Двоедушник

1.

— А всё-таки ты его боишься! — подкалывал сынок Подгорского старосты первую красавицу Орину. Компания чуть захмелевшей от вина и танцев молодежи — три парня и две девушки, — шумно возвращалась в селение после общей вечеринки.

— Конечно, боюсь!.. — статная девица суеверно оглянулась и поплевала через плечо. — И ты так не говори, Левко. Нехорошо это, вдруг узнают.

— Ага, наш особенный односельчанин сейчас не спит… тьфу, то есть, как раз сейчас спит, и летает вокруг нас, подслушивает… Уу-у-у-у! — Левко и двое подпевал, его верные приятели, изобразили буйное порхание вокруг головы Орины. Она назвала парней дурнями, и пошла быстрее.

— Куда, Орися, я тебя провожу! — погнался за ней Левко.

— Сама дойду! — девица резко развернулась, остановилась, шелковая коса темного золота гневно взметнулась: — Зря ты так говоришь о Марко. Он хороший парень, и он не виноват…

— Оооо! — хором застонали подпевалы сынка старосты, Хома и Грицик. — Орися заступается за дружка детства? Или их дружба продолжалась и после школы? Левко, ревнуй! Чего ты не ревнуешь? Ты должен был давно вызвать двоедушника на бой!

— И правда, дурни, — поддержала подругу молчаливая, вечно испуганная Тоня. — Разве можно так шутить? Ещё и под вечер!

— А что, я бы не отказался! — расхрабрился Левко. — Эй, Марко, выходи! Слышь, где ты там летаешь? Я не боюсь тебя! Спускайся на грешную землю и выходи на честный бой! Видали? Не идёт, боится! Девки, да что вы пищите, точно цыплята? Как можно бояться того, кого здесь нет!

— Ты не знаешь, Левко, — шепотом предостерегла Тоня. — Никто не знает, где он, и когда слышит нас, а когда — нет. Такие шутки не к добру.

— Да с кем ты говоришь? — презрительно поморщилась Орина. — Они трезвые-то мало что соображают, а сейчас, да ещё со страху, им море по колено! Хвастаются перед нами, а у самих поджилки трясутся. Идём домой, Тонь, пусть куролесят без нас.

Орина решительно взяла подругу под руку и ещё прибавила шаг. И в этот раз Левко ее не останавливал. Сынок старосты не привык, чтобы ему отказывали. Но дочка богатого коммерсанта тоже умела показать характер. У первого парня на деревне был выбор: бежать за ней, как собачий хвост, или сделать вид, что не очень-то и хотелось.

Левко не побежал.

— Да наплевать, — он сплюнул сквозь зубы. — Курицы! Всполошились от простых слов. Мы даже не ругались! Пойдемте, хлопцы, завернём к Дарке, у нее всегда для хороших людей стол накрыт. Выпьем, закусим, я угощаю!

— Нее, Лёв, — с сожалением отказались приятели.

— Меня мать на щепочки распилит, если поздно приду, — сказал Грицик.

— А меня батя пилит, — пожаловался Хома. — Сказал: «Явишься после заката, сам виноват». Он дядьке Сидору нажалуется, тот мне работу обещал, только лоботряса не возьмёт. Я на испытательном сроке, по струнке ходить должен.

— Эх, скучно с вами, — рассмеялся сын старосты, изобразив полную свободу и беззаботность. — Лады, до завтра! Доброй ноченьки!

Приятели простились с заводилой их компании, поспешили догонять Орину и Тоню, и с облегчением пересекли границу селения с белёными чистенькими хатами бедняков. Солидные бревенчатые усадьбы темнели ближе к центральной площади, но белые стены сейчас радовали больше башенок и высоких заборов.

Солнце уже садилось. А самая худшая примета в Подгорском — остаться одному далеко от дома после заката. Но Левко именно так и сделал. Назло дружкам завернул к живущей на отшибе Дарке, в доме у которой царило вечно неофициальное оживление.

