Её звали Кемет-Анхат

пролог

Песок был багровым от заката. Солнце медленно сползало за горизонт, обжигая землю прощальным светом, и всё вокруг, дворцовые стены, пальмы, лица жрецов, казалось, горело изнутри.

Она стояла, будто застывшая в янтаре, в центре зала, с которого начинался вход в усыпальницу, и слышала лишь собственное сдавленное дыхание, будто её грудь сжимали руками. Её ноги босы. Её кожа покрыта золотой пылью. А на голове корона царицы. Та, которую она не выбирала.

Её звали Кемет-Анхат «Возвращённая к жизни земля». Ходила молва, что она была подарком богов своему супругу, великому фараону Хеореху. Её выдали за него, когда она едва достигла возраста первой крови. Кожа Кемет-Анхат была цвета раскалённого песка, голос как пение птиц под раскаты грома, а взгляда не мог выдержать даже фараон. И всё же она подчинялась ему. Слушалась. Боялась.

И молча страдала.

Сегодня её тело должны были погрести рядом с его.

Хеорех умер две луны назад, внезапно, ночью, без борьбы. Пальцы жрецов тут же замелькали над его телом, провозглашая: «И жена уйдёт за ним». Таков был обычай. Души фараона и его царицы должны были объединиться в Дуате, в загробном мире, чтобы править вечно.

Никто не спросил её желания.

— Не бойся, — сказал голос за спиной.

Она обернулась.

Он стоял в тени колонн, весь в белом. Лишь глаза, два золотых всполоха огня, горели под капюшоном.

Неферхамон. Младший брат покойного фараона. Запретная любовь Кемет-Анхат. Он редко появлялся при дворе, говорили, что он ищет знания, бродит в храмах, владеет тайной магией, к которой не рисковали прикасаться даже верховные жрецы.

— Уведи меня отсюда, — прошептала она, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Пожалуйста…

Он сделал шаг. Потом ещё один. И когда подошёл, обнял её, крепко, отчаянно, так, будто времени у них больше нет.

Запах ладана, пепла и кожи слился с её дыханием.

— Я пытался, — его голос был низким, глухим. — Но они быстрее. Они уже начали ритуал.

— Тогда убей меня, — выдохнула она. — Но не дай им это сделать…

Он отстранился. Его лицо исказила боль.

— Если я убью тебя, — прошептал он, — ты никогда не переродишьсяя. А я... я сделаю всё, чтобы ты вернулась. Пусть даже через тысячу лет.

В это время во дворе ударили в бронзовые чаши. Звук эхом раскатился по залам, и девушка вздрогнула.

Жрицы появились, неся в руках маску с рубиновыми глазами и золотыми клыками бога Анубиса. Символ перехода в Дуат. Символ смерти.

Она закричала, когда её схватили. Не как царица. Как женщина, живая. Стремящаяся жить.

— НЕЕЕЕЕЕТ! —

Но никто её не слушал, никто не остановился.

Неферхамон стоял замерев, как золотая статуя. Белое одеяние развевалось, будто на ветру. И только пальцы дрожали, как от боли, что не кричит, а прожигает изнутри.

Когда её повели в гробницу, он пошёл следом. Не по праву, не по статусу, по любви. Проклятой, невозможной, мучительной.

В гробнице было холодно. Пламя от факелов отражалось в золотых, тусклых стенах. Саркофаг фараона уже стоял открытым, его тело забальзамировано, покрыто благовониями, а на груди Анкх.

Возле него второй саркофаг, для неё.

Жрицы положили её внутрь. Она дернулась, ударилась, пыталась вырваться, но руки были связаны.

— Прощай, — сказал один из старших жрецов, и опустил на её лицо маску.

Мрак. Запах пыли и цветов. Слёзы текли по вискам. Она теряла дыхание. Теряла голос.

