся ваша мораль лицемерна. Конечно, злодея или лгуна можно легко обнаружить среди вас, потому что мало кому из вас удаётся скрывать свои чувства. У лгуна самое уязвимое место – его глаза. А злодей всегда выдаёт себя своим дыханием. А что касается вашей общественной морали, то она не только полна противоречий, но и наполнена крайностями, которые её доводит до ханжества. Так, например, когда общественная мораль осуждает прелюбодеяние, не стремится ли она этим прикончить само понятие любви?
Я не знал, что ему ответить, и только развёл руками, но тут же, взяв себя в руки воскликнул:
- И всё же, мы стремимся сталь лучше. Каждый из нас желает быть совершенным. И у каждого человека на земле есть путеводная звезда. Иногда найти её не составляет труда, но иногда на её поиски уходит вся жизнь.
- Для того, чтобы стать лучше, чаще слушайте классическую музыку и посещайте оперу.
- Но в нашем городе нет оперного театра, - озабоченно произнёс я.
- Если нет оперного театра, его нужно создать, - сказал Луиджи.
В это время мы подъехали к нашему общежитию, и наш разговор пришлось прервать. Поднимаясь по лестнице в наши комнаты, мы пожелали друг другу спокойной ночи и расстались.
А вот прошла уже ночь, настало утро, но почему этот важный кусок времени, где прозвучали такие значимые слова нашего разговора, выпал абсолютно из моей памяти? Может быть, потому, что он был мне неприятен? Многие неприятные вещи мы стремимся забыть мгновенно. Но потом они внезапно возникают в нашей памяти. Луиджи высказал мне тогда много чего такого, чего бы я не хотел слышать. И, вероятно, я всё это тут же и похоронил в своей памяти. Так уж устроена сущность человека, что она старается жить только теми воспоминаниями и помнить только то, что ей приятно.
Трамвай остановился недалеко от центральной площади, где располагалось здание правительства на месте разрушенного собора иконы казанской Богородицы. Посреди площади был разбит сквер с фонтаном, который был занесён снегом, как и сам сквер, и вся площадь.
Прохожих ещё почти не было видно, и я пошёл к фонтану, находящемуся в центе сквера, оставляя следы на выпавшем снегу. Хоть и горел свет фонарей, но звёзды ярко светились в предрассветной темноте неба. Площадь на востоке соединялась с широкой улицей, где справа был ещё один фонтан поменьше у геронтологического центра, напротив музея искусств, затем улица немного искривлялась и проходила мимо другого сквера, где находился большой фонтан между дворцом спорта и музыкальным театром, и упиралась в квартал старинных домов, увенчанных златоглавой церковью. Но даже при электрическом освещение всё это пространство невозможно было спутать с площадью Навона в Риме.
Как же так? - подумал я. - Почему иногда наша действительность раздаивается, и мы из одной реальности попадаем в другую. Вчера я, неожиданно для себя, из своего города переместился в Рим на площадь Навона, и Луиджи этому свидетель. Затем попал в какое-то неизвестное место, став гусаром, но потом опять вернулся в свой город. Что же это за такое, как не путешествие в пространстве и времени?! Конечно же, вчера я немного перебрал, но всё равно я контролировал своё сознание, я высказывал какие-то умные мысли, даже вёл диспут, но как это всё могло произойти, мне было не понятно. О реальности что-то там говорил Кант в своём «Освещении принципов метафизического познания».
Я попытался вспомнить его слова.
Да, так и есть, - воскликнул я, - он говорил, что реальность должна быть объединена в одном-единственном существе. Таким существом являюсь я. И в моём существе объединены все реальности, составляющие как бы материал для всех возможных понятий, и они распределяются между многими существующими вещами, где каждая вещь обладает существованием, в известном смысле ограниченным, то есть, связанным с некоторыми изъятиями.
Так оно и есть. Когда я находился в одной реальности, то другая реальность как бы изымалась, переставала для меня существовать. Я же не мог одновременно находиться и в моём городе, и в Риме. Кант прав, что этим изъятиям присуща безусловная необходимость, но не в такой степени как реальностям, хотя они и принадлежат к всесторонней определённости вещи, без которой вещь не может существовать, и отсюда следует, по его предположению, что ограниченные таким образом реальности имею случайное существование, как в моём случае. Таким образом, для безусловной необходимости требуется, чтобы реальности существовали без всяких ограничений, то есть представляли бы собой бесконечное существо, каким являюсь я. Может быть, под этим пониманием Кант подразумевал Бога? Но кто такой Бог? Может быть, он подразумевал сознание каждого человека, к примеру, моё сознание? Именно в нашем сознании и живёт Бог, и мы являемся его частицей. Так значит, и я могу сравниться с Богом. Ведь кто я? Я тоже являюсь существом, обладающим множественностью. Вчера я был и самим собой и гусаром. А если моё сознание божественно, то оно включает в себя всю Вселенную. А раз так, то я могу мгновенно переноситься из одного места в другое. Хоть я в своём роде и единственен, и существую как моё «я», но явлюсь безусловно необходимым началом всякой возможности.
Я окинул взглядом ещё раз площадь и уходящую вдаль широкую улицу и опять подумал о вчерашней метаморфозе: «Нет, это место не похоже на площадь Навона, хотя и имеет три фонтана, да и по географическому расположению наш город больше подходит к Парижу, чем к Риму, во всяком случае, находится на той же широте, что и Париж. Значит, вчера я и в самом деле побывал в Риме.
И тут у меня вдруг в голове зазвучала музыка Жана Батиста Люлли «Королевский дивертисмент». Но почему в моих ушах звучит эта музыка барокко? И тут я всё понял, что барокко - именно тот стиль, который подходит для публичных мест, где человек должен выделиться, чтобы не смешаться с серой массой, раскрыть все свои таланты и духовные богатства, обособиться от всех. Барокко - это не марши, когда все идут в одну ногу, а танцы, когда люди танцуют на площадях в своих маскарадных костюмах. Барокко – это же музыка для представлений на площадях, когда король Людовик Четырнадцатый выходил вместе с Люлли к своему народу. И король и композитор-артист дают представление, яркое и радостное, где король забывает о том, что он король, а артист может вообразить себя королём. И я вдруг тоже почувствовал себя «человеком на площади». Я шёл таким же скачкообразным шагом, как это делают танцоры, высоко подняв голову, представляя себя одновременно и Жаном Батистом Лилли и Людовиком Четырнадцатым и всем народом, который вышел на площадь, объединённым этим торжественным птичьем танцем. Я был одним из тысячи воображаемых мной людей на площади, и каждый из них старался показать всем свою индивидуальность, свою вычурность.
Я подумал, что этим и отличается барокко от всех других стилей в искусстве, он вбирает в себя всё и перемешивает, чтобы создать свою неповторимость. Какой прекрасный стиль! Это, прежде всего, особый вид душевного состояния, когда человек отделяется от всех, как бы ступая по площади, чтобы придать своей душе определённый импульс, раскрыться, как морская раковина причудливой формы, и показать свою драгоценную жемчужину, глубоко запрятанную в его душе, чтобы всех поразить своей ослепительностью и вычурностью, сложностью, пышностью и динамикой. Вот какой я, смотрите, великолепный и неповторимый! И музыка звучала в моих ушах, и я шёл по площади, подпрыгивая в воображаемом танцевальном шествии королевского дивертисмента.
Да, я – король, и это – моё королевство, такое же как у Моцарта, где я играю всякие всевозможные роли. Ведь я – существо бесконечное, потенциально скрывающее в себе начало всяких возможностей, как говорил Кант, и моя реальность простирается за гранями любых ограничений, потому что мои духовные силы находятся в постоянном и непрерывном движении к всё большему совершенству, ведь я в своей душе обладаю бесконечностью всей Вселенной, которая содержит в себе все присущие ей мысли и реальности, озаряемые светом моей души. Никакая вещь не может поразить моё воображение, так как я, как математик, могу познать всё, а, как физик, создать любую реальность. Ибо я – король-солнце, как Людовик Четырнадцатый, создавший вокруг себя великолепный двор. Я могу до бесконечности расширять сферу моей реальности, благодаря связи с моей собственной Вселенной. Ведь все реальности – это всего лишь явления, феномены, возникающие и распадающиеся. Я постоянно совершенствую эту реальность, потому что сам, благодаря ей, совершенствуюсь.
И тут я, чувствующий себя «человеком на площади», огляделся вокруг. Рядом никого не было, и я ощутил, что ко мне пришла, наконец-то, эта долгожданная свобода, когда можно побыть одному, оставаясь наедине с самим собой, но не замыкаться в каком-то пространстве, а отдаться открытому космосу, быть под звёздами, мыслить и чём-то своём, внутреннем, и чувствовать себя частичкой огромного мироздания, стать такой же звёздочкой, которые сияли на небе, и создать вокруг себя свой собственный мир.
Я ощутил в себе силы и осознание того, что могу сделать всё, даже самое невообразимое: изменить всё вокруг себя, измениться сам, оставаясь в глубине себя тем самый, каким всегда хотел быть. Ведь, когда меняешься сам, то можно даже менять законы, создавая их для себя и под себя. Ведь даже классик материализма говорил, что человеческое мышление суверенно и неограниченно по своей природе, призванию, возможности и временной конечной цели. Но он тут же добавлял, что оно не суверенно и ограничено только по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности. Но если действительность можно менять, как это случилось со мной вчера, то и тогда данного закона тоже не существует, так как я сам могу научиться творить эту действительность. Возле этого фонтана я, находясь в состоянии барокко, чувствую себя Люлли и Людовиком Четырнадцатым, а когда дойду до следующего фонтана, то смогу окунуться с головой в стиль классицизма, и сразу же стану Моцартом, и вся действительность вокруг меня опять поменяется, потому что я буду уже «человеком в театре»; а у третьего фонтана я, превращаясь в «человека в храме», обрету образ бога и буду создавать вокруг себя музыку и свою собственную действительность, как это делает Луиджи. Сейчас он – бог, и при помощи своей философии и магического искусства способен менять окружающий мир. Но и я стану богом и создам свою философию со своими законами. И вот тогда столкнутся две философии: моя и магия Луиджи, и мы посмотрим, кто выиграет эту битву: я или он. И наградой победителю будет Агния. Кто-то один из нас, самый сильный, должен завоевать её сердце.
