Душа тэнгина

Пролог

В хижине было темно. Лишь в закутке поближе к печи языки пламени освещали младой мастерицы труды собственных рук. На ее коленях пестрит темно-синими и красными узорами полотенце. Казалось, оно давно закончено, но пальцы юной мастерицы еще порхали над бледно-желтой тканью, словно крылышки ночного мотылька.

Внезапно дверь в хижину распахнулась. Женщина вздрогнула от ужасного громкого скрипа, прижала вышивку к груди и испуганно оглянулась на дверь.

На пороге злым зверем стоял муж. Тот чутка пошатывался, хмельной взор прибывшего горел злым пламенем в сумраке. Сделав нетвердый шаг вперед, тот покачнулся, взмахнул неловко руками в воздухе, готовый вот-вот упасть.

Но не упал... Женщина сорвалась с ног быстрее ветра, да предоставила пьянице свое плечо, дабы тот ухватился.

Молча, без упреков, бережно приобняв того за плечо, подвела к месту для ночлега. Как бы мягко она ни старалась с ним обращаться, но мужчина рухнул тяжелой тушей на подстилку из свежого сена. Сотрясая всю хижину своим недовольным мычанием.

Фырчание и недовольные вздохи все вылетали из его рта, тот ворочался на подстилке, желая найти себе положение поудобнее.

От громких ругательств и проклятий сон покинул еще одного жителя этой хижины. Но тот и не посмел выдавить свое пробуждение, лежал смирно, даже не дыша.

Но увы, это его не спасло...

Взор мужчины уловил во тьме две искрящие бусины. Не сразу он узнал в них блеск огня в очах ребенка.

Медленно, словно капельку за капелькой, в его разуме начало проясняться. Ярость заполонила его взор. С ненавистным криком тот отпустил кулак на подстилку.

- Убери его с глаз моих долой!!! Убери, сука проклятая!!!

Мальчик и не вздрогнул от гневного крика отца, лишь прикусил до боли нижнию губу, да сжал пальчики в маленькие кулачки.

Он не понимал... Почему отец так его ненавидит? Почему вот в такие темные ночи тот входит в хижину, пошатываясь, и начинает кричать? Бить?

- Убери сучьего сына, а то удавлю!!!

На сей раз в пятилетнего мальчугана полетел низкий стульчик для ног. Но женщина не поспешила его укрыть, лишь досадливо прикусила нижнию губу и с слезами на глазах глянула на мужа.

- Ютар... Ну зачем ты так? За что ты нас мучаешь?

- Он не мой! Не моих кровей! Отребье этих тварей в волчьих шкурах! Не мой! - брызгая слюной, орал хозяин хижины.

Женщина досадливо прикусила нижнию губу, да обняла себя руками, с обидой потянула:

- Разве это не ты велел мне лечь в постель того волкадака? Разве не ты уложил меня под его бок? Сказал быть с ним ласковой! И это озолотит нас!?

- Глупая баба, меня обманули! - с бешеным ором подпрыгивает на ноги ее муж, хватается за голову, яростно дергает за отросшие пряди. - Арррр... Паршивый торгаш! Он обманул меня в кости! Все отобрал! Все! Я бы выйграл, еще один раз бы... Еще бы один раз... И я бы озолотился...

Безумно шепчет он, как в бреду, а следом опять ревет. Как дикий зверь.

- Не дал отыграться, падла! - и, обернувшись на жену, гневно орет, обвиняюще тыча в нее пальцем: - Это ты, дурная сука, дитя оставила! Родила этого щенка!

- Я не могла знать, чье семя прижилось в моем чреве! Я думала, что дитя твое!

Яростно орет ему в ответ женщина, ее взгляд отблескивает бешенством и ненавистью.

- Но он не мой!!! А ты тупая шлюха! И я каждый день должен лицезреть этого щенка!

- А больше и не будешь лицезреть!!

Неожиданно вскрикивает женщина и резво подымается на ноги. Быстрым шагом подходит к мальчугану и, грубо ухватив того за руку, вытаскивает из удобной постелки. В одних лохмотьях выводит наружу, таща за собой, как блохастого котенка.

- Куда поперла, дурная баба?!

Останавливает ее на короткое мгновение крик мужа позади. Не разворачиваясь, она кричит ему через плечо:

- Избавится от своего греха, раз он так мозолит тебе глаза!

И тащит дитя за собой наружу. Ночная прохолада вмиг кусает робкое тельце, а острые камешки ранят голые пяточки, ибо в темноте малец ничего не в силах увидеть. Как и то, куда его тащит родная мать.

- Мама...

Робко зовет он ее, когда родная хижина, в которой он вырос, исчезает из поля зрения. Ночь, словно огромный монстр, просто проглатила захудалое пристанище людей.

- Мама...