Лишь перед тем, как крышка сомкнулась, она услышала…

— Я найду тебя. Где бы ты ни была. В любом времени, под любым именем. Я сорву маску, и ты будешь моей. Навсегда.

Голос Неферхамона. Последнее, что она запомнила. И первое, что вспомнит, когда, много веков спустя, она снова откроет глаза.

1

Он всегда появляется из тени.

Я не вижу его лица, только очертания: высокий, мощный, как вырубленный из чёрного обсидиана. Он идёт ко мне по песку, с каплями золота в волосах, словно в них запуталось солнце. А на его лице маска. Не театральная, не карнавальная. Нет, она… будто живая. Она смотрит, дышит, будто она воплощение самого бога Анубиса.

Но этот мужчина совершенно меня не пугает. Наоборот, меня словно тянет к нему.

Я стою в лёгкой накидке, полупрозрачной, как пар из горячей ванны. Под ней ничего. Кожа нагревается от солнца, от его взгляда, от того, как он медленно поднимает руку и касается моего подбородка.

— Ты вернулась, — говорит он.

Голос у него низкий, обволакивающий. Такой, каким, наверное, говорят джинны в тех старых сказках, что мне рассказывала бабушка, пока укладывала в постель.

— Я ждал тебя. Ждал, чтобы снова коснуться. Чтобы снова сорвать с тебя...

Он тянется ко мне, его пальцы обжигают. И когда он касается моей ключицы, и я вздрагиваю от нетерпения. От дикого, сладкого предвкушения.

А потом он прижимает меня к себе, впечатывая в свои твёрдые, горячие мышцы, и я чувствую, что вся дрожу. Он держит меня так, будто боится, что я исчезну, как мираж в пустыне.

Я шепчу:

— Кто ты?..

Но он молчит.

Только его пальцы скользят ниже — по спине, по талии, к бёдрам. Он разрывает полупрозрачную ткань, впивается в шею поцелуем, и у меня подкашиваются ноги. Всё внутри меня как натянутая струна. Я хочу, чтобы он…

Чтобы он сделал со мной всё, что только он захочет.

И вдруг он шепчет:

— Ты моя. Ты всегда была моей. Даже когда была его.

Я задыхаюсь.

Он наклоняется. Его губы почти касаются моих. Ещё немного. Ещё…
***

Я дёрнулась, резко открыв глаза. Потолок трейлера. Кондиционер гудит, как рой вредных насекомых. Потный лоб. Сердце колотится, как будто я пробежала километр по раскалённому песку.

— Чёрт, — выдохнула я, прижимая ладони к лицу. — Опять…

Это был уже третий сон за неделю. Один и тот же мужчина. Одна и та же пустыня. И каждый раз маска. Маска и странное ощущение, будто я уже знаю его. Не просто знаю, а принадлежу ему.

Я встала, босиком ступая по тёплому полу. В зеркале напротив всё та же я: тёмные кудри слегка растрепаны, губы приоткрыты, кожа на шее покрасневшая, будто кто-то действительно целовал её.

Мурашки пробежали по спине.

— Бред, — сказала я себе.

Но голос дрогнул.

***

Я — Алиса-Амени Сехмету. Метиска, папа египтянин, мама белорусская актриса. Меня назвали в честь прапрапрабабушки по отцовской линии, если верить семейной легенде, то она служила жрицей в храме Исида где-то в Луксоре.

С детства мне говорили, что у меня «лицо как у Нефертити» — немного раскосые, чёрные глаза, острые скулы, смуглая кожа и гордая осанка. Так и попала в кино, за красивые глаза.

Сейчас я играю саму царицу Хенет, жену великого фараона в исторической драме "Прах богов".

Сценарий откровенно хромал. Но костюмы были вау. Парча, шёлк, золотые ожерелья, диадемы, золотая пыль на груди... И этот грим, превращающий меня в нечто далёкое, могущественное, словно я действительно когда-то сидела на троне.

