Двое для меня

Глава 1: Объект возмездия

Первым пришло осознание холода. Не просто прохлады, а пронизывающего, влажного ледяного дыхания, заползающего под кожу и цепляющегося за кости. Оно поднималось откуда-то снизу, из непонятной темноты, окутав лодыжки и поползло вверх по голым, беззащитным икрам. Где же одеяло? Мысль была детской, наивной, запоздалой. Я бессознательно потянулась рукой в сторону, туда, где всегда лежал мягкий бархат плюшевого мишки, подаренного бабушкой в далеком детстве. Но вместо утешительной пушистости пальцы столкнулись с шершавой, пыльной, откровенно грязной поверхностью, которая ободрала кожу на костяшках. Мозг, затуманенный глубоким, неестественным сном, забил тревогу. Это была не её кровать. Не её комната.

Потом — тряска. Ритмичная, укачивающая, но… неправильная. Жесткая, отрывистая, будто её тело лежало не на матрасе, а на голых досках. Вибрация, идущая из-под спины, отзывалась глухим, монотонным гулом в висках, настойчиво стуча в затекший затылок. И запах. Не сладкий, успокаивающий аромат лаванды от саше в шкафу, а резкий, едкий, многослойный коктейль из старой, потрескавшейся кожи, пролитого бензина, пыли и чего-то ещё… мужского парфюма? Нет, проще, примитивнее — просто мужского пота, стресса и страха. Этот запах въелся в пространство вокруг.

Я попыталась открыть глаза, но веки были свинцовыми, чужими. Они будто приклеились, слиплись от той липкой тьмы, что заполняла её изнутри. Сквозь щель между ресницами, с трудом разлепленных силой воли, проплыли размытые, лишенные смысла пятна: сплошная темнота, резкий желтый отсвет уличного фонаря, проскользнувший по какому-то низкому, грязному потолку… на потолке? Он был слишком низким, слишком близким, давящим. Не белым и ровным, а темным, будто закопченным, с выступающими ребрами жесткости. Как в… грузовике? Панике, еще смутной и неоформленной, стало тесно в парализованном теле.

— Идиот, обращайся с ней осторожнее, или ты сам разбудишь её раньше времени. Ты хочешь проблем? — прошипел голос прямо над моим ухом, слева.

Он был приглушенным, раздраженным до предела, сдавленным в узком пространстве. Я узнала этот голос. Это был… Ян. Мой Ян. Веселый, безбашенный Ян, с которым мы провалялись на пляже все прошлое лето, смеясь над глупыми шутками и строя планы, которые никогда не сбывались. Ян, который всегда пах солнцем и пивом. Но сейчас в его голосе не было ни капли того беззаботного веселья. Только холодное, металлическое напряжение, граничащее с откровенной яростью и… страхом? Да, именно страх слышался в этом сдавленном шипении.

Тело мое качнулось, грубо брошенное на какую-то неровность, и я чуть не слетела вниз, в темноту. Но в последний момент другие руки, более сильные и уверенные, подхватили меня, резко и без особой нежности прижали к чьей-то широкой, твердой груди. Мир накренился, запахи смешались. Едкий коктейль сменился другим — чистым, почти стерильным прохладным ароматом дорогого мыла, свежего, отглаженного хлопка и легкого, едва уловимого шлейфа одеколона с нотками сандала. Алексей. Только он всегда пах так… правильно, безопасно, по-взрослому. Этот запах был частью моих самых сокровенных воспоминаний, связанных с чувством защищенности.

— Седативное, которое я дал, сильное, поверь, она не проснётся до утра, — прозвучал ответный голос. Тихий, низкий, глубокий, будто доносящийся из самой груди, которая вибрировала у моего уха. В нём не было ни раздражения, ни страха. Только леденящая, безразличная уверенность. — У нас достаточно времени, чтобы доставить её на место. Спокойно, всё идёт по плану.

Его слова, такие знакомые и теперь такие чужеродные, несли в себе ужасающую, обездвиживающую ясность. Забрать её. Меня. Седативное. План. Обрывки мыслей, как ошпаренные, метались в голове, пытаясь сложиться в картину, от которой кровь стыла в жилах. Вечеринка… я была на вечеринке в его новом лофте… смеялась, всё было прекрасно… выпила бокал красного вина, который мне лично подал Алексей… сказал, что это редкий сорт с его родных холмов… стало плохо, закружилась голова, он ловил меня, его лицо было так близко, полное заботы… «Ты переутомилась, Крис, просто отдохни…» — он отвел меня в тихую спальню, усадил в мягкое кресло, его рука была теплой на моем лбу…

Ужас, острый, тошнотворный, прожигающий, как кислота, пронзил меня насквозь, пробившись сквозь плотную, химическую пелену в мозгу. Это не сон. Это не кошмар, от которого можно проснуться в поту. Это происходит наяву. С ней. Прямо сейчас. Руки, которые её держат, — руки похитителей. Голоса, которые она слышит, — голоса предателей.

Адреналин, дикий и неконтролируемый, ударил в кровь, на секунду прочищая сознание. Я заставила веки приоткрыться шире, преодолевая свинцовую тяжесть. Над собой, в скупом свете, пробивавшемся из крошечного грязного окошка, я увидела его лицо — четкий, безупречный, как с античной камеи, профиль Алексея. Лёгкая тень щетины на щеках, высокий лоб, прямая линия носа. Он смотрел куда-то вперёд, в темноту, за пределы этого металлического ящика. Его челюсть была напряжена, скулы резко вычерчены. Он нёс меня, как вещь. Как бездушный груз. В его позе не было ни капли той нежности, с которой он прикасался ко мне раньше. Только функциональность.

И где-то сбоку, в тени, мелькнуло другое лицо — бледное, осунувшееся, с бегающими глазами. Ян. Он кусал губу, нервно потирал ладонь о джинсы, его взгляд скользнул по мне и тут же отпрянул, будто обжёгшись. Он боялся. Но не за меня. А себя.

Из последних сил, собрав всю волю в комок, я шевельнула непослушными, онемевшими губами. Воздух с шипом вырвался из лёгких, превратившись в клубящееся облачко пара в ледяном воздухе.

— Алексей?.. — прошептала я.

Это был не крик, даже не вопрос. Это был хриплый, полный абсолютного, детского недоумения и глубокой, пронзающей обиды выдох. Его имя сорвалось с моих губ само собой, как последняя молитва утопающего, как якорь, за который цепляется сознание в надежде, что это ошибка, страшная шутка, что он сейчас улыбнется и всё объяснит.

Глава 2: Проснись, Принцесса

Сознание возвращалось не волной, а обрывками. Клочьями. Как будто кто-то рвал полотно реальности на куски и медленно, с мучительной неохотой, склеивал его обратно. Сначала пришло осознание тяжести — свинцовый вес в конечностях, давящий на грудь, как будто на ней лежала каменная плита. Потом — тупая, пульсирующая боль в виске, в том самом месте, где голода ударилась о стекло машины. Каждый удар сердца отдавался в раскалённой голове болезненным эхом. И запах. Он был повсюду, он въелся в само существо. Не просто пыль и дерево. Это была пыль забвения, дерево старого, нежилого дома. И что-то еще, горькое, лекарственное, приторное — след того самого седативного, отравлявшего кровь. А над всем этим — собственный страх, терпкий, металлический, знакомый до тошноты, застрявший колючим комом где-то между горлом и грудью, мешая дышать.

Я лежала на чем-то, что лишь притворялось мягким. Жесткий каркас чувствовался под тонким слоем поролона или ваты. Лицом я уткнулась в прохладную, чуть шероховатую наволочку. Не в мою. Моя, дома, была из сатина, всегда пахла кондиционером с глупым, девичьим ароматом персика и солнцем, если мама сушила белье на балконе. Эта отдавала мыльной, безличной свежестью и стерильностью больничного белья, будто её тысячу раз стирали с едким порошком, вымывая из неё саму память о прежних владельцах.

Сквозь сомкнутые, будто приклеенные, ресницы я увидела не свет, а его жалкую, извилистую полоску — узкую, как лезвие бритвы, линию бледного дневного света. Она пробивалась сквозь щели в неплотно задернутых, грубых шторах из темной ткани. Комната. Незнакомая. Смутные очертания: деревянные стены, не окрашенные, а темные от времени, с косыми сучками и трещинами. И на окне… сердце сначала замерло, а потом сорвалось в бешеный, панический галоп, застучав где-то в основании горла, в висках, в кончиках пальцев. На окне, перечеркивая скучный дневной свет, была решетка. Не декоративная, а грубая, сварная, из толстого, покрытого ржавчиной прута. Решетка.

Мысли метались, как мыши в западне. Где? Как долго? Что они хотят? Деньги? Но у моих родителей нет больших денег. Месть? За что? Последний вопрос горел ярче всего. За что?

Шаги. Их нельзя было ни с чем перепутать. Тяжелые, уверенные, мужские, отдающиеся глухим стуком по скрипучему, неровному полу. Они приближались. Не спеша, с мерной, устрашающей неспешностью человека, который знает, что время работает на него. Они остановились прямо за дверью. Я инстинктивно, до дрожи в веках, зажмурилась, притворившись спящей, вжавшись в подушку. Стратегия кролика, замершего перед удавом в тщетной надежде стать невидимым. Все внутри сжалось в ледяной, болезненный комок.

Дверь отворилась без стука, без предупреждения. С тихим, заунывным скрипом, который впился в нервы. Шаги вошли в комнату, приблизились к кровати. Пол под ногами слегка прогибался. Я чувствовала его взгляд на себе. Физически. Он был тяжелым, липким, изучающим, будто рентгеновским лучом, сканирующим каждую складку одеяла, каждый мускул на моем застывшем лице. Он постоял так вечность. Воздух стал густым, как кисель. Затем раздался глухой, бесцеремонный стук о деревянную поверхность прикроватной тумбы. Поставил что-то.

— Проснись, Принцесса.

Голос. Тот самый и уже совершенно незнакомый. Низкий, грубый, лишенный тех теплых, хриплых, смеющихся ноток, которыми «мой Ян» всегда поддразнивал меня, называл «Котёнком» в моменты нежности. Теперь этот голос резал слух и душу, как тупое, зазубренное лезвие, оставляя рваные, некрасивые раны. В нем была не просто грубость. Была насмешка. И презрение.

Я медленно, с преувеличенной слабостью, будто выныривая из глубокого, болезненного обморока, приоткрыла глаза. Сделала их мутными, невидящими, надеясь прочитать в его лице хоть что-то, пока он считает меня беспомощной.

Он стоял над кроватью, заслоняя собой тот скудный свет из окна, превращаясь в темный, угрожающий силуэт. Но детали проступали. Высокий, мощный, как спортсмен, в простой черной футболке, безжалостно обтягивающей рельефный, накачанный торс. Его светлые, почти белые, соломенные волосы, которые он раньше так заботливо укладывал, были растрепаны, торчали пучками, придавая ему вид дикого, уставшего хищника. Но самое страшное — глаза. Голубые, всегда такие беззаботные, ясные, как небо в мае, в которых я видела только дружбу и веселье. Теперь в них бушевал холодный, колкий, безэмоциональный шторм. Лёд и сталь. В них не было ни капли узнавания, ни тени сомнения или жалости. Только плоская, презрительная насмешка над тем, что он видит перед собой.

— Ешь, Крис. Тебе понадобятся силы, — он кивком, коротким и резким, указал на тарелку на тумбочке. На ней лежал невзрачный, кривой бутерброд с куском плавленого сыра и бледной, засохшей колбасой. Его тон был ядовит. Каждая буква, каждый звук пропитаны цинизмом и холодным расчетом. Это был не совет. Это был приказ. Констатация факта: тебе нужны силы, чтобы выдержать то, что будет дальше.

И в этот момент страх, сковывавший все тело, вдруг отступил. Не исчез, нет. Его смыла, отбросила в сторону внезапная, всепоглощающая, бешеная волна ярости. Она пришла из самой глубины, из того места, где жила униженная доверчивость, растоптанная дружба, обманутая надежда. Эта ярость была чистой, адреналиновой, животной. Она влила живительный, жгучий огонь в онемевшие мышцы, заставила кровь бежать быстрее. Он говорил со мной. С Кристиной. Со своей подругой. Как с вещью. Как с пленницей. Как с объектом, у которого нет имени, а только кличка «Принцесса», сказанная с такой гадливой иронией.

Я приподнялась на локтях, игнорируя слабость и головокружение. Не отводила от него взгляда. Глаза, наверное, были красными от невыплаканных слёз и бессонницы, но сейчас их застилала пелена чистого, немого гнева.

— Силы? — мой собственный голос прозвучал хрипло, сорванным, но на удивление твердым, без треморы. Звук собственного сопротивления придал уверенности. — Для чего, Ян? Чтобы терпеть этот дешёвый цирк? Чтобы не порвать тебе глотку при первой же возможности?