«Притон!» — как гневно утверждал староста селения. Самые благонамеренные односельчане вслух его поддерживали. Но втайне, как и все остальные, радовались, что весёлая вдова Дарка вкусно готовит, пускает переночевать в гостевые комнаты, наливает чарочку домашней наливки… всё за очень умеренную плату. А куда податься культурно отдохнуть, если до ближайшей корчмы на перекрестке — километров десять. Это молодежи ничего не стоит бегать к соседям на танцы, а людям постарше что делать? Здесь у них — ни клуба, ни харчевни, ни постоялого двора, ни конной почтовой станции. Только голубятня для почтарей. Спасибо старосте, хоть на большие праздники оркестр играет и можно танцевать всю ночь. Но очень редко. Кроме праздников только два всеобщих развлечения: свадьбы да похороны. Прочие крестины да именины проходят в более узком кругу, не для всех.

Строгий староста успешно боролся с пороками общества, закрывая «притоны», выселяя неблагонадежных на самые дальние хутора, к лесу, за реку, а собственного сынка удержать в рамках не мог.

На прямую дорогу к дому Левко вышел не раньше полуночи. Сейчас только спуститься с невысокого холмика и вот оно — Подгорское. Как на ладони. Белеет в долине, точно ночная кувшинка в пруду. Большая круглая луна серебрила дорожку с холма, и загулявший сынок старосты не боялся заплутать. Хотя ноги слегка заплетались.

Луна светила в спину, тень парня ползла впереди него. В какой-то момент ему показалось, что тень двоится. Левко был не настолько пьян, чтобы не понять — две тени для него одного слишком много. Он резко обернулся:

— Ты?! Чего те…

В свете луны блеснуло лезвие длинного кривого ножа. Больше Левко ничего сказать не успел.

2.

Наутро во дворе, где жила Тоня, всех родных поднял на уши истошный визг старшей дочери. Собака сонно выползла из будки и удивлённо гавкнула, а потом тоненько завыла, в тон молодой хозяйке.

— Ты что, шальная? Всех перебудила! — крикнула из окна мать. — Чего там?

— Там!.. Там!.. — Тоня только показывала пальцем, но не могла членораздельно говорить. Вскоре родные поняли, дело серьёзно. Отец с ружьём выскочил за ворота, но никого не увидел. Улица ещё спала. Мать отпаивала Тоню ключевой водой, младшая сестра матери мигом закрыла ставни и двери, не выпуская во двор детей. Собака выла.

На заборе, среди верхних кольев, висела отрубленная по локоть рука.

— Какие шутки? Это ведь не свиное копыто! — сердился отец Тони, переругиваясь с соседями, которых возмутил шум и гам спозаранку. Но вскоре ещё несколько дворов в селении стали эпицентрами таких же воплей, а то и похуже.

Неразлучным приятелям сынка старосты Хоме и Грицику тоже подкинули на заборы «подарочки» — ноги, отрубленные чуть выше сапог. Вторая рука — правая, нашлась возле дома Орины. К счастью, не она сама, а служанка обнаружила страшный сувенир на воротах. Возмущенные и напуганные люди, не сговариваясь, двинулись к дому старосты. Никто не понимал, что происходит, кроме двух верных приятелей, но те помалкивали. Бледные, осунувшиеся, парни только переглядывались. Оба узнали сапоги Левка, и помнили, что их предводитель ушёл вчера один, в опасный час, уже под вечер. Пока не подтвердилось, кто именно — жертва, Хома и Грицик предпочли молчать.

Но ещё до того, как отец Тони постучал в ворота старосты, всё подтвердилось.