И именно с тех пор, как я примерила на себя корону, мне начали сниться эти сны.

Горячие. Страстные. Запретные.

И ужасно реальные.

Съёмки шли в настоящем храме, на краю пустыни, где стены хранили запах пепла и ладана. Съёмочная группа нервничала: техника глючила, лампы моргали, а у кого-то даже кровь пошла носом. Все странности списывали на аномальную, в этом году, жару.

Меня уложили в саркофаг. Обернули тело тканью. Под голову положили лотос. Я закрыла глаза и попыталась войти в роль, хоть мне и было не по себе.

Начались съемки сцены погребения. Сначала всё шло по плану: актёры вокруг рыдали, музыка создавала нужную атмосферу, ладан струился по воздуху.

Но потом… Что-то пошло не так. Воздух в саркофаге стал слишком тяжёлым. Я не могла вдохнуть. Мне показалось, что не ткань, а камень лежит на груди.

Сердце бешено застучало. Не было кислорода. Не было света. Меня начала накрывать паническая атака.

Но тут вновь раздался голос в моей голове:

«Ты готова вспомнить?»

Меня начало затягивать в тёмную бездну...

«Ты знала, что вернёшься ко мне. Вернёшься в тот момент, когда всё повторится…»

Я слушала бархатистый голос и тонула, пока сознание не залило ярким светом. Я распахнула глаза.

2

Надо мной золотой потолок, такие же золотые стены с изображениями египетских богов, массивные колонны. Тусклый свет от чадящих факелов. И силуэты в капюшонах, склонившиеся надо мной.

Я захлебнулась от ужаса, села, резко, как будто вынырнула.

Мужчина у алтаря издал звук — смесь облегчения и шока. За ним, словно в замедленной съёмке, стража в чёрно-золотых латах склонила головы.

— Она вернулась, — прошептал один.

— Кемет-Анхат… — с придыханием произнёс другой. — Великая, ты снова с нами.

В горле пересохло и единственное, что я могла из себя выдавить, это сиплое:

— Что?..

Я опустила взгляд вниз. На мне не было костюма, в котором я была на съёмке фильма. Теперь я была облачена в тончайший белый лен, расшитый бирюзой и золотом. Под грудью широкий пояс, с золотыми вставками, и браслеты с иероглифами, горевшими, как огонь.

Моё тело… вроде моё, и в то же время не моё. Какое-то слишком легкое, слишком изящное.

Кровь звенела в висках. Я попробовала приподняться и оглядеться.

На полу цветы, как для обряда. Масла, курильницы, золотые сосуды с головами богов. И… саркофаг, в котором я сейчас лежало.

Мне стало дурно, от запахов, от самой ситуации в целом. Тело машинально дёрнулось.

— Великая, не поднимайся резко, — мужчина рядом склонился ко мне. Кожа бронзовая. Черты точёные. Глаза обведены углём. — Ты только вернулась из мира мёртвых.

Я сделала глубокий вдох.

Мир покачнулся, никакого логичного объяснения происходящему я придумать не могла.

— Это… розыгрыш? Съёмка? Типа пранк от всей команды?

Мужчина посмотрел на меня, как на немножко чокнутую.

— Твоё сознание ещё между мирами, Кемет-Анхат. Но душа твоя вернулась. И тело тоже.

Я неуклюже выбралась из саркофага, ноги тряслись, тело было слабым.

— Меня зовут Алиса, — прошептала я, сжав руками край золотого саркофага. — Я… актриса. Я…

Он не дал мне договорить. Коснулся пальцами моего лба. И в этот момент мир вспыхнул, пошатнулся. Как если бы тысячи голосов одновременно зазвучали в моей голове.

Обрывки сцен. Солнце над головой. Крик толпы. Песок на коже. Прикосновение. Поцелуи. Кровь.

Имя, выкрикнутое в темноте.