Танцуя, я дошёл до конца сквера и вошёл в суживающуюся горловину улицы. На тротуарах появились уже пешеходы, спешащие на службу, а по дороге проезжали машины и автобусы. Я перешёл через улицу и у геронтологической клиники, свернув в скверик, подошёл к круглому фонтану. Удивительно, но снега в нём не было. По всей видимости, дворник в этом месте работал даже ночью.
Чаша фонтана была небольшая и неглубокая. Я перешагнул через край чаши и встал в середине фонтана. Скверик, отгороженный от пешеходной мостовой ажурной решеткой, густо зарос кустами и деревья, поэтому свободного пространства вокруг фонтана оставалось мало из-за близко расположенных скамеек, но для меня сам круг чаши мог стать ареной или сценой, как в театре, к тому же, за решёткой ограды толпились люди, ожидая транспорта. В мою сторону они не смотрели, потому что меня защищали ветви деревьев, покрытые снегом, но их присутствие я ощущал, как артист ощущает за занавесом наполненность зала зрителями. В мою душу сразу проникло чувство нахождение в театре, которое возникает в замкнутом пространстве при волнение в преддверии общения с кем-то или с чем-то неизвестным, когда человеку предстоит куда-то выйти: артисту - на сцену, а зрителю ступить в неизведанное пространство. Ведь в театре мы одновременно являемся и зрителями, и актёрами, где можно посмотреть на других и показать себя.
«А что если мне сейчас произнести какую-нибудь зажигательную речь, - подумал я, - обратят на меня люди внимание или нет»? Конечно же, это – глупо: произносить речи из фонтана или бассейна. Люди в театре жизни всегда пытаются обратить внимание на себя, и я не составляю исключения. Но для того, чтобы на тебя обратили внимание, нужно быть привлекательным. А привлекать к себе внимание других людей можно только своим умом или обаянием. Обаяние – это дар природы, и им наделены немногие, то есть, не все, желающие его получить, а вот ум приобретается самим человеком в ходе развития его умственных способностей. И это, прежде всего, труд, который полностью зависит от самого человека. Очень часто за гибкий ум человеку прощают много. К тому же, сам ум может стать средством обаяния. Но как же стать умным? Как развить свой ум до такого уровня или совершенства, чтобы превратиться в гения? Что же такое острый ум, как не постоянное движение мысли? Это – поток мыслительных операций и концентрированного устремление к какой-либо идее. Откуда же берутся мысли? Они берутся из истока, из предела истинного бытия. Слово и мысль прокладывают человеку путь к Истине, из-за которой он находится в вечном странствии, проходя через реальные и нереальные миры; и, конечно же, Истина является его реальной ценностью. Путь духовных исканий! Как это красиво звучит! Этот путь мысли порождает всё его творчество и является конечной целью его бытия. Это и есть его отечество, его родина и его рай блаженства. И мной тоже овладевает чувство стремления к совершенству, потому что я «не есть нечто уже сложившееся, а есть требование духа», как сказал один великий писатель. И я являюсь этим самым духом, который стремится осуществить все мои высшие потенции, суть которых мне ещё не разъяснила природа.
И тут я остановился в своём мысленном движении и воскликнул: «Что же я делаю?! Я стою здесь, в этом фонтане, и несу всякую чушь, занимаюсь глупостью и чудачеством. Что же меня выбило из колеи, привело сюда и сделало жалким позёром»? И тут я вдруг понял, почему я это всё делаю. Я познакомился с Луиджи, который показал мне свое тотальное превосходство надо мной. Он способен делать то, что под силу только магам, волшебникам, святым или богам. И я полностью ощутил всё своё ничтожество. Более того, он не только превзошёл меня, но и покусился на самое святое: решил переспать с моей возлюбленной, с девушкой моей мечты, с Агнией, лишить её девственности. Разве могу я ему это позволить! Нет! Всеми силами я должен противостоять ему, стать таким же, как он, сильным и могущественным, проникнуть в его секреты и победить его. Но для этого мне нужно для начала хотя бы сравниться с ним и овладеть его магией, освоить метафизику и проникнуть в мистику. Но как это сделать? Здесь нужна не йога, а что-то более совершенное. Здесь нужно полное проникновение в себя, в своё я. Ведь мы до сих пор не знаем, что мы собой представляем. И мне необходима помощь математики, музыки и физики и ещё каких-то мистических наук. Я должен поймать этот космический ветер, несущий из Вселенной звуки мироздания, понять его, преображая в свою собственную субстанцию, и с его помощью поменяться сам и изменить всё мое окружение. Но как же раскрыть себя и трансформироваться в своё истинное «я»?
Итак, мне нужно овладеть собой, своим собственным духом, но это – только первый этап моей трансформации. Я должен стать сам королём, императором и богом. Лишь после того, как я сотворю себя, раскрыв свою истинную сущность, то смогу перейти ко второму этапу своего формирования – создать вокруг себя своё королевство, свою империю, свой театр действия, в котором я буду режиссёром и актёром, одним словом, творцом своей судьбы. Да! Именно! Я стану человеком в театре, но не простым человеком, а научусь передвигать фигурки на своей сцене, управлять всеми событиями и всеми людьми в моём собственном театре. Лишь после этого можно будет переходить к третьей стадии своего развития – становиться «человеком в храме», иными словами, устанавливать прямую связь в Высшим Разумом и Высшими Силами Вселенной. И это будут апофизом моего совершенства, когда я сам стану богом, а не рабом Всевышних сил. Я сам начну перемещаться в небесных сферах, познавая пределы истинного бытия, и это станет жизненным путём моей бессмертной души. И благодаря этому странничеству, я смогу перемещаться всюду, где есть пространство, посещать души людей в поисках чистой земли и подлинного рая, насыщая свой дух знаниями и открывающейся Истиной. Я постигну конечную точку своего жизненного пути, где окончательно произойдёт моё самостроительство и закончится моё ученичество в воплощении истинного вочеловечения. Я верю, что страстность моего духа сможет достичь этого, и я стану истинным гением, если даже мои одержимость и тревога доведут меня до безумия. Но ведь это «безумие» и сможет преодолеть все границы мыслимого и немыслимого, и станет определяющим знаком моей подлинной личности.
Но что такое «безумие», как ни истинное просветление. И я уже сам чувствую, что становлюсь безумным. Что же случилось? До появления Луиджи в нашем институте вся наша жизнь текла спокойно и размеренно: часы занятия в институте, наше преподавание, подготовка к лекциям, а в свободное время - встречи в кафе с друзьями и долгие философские беседы на темы миропознания и роли в них математики. Практически ничего не происходило в нашей обыкновенной жизни. Были, конечно, праздники и пьянки, но все наши разговоры не выходили за границы наших доморощенных размышлений.
На кафедре нас - пятеро парней – преподавателей-математиков, и мы размышляем лишь в рамках нашей узкой профессиональной сферы о только интересующих нас вещах по определённому спектру тем, гордясь своей начитанностью и проникновенностью нашего мышления. И вся наша гордость, возникающая от упоения красотой создаваемых нами теорем и математических схем, вдруг показалась мне некой вычурной забавной игрой ума с претензией на гениальность, и не больше этого. Ведь увидеть истинный мир своим глазами – очень сложная задача.
Мне тут же вспомнился опыт художника-пейзажиста Людвига Рихтера, жившего в девятнадцатом веке, который предложил своим товарищам нарисовать один и тот же пейзаж с условием «ни на волос ни отклоняться от природы». И хотя пейзаж был одним и тем же, и каждый художник добросовестно придерживался этого правила, но получились четыре совершенно разные картины, и они все отличались друг от друга настолько, как отличались и сами личности этих художников. Так происходило и с нами, преподавателями математики. И каждый из нас смотрел на мир под своим личностным углом зрения.
Хоть мы и образовали своё «Тёмное братство», но единого мнения у нас ни в чём не было. Мы назвали своё братство «тёмным», потому что ежедневно погружали свои умы в самые тёмные математические дебри, пытаясь высветлить хоть какие-то общие понятия в картине мироздания, но чем больше мы углублялись в наш материал, тем больше погружались в хаос и беспросветную тьму, может быть, потому, что тёмной материи во Вселенной намного больше, чем светлой, и общего движения к светлому будущему у нас не получалось. Хоть и жили мы напряжённой духовной жизнью, но из нашего безумия и «математического чудачества» не только не могли найти выход, но ещё больше погружались в них, может быть, потому, что каждый из нас тянул наше «тёмное братство» в свою сторону. У нас даже музыкальные предпочтения были разными. Олег, обладающий в своих порывах ленивым вдохновением, был без ума от музыки итальянского композитора Луиджи Росси; Сергей, упорно работающий над своей диссертацией, вдохновлялся от произведений Баха; Андрей, всегда склонный к внутренним переживаниям, любил Бетховена; а Юрий, временно угодивший из-за своего неуёмного ума в психушку, предпочитал более поздних композиторов: Берлиоза, Клода Дебюсси, Камилла Сен-Санса, Рихарда Штрауса, Вагнера и прочих. У каждого из нас был свой музыкальный вкус и своё видение реальности. Хоть нас все осуждали и считали безумцами и чудаками, и даже смеялись над нами, считая нас отверженными и непонятными в научной среде, но я всё ещё верил, что мы, несмотря на всё это, были на голову выше всех этих учёных светил. И даже когда мы уже не верили в свой успех, мы всё же не отходили от своих устремлений, продолжая верить в успех своей миссии, и наши истинные идеи и чувства прикрывали скрытой иронией, а на наши занятия смотрели как на игру и забаву, надеясь на то, что когда-нибудь наши деяния, исполненные чистой духовности, и идеи получат воплощение в действительности.