Во дворе усадьбы, где жил староста с семьей, собаку не держали. Тот, кто подкинул через забор тело, похоже, это знал. Мать Левка наткнулась у порога на что-то неузнаваемое, залитое кровью. Но единственного уцелевшего кусочка вышивки на воротнике хватило, чтобы жена старосты признала тело сына. И заголосила, ничего не видя и не слыша вокруг. Ей не нужно было дожидаться страшных новостей от соседей, она сама могла им рассказать, что их единственного сыночка зверски убили.

Примерно в то же время на площади посреди селения молочник, привыкший, что именно он встаёт раньше всех и объезжает спящие дома, нашел голову и хотел в ужасе бежать… но пересилил себя и принёс страшную находку в дом старосты. Тогда уж всякие сомнения отпали.

— Сыночек! На кого ж ты нас… — рыдала жена старосты. Ее муж каменно молчал. Всех волновал один вопрос, который мать Левка озвучила первая: — Какой же изверг это сделал?!

Тут приятели покойного больше не могли сдержаться. Переглянувшись, Хома и Грицик наперебой рассказывали. Что вчера были вместе, как расстались, что во всём виноват двоедушник Марко. Вчера Левко ругал его при всех, и вот…

— Пошлите за урядником, — глухо приказал староста. — И соберите всё для похорон. Убийца нашего сына пожалеет, что родился на свет. Я разберусь, я этого так не оставлю! А вы… — он грозно указал пальцем на приятелей сына. — Сидите по домам. Василь Семенович приедет, расскажете ему всё подробно! Не плачь мать, слезами делу не поможешь. За наше горе кто-то дорого заплатит! Ох, сыночек, сыночек… что тебя понесло одного в проклятую темень! Кого ты там встретил?.. Кто ответит за твою смерть?

3.

Визит урядника в дом старосты никогда ещё не был столь мрачным и напряженным. Обычно два приятельствующих представителя власти встречались охотно. Долго и обстоятельно делились каждый своими заботами, пока хозяйка суетилась, угощая дорогого гостя, чем Бог послал. Сегодня жена старосты лежала в забытьи после успокоительной медовой настойки пасечника Юхима, по совместительству — местного лекаря. Лечил он искусно, мёдом, пчелиным ядом и травами, в селении его уважали.

И хотя староста с урядником как обычно сидели за столом, и перед ними на белой скатерти стоял графинчик перцовки и закуска, оба были мрачнее тучи. Они даже не подняли по стопке.

— Мда-с, такие дела, Тарас Петрович, — вздохнул урядник. — Я осмотрел тело… всё, что осталось, и выписал разрешение на похороны.

— Не нужно быть пророком, Василь Семенович, чтобы сразу понять, что моего сына убили! — староста стукнул кулаком по столу: — Я требую ответить, кто?!

— Расследуем, — урядник подкрутил ус, раздумывая, огорчать ли убитого горем родителя ещё сильней. — Вам с женой стоит знать, Тарас Петрович, смерть вашего сына не была случайной… не в том смысле, что некий изверг позаботился отправить его на тот свет… Ах, Левко, Левко, какой парень был! И внуков не оставил…

— В этом я как раз не уверен, — пробормотал староста. — Были пару звоночков от соседей… теперь можно бы и проверить, когда мать встанет, да и я чуток оклемаюсь… Василь, что ты говорил о неслучайности? Подобные случаи по уезду уже были? Отвечай! Только не темни, умоляю, мне сейчас плевать на твою секретность!

— Петрович, да я всей душой, но полной картины сам не знаю. Начальство аж из самого губернского центра приезжало. А теперь-то и вовсе меня со свету сживут… Мда-с, не первое убийство у нас за два месяца. Третье! На прошлую полную луну два тела нашли. С разницей в три дня. Мы не связали сперва. Ничего похожего на то, что тут у вас… Свят, свят, страх какой, на куски разрубить… вот зверь-то! Одна девка задушена, другая будто бы о камни разбилась или утонула — с высокого моста в реку упала. Или столкнули. Главное, мы сперва про безумца подумали — известно, кто на девок охотится? А тут одна — невинная девица, правда, обрученная, жених был, сговор уже семья провела, кольцами обменялись… А другая, тоже молодая, но замужем, полгода назад дитё родила. Одета она была как замужняя, понимаешь, косой не мотала, юбкой короткой не щеголяла, чем убивца-то приманила? Скромная, красоты особой не было…

— Не томи, при чем тут мой сын? Он знал этих жертв? — рявкнул староста.