Внезапно ладонь матери, за которую мальчик отчаянно держался пальчиками, исчезла. Ее просто вырвали из его ручек, он шагнул вперед, шаря ручками вперед, желая ее найти. Но нога зацепилась за корягу, и мальчик рухнул на землю. Боль иголками пронзили детские ладошки, а что-то острое даже оцарапало щеку.

Но плакать маленький мальчик разучился, никто и не позволил обучиться этим премудростям. За каждый хнык пощечина, за скулеж или фырчание хворостинкой по спине.

Пусть и совсем крохой, но он быстро просек обыкновенные правила жизни. Слабых, плаксивых бьют. Нельзя привлекать к себе внимание, нельзя плакать и жаловаться. Требовать что-то.

И тогда все будет хорошо.

Но где-то маленький мальчик все-таки просчитался, и теперь, слепо шаря руками в темноте, все звал:

- Мама... мама...

Первые слезинки увлажнили детское личико, страх удавкой затянулся на шее малыша. Тот сжался в комок, не зная, куда двинуться и что делать.

- Рррррр...

Сердечко мальчика застыло в груди, медленно он присел на траву и обернулся назад.

Два огонька горели зеленым пламенем в сумраке ночи. В широко распахнутых детских очах медленно появлялось очертание огромного хищника, что медленно шел на него.

Пышная грива, казалось, проблескивает в лучах лунного света, огромные лапы зверя, увенченные острыми когтями, подбирались к нему все ближе.

Пещерный лев был одновременно прекрасен и ужасен в своем хищном лике. Огромная пасть распахнулась, и острый ряд зубов показался мальчику смертным приговором. Инстинктивно он отполз попой назад. Зверь предвкушающе зарычал, казалось, ребенка он проглотит за один раз. Но от такой легкой добычи ночной монстр не собирался отказываться.

Глава 1

- Ла-ша-ра!

В один голос вскрикиваем мы с братом, и я вижу из-под ресниц, как Зорян распахивает очи предвкушающие и тут же досадливо прикусывает губы. Доля мгновения проходит, прежде чем братец пытается согнуть обратно хотя бы один пальчик, но я быстрее.

Левой рукой жестко пресекаю любые попытки к жульничеству и крепкой хваткой зажимаю его распахнутую пятерню своей рукой.

- Ты проиграл. - Демонстративно киваю на мой растопыренный указательный палец и его все пять. - Легкой работы.

Киваю на еще теплые трупы вокруг нас. Зорян хмурит темные брови и поджимает губы недовольно. Ловит меня за локоть, не позволяя отойти.

- Давай еще раз!

- Не-а, - фырчу в ответ, цокая языком, да наставнически шепча: - Первый раз свят и невозвратен. Давай, лопату в руки, пока они не стухли!

Довольная своей маленькой победой, которая позволяет мне сейчас готовить нам лежаки для сна, а не тащить и прятать трупы умерших, присвистывая дивную мелодию, иду к нашему ночлегу.

Да слышу позади недовольное бурчание брата:

- Яра, ты жульничала.

- Умей проигрывать с достоинством.

Мы играли в Лашару. Игра знакома с детства каждого ребенка, выросшего в этих краях.

Правила просты: игроки становятся друг напротив друга и чеканят в голос одновременно: «Ла-ша-ра», в последние мгновение растопыривая от одного до всех пять пальцев одной руки.

Следовательно, один палец проигрывает двум, те, в свою очередь, трем, и такой принцип «побеждаем тот, кто больше» идет до пяти. Но обидным делом пятерню можно тоже победить — одним пальцем.

Мудрость этой игры тоже была. Ибо по старинному завету там, где два, сила растет. Чем больше людей объединяется, тем они сильнее, и само собой разумеющееся, что одержат победу против тех, кто меньше них в количестве.

Но когда сила большинства достигает пика, там созревает раздор, что порабощает душу каждого, а следом всех пятерых может победить один единственный.

Забава эта решающая споры от мала до велика. В ней игрались дети, к ней часто прибегали даже взрослые. Как мы с братом. Было некий тихий ужас, глядя в распахнутые пальцы для игры, перепачканные в багровой крови умерших.

Впрочем, это все дела духовные, нам — обычным убийцам и солдатам неподвластные.

Мы сыграли с братом, дабы разрешить простой спор: кто позаботится о трупах печенегов, коих нам было велено убить, а кто о ночлеге.

Пять пальцев Зоряна против одного моего.

Победитель ясен, а проигравший тащит трупы в овраг и накрывает камнями, а лишь потом засыпает землей, что бы следом и мхом.

За собой стоит убираться добротно, да обережно — оно первое, что вбивали в наши зеленые головы в Ордене.

Тебе может хватить искусства или же везения убить врага и обойтись мелкими ранами. Но это еще не делает тебя победителем в схватке.