В нашей жизни проходило как бы два потока сознания: один из них был потоком напряжённых и интеллектуальных переживаний, а другой – пустяшных бытовых событий, которые в своей обыкновенности выступали как знаки времени, и эта обыденность порой открывалась нам как сущность и смысл человеческой жизни. Мы признавали, что напряжённость нашей духовной жизни всегда сопровождалась нашей житейской инертностью. Никто из нас не был женат, и не стремился создавать семью и рожать детей. Мы жили сегодняшним днём и теми идеями, которые приходили нам в головы. Ни у кого из нас не возникали суетные заботы о собственной карьере, так как мы считали эту без-событийную жизнь воплощением подлинного бытья, в которой всегда звучала высокая мера пройденного пути всех людей, стремящихся к Истине.
Основой нашего общего учения «темного братства» была идея погружения во мрак, иными словами, в такие темные закоулки нашего подсознания, где могла скрываться сама тайна Истины. А самой основой этого мрака является пустота и тьма, где всё спокойно и ничего не происходит. Но там, в этой мрачной пустоте есть всё, что может существовать, и что может соединяться между собой. Это – как середина всего мироздания, где нет ни форм, ни измерений, ни постоянства.
И поэтому оно непостижимо и молчаливо. Когда наше сознание проникало в эту точку, то оно напитывалось тем, что нельзя было выразить словами, как-то осознать или представить, но именно это и давало нам рождение всего, что потом проецировалось на нашу жизнь. Это являлось некой туманностью, в которой как бы зарождались звёзды, где шло разделение на свет, тьму и тени. Эта точка была для нас неисчерпаемой, и если нам удавалось на ней сосредоточиться, закрыв глаза, то мы были способны увидать прошлое, будущее и настоящее в своём истинном свете. Из этой точки и истекало само наше сознание и мы, пятеро учёных, как бы являлись самим этим сознанием. Из этой точки исходили многие наши реальности и сама наша жизнь.
Мы часто задумывались над тем, что эта точка является тайной, но в ней скрыто Нечто, что представляет собой всё. Потому что всё разливается именно из него, рождая горизонты и многочисленные истоки, создающие творения всех вещей. Оно, это самое Нечто, одиноко, так как в себе само не делится. И мы верили в то, что это и есть наша Душа, Источник осознания всего в мире, Врата всей материи. Ведь что такое наша душа, и почему она бессмертна? Это - именно та Точка, которая может присутствовать везде и в то же время нигде не быть. Это и есть наше Божественное Начало, где мы каждый раз появляемся и исчезаем, свободные от любой логики и приравненные ко всему, что происходит в мире, а не в нас. Ведь в нас самих ничто не может происходить, ибо наше личное творчество рождается под действием этой Точки сиятельного мрака, которая извергается в мир вместе с нами. Поэтому мы не только входим в этот мир, рождаясь, но и несём себя в него, как бы порождая и подтверждая весь этот мир.
Сиятельный Мрак способен был родить нас в любой вселенной. Поэтому мы, побывав в нём хотя бы мгновение, открывали то, что черпали из него, что единило нас с его мрачной пылью, и что рождаясь, превращалось в отточенное остриё или ослепительный блеск некой мыслительной субстанции, способной творить или разрушать все вещи и окружение, что мы потом и называли «возвращением к простым вещам». Такие импульсы омывали наши сердца и выбеливали наш дух, делали открытия, поражая нас своей гениальностью. Всё это было на грани безумия, но безумия просветлённого, рождённого из Сиятельного Мрака. И мы упивались своими открытиями.
Мало кто в институте знал о нашем «Тёмном Братстве», потому что мы поклялись никому о нём не говорить. Когда мы входили в этот мрак, то как бы умирали, ведь есть же в быту такое словосочетание – «отошёл в мир иной». Так было и с нами, когда мы погружались в наш сиятельный мрак.
Мы не знали, что это такое, и не надеялись узнать, но эта точка была источником нашей гениальности, и мы постоянно жили между наши миром и ею. В душе каждый из нас считал себя высшим существом, но мы этим не гордились и не хвастались, потому что боялись потерять возможность вхождения в эту точку. Каждое путешествия туда нас обогащало. Мы и говорили меж собой: «Вхожу туда и выхожу оттуда, хожу туда и сюда, брожу в Царстве Тьмы и напитываюсь сиятельным светом, который помогает мнем путешествовать по мирам, нырять в тёмные глубины и подниматься к ослепительным вершинам, сгибаться и выпрямляться, проходить через различные перерождения, взирать на символы, а потом запечатлевать их в изящных теоремах и формулах».
Но самые приятные чувства мы испытывали в тот момент, когда покидали эти темные точки. Это было как возвращение на родину или посещение своего родного дома, где мы появлялись и проявлялись, и вместе с тем происходило наше истинное перерождение. Каждый раз, выходя их этой точки, вы возвращались обновленными, и это была большая радость для нас. Такое мгновенное погружение в это состояние и выход из него не требовали аскетического удаления от мира, но, вместе с тем, каждый раз это было испытанием чего-то нового, неизведанного нам доселе. Это была как бы была другая страна, отдалённая и не похожая на наш мир, где, пребывая, мы как бы отходили от земных звуков и форм, превращаясь в иные астрально-космические существа, и там всё было совсем не так, как на земле, мы путешествовали по космическим далям, следуя своей природе. Там мы могли увеличиваться до размеров луны и даже солнца, стремительно передвигаться меж звёздами, погружаться в туманности и находить в них другие необычные миру, где жили драконы и разные удивительные существа, наблюдать течение времени как бы со стороны, познавая историю всей Вселенной. Мы могли превращаться там в огромных гигантов, подпирая головой небо и стоя одной ногой на земле, другой же отправлять луну, подобно футбольному мячу, на дальнюю орбиту, ожидая вновь её приближения под действием притяжения земли, или становиться маленькими карликами, способными проникать в любые щели. Мы уносились за пределы видимого мира и входили в двери бесконечности. В этой точке мы были способны менять свой лик, обретая своим телом любые формы, а, попадая в сферу высшей чистоты, растворяться в ней, как делают это в воде химические элементы, и полностью очищаться от пыли бренного мира.
Возвращаясь в своё прежнее состояние, мы внутренне становились совсем другими людьми, отвергая все человеческие «да» и «нет», не зная ни доброго, ни злого, ни верного, ни лживого. Мы полностью очищались от всего, что раньше нам мешало жить, и этот мир становился для нас сразу же просторнее и светлее, наполняя нас тихой радостью. Мы уже не нуждались в человеческих одобрениях, и не чувствовали одиночества среди людей, потому что внутренне уже чем-то от них всех отличались, являясь как бы противоположностями им и своего рода образцами другого мира. Нам не нужно было уже внимание к себе людей, слава была бы для нас убийственной, мы старались опрощаться, становиться незаметными среди людей и даже желали себе внешнего убожества, стремясь занимать среди всех последнее место. Мы добровольно могли стать юродивыми, потому что понимали их безумие, и с точки зрения простых обыкновенных людей, вероятно, сами становились безумцами.
В первые минуты выхода из сиятельного мрака мы походили на туманности или тени, и нас сразу одолевало желание покинуть этот мир, вернуться назад или уйти, куда глаза глядят, уплыть незаметно от всех в дали и блуждать, ничего не ища на земле и ничем не интересуясь. Потом это чувство проходило, мы как бы возвращались к своей обыденной жизни. Не скажу, что что-то мы теряли, но часть чистоты, полученной нами в той запредельной точке мрака, как бы испарялась. В наши поры опять проникала бренность этого мира, но мы всё же несли в себе образ той первозданной завершённости совершенства, так как после таких погружений в сиятельный мрак вдруг делали открытия в своих научных направлениях, которые современники даже не понимали, и когда мы излагали им свои взгляды, то они вертели пальцами у своих висков, считая нас глупцами и придурками. Мы же смотрели на них с улыбкой, так как видели то, что не видели они. Возможно, что после таких путешествий мы становились, с их точки зрения, немного странными, потому что превращались в чудаков, которые, по их словам, «желаний имеют немного, дают и на требуют обратно, производят что-то и не копят». Они считали нас юродиво-простыми, первобытно неотёсанными и дико-безумными. Как говорил Алексеев: «Мы действовали шало, но шли великим путём».
Но не все наши возвращения из сиятельного мрака заканчивались благополучно. Юрий, наш самый умный и продвинутый в науке товарищ, слишком долго задержался в этой запредельной точке, а когда вернулся, то даже нам стал казаться несколько странным со своим слегка помрачённым сознанием. На одно из занятий со студентами он пришёл в женском одеянии, после этого всё наше начальство института обратило на него внимание, и он временно оказался в психушке. Это произошло совсем недавно, и мы ещё не знали всех подробностей его помрачения. А я собирался на днях сходить к нему и проведать его в клинике.
Тут я как бы очнулся и подумал: «А что скажут люди, увидев меня стоящим в пустом заснеженном фонтане? Что им придёт в голову от этой картины? Подумают ещё, что я залез сюда помочиться или справить другую нужду. Вряд ли они, все такие занятые, примут меня за разумное существо, стоящее в фонтане и думающего о вещах, которые им и прийти в их головы не смогут. Скорее всего посчитают меня придурком».
Я тут же выбрался из чаши фонтана и поспешно вышел из этого маленького скверика. Народу было уже много на улице, все куда-то спешили. Я тоже пошёл по тротуару в направлении востока. Звёзды уже потухли, но солнце ещё не появилось над горизонтом. Однако просветлевшее небо уже проявилось, как бы закрыв от взора всю перспективу Вселенной и образовав потолок – небесный свод – своего рода замкнутое пространство. Так всегда бывает. Когда начинается день, то наш земной мир сразу же теряет связь с космосом и со всей Вселенной. Он как бы отгораживается от всеобщего мироздания, превращаясь в кокон, в котором происходит своя внутренняя жизнь, где уже обретают своё значение не звёзды, а маленькие пылинки, и огромный театр бескрайной Вселенной с её беспрестанным движением превращается в крохотную сцену с небольшим залом, где разыгрываются местные спектакли, в которые вовлечены тысячи и десятки тысяч актёров, но каждый их них разыгрывает свою собственную пьесу: драму или комедию.
