Двойная дверь

Глава 1

Конечно, ему открыла не хозяйка. В таких домах, как этот, хозяйки не торопятся к двери, услышав первый звонок гостя. Для этого есть прислуга. Но и прислуга бывает разной. Достаточно бросить взгляд, чтобы многое понять о тех, кто здесь правит и володеет.

Кто-то гонится за внешним лоском. Ему нужно, чтобы все – от горничной до садовника — «соответствали». Прежде, чем сделать окончательный выбор, такой хозяин переирает «резюме», присланные из агентств. Какое у кандидатки образование? Рекомендации? А языки будущая «Глаша» знает? Если знает – хорошо. Такую можно и в Европу с собой, при случае прихватить. Потому что сам хозяин если и знает по-аглийски «бэ», то на «мэ» его уже хватает, приходится на пальцах обясняться. А ноги у Глаши достаточно длинные? И на переезд она согласна? Потому что кто же будет из их села (своеобразной Волжской Рублёвки) каждый день пилить в город за полста километров-то? Тем более, что услуги Глаши могут потребоваться и ночью.

Второй вариант называется «проще некуда». Нанять в прислуги кого-то из местных жителей и дешевле, и надежней. Тётке, которая пришла узнать про место, и поспешно стягивает в прихожей резиновые сапоги – можно платить в пять раз меньше,чем городской фифе в белом передничке. О городских зарплатах тётка даже не мечтает – это для неё что-то астрономическое, вроде расстояния до Сириуса. А за те десять тысяч, что ей тут пообещали, тётка схватится двумя руками. В городе с работой туго, месяцами искать можно, а тут – тем более. Устроиться в магазин или на почту – очередь стоит – из дедок, бабок, внучек и жучек. Есть в селе спиртовой завод, старый, ещё до революции построили. Но туда своя очередь – сплошь из мужиков.

У Котовых прислуга была как раз не Глаша, а тётя Маша Вдовина. Она и открыла Антону, и он вспомнил, что уже не раз встречался с ней на улицах. Сельским врачом он стал всего пару месяцев назад. из местных. Если всё пойдёт благополучно, и он останется здесь на веки вечные, как собирался, ему предстоит не только познакомиться с каждым из местных жителей, но и узнать историю его рода до седьмого колена.

Тётя Маша Вдовина была полной женщиной лет пятидесяти. Чёрные волосы с проседью зачёсаны в простой узел, а глаза светлые как вода. Каких только кровей не намешано в тех, кто родился и вырос на берегах Волги! И беглые тут селились и ссыльные. А татары, чуваши, мордва и вовсе считали себя «коренными».

Он вспомнил, что слышал как-то раз в магазине, как продавщица Ольга говорила одной из покупательниц: «У Машки-то, у Вдовиной, сын так в Москве остаться и решил. Ну и правильно, где тут работать-то, а? Вот только им тепеь с мужем сиротами жить. Уж к старости дело. Случисьчто – Борька их сюда не наездится, разве что на похороны приедет. Вдвоём-то Машке с мужиком вроде и спокойно, а всё равно обидно. Вырастили сына, а теперь вроде, как никому не нужные. И самим жить не для кого – ни внуков, никого…»

Всё это вспомнил сейчас Антон, а Маша его даже узнала сразу – врачей быстро запоминают, пусть они и приехали.

— Проходите, пожалуйста…. Елена Львовна вас ждёт.

И повела его в глубину дома – того самого, который ему так хотелось рассмотреть поближе. Но он всё делал быстро, стремительно – работал, ходил,.. Вот и сейчас пересёк вестибюль тремя размашистыми шагами. Успев заметить только полутьму, синие обои на стенах и синие шторы. И вдохнув тот запах — в нём ощущалась лёгкая сырость — который неизбежно сопутствует старым домам, хоть какой ты тут затей генеральный ремонт.

А дальше был уже кабинет, где его ждали, и рассматривать что-либо стало некогда.

Хозяйка дома, Елена Львовна, пожилая дама, сначала хотела поговорить с ним сама, а уже потом пригласить дочь.

Жизнь научила Антона в первые же минуты знакомства, хотя бы навскидку определять, что за человек перед ним. От этого зависело – какой тон взять в разговоре. Иногда нужно идти как по минному полю, подбирать каждое слово. Иначе вывернут его так,что, пожалуй и жалобу напишут. Иногда, наоборот, надо взять тон старшего, подбадривать и говорить о болезни небрежно – мол, пустяки это всё, скоро поправитесь. С иными требуется изысканная вежливость, а с другими можно и матом завернуть. Потому что, если говорить о нашей медицине, часто других слов, кроме мата, не остаётся.

Другую женщину в годах Елены Львовны, молодой врач мог бы назвать «бабушкой». Но это был не тот случай. Здесь в глаза бросалось: женщина эта тщательно следит за собой. Пожалуй, ей можно было бы немного похудеть, но когда стареешь – небольшая полнота только на руку. Лицо гладкое, почти без морщин. Тёмные волосы уложены на голове короной. Домашнее платье – не какой-нибудь халат, а стильное платье, сшитое из дорогого магазина. И подкраситься Елена Львовна не поленилась и не сочла зазорным в свои годы. И взгляд у неё был – немного свысока. Такие люди даже к докторам относятся, как к обслуге. Пригласила врача, пригласила парикмахера – невелика разница.

Хозяйка чуть приподнялась с кожаного дивана (кабы не от старых хозяев остался, на вид 19-ый век), приветствуя Антона. Хорошо хоть руку для поцелуя не протянула, с такой бы сталось. И указала ему на кресло, напротив себя.

— Присаживайтесь… Антон Сергеевич, верно, да? Я хотела несколько слов сказать вам перед тем, как позову Аню. Простите, раздеться не предложила… Вещи и вашу сумку можно положить туда. Или я позову Машу, она уберёт.

— Нет-нет, то, что в саквояже, может мне понадобиться.

— Ах, да… Конечно…

Прежде, чем сесть, Антон сбросил лёгкую синюю ветровку, небрежно бросил её на спинку кресла. Чемодан у него непротив был – старинный, настоящий докторский, тяжёлый. Выпросил когда-то у одного из маминых коллег, старенького невропатолога.

В свою очередь хозяйка разглядывала врача, которого ей так расхваливали: и внимательный, и знающий. Молодому человеку, сидевшему перед ней, было лет тридцать, вряд ли больше. Прекрасно сложен, короткие рукава футболки открывали загорелые мускулистые руки. Волосы тёмные, очень густые, волнистые – какой-нибудь девушке подарок бы были – такие волосы, а достались – мужчине. Узкое лицо, крупные, чётко очерченные губы, сильный, может быть, немного великоватый для этого лица нос. А глаза глубоко посаженные, почти чёрные. Взгляд такой внимательный – в самую душу…

Глава 2

Антон после этого визита решил не сразу возвращаться домой, а зайти ещё к папе Диме, отцу Димитрию, с которым когда-то вместе учился в семинарии. Потом они оба получили распределение в сельские приходы. Только Антон из своего ушёл со скандалом, а у папы Димы всё было налажено, хозяйство крепкое. И знал он в своём селе не только каждого человека и каждую собаку, но и всякую амбарную мышь. И если уж у кого расспрашивать про этот дом и его новых хозяев, то именно у него.

Вообще Антон ни разу не пожалел, что приехал в это село, под крыло к папе Диме. Мало в этих краях старых сёл – все больше татары, кочевники тут жили, перекати-поле. Да ещё древние могильники отыскать можно было.

А Рождествено – село особое, живая старина. Основано было ещё при Екатерине Великой.Тогда же и обживать его стали. До сих пор – редкость – много тут домов восемнадцатого и девятнадцатого века, и на кирпичи их не растащили, разве что какие забросили, а какие поиспортили малость.

Вон, водонапорная башня, поставленная ещ при прежней хозяйке матушке-графине Елизавета. Ведь залюбуешься, не просто так её сделали – чистая готика, зубцы сверху. А кому понадобилось сверху деревянную загородку ещё делать – пусть у того это на совести останется.

Пожарная часть, разместившаяся в бывших графских конюшнах. Нарядный до сих пор винокуренный, а теперь — спиртовой — завод, красный с белым, а там, где прежде рабочие жили – и до сих пор общежитие. Не только рабочие, все, кто по делам в Рождествено приехал, могут поселиться там за копейки. Площадь рыночная осталась – какой же рыбный базар тут когда-то был! И осетры огромные, и белуги… Теперь, поди, дети и не видели белуги никогда.

И само собой церковь в честь архистратига Михаила с обязательным Елизаветинским приделом в графинину честь. Папа Дима как раз её сейчас успешно восстанавливает, уже до купола дошёл. Недолго ему ещё служить в молельном доме, хотя он и там с уютом обосновался. Скоро в отреставрироваронный храм перейдёт, и купола его золотые, как и столетие назал, в солнечные дни будут гореть так ярко, что и через Волгу далеко видно будет.