Неправильно спрятанный труп, оставленные следы — и завтра ты можешь оказаться самим пред Мораной, ибо за тобой придут те, кто считали соратником убитого твоей рукой.

Подхожу к нашему костру, слыша, как позади меня ворчит себе под нос Зорян, да закидывает себе на плечи по две тушки печенегов разом.

Уводит в глубь темного леса, я же достаю изо пазухи позолоченный свиток с сиглой одного из генералов печенегов. Знакомые руны бугрятся на золотистой поверхности.

Но в голове не мелькает ни мысли распечатать свиток и глянуть внутри. Любые ростки любопытства жестко пресекались в Ордене. В нас воспитывали солдатов без изъянов.

Покорных.

Отважных.

Думающих лишь над конкретно поставленных задачах. Все остальное — шелуха мира. Над остальным думают другие — наши главы Ордена.

Таким хитроумным образом они давили в зародыши любые мысли о восстании своих учеников.

Но всех задавить не вышло.

Нашлись и те, кто выдержал жестокого натиска высших, а следом порвали цепь с собственной шеи и обрели свободу.

Мы с братом пошли за одной из них. За одну из первых — Грозу, дочь Перуна.

Внебрачную дочь вождя черных медведей и нынешнию жену вождя бурых медведей...

Впрочем, все эти титулы так же непостоянны, как и ветер. Сегодня одна кроткая госпожа целого племени, а завтра воительница, ставящая на колени великие грады.

Госпожа ведет свою игру, и мы покорны ее воли.

Справедливость ради стоит признать, Гроза по-совести относиться к нам. Не отправляет на смертоносные задания, не измывается потехи ради.

Она всегда держит всех в поле своего зрения. Она великодушна к нашим желаниям и просьбам. Для нее мы не бесчувственные солдаты. Не мясо на убой! Для нее мы подопечные, к словам которых она может склонить ухо и выслушать.

Кидаю свиток в нашу дорожную сумку, хватаюсь за топорик, желая вырубить пару свежих еловых веток, как меня накрывает чувством глубокого раздражения и душевной боли.

Проходит мгновение, прежде чем я понимаю — это откат от Зоряна, а не мои чувства.

Единоутробные брат и сестра. Мы девять полных лун провели в утробе одной женщины. Наблюдали за рождением друг друга. И чувствовали друг друга на расстояниях.

То, что нельзя было сказать губами, то, что не находилось в человеческих речах, дабы объясниться, — всем этим мы делились необъяснимым чудным образом.

Хотя мы были не едины в своем даре. Еще пара близнецов под попечительством нашей госпожи ощущали то же самое. Сестры Купава и Забава были и одинаковы лицом, за исключением пары незначительных деталей, их было не различить.

В Ордене нас заставляли наловчится ограждатся друг от друга. Наставники видели в этой связи угрозу, в случае того если один попадет в плен, а второй останется подле них.

Мы и научились, по обыкновению воздвигая мысленную стену меж нашими ощущениями и ощущениями близнеца. Но иногда чувсва были слишком сильны, или же эта стена рушилась, а подпивать ее не было ни сил, ни желания. Свою боль хотелось с кем-то разделить.

Оставив топорик возле сумки, я бросилась по следам Зоряна. Он уже закрылся от меня, значит, слабость была мгновенна. Брат не хочет показывать мне свои переживания, и, высунувшись из елейника, по его следам я резко застываю на месте, узрев причину его беспокойства.

Глава 2

- Отнеси это в шатер господина Ратебора. И поживее!

Местный староста, чье селенье виделось у берегов молочного моря, узрев господ у себя "под ребром", кинулся отлизывать им стопы.

Призвал баб с соседних деревень, да и про своих не позабыл. И нынче все норовил попасть в милость если не тэнгину, то беру.

В общей суматохе, следуя указам сухого, как трость, старика, который только поджимал свои тонкие уста да либизял при виде двуликих, что степных, что лесных, никто не обратил на меня внимание.

Девка и девка. Работает, помалкивает и все выполняет с первого раза.

Подхватив тяжелую доску с яствами, отдаляюсь от полевой кухни, держа путь к самому северному из шатров. Там осел бер Ратебор.

Мысленно опять прокручиваю все беды, что рухнули на Дубовый Лес в последнее время, дабы уловить хотя бы ниточку, уходящую от витка раздумия моей госпожи.

Так уж вышло, что в Орден Луны и Солнца мы попали с Зоряном совсем мелкими. Брат еще кое-что помнит из той жизни, что осталась за стенами крепости, у меня же полный туман.

Когда мы только чутка укрепились среди учеников мастера по разведочному делу, Гроза - дочь Перуна, уже вела войска в атаку.

Отважная, жесткая, порой безрассудная в своей смелости, эта медведица приводила мастерам одну победу за другой.

Ее называли карающим копьем мастера по воинам.