И в этой толпе я ощутил себя вдруг тоже «человеком в театре», потому что в предутреннем свете на фоне архитектурной декорации шли люди, разодетые в разные костюмы: женщины и даже девушки - с накрашенными лицами, мужчины – со сосредоточенным выражением целеустремлённости. Все они как бы входили в свои роли их повседневной жизни, и каждый из них после сна и ночного расслабления в зарождающемся дне сосредотачивался и обретал своё лицо и свой образ поведения. Мне захотелось остановить эту толпу хотя бы на миг, на одно лишь мгновение, и заглянуть каждому в его душу, узнать его историю жизни, его мысли и желания. «Как было бы хорошо, - подумал я, если бы они никуда не бежали, а остановились и подумали о том, что они делают и почему так суетятся.
Я перешёл оживлённый перекрёсток и, пройдя мимо сквера с памятником вождя революции, через несколько шагов увидел вывеску ресторана «Этерно» - «Вечность», из которого вчера вечером мы вышли с Луиджи и оказались в Риме на площади Навона. Я огляделся. Ничто в этом месте не напоминало мне картину вчерашнего вечера. Несомненно, мы с ним вчера каким-то образом перенеслись в другое место. Но как это смогло произойти? Это было своего рода перемещение небес. Я попал в другую реальность, но долго не задержался там, и, вернувшись, опять оказался в своём мире, но всё это совершилось не по моей воле, и это мне не нравилось. Я никогда не любил, когда кто-то управлял мной и моим сознанием. Человек не должен поддаваться никакому гипнозу, потому что во время гипноза он становится беспомощным рабом чужой воли. Нужно всегда оставаться господином своего сознания, не впадать ни в какое очарование. Нужно научиться быть сильным и противостоять любому влиянию на себя. Человек может подчиняться только своей воле по собственному решению или же следовать воле Всевышнего, вверяя себя только в его руки. Но лучше всего, если человек остаётся ни от чего и ни от кого независимым, только тогда он обретает истинную свободу, и только тогда он может быть самим собой, потому что даже для того, чтобы познать Всевышнего, нужно стать вначале совершенномудрым и углубить свои познания о мире. И прежде чем войти в храм божий, нужно познать то, что находится вокруг храма. Иными словами, необходимо приучить свой разум к путешествию и к познанию всего, что нас окружает. Но это путешествие должно быть внутреннем и естественным. Потому что, как говорят мудрецы, чем дальше идёшь, тем меньше познаёшь, мудрец не тратит время на ходьбу, но познаёт всё. А для познания не нужно суеты, необходимо пребывать в тихой обители, в долине светлой и чистой, которая и должна стать храмом человека, где сможет раскрыться дух человека среди гор и лесов, где природа врачует душу. И свой собственный храм мы строим своими мыслями и устремлениями, своим разумом и сердцем. И чтобы стать «человеком в храме» нужно посмотреть на мир другим взглядом. Ведь «человек в храме» может путешествовать также как простой странник, но всё, что он будет видеть, и к чему будет прикасаться, обретёт новый смысл, получив некую сакральность. Ведь само блуждание и странствие в беспредельном мире своей души является лучшей формой познания мира.
Я нашёл подтверждение этим мыслям, подойдя к большому заснеженному фонтану, который занимал четверть площади перед Спортивным дворцом. В нём не было ни воды, ни льда, только снег покрывал дно его огромного бассейна и форсунки, из которых летом в небо поднимались струйки воды.
Природа спала также, как и моё сердце, оно ещё не проснулось, чтобы испускать из себя потоки красноречия и мыслей. Я как бы находился в сомнамбульное состоянии, и мои мысли совершали движение внутри моей души, не выплёскиваясь наружу. Поэтому меня никто не слышал, и я мог говорить себе всё, что хотел. Это я и называл внутренней свободой, которая так необходима каждому человеку. Ведь человек не может ни секунды оставаться без мыслей. И даже когда он думает, что он не мыслит, то он всё равно мыслит о том, что он не мыслит. Это внутреннее состояние и является его истинным храмом. И если он входит в любой храм, не важно какая там исповедается религия, он всё равно находится в своём собственном храме, и только в нём общается с Высшими небесными силами или Совершенным разумом, которых он и называет Богом.
Да, именно так! Мудрецы утверждали, что, не выходя со двора, можно познать мир. Именно поэтому совершенный человек не ходит ни в какие храмы, а познаёт всё в себе, потому что его собственный храм и является этой тихой обителью, долиной чистой и светлой, как и его дух, бродящий среди гор и лесов, где сама природа врачует его душу. Все мы по своей природе вечные странники, но эти странствия, путешествия обычно не осуществляются во внешнем мире, ибо истинные блуждания и странствия в беспредельном мире могу происходить только в нашей душе, которая и создаёт сама лучшую форму познания мира. Может быть, эта форма несколько парадоксальна, так как проделываемый в ней путь немного эфемерный, но именно он создаётся нашей личностью и определяет подлинное состояние нашего духа, как бы утверждает в этом пути само наше становление, а не данность какой-то эфемерной истины. Но для того, чтобы пуститься в эти скитания, необходимо, прежде всего, освободить свою душу от всякого груза, стать беззаботным и по возможности невинным. Только после полного очищения можно пуститься в это странствие, как говорил кто-то из древних «управляя ветром и овладевая смыслом постоянства неба и земли».
Я прошёл несколько шагов от бассейна и увидел на пригорке силуэт мифического животного, держащего в зубах пушистого зверька. Это животное, созданное воображением людей, нашло своё воплощение в бронзе, и стояло на пьедестале, устремив свой взгляд в глубину улицы. За ним далеко на горизонте появился краешек поднимающегося солнца. Тьма полностью исчезла, и зарождался новый день. Моя прогулка по улице приближалась к концу, нужно было возвращаться в институт, где скоро должны были начаться занятия.
Недалеко от этого мифического животного, похожего на тигра, я пересёк улицу, направляясь к остановке трамвая, возле которой на пригорке стояла златоглавая православная церковь. У меня уже не было времени зайти в неё, чтобы полностью почувствовать себя «человеком в храме». На улице быстро всё менялось с началом дня: люди спешили на работу, транспорт заполнил проезжую дорогу; и моя утренняя прогулка казалась мне уже сном. Но тут я подумал, что всё, что происходит в моей жизни, мне кажется всего лишь сном. Но так ведь всё и есть: всё, что отлетает в прошлое, уже не является явью, а превращается как бы в прожитый сон. И любое странствие превращается в сон, когда небо и земля, весь мир могут уместиться на ладони. Но совершенный человек всегда стремится воссоединить в себе сон и явь, так как он представляет собой как бы триединое начало: «человека на площади», «человека в театре» и «человека в храме». И эти состояния человека постоянно чередуются, отчего он обретает «тройное поведение», которые можно представить, как сон, явь и дрёма. Большую часть времени человек живёт в дремотном состоянии, когда он входит в этот промежуток между сном и явью. Это состояние ещё можно называть забытьем, когда человек забывает о себе и той действительности, в которой он находится, и погружает себя в мысленное блуждание, которое и является лучшей формой познания мира. Его мысль как бы преломляется в новой порождённой им реальности подлинного странствия его духа, сменив его вульгарную тягу ко всему обыденному, от которой он не может устраниться даже при перемене мест при поиске новых впечатлений, направляя его в абсолютно новую сферу, где нет ни сна, ни яви, ни дремотного состояния, где нет ни правды, ни лжи, и где всё находится в естественном равновесии, где открывается истинная ясность ума и мышления, где само состояние забвения позволяет странствовать в бесконечности, подобной океану, и где открываются истинные знания.
Я стоял на остановке трамвая и смотрел на ожидающих людей, думая о том, способны ли они пуститься в такое странствие. Все они молчали и думали о чём-то своём. Но о чём были их думы, и где витали их мысли? Может быть, в эту самую минуту они все находились в забытье. Ведь дорога туда никому не закрыта.
Подошёл с грохотом трамвай, открылись двери, и все мы втиснулись в забитый людьми вагон. Трамвай тронулся, я стоял в проходе и держался за поручни. Головная боль совсем прошла, и мне мыслилось легко и с ощущением полной свободы. Храм проплыл мимо нас и исчез за поворотом улицы. Я возвращался в институт, туда, откуда распространялось Знание. Да, именно там находилась обитель Знания, как говорили древние мудрецы: Знание устремляется в дорогу, оно путешествует, обращается с вопросами к самым мудрым о том, какой следовать дорогой, чтобы обрести Истину, но нигде не получает ответа. Одни не знают истину, а другие её забыли и только вечный голос, вещающий из вечности, шепчет ему: «Не нужно мылить, и не нужно думать – это и есть начало познания Истины».
Трамвай проехал мимо ресторана «Этерно» - «Вечность», где вчера мы сидели с Луиджи, и где он впервые открыл мне глаза на знание и истину. И этот вечный голос шептал мне сейчас: «Не нужно мыслить и не нужно думать – это и есть начало подлинного живого познания истины. Не нужно нигде находиться и ни в чём не усердствовать – это и есть безмятежное пребывание в живой Истине. Не нужно ничему следовать и не надо идти никакой дорогой – это есть начало обретения движения к Истине».
И вот, наконец-то, в этой толпе я обрёл возможность разобраться в себе самом. Так кто же я есть на самом деле: физик или математик? Что я хочу познать? К чему желаю прийти? Сейчас в нашем мире все себя считают физиками, потому что все мы живём в физическом мире, а это значит, что все мы являемся материалистами. Но даже у физиков существуют разные интересы. В древности физикой считали знания, слагающиеся из совокупности представлений о природе, так сказать, о внешнем мире, а именно то, что отличалось от всего, что было создано человеком. Само понятие физики означало нечто такое, что относилось только к миру, который существовал вне нашей воли и разума, поэтому и процессы, протекающие в нём, не походили на процессы, протекающие в нашем сознание, они были независимыми и рассматривались как объекты, поэтому естественные процессы внешнего мира Аристотель и называл физикой.