— Тише, тише, Петрович, придержи язык… В нём-то всё и дело. В языке, то есть. Лекарь наш сказал, девка задушена, хотел проверить, язык у нее прикушен ли — знаешь, как бывает. А языка-то нет! Отрезан подчистую. И насилия никакого, следов борьбе не было. Просто напали сзади да убили. Я не знал, как и доклад писать, какие версии выдвигать, убийство-то непростое. А тут второе тело нашли. По всему выходит несчастный случай… а языка опять нет. Тут уж и я, и начальство за голову схватились. Шутка ли! Ритуальные убийства пошли. Колдовством пахнет! А теперь сам скажи, как думаешь, что я проверял, когда увидел тело твоего сына?

— Ну? — глаза старосты налились кровью, жилы на лбу набухли, словно вот-вот лопнут. — Есть или нет?

— Нет языка. Зачем их убийца отбирает, куда девает — ума не приложу. Не силён я в сатанизме и колдовстве… а разобраться придётся. Нам только ещё жертв не хватало!

— Дозвольте, господин урядник, мне слово молвить, — в дверях стоял пасечник Юхим.

— Заснула? — спросил староста. — Давай к столу. Что знаешь, говори!

— Пока ещё мой язык при мне, выскажусь, — Юхиму налили стопку. Травник опрокинул ее для успокоения нервов, потрепанных во время лечения безутешной матери Левка. — Колдовство тут в основе, иль нет, а убийца — весьма суеверный. Не потому ли он отрезает жертвам языки, чтобы явившись своим родным, скажем, во сне, они не могли открыть, кто их убил? Если это человек простого ума, не слишком образованный или безумный, он мыслит напрямик — нет языка, никто не узнает его имя и приметы. А то ведь у нас немало умельцев духов вызывать. Большинство, разумеется, шарлатаны, но народ в это верит! Как вам версия?

— Погоди, а глаза почему тогда не…

— Зрение не так важно. Сами говорите, напасть сзади можно, темнотой прикрыться. По народным поверьям, мертвые иначе видят, чем живые. Они по смерти всегда будто с закрытыми глазами. Да пусть даже и видели убийцу, как показать то? Вот назвать имя — дело другое.

— А написать, буквами… на этих, вызовах духов, знаете, блюдце по буквам ходит, — живо заинтересовался урядник.

— В том-то и дело, язык — не только речь, а вся возможность общаться и указать убийцу. Кто ко мне за травами и пчелиным ядом от радикулита приходит, а через слово начинает жаловаться на сглаз и порчу — верят именно так, уверяю вас.

— Может, ты и прав, Юхим. Запишем, подумаем, — похлопал травника по плечу Василь Семенович. — Если подтвердится, когда поймаем ирода — проси чего хочешь. Премию тебе выпишу за помощь в расследовании. Ну, помянем Левка, хороший хлопец был, такой молодой…

Мужчины выпили, не чокаясь.

4.

— Нельзя, никак не нельзя его на общем кладбище хоронить! Не по обычаю!

— Глупая ты, Степановна, что болтаешь? Это ведь сынок старосты! Известно, похоронят на почетном месте.

— Никак нельзя! Сама глупая, Никитична. Не своя смерть у парня, до срока умер, да ещё и убили! Если уж непременно хотят, голову нужно лицом вниз положить, чтобы Левко, как ходить начнет, дорогу к нам не нашел и никого не узнавал.