Тот гордился ею, кликал лучшей ученицей до того дня, как она не насадила его на собственное копье.

Гроза выиграла свою собственную жизнь у Ордена, другие не могли преградить ей путь к свободе. А по законам Ордена Луны и Солнца победитель забирает все, что принадлежит ему.

Мы тоже принадлежали ей.

Но не все подопечные разведчики и солдаты под ее командованием пошли следом. Многие предпочли остаться в Ордене, а мы с братом пошли за ней.

Ибо она стала нашей альфой.

Волки сами не могут, им нужна стая. И Гроза, дочь Перуна, смогла создать такую пеструю стаю из волков всех мастей, беров и даже людей.

Но мой брат ранее молвил правду. Всегда найдется тот, кто хитрее тебя.

Уж не ведомо мне как, но госпожу тоже обыграли. Она вернулась к своему кровному отцу в Дубовый Лес. Вождь черных медведей, нареченный Всемилом, по слухам, обрадовался дочке и даже признал ее.

Если все бы было так просто...

Госпожа не единственный его ребенок, а следом началась борьба за власть.

Кто станет приемником вождя?

Она или рожденная законной женой дочь?

Ответ на этот вопрос вождь не успел дать, ибо не вернулся с поля битвы. Не нашелся он ни живым, ни мертвым, тем временем мою госпожу выдали замуж за вожака бурых медведей, освобождая путь к трону ее сестре.

Именно Ратебор это и сделал, тот самый, за жизнью которого госпожа сослала нас приглядывать. Хотя, как по мне, этого поганого бера надо было убрать из игры давно.

Но я не госпожа, и раз она решила приглядывать за Дубовым Лесом издалека, то на то ее воля.

Отодвигаю одной рукой тяжелый полог шатра в сторону. Вхожу внутрь, в полумраке мало что в силах увидеть.

Печать, что ранее поставил мне брат, не только убаюкивает зверя внутри меня, но отбирает и тонкий слух, острый взор и звериный запах.

Делаю еще один шаг вперед и, узрев свечу на столе, аккуратно отпускаю поднос на ровную поверхность. Только сейчас замечаю на столе растянутую карту из овечьей шкуры.

На ней маленькими деревянными фигурками обставлены войска и грады.

Язык.

Это наречие степняков.

Черти... Это не шатер беров. Подымаю взор, пытаясь нащупать хоть какие-то детали, что выдали бы степняков.

Но тут лишь пара ковров на земле и лежаки самые простые. Без изяществ, золота, все по-военному строго и просто!

Ч-е-е-рт!

Резко дергаю поднос на себя, силясь побыстрее отсюда унести ноги.

Но от моего резкого движения фигурки поверх карты качаются, некоторые падают набок, чтобы скатиться в общую кучу посреди карты.

Гадство!

Упираю тяжелый поднос огрулым краем в свой бок, придерживая за другой край одной рукой. Свободной же тянусь к карте.

Быстренько возвращаю все как было, раскидывая деревянные фигурки по своим местам.

Все по расписаниям на карте, убедившись, что все как и было. Оборачиваюсь, дабы кинуться прочь, но носом утыкаюсь в обнаженную мужскую грудь.

Как...

Он так бесшумно ко мне подошел?

Я по-прежнему держу одной рукой поднос, другую приходится сжать в кулак. Все мое нутро противится, инстинкты кричат: надо напасть!

Вот его горло, обнаженное от стальных доспехов. Ударь! Одного умелого движение достаточно, чтобы оборвать нить его жизни!

Но нет...

Меня отправили сюда за другим. То, что я устремила свой шаг в чужой шатер, мой косяк.

- Г-господин...

Дрожь в голосе самая что ни на есть настоящая.

Бронзовая, упругая кожа степняка и шелковистые длиные волосы наталкивают меня на правильную мысль: это шатер тэнгина!

- Кто ты?

Мужской голос глубокий и лишенный резкости или злобы. Умиротворяющий.

- Я... Я... из селенья... служанка... Меня послали прислуживать господину.

Глаз не подымаю. От него несет такой бешеной силой, что впервые за долгое время я жалею о том, что мне досталось именно это задание.

- Моя служанка? - с легким хрипом и недоумением любопытствует, так как будто спрашивает, какова погода по ту сторону стен шатра.

- Нет, не ваша. Я... прислуживала господину... - соображаю, что служанка в принципе не должна знать имен и почестей, прикусываю нижнюю губу, - тому, другому господину... с бородой и грубым голосом.

- Значит, медведям прислуживала. - Он подается чутка вперед, меж нами не остается свободного пространства. Тянется ко мне, и я сглатываю от досады.

Если он сейчас полезет меня лапать, то будет сложно удержаться и не втащить ему.

Убивать нельзя — сорву ко всем чертям эти переговоры.

Вырублю — так он потом , когда очухается будет искать меня по всему лагерю, дабы «познакомиться поближе». Жмурюсь.