Так что же нужно сделать для того, чтобы понять то, что не зависит от нас и нашего разума, что создано самой природой, а не сделано нашим устроительством? Для этого, наверное, нужно очистить наш ум до снежной белизны, разбить все свои знания, ибо ничего в мире невозможно постичь путём логических умозаключений. Ведь само наше появление на свет, наше рождение – это уже чудо. И это появление жизни не оставляет следов, также как её исчезновение не имеет предела. Для жизни нет ворот, нет жилищ, поэтому она распространяется по всем четырём направлениям,
Наш трамвай выехал на мост, под которым протекла широкая не замёрзшая река, от которой облачком поднимался пар. В утреннем небе, озарённом солнечными лучами, летели на восток вороны, а там, внизу, в холодной воде плавали утки, охотящееся на рыб. И вверху, и внизу всё было пронизано жизнью. И сама наша человеческая жизнь была похожа на движение через этот мост. Мгновение, и вот уже мы на другом берегу, где находится вокзал железной дороги, с которого можно отправиться в путешествие в любой конец света. Но жизнь проносится так же быстро, как проезд по этому мосту, несколько минут и она уже прошла, промелькнула, исчезла. Поэтому-то человек не в состоянии, утвердясь в своём реальном бытии, странствовать в беспредельном. Поэтому всё в этом мире имеет свои сроки. Свои отрезки времени. Сколько же времени я напрасно потерял в своей жизни? Стремясь к знаниям, я не обрёл никакие знания. И в этом я вчера убедился воочию.
Так что же случилось в моей жизни? Почему я вдруг столкнулся с таким чудом, когда какой-то субъект, даже не человек по рождению, а птица, вдруг, подобно богу, стал вмешиваться в действительность, и менять реальность по своему усмотрению? Что произошло? Почему какая-то часть природы научилась управлять естественными законами всего целого, именуемого самой природой? Почему физика перестала оставаться физикой, а превратилась в рычаг манипуляции? И почему её разрушил какой-то субъект, называющий себя даже не человеком, а попугаем, клоуном животно-растительного мира? Мы все так долго шли к пониманию этой природы, и всё это время происходило стремительное проникновение физических понятий во все наши отрасли науки, и вдруг, бац, и всё перевёрнуто с ног на голову, где я уже ничего не понимаю, когда наше воображение творит саму реальность, когда мы по прихоти своего желания можем изменять мир, творить ту действительность, которая нам удобна? Это же приводит к хаосу, когда субъект с объектом меняется местами. Происходит какая-то мешанина, из-за чего любой объективный взгляд на вещи вдруг превращается в субъективный, и полностью разрушает всякий критерий истины. Как же так получается?
Может быть, это происходит потому, что каждый человек, каждый специалист стремится втиснуть физику в рамки своих собственных понятий. Химик воображает, что он знает законы микромира, объясняя все изменения материи своей надуманной теорией, как ходом реакций движения и структурой ядер, дислокацией и передислокацией нуклонов и электронов в атомах и атомов в молекулах. Геолог, рассматривает процессы, происходящие в земной коре, как распад ядер, выдвигая свою надуманную теорию. Астроном приспосабливает общую теорию относительности к ядерным процессам, чтобы раскрыть закономерности эволюции звёзд и галактик. Биолог считает, что нашёл разгадку наследственности и её нарушений в строении и изменении строения больших молекул, ссылаясь в этом на квантовую механику. И так все стараются свою надуманную физику приспособить для собственных нужд в объяснении своих надуманных теорий и законов природы. Но после вчерашнего вечера получается, что человеческая наука всего лишь возомнила, что она, создав свою физику, открыла все объективные законы природы, и что для неё уже нет ничего непознанного. Ведь получается именно так!
Человек постоянно ищет лазейки, чтобы как-то проникнуть в тайны природы, но натыкается только на неожиданности и необъяснимые явления, чудеса происходят на каждом шагу и преследуют его, если он не закрывает на них глаза.
Учёным даже не приходит мысль, что когда-то, уже давно, они свернули на неверную тропинку и забрели так далеко в своих заблуждениях, что возвращение на правильный путь стал для них весьма проблематичным. И вот сегодня я впервые подумал о том, почему так происходит. И сейчас с появлением Луиджи в нашем институте меня вдруг озарила одна мысль. Дело в том, что в нашем учёном мире все пытливые умы стараются тянуть одеяло на себя, как говорят в народе, от этого общая наука приобрела беспредельную особенность, где частное и конкретное изменение представлений о тех или иных процессах и вещах изменяет весьма общие принципы, и любой их взгляд на вещи, а вместе с ним и мироощущение становится однобоким, ускользает что-то главное, общее и объединяющее весь мир в одно целое. Субъект начинает претендовать на объективность, желая сам превратиться в объективную реальность. Он создаёт свою новую теорию, делая свой взгляд на вещи общей исходной точкой воззрения на мир.
То же самое делает Луиджи, но у него как-то получается изменять реальность, а у большинства учёных эта реальность только искажается, но не меняется. И в этом состоит разница между учёными и им. Все экспериментируют с материей, особенно химики, но Луиджи экспериментирует с самим превращением материи, где нарушаются все общие принципы её изменений и, более того, происходит некая магия в изменении материи и перемещение миров.
Это уже происходит не на сознательном уровне, а в некой данности, которую тоже можно назвать действительностью, но эта действительность явно стоит за порогом нашего сознания, потому что она наличествует в мире также, как наличествую я сам и этот итальянец, которого воспринимают все окружающие. Он же - не плод моего воображения, а значит, то, что происходит с ним и со мной, происходит по-настоящему в мире.
Несомненно, мы оба с ним обладаем новым стилем физического мышления, который позволяет нам творить из ничего что-то, и поэтому мир у нас не разлагается на части, а синтезируется в новую реальность, и это - не частные констатации или общие категории, а некое видение обратной стороны действительности, так называемой изнанки реальности объективного мира. Но что же это за изнанка? Математическая модель мира, при помощи которой формируется физический костяк? Сама оболочка осязаемого мира? Или тот магический набор определённых символов или знаков, при помощи которых и создаётся вся материальная основа физического мира? Что это? Основа всех основ? Бестелесные атомы краеугольного камня мироздания?! Абсолютная консистенция, связывающая суть и сущность!?
Трамвай подъезжал к моему институту, я смотрел на корпуса, ответвляющиеся от основного здания моей Альма-матер – «материнской души», как я с гордостью называл мой институт за его внушительные размеры, где только одни коридоры составляли протяжённость в семи километров, и где училось более тридцать тысяч студентов. И я им преподавал математику. Я считал, что математика, вообще, представляет собой нечто волшебное. Она больше связана с философией, чем с другими точными науками. Именно поэтому она и входит в астрономию, механику и физику как единое целое, превращаясь в философию познания, становясь философией бытия. Математика – это также и музыка, поток прерывности с непрерывностью, где звук имеет материальное осязаемое наличие, объединяющее время и пространство в нечто материализующееся в пустоте, и влияющее на наши органы чувств, как прикосновение к холоду или теплу, к твёрдости или мягкости. А само звучание речи?! Разве это не математика, несущая свои символы и различительные особенности частного и общего? Сам наш язык и членораздельная речь – это уже соединение математики и философии.
Трамвай остановился, студенты гурьбой вывалились из вагона. Все мы направлялись ко входу в наше огромное учебное учреждение. Некоторые студенты здоровались со мной, так как я когда-то преподавал им свой предмет. И это было мне приятно, меня помнили. Я направился прямо в свою аудиторию. Потому что у меня уже не было времени забежать в общежитие. Настроение мой повысилось, так как в моей душе приятно щекотало моё самолюбие чувство моей значимости в этом храме науки. Испытывая это ощущение в душе, я даже воскликнул про себя, как будто бы уже читал лекцию моим студентам:
«Да, именно, математика становится философией нашего бытия, рождая в нас математические представления эмпирических корней, которые преобразуются в определённые условности, помогающие нам открывать скрытые законы априорности, складывающиеся в интуицию. Математика и есть та изнанка мира, проникая в которую, мы начинаем понимать истинные закономерности мира, где сложные природные явления, включая нашу собственную жизнь, разум и наше человеческое бытие представляются уже не механической эволюцией чего-то абстрактного, а взаимосвязанное единство всеобщего бытья, где все частности соединены в единое целое и не могут рассматриваться по-отдельности, тем более, разрываться на такие составляющие: как материя и дух, общее и целое, главное и второстепенное. В этой изнанке всё является главным и значимым, и от каждой мелочи и детали зависит наша общая реальность».
Дверь открылась, и я вошёл в свой храм знаний, где меня ждали новые приключения, опрокидывающие все мои представления о реальности.
3. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА С РЕАЛЬНОСТЬЮ
3. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА С РЕАЛЬНОСТЬЮ
Когда я вошёл в наш храм знаний, меня тут же окутала атмосфера Математической Шамбалы. В этом институте я когда-то сам был студентом, и мне сразу же вспомнились бесконечные споры той прекрасной эпохи нашей юности, когда мы ещё только открывали этот мир в своём сознании, но такие споры могли возникать только в обществе Высшего Разума.
Глядя на снующих по коридорам студентов и студенток, я думал, что наше учебное заведение объединяло людей высших знаний благодаря этой самой атмосфере, позволяющей с разных отвлечённых точек зрения приходить к пониманию явлений жизни и вставать на крепкий фундамент жизненной философии; и если оно не приводило к обладаю всей истины, то хотя бы позволяло находить к ней истинный путь. Здесь возникло наше Тёмное Братство из моих друзей-преподавателей, людей выдающихся, опережающих своих современников по уровню своего интеллектуального развития и посвятивших свою жизнь служению Истине и человечеству. Они были поколением мудрецов, подвижников, учёных, нашедших своё убежище в этом храме науки для какой-то пока ещё непонятной нам миссии. Но все мы горячо верили, что в ближайшее время сделаем какое-нибудь невероятное открытие. Правда, один из наших мудрецов уже попал в психушку, но это всего лишь доказывало исключительность нашего дружеского сообщества. Возможно, что он проник в такие запредельные сферы и тайны, и достиг в своих знаниях такой высоты, что окружающие люди просто перестали его понимать. Когда с ним начали происходить эти странности, мы вначале не придавали им большого значения. Бедный Юрик!
Как только я мысленно произнёс эти два слова, то тут же, как эхо из пустоты, мне откликнулись слова Андрея «Бедный Йорик»! – восклицание датского принца из пьесы Шекспира «Гамлет». И сразу же перед моими глазами возник эпизод нашего посещения квартиры Юрия.