Руки, обвивающие мою талию. Мужчина, шепчущий: «Ты — моя. Я найду тебя, верну обратно».

— Нет… Нет! Это… это бред, — я отшатнулась, чувствуя, как пол под ногами будто начал качаться. — Это шутка! Вы меня разыгрываете, да? Где камера?

Мои пальцы скользнули по краю саркофага в попытках удержать равновесие. Воздух был пропитан ладаном и ещё чем-то тёплым, пряным, как мед с вином и специями.

Сердце бешено колотилось. Мешая дыхание с паникой.

И тогда из тени вышел он. Высокий. Суровый. Какой-то по-неземному красивый.

Золото на его груди сияло, как солнце. Лён струился по его плечам, открывая мускулистые руки. А глаза…

О, боги, эти глаза. Я не знала их, но душа вздрагивала, как струна от этого взгляда.

Я их не знала, но помнила их… Как они смотрели в темноте. Как прожигали насквозь. Как любили меня.

— Не подходи, — выдохнула я и подняла руки. — Не смей… Эта шутка зашла слишком далеко! Хватит!

Голос сорвался на сиплый крик.

Я надеялась, что сейчас он хлопнет меня по плечу и засмеётся. Что кто-то из гримёров выскочит с фразой: «Пранк удался!»

Но он не смеялся.

Он остановился передо мной и опустился на одно колено.

— Кемет-Анхат… — прошептал он, склоняя голову. — Вспомни меня. Своего покорного… Неферхамона.

Имя пронеслось по сознанию, как огонь по сухой траве.

Неферхамон.

Сердце оборвалось.

— Я… не… — я отступила. — Я не знаю тебя!

— Ты знала меня каждой клеткой своего тела, — его голос стал хриплым, срывающимся. — Я каждой ночью звал тебя во снах. Я искал тебя в песках, в телах других женщин, в храмах и тенях. Ты только моя, Кемет-Анхат. Моё сердце. Моя душа. Моя жизнь…

Он медленно встал, подошёл вплотную ко мне. Я попыталась отойти, но ноги будто приросли к полу.

— Я…не Кемет-Анхат… я просто актриса! Это всё ошибка! Это галлюцинация!

Его рука оказалась на моей щеке.

Я отшатнулась, но он схватил мою ладонь, крепко, но нежно.

— Неужели ты не чувствуешь? Не узнаёшь меня? Даже сейчас, когда стоишь в своём храме, в своей плоти, в своём времени…

— Отпусти!

Я выдернула руку из его, оттолкнула мужчину, на ватных ногах попыталась бежать…

Он догнал. Схватил за талию. Поднял.

Прижал к себе.

Я захрипела от шока, задёргалась. Он крепче сжал меня в объятиях, как утопающий хватается за спасательный круг.

И в следующее мгновение его губы накрыли мои.

Горячо. Жадно. Неумолимо.

Это был поцелуй не мужчины, а зверя, которого держали в клетке веками. Он пил меня. Впивался.

Его губы скользнули к щеке, шее, ключице. Он шептал:

— Моя. Моя. Моя, Кемет-Анхат… Вернулась… Наконец-то…

— Стой… Отпусти… — я захрипела. — Ты… с ума сошёл…

Я ударила его в грудь. Один раз. Второй.

Он отстранился, ошеломлённый. На его лице было счастье, безумие и… слёзы.

— Я ждал. Я не предал. Я клялся, что верну тебя.

Мир качнулся, перед глазами потемнело. Тело стало каким-то чужим, ватным, слабым.

— Что… — прошептала я, хватаясь за грудь. — Слишком… тяжело…

Он крепче прижал меня к себе.

Тёплые, сильные руки.

Шёлк на запястьях. Сердце, гремевшее у уха. И голос уже мягкий, почти детский:

— Я держу тебя. Я рядом. Спи, любовь моя. Я не отпущу больше никогда.

Последнее, что я увидела — его лицо.