Глава 3

- Яра, ну что там? Ратебор как?

- Да цел этот двуличный косоколапый. - фырчу в ответ брату, сползая вниз по еловой лапе.

Но Зорян чувствует мою тревогу и переживание, ловит за плечо и заглядывает в очи.

- Сама-то что делала?

- Учения филосова Тэк Пэ писала. - бурчу себе под нос, покручивая запястья правой руки. Кисть у тэнгина оказалась из тяжелых, а я давно не занималась каллиграфией.

Теперь болит.

- Что?- брат с перва не принимает мои слова за правду, но я молчу и до Зоряна начинает доходить.

Зыркаю на брата, не в силах успокоиться. Боги, я чуть не попалась!

- Помнишь нас в Ордене заставлял мастер Чен за каждую провинности переписывать труды Мао Сара?

Брат хмурит брови, кидает на меня недовольный взгляд, складывает руки на груди.

- Помниться мне, как ты переписывала их больше сотни раз.

С укором тянет, напоминая мне о собственном непослушание в юные годы. Хмыкаю, потирая запястья.

- Не зря, видно, заставлял. - перевожу взор на лагерь степняков и беров, что пестрит на белом песчаном берегу молочного моря. - Сегодня мне издевки старого ворчуна спасли жизнь.

- Яра, во что ты опять вляпалась?

Стальные нотки слышны в его голосе, а вместе с этим и мрачное решительность. Делать ничего, приходится признатся в своих погрешностях.

- Да чтоб тебя, Яра! Ты хоть понимаешь, каких дел наворотила?! Привлекла внимания самого тэнгина! Он же тебя теперь из вида не упустит!

- Перестань тушить огонь маслом. - дергаю плечом, раздраженно оборачиваясь на Зоряна. - Все оно будет хорошо! У него сейчас нет забот кроме меня, по-твоему?!

Ну, возможно, и запомнит он молодую служанку с странным даром. Не в этом-то дело, да и вообще он договариваться пришел!

- Есть! - ядовито шипит брат. - А еще мозги у него тоже есть! По твоему сказу, он и вправду поверил в то, что ты все запомнила за пару мгновений. Думаешь, что генерал, который вместо солдат привез на линию войны ученых, и те прорубили в нужных точках лед, пустив всех недругов под лед, пропустит такой самородок?!

Маловероятно.

Поджимаю уста, отводя взгляд в сторону. Чего уж там, ничего не воротить...

Хотя себя виноватой не считаю. Поступила как учили в Ордене: лги, льсти, обещай, угрожай - только добейся желаемого.

Так что...

- Ты не вернешься туда, это опасно. - хмурит брови брат, делая шаг назад, желая отойти, но я ловлю его за локоть.

- Не глупи, Зорян, мы должны охранять Ратебора.

- Тэнгин тебя не отпустит. - упрямо держится за эту мысль брат.

- Сейчас он мне ничего не сделает, не до служанки ему нынче. А я буду осторожна, обещаю.

- Ярка. - поджимает губы от досады брат, понимая, что меня не остановить. И по-другому нам не поступить. Но вовремя отделяется от эмоций и сердечных тревог. Кивает мне: - Пусть будет так, только осторожничай. Если что...

- Сразу делай ноги.

Улыбаюсь ему краем губ. Жаль, что не могу обнять, на мне останется запах его зверя.

Волки и медведи могут почуять, появятся вопросы, подозрения.

Возвращаюсь в лагерь, на сей раз силясь никому не попадаться на очи. Но брат словно в воду глядел, когда говорил о том, что тэнгин отныне не сведет с меня свой взор.

Я чую взгляды степняков на себе, те словно собаки следят за тем, где мелькает подол моей юбки.

От злости и досады ловлю у шатра для обслуги за руку ту самую суку, что указала мне неверный путь.

- О, косточка! - растягивает она губы в миролюбивой улыбке, недоуменно глядя на меня. - А ты чего такая кислая? Случилось... Ааа!!

Хватаю ее за загривок и с размаху припечатываю рожей по прибитому посреди шатра столбу. Та вскрикивает, дергая руками в желании вырваться из моего захвата.

Но из сломанного носа брызгает кровь, и руки нерадивой бабеньки уже бросаются к лицу, прикрыть нос.

Нагибаюсь к ее уху, тихо, но угрожающе шепчу:

- Еще раз посмеешь подобными играми забавляться, все космы повырываю. Усекла?

- Да ты бешенная, суч...

- Усекла?

Сильнее тяну на себя ее немытые космы.

- Усекла... Усекла... - покорно шепчет.

Оставляю ее в покое, почуяв свободу пышная бабенка отпрыгивает в сторону. Смотрит ненавистно, но и с тенью страха.

Разворачиваюсь и выхожу из шатра, чтобы тут же напороться на воина. Степняк, одетый в темную дээл, поверх которой в свете летнего солнца блестит кольчуга, показался мне знакомым.

Потребовалось мгновение, дабы узнать в резких чертах и тонких, но густых косичиках, что низстекали с его головы до самой поясницы того самого воина, что шагал преданной тенью за тэнгином.

- Все в порядке?

Грубый голос звучал с легким восточным акцентом, мне эта забота была непонятна. Но все-таки кивнула.

- Кровь?

Кивнул он на пару багровых капелек на моем рукаве. Инстинктивно прячу его за спиной, улыбаюсь растерянно огромному воину.

- Нет, не моя! Там одна баба поранилась! Я это... Пойду.

Шмыгаю аккуратненько мимо него. И быстренько уношу ноги прочь.

Все-таки брат был прав: неприятности мое первое имя.

***

- Вот это и это... - нагружают меня подносами, да ворчливо наказуют: - Отнесешь господину тэнгину.

Это что еще за новости?

- Но я по обыкновению ранее несла кушанья господину из Дубового Леса.

Начинаю миролюбиво, с простятцкой улыбкой на устах. Старик-староста щурит свои высокомерные глазки-щелочки, да злобно орет.

- Тогда одному носила, сейчас другому! Тебе разве не без разницы, перед кем на спину падать и ноги раздвигать?!

Понуро отпускаю голову перед стариком и выхожу из шатра, не проронив ни слова. Зачем старому ублюдку давать повод меня и дальше грязью обливать?

Тут и так понятно, зачем он именно баб притащил. Дабы те скрасили досуг господ, да согрели тем лежаки темными ночами.

Но свою задумку все равно осуществляю, только другим способом.

- Веда! Вот ты где, а я тебя все ищу! - ловлю за локоть мимо проходящую чутка глуповатую и не сварливую бабу. Та ниже меня на голову, с круглым лицом да толстыми рыжими косами. Всучаю бестолково хлопающей зелеными глазами Веде оба подноса. - Еле нашли, а то староста ядом опять пенится! Отнеси в шатер к тэнгину кушанья.

Глава 4

Преданность или страх? Вот в чем таиться истина.

Наблюдаю издалека, как молодая девка, вместо того чтобы донести поднос с моим ужином в мой шатер, ловит другую служанку.

До моих ушей донесется ее беззастенчивая ложь. И, не задумываясь ни одного лишнего мгновения, Слава всучает тяжелую ношу другой женщине, направляя к моему шатру.

А сама берется за метлу и корыто, идет в другую сторону.

Не успеваю досмотреть, в какую, ибо меня ждут дела. Пусть шаг мой и направлен к общему шатру переговоров, но думы все кружат вокруг нее.

Странная девчонка.

С одной стороны, перепуганная лань, простая, как песчинка. Мимо которой пройдешь и не заметишь.

И я не могу понять ее желаний и действий.

Откуда они тянут свои корни?

То, что она меня всячески избегает и все вьется вокруг беров, да изводит себя работой потруднее, дабы не попасться мне на глаза.

Дело в преданности своему жениху? Она так сильно привязана к нему и ждет?

Это похвальная черта, но в моем плане быстрее станет тем самым шипом, распоровшим душу юной глупышки. Возможно, она не захочет добровольно служить мне.

Начнутся истерики, слезливые мольбы и даже угрозы укоротить себе век.

А если это страх?

Она боится меня. Услышала байки о грозном тэнгине Октая и теперь даже глянуть на меня страшится.

И разумны вроде мои мысли, все по логике. Как по цепочке!

Но внутреннее чутье не согласно, что-то есть посередине.

На самом дне ее зеленых очей спрятано пока что-то еще от меня скрытое.

Вспоминаю, как она сутулилась при мне, как дрожал ее голосок и бегали глазки. И сразу же в память врезается, как ловко она увернулась от того, дабы самой принести мне поднос. Обманула другую из служанок. Улыбка играет на устах, очи светятся какой-то неведомой мне ранее искринкой.

Так страх или преданность?

А быть может, и что-то другое? То, что мне пока неведомо, но так жаждет выйти из тени и явиться моему взору.

- У вас нет сил напасть на нас, степняк. Так или иначе, развязав эту войну, вы сами пустите себе кровь.

Ах да... Ратебор. Его грубый голос с глубоким, едва ли скрытным оттенком ненависти выводит меня из вихря мыслей.

Правая рука вождя Всемила, его близкий друг и соратник. Они прошли не одну войну вместе, и, по слухам, этот самый бер, не имея своих детей, нянчил господских как родных.

В сердце беров не нашлось место лишь незаконорожденной дочке вожака — Грозе.

Этой слабостью я и воспользовался.

- Для того, дабы добиться желаемого, не обязательно идти войной. - отпускаю тонкую улыбку на устах. Тянусь к низкому столику, пальцами обхватываю пузатую пиалу из белой керамики с синими узорами долголетья. Подношу ко рту, но так и не делаю глоток. - Все зависит от желанья и союзников.

Ратебор напрягается, плотно сжимает зубы, почти что впиваясь подступающими клыками в десна.

- Чего ты хочешь, степняк?

- Я? - так и не пригубив чая, возвращаю пиалу обратно на стол. Подаюсь чутка вперед, уперевшись локтями в низкий столик, что стоит меж нами последней преградой. - Желания мои просты и миролюбивы. Процветания моему народу.

Ратебор косит на меня ненавистный взор. Поджимает губы от досады.

Видно, дела в Дубовом Лесе плохи, и исчезновения вожака — лишь цветочки по сравнению с тем, что творится внутри крепостных стен.

- Попрешь на нас, отхватишь от всех сполна! - угрожающе звучит его голос.

Тонкая усмешка появляется на моих губах.

- От всех? - мой голос словно теплый мед стекает с ложки, опять подхватываю пальцами пиалу, вдыхаю ароматный запах степных трав. Матушка всегда отправляла моим солдатам свежие запасы трав. Независимо от края света, где я вел волю своего хана. - Кто эти «все», Ратибор? Не пойми меня неправильно, я просто желаю знать, с кем придется схлестнуться в битве. Черные волкадаки? Горан поможет общей беде, но не полезет в наши недомолвки. У него жена, ребенок только-только родился.

Делаю аккуратный глоток бодрящего напитка, продолжаю тонко пилить бера. Уже достаю до его нутра и беспощадно, словом, а не копьем выворачиваю все внутри него до боли.

- Твои надежды и вера, что бурые полезут вас защищать, мне ясны. - качаю головой, пальцами очерчивая круг вокруг своей пиалки. - Только вот, согласится ли на это Гром? После того обмана с невестами? Ты же сыграл на его чувстве благородстве, знал, что из уважений к своему дядьке Гром не вернет обратно Грозу, опозорив девку и при этом позволив скандалу поглотить оба племена.

- Ты ни черта не ведешь?!

Он теряет последние крохи самообладания, еще сильнее убеждая меня в том, что у черных не все в ладах, включая с их вековыми союзниками.

- А мне и нет нужды ведать, - усмехаюсь, выпрямляясь в спине. Сам бер напряжен, натянут как тетива. Будто загнанный в угол. Уверен, сейчас он жалеет, сильно жалеет, что пожалел Светлу и отправил Грозу в племя бурых беров.

Но, к счастью, он поступил так, как я и предрекал, в точности.

Пока железо его злости и сомнений раскалено, продолжаю его ковать нужными словами с тонкой иглой упрёка на кончике каждого.

- Или, быть может, вам на помощь кинется князь Назар? Не спорю, вы помогли ему в войне, укрепили на престоле. Но... давай рассуждать здраво, Ратебор, у него княжество обескровлено после войны. Мужиков скосила Морана знатно, еще и чума не щадя прошлась по прибрежным землям, помогать вам для него нынче равносильно самоубийству. Остаются только белые волкадаки, хозяева северных гор. Но с ними вы веками не поддерживали связь. Так что я не помышляю, что вы можете им предложить, дабы они согласились быть подле вас против меня.

Несмотря на мои слова да радужные речи, Ратебор уловил лазейку, которую я ему заботливо и незаметно просунул.

Белые волки могут быть им опорой в предстоящей войне.

А дабы укрепить с ними союз, независимо от ситуации, стоит породниться через брак наследников.

Глава 5

Упрямство — первый знак глупости.

А недооценивать противника — все равно что воткнуть своей рукой нож в собственную плоть.

Глупо было рассчитывать на то, что лазутчика оставят в моих руках живым. Его заткнут насмерть, дабы тот не смог молвить не только про того, кто его направил, но и про то, что творится внутри крепости.

Скормить Ратебору ложь не составило труда. Немного демонстративных криков на собственных воинов, и выдать одного из них, чутка помятого, за того самого отравителя.

Бер поверил, и я даже не могу уличить его в наивности аль глупости. Он зажат проблемами, как меч меж молотом и наковальней, ему некогда задаваться лишними вопросами. И это наталкивало на одну единственную мысль: внутри крепости творится что-то неладное.

С собственного опыта я могу предположить лишь одно: семена мятежа созрели, и теперь поспели плоды.

В отсутствие хозяина грызуны высунулись из нор и тащат беду, словно чуму, на свое племя. Сдается мне, что Ратебор стал пленником собственного плана — оставить Светлу подле себя.

Законорожденная дочь вождя, исходя из слухов, была излишне мягкотела и капризна. Но она была рождена в браке, ее поддерживали застарелые семьи племени и собственная мать. Вот только власть она не удержит.

А Гроза...

Губы сами по себе растягиваются в жесткой ухмылке, когда я вспоминаю сероглазую стерву. С такой не забалуешь.

Пусть и в юбке, но достойный противник и в бою на мечах, и в бою на карте.

Эти глупцы, что остались в крепости, выдали ее насильно замуж в другом племени и верно подумали, что избавились от досадной угрозы.

Ах, какое разочарование их ждет впереди.

Я знаю хорошо эту медведицу. Она от своего не отступит, а когда боги раздавали милосердие, то она сидела в очереди за жестокостью и упрямством.

Если Гроза, дочь Перуна, что-то вбила в свою голову, то уже не отступит.

То, что она позволила им вывести себя из племени, не означает, что ее власть в том самом племени исчерпалась.

Воинами не так легко командовать и управлять, как кажется со стороны.

Я неспроста наказал Даваа за ту лохань с горячей водой. Ибо завоевать преданность солдат — это большой труд. А их беспрекословного обожания и вовсе достичь можно, лишь проходя вместе с ними через все горести войны.

Они пойдут в атаку лишь за тем, кто будет впереди них. Кинутся защищать того, кто защищал их. Поддержат того, кто отмораживал себе плоть в молочных водах моря наравне с ними. А на что может расчитывать спесивый сопляк, который считает себя божеством в плоти и крови?

Гроза была другой. Скованной из стали и закаленной горячей кровью. Она отступит просто так, а это значит, что у нее есть уши повсюду. И на этой встрече тоже были.

А еще эта паршивая стерва ревнива до жути, она не потерпит, чтобы кто-то вмешался и посмел оттяпать ее территории, аль сгубит ее врага.

От меня желают что-то скрыть. И это все сильнее меня завлекает.

- Унесла она ноги, господин. Староста молвил, что сам не ведает, из какой деревеньки эта девка обьевилась. То ли из Макаренки, то ли из Липовоской...

Значит, сбежала.

Что ж, и этого тоже стоило ожидать. Даваа напугал Славу не на шутку, еще и под общей суматохой с этой попыткой сгубить Ратебора, ее тревоги лишь сильнее сгустились.

- Отправь волков в эти селенья. Пущай притащат обратно, да золота отсыплют семье, дабы лишнего трепа не было.

Я с ней не закончил.

Унур молча кивает и вераеться к своим солдатам. Раздает указы. Байгал же подходит с левой стороны, за узду тащит моего верного жеребца — Лакара.

Это степные скакуны, единственные в своем лошадином племени, которые чуют в нас хищников и не боятся. Служат уже более сотни лет степным народам.

Взбираюсь в седло и похлопываю своего упрямого красавца по мощной шее.

- Едем на северную заставу?

Качаю головой, бросаю последний взор на охраников, что должны защищать пленика. Они ведают о том, что если попался пленик, то обязательно объявиться и тот, кто заткнет ему пасть навсегда.

А также ведомо им, что они должны пропустить лазутчика внутри и успеть схватить до того, как он завершит свою миссию.

Преданный взор волков служит мне ответом.

Стегаю жеребца, направляя на северные тропы, сквозь густую лесную чащу.

Не ведомо мне пока, кто направил этого бера, дабы убить Ратебора, но точно знаю одно — это не дело рук Грозы.

Значит, кто-то другой.

А вот убить его отправит убийцу тот, кто хорошо знает меня и не желает дать мне почуять запах свежей крови, что хлынет из свежих ран племени бурых медведей.

Ловлю себя на чувстве предвкушении.

Но не могу различить, откуда оно берет свои истоки: дело в скорой встрече с одаренной, но странной Славой? Или в том, что скоро завеса таин, что скрывает внутренний гнойник в Дубовом Лесе, падет?

Так или иначе сегодня вечером я рассчитываю заполучить в свои когти двух языков сразу. И пытать я их буду медленно и извращенно, докапываясь до каждой детальки.

Неожиданно замечаю краем глаза белесное пятно на одной из веток сосны.

Сова...

Белая сова, она не издешних лесов. Ибо такой окрас перьев имели лишь северные совы. Выходит, божественный знак.

Стопорю жеребца под собой, наблюдая за белой совой, та в ответ глядит на меня, не моргая крупными очами.

Предки хотят мне что-то поведать. Но что именно?

Сова — это мудрость.

Белый — это знак утраты.

Мне говорят о том, что я утратил свою мудрость? Или на пути к этой утраты?

Или о том, что я, намерившись заполучить к вечеру двоих плеников, рискую не найти ни одного?

- Тэнгин?

Байгал направляет свою лошадь подле меня, беспокойно оглядывается по сторонам. И сам ловит взглядом дивную птицу, чтобы следом досадно поджать уста.

- Это знак свыше? - мое молчание воспринимается за согласие, оттого он спрашивает следом: - И что оно означает, господин?