Отношения у меня с Юрием были более дружественными, чем с другими членами нашего братства, и однажды он пожаловался мне на то, что в его квартире происходит что-то неладное. В отличие от, нас он жил не в общежитии, а имел квартиру, которая досталась ему от его родителей по наследству.
– А что происходит у тебя дома? – спросил я его.
– По ночам мне снятся кошмары, – признался он мне, – а недавно в моей квартире завёлся полтергейст.
– И в чём это выражается? – спросил я его.
– Вдруг, ни с того ни с сего, все вещи начинают сами разбрасываться по комнатам, – начал объяснять он, – мебель сама двигается, слышится музыка; хотя ни радио, ни телевизор не включены; и со мной начинают говорить голоса. Ты не смог бы прийти ко мне и посмотреть на всё это?
По правде говоря, от его заявления и просьбы по моей спине пробежали мурашки, но я пообещал ему, что приду к нему вместе с друзьями.
После этого он долго тряс мне руку в знак благодарности.
Через несколько дней я с Олегом, Сергеем и Андреем пришёл к нему домой. Мне очень хорошо запомнился этот визит. Когда мы позвонили ему в дверь, долгое время никто там не подавал признаков жизни. Затем Юрий открыл нам дверь. Выглядел он несколько странно и был чем-то взволнован; в прихожей повсюду валялась на полу раскиданная одежда.
– Вот пришли навестить тебя, – сказал я ему, – ты же просил, чтобы я пришёл к тебе, а по дороге я встретил друзей и захватил их с собой, чтобы мы все вместе разобрались, что у тебя происходит дома. Надеюсь, что ты не будешь против того, чтобы мы сообща исследовали твой полтергейст?
Юрий смотрел на меня удивлёнными глазами, как будто не понимал, о чём я говорю.
– Нам можно к тебе войти? – подал свой голос Олег за моей спиной. – Ты нас впустишь, наконец, в своё жилище, или будешь держать на пороге?
– Да, – угрюмо сказал Юрий, – убедитесь сами, что у меня творится.
Мы все четверо, войдя в его квартиру, остолбенели от удивления, увидев царивший там беспорядок.
– Можно подумать, что здесь произошло побоище, – молвил Сергей, – как будто черти дрались друг с другом.
– Но что здесь произошло?! – воскликнул обеспокоенный Андрей.
– У тебя, что же, был налёт бандитов, которые всё переломали? – спросил Олег.
– Это – полтергейст, – сказал он угрюмо, – я уже привык к тому, что у меня происходят дома всякие чудеса, но на этот раз уж очень он расшалился.
При этих словах он посмотрел на меня.
– Полтергейст?! – спросили мои друзья в один голос.
– Впрочем, на него это похоже, – подтвердил Сергей, оглядывая квартиру, и тут же спросил его. – А тебя он не поколотил?
Юрий, махнув рукой, ответил:
– До этого дело не дошло.
– А он опять не вернётся? – с беспокойством спросил я.
– Нет, – уверенно ответил он, успокаивая меня, – обычно при дневном свете ничего не происходит.
– Может быть, ты чем-то провоцируешь его на такие действия? – спросил заинтригованно Олег.
– Я ничем никого не провоцирую, – сухо ответил он.
– Довольно вопросов! – воскликнул Андрей, видя, что Юрий не настроен вдаваться в объяснения. – Давайте лучше поможем ему прибраться.
Мы начали приводить квартиру в порядок, я мысленно попытался представить, каким может быть этот полтергейст, но у меня ничего не получилось.
Через некоторое время нам удалось всё прибрать. Мусор в пакетах мы оставили в прихожей, чтобы потом вынести его в мусорные баки на улицу
Посуды на кухне осталось немного: лишь пластмассовые стаканчики и железные вилки и ложки.
– А мы принесли небольшой торт, – сказал Андрей, – может быть, сообразим чаёк?
В ответ Юрий только хмыкнул.
– Не вешай носа, – подбадривал его Олег, – посуду потом купишь. Хорошо, что ты сам не пострадал, я слышал, что полтергейсты и шаровые молнии иногда убивают людей.
Юрий ничего ему не ответил.
Мы вскипятили воду и заварили чай, усевшись за стол, разрезали торт на куски.
Юрий, как хозяин, вёл себя пассивно, поэтому мы сами проявили на себя инициативу и стали угощать его нашим тортом. Олег сказал:
4. ВСТРЕЧА С ЖИВОЙ БОГИНЕЙ
4. ВСТРЕЧА С ЖИВОЙ БОГИНЕЙ
Когда я сел возле Агнии, мне показалось, что от неё веяло запахом весны, этим ароматом вечной свежести и молодости, который всех нас преображает и наполняет новой энергией. Она походила на нежный цветок, на белую только что распустившуюся розу, прекрасное создание, но с колючими шипами.
– Так какой вопрос вы хотели задать мне на лекции? – спросил я.
Агния улыбнулась и сказал:
– Я уже его задала вам, и вы ответили мне на него.
– А какой был вопрос? – опять спросил я, погладив лоб. – И что я вам ответил?
Она рассмеялась и сказала:
– Я думала, что у вас хорошая память. Я спросила вас о том, какое отношение имеет философия к математике. И вы мне сказали, что математика не отделима от философии.
– А разве это не так? – опять спросил я, глядя в её смеющиеся глаза.
Она пожала плечами, немного подумала, а затем ответила:
– Вы, мужчины, в жизни всё усложняете. Математика – это точная наука, а философия – это не наука.
– А что же это такое? – произнёс я, придя я в великое удивление.
– Не знаю, – ответила она, – мне сложно подобрать слово, чтобы охарактеризовать её. В математике: дважды два – четыре, а в философии: дважды два может быть пять, и даже сто двадцать пять. В ней нет ничего определённого и всё туманно. Мне кажется, что мужчины изобрели философию для того, чтобы скрывать своё незнание.
От её слов пришла моя очередь рассмеяться.
– Так объясните мне, что вы думаете по этому поводу, – спросил я её.
И она мне ответила:
– Во время ваших объяснений на лекции, мне, почему-то, вспомнились мои родители: папа и мама. Папа никогда не находил рядом с собой нужных вещей, когда они даже лежали у него под носом, и мама ему всегда пододвигала или находила их. Он был как слепой, но вот вдалеке он всегда очень хорошо видел, и обращал своё внимание даже на такие вещи, которых мама не замечала. Я долгое время не могла понять, почему так происходит, но сейчас я начинаю понимать то, что у мужчин и женщин разное зрение и разное видение мира. Я всё больше и больше прихожу к убеждению, что мы, женщины и мужчины – разные существа и как будто живём на разных планетах. Я всегда задумывалась над тем, почему раньше среди женщин не было ни философов, ни композиторов, ни великих учителей, да и сейчас их нет, и я поняла, почему это происходит. Мы, женщины, крепко стоим двумя ногами на земле, а вы, мужчины, всегда витаете в облаках. В этом и есть наше различие, из-за этого и происходит такая разница между нами. Мы постоянно чем-то заняты конкретным и существенным: рожаем детей, воспитываем их, создаём семью и дом, благоустраиваем свой быт. Всё своё время тратим на нужные вещи и необходимые дела. Мы постоянно заняты чем-то конкретным, в то время как вы, мужчины, не весть чем занимаетесь. Вы постоянно бежите из нашего дома, стремясь раствориться в каких-то своих делах, которые часто не имеют никакого отношения ни к вашему дому, ни к вашей семье. Это – какие-то запредельные дела, вечные поиски чего-то, чему вы даже сами не можете дать определение. Если мы, женщины, олицетворяем собой постоянство, то вы, мужчины, являетесь основой переменчивости. Вы что-то постоянно ищите, изобретаете, создаёте, отправляясь в путешествие, погружаясь в беспредметные мечтания, придумываете себе какие-то развлечения и игры. Очень часто вы устраняетесь от домашних дел, стараясь переложить все заботы на наши хрупкие женские плечи. Вы создаёте свои учения, сочиняете свою музыку или же выдумываете нечто неопределённое в своих погружениях в мысли, что называете философией. И когда мы пытаем вернуть вас на землю, вы обвиняете нас в гедонизме, в том, что якобы мы считаем и признаём в жизни высшим благом только наслаждение, и что якобы сами вы заботитесь только об общем спасении всего человечества, наделяя себя некой душеспасительной сотериологической миссией, защищающей нас от всеобщей гибели. На этой почве вы создаёте свои религии, и чем строже вы начинаете нас спасать, тем больше раздора происходит между вами, что и приводит к вашим ссорам, столкновениям и войнам. Не нужно защищать весь мир и спасать всех, постарайтесь вначале спасти самих себя от безумия.
Я случал её слова и приходил ко всё большему удивлению. Мне казалось, что от этот прекрасной девушки, от этой нежной розочки с колючими шипами, вместо слов отлетают лепестки. И вся она состояла из разноцветных лепестков: её алые губы, розовые щёчки, изящный носик, тёмные бровки, длинные реснички были наполнены таким жизненной силой и такой притягательной красотой, что даже вроде бы резко звучащие слова, произносимые её ангельским голосом, не казались мне ни обидными, и уж тем более, ни пустыми. Она говорила мне то, что и должна была сказать женщина мужчине, предъявив ему хотя бы один раз в тысячелетие такое обвинения. И я понимал, что слова её справедливы, и такие слова может сказать мужчине только истинная богиня.
– Весь мир вы окутываете своей иллюзией, потому что в вас сильно развита сила воображения, – продолжала говорить она, – и в этой иллюзии вы теряете самих себя, потому что всё в вашем мире перемешано, а потеряв себя совсем, вы начинаете усиленные поиски чего-то реального, так как сложно найти что-то конкретное в мире, который теряет свои ясные очертания. Вы начинаете искать самих себя, и это – очень сложный и утомительный труд, когда внутри человеческого сознания происходит разделение. Вы стараетесь внутри себя выловить своего двойника, и найдя его, уже теряете всякие ориентиры в мире, превращая субъекта в объект, а объект – в субъект. И вот тогда начинается ваше раздвоение. Вы как бы обретаете уже два мира, вместо одного. И это уже является самым настоящим безумием. Одного себя вы делаете наблюдателем над собой, в то время как другое ваше я цепляется за ещё оставшуюся какую-то действительность.