— Вот язык твой, что помело! Когда упыря хотят уложить навечно, ему что?.. Голову отрубают! А тут и так уже… на всём готовом. Не встанет он!

— А я говорю, встанет! Девяти дней не пройдет, как начнет ходить и народ пугать! Правильно было, где голову нашли, на площади, тут и хоронить, — не унималась Степановна.

— Бабы, слыхали, урядник с собакой всё селение обошли, язык ищут! Говорят, языка у покойного нет. А вы-то знаете, Левко никогда за словом в карман не лез, язык у него длинный и острый был, вот ведь ирония какая…

— Само собой, нету, — совершенно не удивилась Степановна. — И не найдут! Язык давно уж где-то зарыт, чтобы Левко не выдал убивцу…

— А я так думаю, несколько их было, — авторитетно заявила Никитична. — И главная у них — девка. Отомстить хотела, видать, было за что. Чую, женский это почерк. Больно жестоко для мужской мести.

— Вот я говорю, глупая ты, Никитична. Все ведь знают, кто убивец, и почему языка нет. Болтал Левко много и кого последнего поминал? Двоедушника Марко! Ночью Левка убили? Ночью, когда все спят… Примета верная.

— Как вам не стыдно такое говорить, — не выдержала Орина. Красавица была тут же с семьей и слышала бабьи сплетни. — Марко тут ни при чем!

— Ага, ага, будто не знаем, чего ты двоедушника защищаешь, — мигом спелись спорщицы. — Сох он по тебе сколько лет! Всё детство за тобой бегал, а ты его только жалела. Вот и сейчас жалеешь! Сами ведь говорили, Левко недобро высказывался о двоедушнике. Дрались они разве мало? Так теперь вот убил…

— С чего вы взяли, что это Марко? Никто его не видел, мало ли что Левко говорил?

— Говорил, да больше не скажет. За слова ему язык вырвали! Так сама подумай, о ком он говорил перед смертью? Двоедушники тем и прокляты, что когда один спит, другой ходит во сне и может творить что угодно!

— Значит, это всё равно был не Марко, — упрямо пробормотала Орина и пошла прочь. А соседи ещё обсуждали, куда делся отрезанный язык.

— Закопали где-то, что сложного? — недоумевали молодые. Степановна трагично закатила глаза:

— Чему вас только учат! Ещё скажите, собаки съели! Так мы бы уже сейчас имя убийцы слышали в каждом лае! А если зарыть под корнями дерева, шелест листьев выдаст, у реки — вода разболтает. Трава прорастет, коза или корова ее съедят…

— …и мычать в суде будут как свидетели? — ухмыльнулся местный пьяница Григор.

— Если ума нет, Гриня, лучше молчал бы! Коза или корова молоко дают, не знал? Да ты молока лет сорок не пил… Кто его выпьет, тотчас имя убийцы узнает. Ну так, где надёжно язык схоронить?

— Сжечь? — предположил один из приятелей, кто был вчера с Левком.

— Пепел ещё лучше прорастает, он почву удобряет, — возразили ему.

— Сжечь и смешать с освященной солью, чтобы не проросло, — выдала секрет Степановна, страшно гордая тем, что никто, кроме нее не знал ответа. Но слушатели были уверены: тот, кто убил Левка и отрезал ему язык, отлично знал, что делать, чтобы тайна не выплыла наружу. Соседи качали головами, подтягивались новые односельчане. Их тоже вводили в курс дела. Обстановка всё более накалялась.

5.

— Смерть упырю двоедушнику, смерть! — орали в толпе. — Жизнь за жизнь! Где это видано, невинных людей жизни лишать? На вилы его! Сжечь его!

— Побойтесь Бога, Левко был невинный? Шлялся где попало после заката, вот и головы лишился, — вполголоса ворчала Никитична. Но говорить такое громко о сыне старосты никто не мог. Только Орина пыталась остановить толпу, катящуюся лавиной к дому двоедушника.

— Ничего не доказано! Если Марко виноват, нужно его к уряднику отвести, пусть разбираются. Что за самосуд? Вы самые умные? Всё решили!

— Молчи, девка! Из-за тебя Левко голову потерял! Гм… гм… ну, того, я не в том смысле, — запнулся Григор, еле ворочая языком с похмелья.

— А хоть бы и в том! — зло подхватил помощник старосты Сидор. — Хлопцы всё рассказали. Если б ты, Орися, воду не мутила, Левко бы домой пришёл, как все, и спал бы в своей постельке!

— Или в твоей… — поддакнул Григор. — Короче, не попёрся бы на ночь глядя один на хутора к Дарке, вот я к чему.

— Языки привяжите, как бы не убежали от таких идиотов! — обозвала их Никитична. — Двоедушник себя не помнит во сне, если он услышал, как Левко его на бой вызывал, мог и прилететь, как лютый зверь! А скоро и до вас доберется! Орина если вчера что и говорила, так то же, что и сейчас: болтать надо меньше!

— Верно, пока урядник тут, сдадим ему Марко, — вмешались мужики, сообразив, что их рвение может обернуться против них самих. Хорошо, если поймают убивца, а коли сбежит? Не станут ли их слова новым поводом для мести демона-двоедушника?

— Вот и славно, давайте сперва разберемся, что и как было, — пасечник Юхим имел авторитет среди односельчан, его считали мудрым и рассудительным. Поэтому Юхим не стал перекрикивать самых ярых, а дождался, пока в толпе забурлят сомнения, тогда и сказал своё слово. — Постойте за воротами. Войду я, Сидор и… Орина. Вам Ганна даже не откроет, а нам откроет. Не шумите пока, иначе сбежит…

Они подошли к старой, но еще добротной усадьбе со многими пристройками вокруг хозяйского дома. Забор потемнел и покосился, но стоял крепко. Ворота не скрипнули, когда Юхим откинул щеколду и тихо прошел во двор.

— Ганна, открой, — помощник старосты резко постучал в дверь. Люди прислушивались, нет ли суеты в доме, готовые ловить любого, кто выскочит через задний двор, огород или черный ход. — Ганна! Петрович послал за твоим сыном! Где Марко?

В окно выглянула красивая статная хозяйка в красно-черном домашнем платье, с длинными черными косами, уложенными короной на голове.

— Чего вам спозаранку? Чего староста хочет? Опохмелиться? Так он дом перепутал, к Дарке пусть посылает, — в голосе женщины не слышалось страха и особого почтения к выборной власти селения.

Распалившиеся односельчане слегка смутились, вспомнив, что сейчас всего лишь утро, и на хуторах даже не знают о несчастье, постигшем дом старосты.

— Сын твой дома? — спросил Юхим. Пасечник один из немногих, кто не чурался семьи двоедушника, и ему Ганна ответила более мирно:

— Нет его. Давно ушел.

— Прячешь! — окрысился помощник старосты Сидор. — Пусти в дом, проверим!

— Не пущу. Нет здесь Марко, искать вам нечего. Неделю как ушел с парнями на вырубки. Они где-то в горах стоят, я и не знаю, где. Вам надо, вы ищите!

— И найдём. Перешел твой сынок все границы, убил человека!

В лице у Ганы не дрогнул ни один мускул.

— Докажите, — бросила она обвинителям. — Вы любое безобразие на Марко повесить готовы. Но что-то урядника с вами не вижу! Выдумки! Бабьи сплетни!

— Не кипятись, Ганна, послушай, — увещевал Юхим. — Дело серьезное. Василь Семенович в доме старосты, приехал по срочному вызову. Убийство у нас! Если Марко не было в селении вчера вечером и ночью, это хорошо для него. Но сама понимаешь, будут проверять. Скажи, кто старший в артели, с кем он на вырубки ушел?

— Гаврило Еловик, лесоруб известный и нравом крут. Вот с него и спрашивайте, где был Марко вчера, — с удовольствием сообщила Ганна, заранее представляя эту сцену.

— Благодарствуем, — буркнул помощник старосты и откланялся.

— Орися, останься, расскажи мне, что происходит, — мать двоедушника открыла дверь и позвала в дом Орину. Девушка молча стояла рядом с парламентерами, только роняла слёзы. Она быстро поднялась на крыльцо, прошептала на ухо Ганне, что Левка убили, перед смертью он поминал Марко, и если она останется, как бы хуже не вышло. Ганна кивнула. Орина побежала догонять посольство и нагнала их у самой калитки.

— Что ж, люди, в лес идти надо, — сказал Юхим. — Всё проверим, найдем артель лесорубов, они расскажут… Кто пойдет с нами?

— Да что расскажут, — заволновались мужчины. — Что Марко с ними был? Так известно, двоедушник ходит во сне, это не доказательство, что он был в лагере лесорубов и спал. Что ему помешает убивать ночью? Не, не пойдём. У нас дела, хозяйство…

С большим трудом помощник старосты Сидор нашел двух добровольцев, кроме Юхима, готовых идти дальше и вершить правосудие. Остальные разошлись по домам.

Урядник с энтузиазмом воспринял новость, что в деле страшных убийств есть хоть один подозреваемый. Дал добровольцам в помощь вооруженных охранников, поисковую собаку, назначил Сидора старшим и велел всё проверить. Нет алиби — арестовать и доставить сюда двоедушника Марко! А урядник пока на месте допросит людей, подождет новостей в доме старосты… Всё равно на похороны оставаться. Он не бросит почтенную семью в таком горе.

6.

— Двоедушник просто так не родится, — таинственно вещал Сидор, когда отряд устроил привал на голом склоне, где никаких лесорубов отродясь не было. Именно сюда они вышли, проплутав полдня по лесу и потеряв доверие к нюху урядницкой собаки. Со склона можно увидеть, где на соседнем склоне рубят или жгут лес. Там уж подскажут, где стоит артель Еловика.

— Он потомственный должен быть? — спросил один из урядницких охранников.

— Не в том дело. Колдуны, ведьмы с хвостами, те часто потомственные. А упыри, двоедушники, они за грехи родятся… с родителей спрашивать надо!

— Что зря болтаешь, — нахмурился Юхим. — Всякое разное ещё от проклятья родится. Всем известно, Ганна — не ведьма. Зато мать её свекрови покойной, бабка Любава, ух, сильна была, та ещё босорканя! Она и прокляла Ганну.

— А за что же? Хотела другую невесту внуку? Так его бы и проклинала! — сельский храбрец не застал тех времен, был он ровесником Марка и Левка — всего двадцать лет жил на свете.

— Не хотела она никого лучше Ганны, ценила ее больше, чем родную дочь, — сокрушенно качал головой Юхим. — Как помирала бабка, дар она хотела Ганне передать. А та не взяла! Умная она и упрямая. Открещивалась от подарков, не ходила помогать старухе, никаких ее вещей не брала. Говорили соседи — каменное сердце у молодой Ганны, да только все понимали, отчего она так делает. Бабка Любава на три села славилась дурным глазом. Тяжело уходила, крыша загорелась, когда она помирала. А буря была… Перед смертью и прокляла Ганну, та уже на сносях была. И родила двойню… Только один мальчик мертвым родился. А второй — Марко.

— Вот ведь сам знаешь, что Марко еще в утробе задушил своего брата, а споришь! — включился помощник старосты. — Потому он и двоедушник, что душа брата к нему подселилась. Такие при жизни во сне ходят, а после смерти — нечистый дух остаётся, тот, что всегда в нём жил. Тогда уж и вовсе управы на него нет! Демон он, а не человек!

— Так зачем вы хотели убить Марко? Ведь тогда демон сразу… на нас! — второй храбрец почуял, что зря ввязался в этот поход, зря вызвался добровольцем к помощнику старосты.

— А пусть он живёт и дальше людей губит, так что ли? Эх, молодые, не представляете, сколько Марко народу положил, ещё пока младенцем розовым был. Братоубийца он от рождения! Вот считайте…

Когда братца его некрещеного хоронили, тоже буря налетела. Осенью дело было. Ганна лежала, плакала, свекровь сама пошла хоронить. Как обратно в дом шла, тут на неё дерево и упало! Со спиной потом долго маялась, а вскоре и померла. А бабка-повитуха, что двойню принимала, тогда же ногу сломала, как домой шла. В яму она упала. А зимой и вовсе захворала и померла. Сильный мор у нас в ту зиму был…

Отец Марко в то время в отъезде был. Он — почтарь, постоянно в разъездах. Если бы Марко непохожим на отца вырос, люди всякое могли бы подумать… Но двоедушник наш, хоть высокий, но тощий, неприметный такой, белобрысый, не в матушкину породу — в отца. Вот, отец как узнал, что могло быть у него два сына, а остался один и тот — убивец, немного умом тронулся. Пить начал. Через год пьяным в реку упал, простудился и помер.

Да! Священника помнишь, Юхим? Его не забудьте! Решила Ганна двоедушника покрестить. Степановна, ясное дело, крик подняла, мол, где это видано, горе будет! Но священник согласился. Только не в церкви, дома всё сделал. А когда нарёк его Марко, и почти всё закончилось, свечкой бороду себе подпалил! Опрокинул свечку, да как раз в колыбель. Дитё-то на руках у крёстного было, а люлька загорелась, насилу без пожара обошлось, потушили. Это не считается?

— Кто ж его крёстным стал?

— Брат Ганны приезжал. Не из нашего селения. Он лет десять тому на заработки в город подался, так и сгинул, вестей нет, — с удовольствием сообщил Сидор.

— А священник тот жив ещё? — спросил урядницкий охранник. Ответил Юхим:

— Помер. Но священник был старый, смерть у него обычная, нечего наговаривать.

— Ладно, священник, а ведьмолова ты и забыл? — победно сверкнул глазами помощник старосты. И хотя его никто не просил, Сидор начал в красках рассказывать…

* * *

— Пошёл по уезду слух, что растёт в нашем селении двоедушник, прирожденный убийца. Докатилась молва до дальней-дальней родни, двоюродный или троюродный племянник бабки Любавы, оказался знаменитый охотник на нечисть. Дар у него был семейный, всякое различать, видеть, слышать… Только семья рано-рано увезла его подальше от бабки-ведьмы, вот он и пытался весь род отмолить. Жил отшельником, бесов гнал, ведьм на чистую воду выводил, постился, молился, святой человек!

И открылось ему во сне, что родился у них в роду двоедушник. Что брата своего ещё в утробе убил. Бабкино проклятье, последний в роду. Решил тот ведьмолов — Нестор его звали, Нестор Акимович, я помню, мне тетка Пелагея рассказывала, — проверить свой сон. Голос вещий его вёл. Приехал в наше селение, проклятое дитя искать.

Ганна в тот год ещё вдовела по первому мужу, а свекровь уже померла. Когда Ганна в поле ходила, когда шила, вышивала заказы целыми днями, она, как другие молодицы, у кого помощников и слуг нет, оставляла дитя под присмотром моей тетки. У Пелагеи Дмитриевны изба большая была, она всех и покормит и покачает, пела им… она старшая из десяти детей в своей семье, привыкла. А замуж не вышла… Да, так голос вещий привёл Нестора в ту хату, где был двоедушник. Даже не в дом к матери, а сразу к нему привёл. Это ведь знать нельзя, если тебе не подсказывают!