Золото. Бронза. Боль и бесконечная, отчаянная нежность.

А потом тьма.

3

Я проснулась от невыносимой жары. Меня будто лизали языки пламени, не обжигая, но разогревая до пота. Веки были тяжёлыми. Тело вялым, будто я проспала сто лет.

Запах…

Сладкий, густой — смесь ладана, розы, сандала и чего-то ещё, неуловимого, древнего.

Я с трудом открыла глаза. Закатное солнце заливало комнату кроваво-золотым светом. Лучи текли по мозаике, как расплавленный янтарь.

Вокруг меня шёлк, золото, подушки. Я тонула в них, как в облаках.

И он, Неферхамон, тоже был здесь. Сидел рядом, на краю ложа, неподвижный, как статуя.

Глаза его были прикованы ко мне. Как у голодного зверя, что нашёл свою жертву. Как у безумца, что нашёл потерянную любовь.

— Ты проснулась, моя душа, — прошептал он.

Я дёрнулась от его слов.

— Где я?..

— В своём доме. В храме, где ты спала века. Я охранял твой саркофаг. Я хранил твою душу, твоё тело. Я… ждал.

Он наклонился ко мне, протянул руку.

Его горячие и нежные пальцы коснулись моего лба. Я снова дёрнулась намеривая отодвинуться, но он лишь провёл рукой по щеке, по горлу, медленно…

— Хватит, — прошептала я. — Не трогай меня.

— Я не могу не трогать, — выдохнул он. — Ты моя Кемет-Анхат. Моё всё.

Он опустился ниже. Губы скользнули по моему виску. Шёпот обжигал:

— Я помню, как ты смеялась, лежа под пальмами. Как смотрела на меня во время танца. Я помню, как ты стонала, когда я входил в тебя медленно, а потом уже ты управляла мной, и я делал всё, что ты хотела… Ты правда ничего не чувствуешь? Ничего не помнишь?

— Нет! — я вырвалась, отползая назад по подушкам. — Я не знаю, кто ты! Не знаю, что здесь происходит!

Он застыл. Тень прошла по его лицу. А потом боль. Настоящая, хищная боль.

— Ты… не узнаёшь меня. Даже сейчас.

Он вскочил. Прошёлся по комнате, сжав кулаки. Мышцы на спине перекатывались под красивой смуглой кожей.

— Почему? Почему ты молчишь? Почему душа молчит?

— Может, вы ошиблись, — я поднялась на локтях. — Может, я не та, кого вы ждали!

— Замолчи.

Я вздрогнула.

Он вернулся, опустился рядом на край послели. Его рука снова на моём бедре.

— Ты можешь говорить, что угодно. Но твоё тело… оно помнит. Смотри, как оно дрожит. Как тянется ко мне.

Я попыталась отстраниться. Его пальцы прижали меня крепче.

— Ты боишься. Но боишься не меня, а того, что чувствуешь.

— Отпусти, — прошипела я, сжав зубы.

— Нет.

Мужчина в одно движение оказался надо мной, его тело прижало меня, руки блуждали по телу. Он впился губами в шею и я чуть не задохнулась.

Он целовал не нежно, нет. С жаждой. С жадностью. Он тёрся лицом о мою кожу, будто пытался насытиться мной через прикосновение.

Я извивалась, шептала протесты. Но тело…

О, моё предательское тело.

Соски затвердели под тонкой тканью. Живот сжался в сладком напряжении. Ноги… дрожали.

И он почувствовал это.

— Вот, видишь… — прошептал он. — Ты всё ещё моя.

Ты не вспомнила, но откликаешься. Потому что душа это не слова. Это огонь. И он жив.

Я зашипела, пытаясь его оттолкнуть. Он поймал мои запястья, накрыл их ладонями.

— Не бойся. Я не обижу. Я лишь… возьму то, что и так принадлежит мне.