– А разве в вашем мире происходит не так? – перебив, спросил я её.
– Нет, – спокойно ответила она, – если мы не попадаем под ваше влияние, мы продолжаем жить в реальном мире и давать свои оценки всему, что с нами случается.
5. РАЗДВОЕНИЕ
5. РАЗДВОЕНИЕ
Когда я вышел на улицу, попрощавшись с Юрием, то сразу же удивился тому, что всё вокруг меня поменялось. Вроде бы это была та же самая улица, по которой я полтора часа назад шёл к психлечебнице, но что-то кругом было уже не таким, как раньше. Дома и деревья стояли в густом тумане, а сама улица с пешеходными дорожками находилась в чистой от тумана зоне, как будто на город кучками спустились облака, закрывшие дома. Везде царила ранняя осень, и в чистые от тумана места пробивались лучи вечернего солнца. «Как может такое быть, – подумал я, – когда посреди зимы вдруг наступает осень»?
Было тихо, и всё искрилось нежным розовым цветом, как будто лучи заходящего солнца, отражаясь от туманных облаков, окутывали со всех сторон предметы и вещи, находящиеся в чистом пространстве. Совсем не слышался городской шум, и нигде не было видно ни людей, ни машин. Всё – как будто вымерло, но откуда-то звучала приглушённая музыка, как если бы кто-то в доме играл на фортепиано кусок из клавиров Шуберта.
Я посмотрел на свои ручные часы, они стояли. Шёл, вероятно, шестой час вечера. «Что же это такое? – подумал я. Всё тихо, как ночью». Но мои щеки пригревали лучи вечернего осеннего солнца, и абсолютно не было холодно. Сквозь туман местами пробивались ветви деревьев с пожелтевшими листьями, а где-то вдалеке чирикали воробьи.
Да, это была не ночь, ведь ночью птицы спят. Я ничего не понимал. Ни разу в своей жизни днём я не слышал на улице города такой тишины. Я шёл медленно по улице, удаляясь от психлечебницы и с интересом смотрел по сторонам. Далее все дома были окутаны густым туманом, и даже местами на улицы и площади выбивался этот туман, меняя очертания города и создавая впечатление, как будто я нахожусь на небе среди облаков. Вдруг я увидел красивую женщину, идущую мне навстречу, и услышал цокот её женских каблучков. Я замер на месте, ожидая её приближения. Женщина была очаровательна и чем-то походила на Агнию, но выглядела лет на десять старше её.
– Извините, – обратился я к ней, когда она приблизилась ко мне, – откуда взялся этот туман, и почему вдруг зима в нашем городе превратилась в осень?
Она посмотрела на меня удивлённым взглядом и ответила с лёгкой улыбкой:
– Туман, насколько я знаю, появляется от резкой смены температуры. Такое иногда случается в природе. А на смену зиме приходит обычно весна, а не осень. Вы что-то попутали, или, может быть, вы долго спали и проспали весну и лето. Насколько я знаю, осень в этом году пришла в наш город как обычно, и до наступления зимы ещё далеко. Так не может быть, чтобы осень сменяла зиму, может быть, вы прилетели к нам с другой планеты, где всё происходит наоборот, когда зиму сменяет осень. У нас здесь такого нет.
– Но где я? – спросил я, придя в замешательство от её иронического объяснения.
– Вы на земле, – рассмеявшись, сказала женщина, – во всяком случае, так называется наша планета.
– Но я сам житель этого города! – воскликнул я, теряя терпение. – И я понять не могу, что происходит в нашем городе. Только что была зима и вдруг настала осень. Так не должно быть!
– А как должно быть? – спросила она, смеясь.
– Время должно течь последовательно, а не прыгать скачками, как это происходит сейчас, – сказал я, – всего час назад я пришёл в психлечебницу, чтобы посетить своего друга, и была зима. А когда я вышел оттуда, то наступила уже осень.
– Может быть, всё это время вы находились там, – сделала предположение женщина, приняв серьёзный вид, – и просто не заметили, как прошло время.
– Этого не может быть! – воскликнул я с раздражением. – Ведь я не какой-то там помешанный.
– А кто вы? – спросила меня женщина. – Чем же вы занимаетесь?
– Я – математик, – ответил я.
– И с вами ничего не могло произойти странного на этой почве, что могло поменять ваше сознание?
– О чём вы говорите?! Я – простой человек и вполне здоровый, каждый день выхожу на улицу, но сейчас я поражён изменениями, какие произошли в городе.
Женщина опять рассмеялась и сказала:
– Но изменения с нами происходят постоянно. Вы же, мужчины, и, особенно учёные, никогда не замечаете того, что происходит вокруг вас. Вы как будто бы спите и просыпаете всю свою жизнь.
– Но с утра всё было ещё по-другому, – возразил я ей.
– Ну, тогда вы всё проспали, – сказал она, смеясь, – у нас давно уже произошло много изменений.
– Каких изменений? – оторопело спросил я.
Она посмотрела на меня внимательно и сказал уже серьёзным тоном:
– Я вижу, что вы немного не в себе, если всему так удивляетесь. Так бывает иногда с людьми, когда они вдруг видят вокруг себя всё новое, на что раньше они не обращали никакого внимания. Они как бы просыпаются и обнаруживают, что что-то поменялось, пока они спали.
– Но я же говорю вам, что я не спал, – сказал я, теряя терпение, – и живу в этом городе давно, но вот удивляюсь этим неожиданным переменам. Но что происходит?
– Всё меняется, – последовал ответ, который как бы пошёл на второй круг, – вы привыкли к старой жизни и не ощущаете постоянных перемен во времени. А они происходят каждую минуту и каждую секунду. Время не стоит на месте и само меняется, и с этим ничего не поделаешь. Если не обращать внимание на происходящее, то можно очень быстро отстать от времени, как бы остановиться в движении и в свой действительности, которая меняется ежесекундно в зависимости от изменений.
– Странно, – сказал я, – но у меня остановились наручные часы, хотя я совсем недавно менял в них батарейку.
– Вот видите, – заметила женщина, – это только доказывает, что вы остановились в своём времени. Впрочем, времени, как такого, вообще, не существует, потому что все мы живём в том моменте, в котором мы себя ощущаем. Поэтому можно сказать, что времени нет, существует только настоящее. То, что происходило, продолжает происходить, но оно как бы отлетает от нас, и назвать его прошлым могут только недалёкие люди, потому что оно продолжает где-то осуществляться рядом с нами, так же, как и будущее, в которое мы ещё не вступили, и это будущее – всего лишь иллюзия. Нет никакого будущего, потому что то, что может осуществиться, может и не осуществиться.
6. ДРУЖБА С ДВОЙНИКАМИ
6. ДРУЖБА С ДВОЙНИКАМИ
Я подошёл к Агнии и извинился за опоздание, объяснив, что был в больнице у Юрия. Она спросила меня:
– Как его состояние?
– Сносное, – ответил я, – но, судя по его виду, он идёт на поправку. Может быть, вскоре его выпустят, и он притупит к чтению лекций.
– Хорошо бы, – сказала она, – мне нравится слушать его лекции. Он ведёт их очень интересно.
– Интереснее, чем я? – спросил я, улыбнувшись.
– Ну, у каждого из вас свой стиль, – ответила она, смутившись, – ваши лекции мне тоже нравятся.
Мы вместе поднялись на наш этаж, и я постучался в дверь комнаты Луиджи. Когда мы поднимались по лестнице, я ей сказал:
– У меня есть одна просьба к вам. Когда мы будем уходить от него, то вы дадите мне свою руку, чтобы я чувствовал, что увожу вас он него?
– Это почему же? – удивилась она.
– Я не уверен, что вы выйдете со мной.
– Как это?! – воскликнула она, как будто испугавшись.
– Он обладает паранормальными способностями, – сказал я, – и способен влить на наше сознание, как ему захочется. Он желает оставить вас у себя на ночь. И вы можете, уснув у него прямо в комнате, остаться с ним, не сознавая того, что вы делаете; а мне он внушит, что я проводил вас домой.
– Так он, что же, гипнотизёр? – спросила она со страхом.
– Да, и как я думаю, очень сильный гипнотизёр, – ответил я, – мне уже удалось побывать под её чарами, когда мы как бы вместе совершили прогулку по ночному Риму. Поэтому я не очень ему доверяю, тем более, что тогда он сказал мне, что хотел бы переспать с вами.
– Что вы такое говорите?! – испуганно сказала она. – Если вы не наводите на меня страха, и всё, что говорите, верно, то, может быть, мы не пойдём к нему?
– Ну, почему же, – сказал я, – раз вы хотели у него побывать, то мы пойдём. Может быть, я что-то преувеличиваю, но предупредить я вас обязан, так как несу за вас ответственность, раз мы идём к нему вместе. Просто, будьте бдительны, и держитесь за меня!
– Спасибо, – сказала она.
Мы подошли к его двери, и я постучал. Дверь открыл Луиджи, но увидев меня с Агнией, удивился. Он явно не ожидал, что я буду с ней.
На столе у него стола бутылка шампанского и два бокала. А рядом с тарелками на подсвечнике горели три свечи. Он их тут же задул и включил электрический свет. По его движениям я понял, что он испытывает неловкость, но, быстро взяв себя в руки, он предложил нам пройти и сесть на два стула, стоявшие возле стены.
Не прошло и минуты, как он спросил нас непринужденным весёлым тоном:
– А не выпить ли нам?
Я дал своё согласие. Агния промолчала. Он сразу же достала из стола гранёный стакан (по-видимому, третьего бокала у него не было) и разлил вино. Мы с Агнией пили из бокалов. Луиджи на правах хозяина тут же завязал с нами беседу. Обратившись ко мне, он сказал:
– Помните, вчера мы с вами говорили на тему самоусовершенствования?
Я кивнул головой и сказал:
– Да, я хорошо помню наш разговор. Вы сказали, что «то, что познаёт человек своим опытом, всегда остаётся с ним, это и есть самоусовершенствование». И вы опровергли мой тезис, когда я говорил, что, возможно, «человек стремится к совершенству, механически, так как идёт путём прогресса».