И до сих старые эти дома вносят свою ноту, из-за них Рождествено не смотрится новоделом, общей вотчиной новых русских, залепивших сельские улицы сплошь особняками – один к другому впритирку. Ощетинившимися антеннами да видеокамерами. До сих пор эти старые дома тут вроде как главные.

Дом графини (хотя на самом деле и не графини вовсе, а отца её) долгое время смотрелся бельмом на глазу, хотя когда-то он был самым большим и красивым в Рождествено. Но фотографий и даже картин не сохранилось. Обидно, ведь сюда и художники заезжали, и «певец лесов— Иван Шишкин среди них. Так или иначе, приходилось полагаться только на воспоминания. О конюшнях с рысаками, об аллеях, увитых плетистыми розами, о резных зелёных балконах.

В то время, как Антон сюда приехал, в доме и вправду – кто только ни жил!Разбитые окна заслоняли досками, какие-то древние железные кровати с сетками подпирали кирпичами. Антона вызывали к здешним маргиналам, когда один собрался отдать Богу душу на исходе страшного запоя. Антон его тогода вытащил, а после папа Дима промыл ему мозги так, что вот удивительно – мужик до сих пор ходит трезвый, усердно помогает восстанавливать старый храм, и живёт при нём же, в сторожке. И сытый каждый ходит, и одежда на нем, хоть и нищенская, а всё-таки не бомжатская. Нет, папа Дима тогда куда больше Антона сделал.

А второго мужика зверски избитого непонятно кем, (говорить он наотрез октазывался) пришлось везти в больницу. Скорая ехала к ним неимоверно долго, часа три, наверное, и у Антона были серьёзные опасенья, что мужик не продержится. Но тот чудом дотерпел и с разорванной селезёнкой его разбирались уже в больнице.

Дом держался, как этот мужик. Но следующий отрезок пути ему был – выселят оттуда всех из-за «аварийного состояния», а потом начнут рушиться стены. Там, на заднем дворе, на развалинах фонтана-слона, кто-то написал уже чёрной краской «Родовая помойка графини».

Но гораздо больше Елизаветы Петровны Антона интересовал её отец, Пётр Казимирович, который и построил этот дом. Придворный алхимик, добывший таки золото из подручных средств, пусть толщиной в волос всего, но добывший. А ещё – прорицатель, сосланный за свои кощунственные слова: предсказал смерть фавориту императрицы. Только о кончине его точь-в-точь в предсказанный день, Казимирыч узнал уже здесь, по существу в ссылке, сидя в доме своём, наверняка за бутылкой… Чего? Этого уже и папа Дима не знал.

Сведения о Казимирыче папа Дима среди местных жителей собирал по крупицам, и сведения эти были удивительными. С той же степенью вероятности можно было поверить в якобы вырытый двухкилометровы подземный ход между домом графини и винным заводом ( на кой чёрт бы его рыли, скажите пожалуйста?) О Казимирыче говорили, что мастерству своему алхимическому он учился заграницей, но поехал туда не с пустыми руками. А, приобретя неизвестно у кого, вроде бы на Востоке, какие-то свитки. И по свиткам тем, если их расшифровать, впору было не только золото добывать, но и тайну самого философского камня раскрыть.

Ещё говорили, что Казимирыч был едва ли не двухметрового роста, духом и телом могуч, обходил все святые места, и не только в России, но и до Иерусалима живой ногой добрался. То ли хотел вымолить покровительство высших сил, то ли наоборот, считал тягу свою к золоту грехом, и просил Матерь Божью указать ему истинный путь.

Так или иначе, но алхимика в нём при дворе чтили, а вот прорицателя (уж не Иерусалим ли и горячие молитвы сказались? не стерпели. Приехал сюда попавший под опалу Казимирыч почти что на голое место. Только рыбаки тут и жили круглый год со своими семьями.

Казимирыч выстроил этот дом и женился на бедной дворянской девушке. Детей у него было трое, и видно особо он их не привечал. Потому что чердак, больше похожий на третий этаж, строили специально для него, и кроме него, никому туда хода не было. Там Казимирыч продолжал свои «золотые» опыты, надеясь, что если они увенчаются успехом, его таки вернут ко двору. Тем более, что и со смертью фаворита императрицыного он ничего не измыслил. Скончался тот от удара, вызванного чревоугодием, и опальный алхимик был тут, ясное дело, абсолютно ни при чём.