Если память молчит — я её пробужу.

— Что ты…

Он приблизился к моим губам.

— Я проведу ритуал слияния.

Моё сердце замерло.

— Что это значит?

Он посмотрел на меня пристально, горячо, безумно.

— Это значит, что ты снова вспомнишь. Всё. Сладость нашей первой ночи. Клятвы. Твое «возьми меня, мой фараон». Слияние тел. Слияние душ. Я войду в тебя не только телом, но и духом. И тогда ты больше не будешь чужой.

Я резко вырвала руки и вжалась в подушки, в страхе, в возбуждении, в растерянности.

— Ты с ума сошёл… это… ты не можешь…

Он наклонился ко мне, обнял, словно пытаясь успокоить, но каждое его движение было наэлектризовано.

— Я так длого ждал тебя, моя Кемет-Анхат, я не отступлю и не отпущу тебя.

— Ты не посмеешь… — сорвалось у меня. Голос дрожал. Но он уже смотрел сквозь меня.

Глаза как тёмное золото, потемневшее от решимости. Он не был жестоким, нет. Но был… безжалостным. Как шторм. Как песчаная буря. Как время. Его было не остановить.

— Если ты не вспомнишь сама… я помогу тебе.

Он отстранился и, даже не глядя на меня, вскинул руку.

Словно в ответ на его движение в дверях возникли тени.

Трое мужчин и трое женщин — в белоснежных одеждах, с узорами их золотых нитей. Их лица были спокойны, благоговейны. Они несли на руках сосуды, ткани, масляные лампы.

— Подготовьте её к обряду, — произнёс он, глядя на меня. — Очистите и откройте врата тела.

— Н-нет! — Я вскочила, путаясь в подушках. — Не трогайте меня!

Но они уже неумолимо двигались ко мне.

4

Жрецы не были грубыми. Их руки были уверенными. Тёплыми.

Я извивалась, кричала, била их по плечам, вырывалась, но их было много, а я была всё ещё ослабевшая. Они подхватили меня на руки, как невесту, и понесли. Когда они проходили мимо Неферхамона, он даже не шелохнулся.

А я же задыхалась от ярости.

— Чудовище… ты безумен!

И тогда он посмотрел. И в его взгляде было что-то странное: боль… или страх. Или… любовь, вывернутая наизнанку.

***

Помещение, куда меня принесли жрецы, было просторным, круглым, со сводчатым куполом.

В центре купальня, что-то вроде небольшого бассейна, в который стекали тонкие струи воды, прозрачные и светящиеся, будто жидкое стекло. В воздухе витал запах странных благовоний. Мёд и дым, смола и цветы, и что-то ещё, пьянящее, расслабляющее. Пол был усыпал пёстрыми, живыми цветами.

— Остановитесь… — прошептала я, когда они начали снимать с меня остатки одежды.

Меня не били. Не связывали. Но руки были везде, на плечах, на спине, на животе. Их движения были плавными, я бы даже сказала нежными. Меня подвели к краю бассейна и мягко подтолкнули к воде.

Я вошла в воду, она была горячей, с ароматом сандала. И с каждым вдохом в голове становилось легче. Странно, опасно… приятно легко.

— Это какой-то дурман, — шептала я. — Что вы со мной делаете…

Но слова растекались, как вода по коже. Руки жриц касались тела. Медленно. Почтительно. Скользили по спине, по груди. Мыли меня не торопясь, словно возносили молитву каждым движением.

И мне стало… всё равно. Устала бороться. Тело тяжело, но приятно тяжело. Губы чуть приоткрыты. Веки опущены.

Я стояла, как статуя, когда тёплая вода стекала по бедрам, между ног. И я больше не дёргалась, когда чьи-то пальцы прошлись по моей шее, груди, животу.

После купальни меня усадили на низкий мраморный трон.

И снова руки.

Жрицы окунали пальцы в масло с золотыми пигментами. Меня покрывали узорами.

Они текли от ключиц к груди, от лопаток к пояснице, обвивали ноги спиралями. На животе нарисовали нечто, похожее на древний знак солнца, круг с языками пламени.

— Это врата, — прошептала жрица. — Через них ты вспомнишь.

Я не спорила. Мне было… всё равно. И в то же время невыносимо сладко.

После масла жрицы занялись моими волосами. Их расчёсывали долго, осторожно, пока они не стали мягкими, как шёлк. Заплели часть, вплетая золотые нити и тонкие колечки с символами. Остальные просто распустили по плечам.

Дальше на моё тело легли только украшения: ожерелье с красными камнями, браслеты, пояс из цепочек, и одна-единственная юбка из прозрачнейшего материала, скользящего по бёдрам.

Грудь осталась открытой. И это казалось… правильным.

Как будто я была не женщиной, а сосудом. Чистым. Готовым. Принадлежащим чему-то великому. Или кому-то.

Жрецы отступили восхищенно глядя на меня. И, странное дело… я больше не хотела убегать.

Женщина с тёплой улыбкой взяла меня за руку и потянула за собой. Всё ещё пребывая в странном, блаженном состоянии, я шла, и мир качался, будто ладья на волнах.

Благовония всё ещё витали в воздухе, словно живые.

Они вползали в грудь с каждым вдохом, проникали в кровь, касались самой середины живота, согревая изнутри.

Ноги подкашивались. Не от страха, а от… наслаждения.

Я будто напилась вина, перед глазами всё плывёт, лица жриц, стены, пол. А тело… тело пульсирует. Живёт.

Одна из женщин, высокая, с косой, перевитой золотом, остановилась перед массивными дверьми. Те самыми, из которых меня когда-то, кажется, несколько часов назад… вырвали. А может век назад. Я уже не помнила.

Она взяла из рук другой жрицы лёгкую ткань, полупрозрачную, едва-едва различимую. И накинула мне на голову.

Вуаль опустилась до пояса. Легче перышка. Я увидела мир сквозь неё чуть расплывчатым, как во сне.

И… мне понравилось.

Очень.

Они распахнули двери. И я сделала шаг вперед туда, где меня уже ждали.

Неферхамон стоял посреди комнаты, в золотых отблесках заката. Свет ложился на его кожу, превращая её в бронзу. На плечах накинутый плащ, на груди амулет с солнечным диском. И взгляд. О, этот взгляд…

Он смотрел, будто видел меня впервые. И в то же время как будто… всегда смотрел только на меня.

— Кемет-Анхат… — выдохнул он и как дикий кот двинулся ко мне. — Ещё немного… и ты вспомнишь. Всё вспомнишь, любимая.

— Я… — я хотела что-то сказать, но губы были как ватные. Мягкие, неуправляемые.

— Моя жизнь, моя душа… — прошептал он, склоняясь ко мне.

Он дотронулся до моей щеки. Сквозь вуаль.

И я вдруг… потянулась к нему.

Сама.

Пальцы сомкнулись на его запястье. А сердце дрогнуло. Я чувствовала, как оно бьётся в груди, быстро, жарко. Как будто само звало его ближе.

Он склонился. Губы коснулись вуали. Мягко, горячо. И даже сквозь тончайшую ткань я почувствовала его.

Этот поцелуй… был таким сладких, таким знакомым. Невольно я задышала глубже.

А мужчина целовал и целовал, не давая вдохнуть, сминая тонкую ткань между нами. Уводя меня всё дальше от реальности, в тот мир, где остались только мы.

Моё сердце стучало, как барабан. И мне захотелось… остаться здесь. В этом мгновении.

Я привстала на носочки, потянулась к нему и вуаль соскользнула с лица, как шелест.

Она упала на мрамор, как дым, растекаясь у моих ног.

И тогда он поцеловал меня по-настоящему.