– Да, – рассмеялся Луиджи, – я кажется тогда сказал, что прогресс тут не причём, особенно технический, он может даже привести к оскудению духовной жизни и деградации человека.
– И всё же я верю в общественный прогресс, – сказал я, подумав, – без общественного прогресса не может быть никакого самоусовершенствования.
– При чём здесь путь прогресса? – усмехнулся Луиджи. – Путь технического прогресса, в основном, оглупляет человека, делает его винтиком какой-то машины; отчего человек отучается думать, и делает всё механически, превращаясь в машину. Он уже начинает смотреть на вещи, как на заданную программу, и теряет свою индивидуальность, самостоятельность и свободу. Как раз во время технического прогресса идет не совершенствование, а деградация человека. Чтобы познать истину, нужно разрушить любую систему, отказаться от всяких программ и установок, посмотреть на мир не механически, а творчески. Конечно же, нужно знать и науку, и культуру, и традиции, чтобы создавать что-то ни на пустом месте, но смотреть на всё это нужно через призму обновления, не простого обновления, а улучшенного, усовершенствованного. Только тогда начнётся совершенствование, когда человек познаёт новое. Главное в совершенствовании – это творчество, где самообучение и самовоспитание являются важными элементами начала развития, и где возвращение к первоначалам есть необходимость и вездесущее условие самопознания. Человек, чтобы стать совершенным, пытается постичь истину, которая приходит к нему в виде мудрости или отточенной мысли. Когда в человеке происходит соитие с мудростью, то его прошлое и настоящее приходят в гармонию, традиция соединяется с развитием его творческого потенциала. Музыка не может возникнуть из ничего на голом месте, только хаос рождается так, а прозрение нового строится всегда на определённом опыте прошлого. И этот опыт, выходя за горизонт настоящего момента, открывает в настоящем то, что настоятельно заявляет о себе как некая необходимая ценность, остающаяся потом с человеком на всю жизнь. Поэтому всё идеальное и универсальное – это простой звук, если за ним не стоит ничего стоящего. В мире много всяких умных глупостей, претендующих на совершенство, но все они преходящи, а то, что остаётся с нами, имеет вросшие корни в наших сердцах. Люди стремятся быть совершенными. А что такое совершенство, как не химера, если от него никому не тепло и не холодно? Многие совершенствуются для того, чтобы выделиться среди других. Таким совершенствованием овладеть нетрудно, потому что все мы непохожи друг на друга. Быть идеальным или универсальным тоже легко, так же как иметь незаурядный ум, для этого нужно-то всего отточить своё остроумие и пользоваться им, как модной одеждой. Но такое остроумие быстро теряет свою цену. Можно знать много мудрых выражений и употреблять их по случаю. Но труднее создавать почву, на которой произрастают эти мудрые мысли. Иногда один неповторимый момент, миг бытия, стремящийся осмыслить что-то уникальное в себе, стоит целого фолианта мудрых изречений. По такой почве и нужно прокладывать свой путь, и тогда эта дорога станет путём совершенствования, где дух будет развиваться стремительно, поглощая всё мудрое и рождая полезное. Человек должен жить своими чувствами, а не заимствовать их со стороны. Только свои собственные чувства рождают мудрую мысль, когда человек доверят себе и остаётся всегда искренен с собой. Только при таком условии можно превзойти себя и познать свою правду, живя от всего независимо и оценивая свою собственную жизнь. Отвлечённые идеи – это мираж, который ничего не даёт ни себе и никому другому. То, что познаёт человек своим опытом, всегда остаётся с ним, это и есть самоусовершенствование. Наверное, и вы понимаете так значение этого слова?
7. ВХОЖДЕНИЕ В НОВЫЙ МИР
7. ВХОЖДЕНИЕ В НОВЫЙ МИР
Моя лекция была о панлогизме, тема, сама по себе, выглядела не совсем понятной, так как содержала в своём толковании много противоречий. Но я отважно принялся за её объяснение. Я сказал:
– Прежде чем понять, зачем нам нужна физика и математика, нужно познакомиться с философией. Декарт открыл нам все прелести метода, Спиноза представил нам систему в её единстве, Лейбниц показал нам систему в её многообразии. При Канте же система перестала быть системой знаний о мире; она взяла на себя функцию представления о самой себе, о методах познания мира, о его априорности и его границах. Но вот пришёл Гегель, злой гений, и произвёл революцию в соотношении метода и системы. Он не субъективировал эту систему, а напротив, объективировал её: метод познания, его логика и само мышление стали абсолютным духом – объективным демиургом действительности, для которого действительный протяжённый мир превратился в инобытие. С тех пор это заблуждение так и осталось в нашем сознании, и живёт там по сей день.
Девять пар глаз внимательно наблюдали за мной и внимали моим словам.
– Для Гегеля, как и в Библии, «вначале было слово». Самое бессодержательное, самое словесное слово. Это слово – бытие. С него начинается логический анализ, который для Гегеля совпадает с реальным мировым процессом. Бытие стало всего лишь исходным звеном в логической цепи. Простое чистое бытие, лишённое всяких предметных суждений, как и в понятии ничто! Логика стала богом Панлогизмом, а бытие – всего лишь придатком к ней. Как логика рассудит, так, то и будет. И если что-то не поддаётся логике, то такого не может существовать априори. Бытие для Гегеля стало абстракцией, возникшей на основе конкретного, но которое устраняет это конкретное, поэтому опосредование как бы уничтожает самое себя, конкретное исчезает, опосредование абстракции исчезает, абстракция становится бессодержательной. В результате получается понятие, от которого идёт ряд других понятий, но само оно, начиная этот ряд, как бы существует и как бы не существует. Такое начало и открывает дорогу панлогизму: реальный процесс не может происходить иначе, как в виде логического процесса, причём начало последнего – это абсолютное начало, порвавшее свои связи с конкретным. Не правда ли, получается абсурд!
Некоторые студенты в знак согласия кивнули мне головами.
– Тогда стали и все науки, представляющие логику, абсурдными, не правда ли? – задал я провокационный вопрос.
Студенты застыли в ожидании, никак не отреагировав. Я держал паузу. И тогда один очкастый студент, сидящий в первом ряду, спросил меня:
– Так что же, физику и математику тоже можно считать ложными науками?
– Совершенно верно, – ответил я, – физика и математика – это самые ложные науки, не представляющие собой ничего, кроме заблуждений. Помимо того, что они не объясняют картины мира, ни даже не могут нам дать определение сущностного бытия.
– Так зачем же нам их изучать? – спросил этот студент.
– Не знаю, – сказал я, разведя руками, – может быть, ради праздного удовольствия, а может быть, просто, вас заняться другим нечем.
После такого заявления, студенты смотрели на меня как-то странно, и я подумал: «И так ко мне на лекции ходит мало народу. А после этого заявления их будет ещё меньше. Может быть, зря я им всё это говорю»?
Но я всё же продолжал говорить:
– Гегель так и сказал: «Бытие есть чистая неопределённость и пустота. В нём нечего созерцать, если здесь может идти речь о созерцании, или, иначе говоря, оно есть только само это чистое, пустое созерцание. В нём столько же мало есть нечто такого, что можно было бы мыслить, или, иначе говоря, оно равным образом есть лишь это пустое мышление. Бытие неопределённое, непосредственное, есть на деле ничто и не более и не менее, чем не ничто».
И тут я вдруг подумал: «А может быть, Гегель был прав? Просто мы его понимаем как-то не так, как надо. Может быть, и, в самом деле, бытие – это ничто, мираж, который нам кажется. И это бытие порождает наше внутренне эго, живущее по законам логики и творчества. Ведь у нас есть воображение, так сказать, творческое начало, которое может нам представить всё, что угодно, если наш разум склонен к логике и абстракции, то всё, что нас окружает, является продуктом нашего воображения и творческих логических умо-построений, которые начали творить не мы, а ещё древние греки? Мы просто привыкли к тому, что нам «втюхивали» в наше сознание наши предки ещё несколько тысяч лет тому назад. И мир совсем не такой, какой он представлен нашей наукой. Просто, сейчас у нас начинают открываться глаза. Так что, это бытие, представляемое нам мудрецами, это – ничто. И Гегель тысячу раз был прав, говоря об этом. Но что же такое действительность, и в каком соотношении она находится с бытием»?
Я всматривался в глаза студентов, пытаясь понять, могу ли я поделиться с ним своими сомнениями по поводу общепризнанных истин, которые совсем не являются истинами. Но я сомневался, смогут ли они принять мои объяснения и стать на мою сторону.
«Но как же исчез мой двойник? Как он вошёл в меня и поместился во мне»? – опять подумал я.
Пауза несколько затягивалась, и мне нужно было что-нибудь говорить.
– Что такое пустота? – спросил я их.
Они молчали.
– Пустота, – сказал я, – это «чистое ничто», по мнению Гегеля, или «чистое небытие», и оно становится в неклассической ретроспекции весьма прозрачным и позволяет увидеть скрытое за ним конкретное и содержательное понятие. Со времён Демокрита, который говорил о небытие, «ничто» всегда сохранилось в качестве такого содержательного понятия. У Гегеля чистое «ничто» считается началом логической цепи, затем сменяется содержательным понятием «определённого ничто», как он говорил «ничто некоторого определённого нечто». Но что же такое «ничто» и «Нечто»?
Студенты продолжали молчать и внимательно слушать меня. И я подумал: «Может быть, эта маленькая каморка в глубине нашего существа, о которой говорил Гессе, это убежище духа, и есть это пресловутое «ничто», в котором и живёт наш двойник Нечто, который постоянно влияет на нашу жизнь. Это – когда в пустом пространстве живёт пустота, но эта пустота деятельна и активна, как огонь, который по своей сути тоже пуст, но он, несмотря на свою пустоту, всё же наличествует. Так же и мой двойник, брат Александр, хочет вырваться из пустоты – вырывается, хочет вернуться в эту пустоту – исчезает. Но пустота тоже не является мёртвой, и это подтверждается наукой.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги