Его Ева

Московский мрак и Вечноцветие

Солнце губит всё. Это аксиома, неоспоримый факт, выбитый на скрижалях новой эры. Некогда оно было символом жизни, но после Великой Катастрофы, когда его лучи превратились в смертоносное оружие, над Москвой, как и над многими другими мегаполисами, был возведен Защитный Купол. Он укрыл город от убийственного ультрафиолета, подарив ему вечные сумерки, непроглядную, но спасительную тьму. И в этой тьме, как ни парадоксально, расцвела своя, особенная жизнь.

На дворе стоял 2055 год, и я, как и сотни тысяч других обитателей этого полуночного города, спускалась в чрево метрополитена. Единственный способ добраться до работы в центре, в самом сердце правительственного квартала, был подземный. И, как всегда, здесь царила вечная толкучка, плотная, душная масса тел, движущаяся по своим, только ей ведомым законам.

Поезд подошел с характерным шипением пневматики, двери распахнулись, и я, ловко лавируя между локтями и сумками, протиснулась внутрь. Каблуки, хоть и невысокие, намертво впечатались в пол вагона, и стоять на них в такой давке было сущим мучением.

Я огляделась: ни единого свободного места, а те немногие, что были заняты мужчинами, оставались таковыми. Никто и не подумал уступить.

«Что ж, — подумала я, — значит, будем балансировать. В конце концов, это тоже своего рода спорт».

Из соседнего угла доносился приглушенный шепот двух женщин, обсуждавших свежий выпуск новостей. Я старалась не вслушиваться, но обрывки фраз, как назойливые мухи, все равно проникали в сознание: «…очередной инцидент на окраинах…», «…ужесточение комендантского часа…», «…новые меры безопасности…». Новости. Вечный фон, призванный запугать, отвлечь, забить голову ненужным шумом. Я знала это как никто другой. Работа в правительстве открывала глаза на многое, слишком многое, чтобы верить в официальные сводки.

Пока поезд несся по темным тоннелям, я вдруг поймала на себе чей-то взгляд. Мужчина напротив, в старомодных очках и широкополой шляпе, смотрел прямо на меня. Его глаза, скрытые за толстыми линзами, казались неестественно пристальными, почти хищными. Подозрительный тип. Я отвела взгляд, чувствуя легкий холодок по спине, но краем глаза заметила, что он не прекратил наблюдать.

Наконец, моя станция. Двери открылись, и я, с облегчением выдохнув, выбралась из вагона, поднявшись по эскалатору на поверхность.

Центральная Москва встретила меня привычным полумраком, подсвеченным яркими тепловыми вывесками и голограммами.

Продвигаясь к своему зданию, я невольно задержала взгляд на одной из них. Прямо над головой, переливаясь всеми оттенками золота, висела гигантская голограмма. Изящная, почти невесомая фигура женщины из света, медленно вращалась в воздухе. С каждым оборотом ее кожа становилась все более гладкой, морщины разглаживались, волосы приобретали небывалый блеск, а глаза сияли юношеской энергией. Из невидимых динамиков лился бархатный, убаюкивающий голос: «Устали от бремени лет? Мечтаете вернуть былую свежесть? Представляем вам… «Аврора-Эликсир»! Всего одна инъекция — и вы снова расцветете, как утренний цветок! Вечноцветие — теперь это не миф, а реальность!» Рядом с парящей фигурой пульсировала надпись: «Аврора-Эликсир. Инъекции Вечноцветия. Ваша вечная юность — в одной капле!»

Я закатила глаза, ускоряя шаг.

«Вечноцветие?», — фыркнула я про себя. В этом городе, где солнце было врагом, а вечные сумерки стали нормой, обещания "вечного цветения" казались особенно циничными.

Красная помада и Черный мрамор

Я, Ева Саар, журналистка, а по совместительству и заместительница главы пресс-службы Центрального Директората Единства, и сегодня явно были не мои сумерки. Каждый мой шаг, казалось, не просто отмерял расстояние до этой гранитной глыбы, что зовется ЦДЕ, но и отбивал некий ритм, пульс самой Москвы — города, который я знала наизусть, города, что давно уже перестал быть просто местом, превратившись в диагноз. Вот уже три года, как я прикипела к этой махине, к этому колоссу из мрамора и стекла. Три года, и ни дня без ощущения, что я продала душу за эту работу, но, черт возьми, сделка была выгодной.

Многие, очень многие, особенно те, что с горящими глазами и провинциальным акцентом, словно саранча, прибывали в столицу, мечтали бы оказаться на моем месте. Государственная служба, да еще в самом сердце столицы, под ее вечно хмурым, но таким манящим куполом — предел мечтаний, не иначе. Престиж? Да, конечно. На бумаге. Но я, рожденная здесь, в этих каменных джунглях, прекрасно знала истинную цену этого "престижа". Зарплата? Смех да и только. Едва хватало на приличные туфли и нормальную, натуральную еду. А ответственность должности? Она раздувалась до размеров вселенской катастрофы. Одно неверное слово, один пропущенный абзац в отчете, и с тебя сдерут не три шкуры, как говаривали в старину, а все четыре, да еще и с прихваткой, чтобы наверняка. И, что самое забавное, я знала, что сдерут. И что я сама сдеру, если понадобится.

И все же, как ни странно, мне здесь нравилось. Пусть амбициозные "понаехавшие" готовы были идти по головам, выгрызать себе место под солнцем, а точнее, под этим мрачным московским куполом, лишь бы прикоснуться к величию столицы. Я же предпочитала быть здесь по другой причине. На окраинах, там, где фонари горели тусклее, а патрули появлялись реже, условия жизни были куда хуже. И, что самое неприятное, нападения вампиров случались чаще. Столица, конечно, тоже не была идеальным убежищем от кровососов, но здесь, по крайней мере, их держали в узде, и охрана работала куда бдительнее. Прагматизм, чистый и незамутненный.

Свернув в переулок, я миновала небольшую парковку, где стояли до неприличия дорогие автомобили. Вот блеснул хромированный бок «Кадиллака Эльдорадо» пятьдесят девятого года, чьи плавники, казалось, готовы были взмыть в небо, унося своего владельца подальше от этой серой реальности. Рядом с ним, припав к асфальту, застыл «Мерседес-Бенц 300 SL» с его знаменитыми дверями-крыльями, символом свободы, которой здесь не было и в помине. А чуть поодаль, словно английский лорд, притаился «Роллс-Ройс Сильвер Клауд» — все старое, но почему-то вновь вошедшее в моду, особенно среди тех, кто мог себе позволить не быть вызванным на допрос о происхождении этих сомнительных сокровищ. Наверняка, все эти игрушки куплены на откаты от очередного "ресурсного планирования".

У входа в ЦДЕ, словно два изваяния, стояли охранники. Я, не замедляя шага, выхватила из сумочки свое удостоверение госслужащего. На нем, на фоне строгого герба, гордо восседала стилизованная сова — эмблема Директората. За стеклянными дверями перехода, где выстроилась длинная, извивающаяся очередь желающих получить временный пропуск, послышался нестройный хор вздохов. Десятки глаз, полных нескрываемого любопытства и, чего уж там, зависти, провожали меня до самых рамок металлодетектора.

«Ну-ну, смотрите, завидуйте, — подумала я. — Только вы не знаете, сколько дерьма приходится разгребать за этот "престиж"».

Я привычно положила свою сумку на конвейер. Молодой охранник, чье лицо было бледно-зеленым от вчерашних возлияний, делал вид, что досконально изучает содержимое, но его мутные глаза выдавали жуткое похмелье.

«Вчера было воскресенье, — пронеслось в голове, — конечно, многие, очень многие, предпочитали проводить его в подпольных клубах, где не действовали строгие правила Директората. Забыть себя, хоть на пару часов. Их можно было понять».

Я приложила свое удостоверение к сканеру. Охранник, словно подстреленный, метнул на меня взгляд, полный неприкрытого интереса, но я сделала вид, что ничего не заметила. Длинноногая, с копной ярко-рыжих волос, с фигурой, что могла бы свести с ума любого, я, конечно, привлекала внимание. И, конечно, многие, глядя на меня здесь, думали: «Ну, понятно, как ей досталось казённое место в Директорате. Наверняка по связям, а то и вовсе — согревает постель какой-нибудь шишке из правительства».

«Пусть думают, — усмехнулась я про себя. — Чем больше сплетен, тем меньше вопросов по существу».

Сдав пальто в гардероб, я шагнула в величественные недра Директората. Здесь все было пропитано духом монументальности и какой-то мрачной роскоши. Стены из черного мрамора, отполированные до зеркального блеска, отражали редкий свет, проникавший сквозь высокие окна. Стиль ар-деко, с его строгими линиями и геометрическими узорами, создавал ощущение незыблемости и вечности, хотя я знала, что за этим фасадом скрывается лишь бесконечная машина бюрократии, перемалывающая жизни в пыль.

«Монументальная скука, — подумала я, — и отполированная пустота».

Поднявшись на четвертый этаж, я ступила на багровый ковролин, который, казалось, помнил шаги всех поколений чиновников, прошедших по этим коридорам. Все здесь было древним, пропитанным запахом пыли и старых бумаг, запахом тлена и застоя.

Навстречу мне, словно живое воплощение Директората, двигался лысый, полный, надменный чиновник. Это был старик из Комитета Ресурсного Планирования, чья функция заключалась в централизованном управлении всеми природными и производственными ресурсами, их распределении в соответствии с нуждами Директората и обеспечении минимально необходимого для населения.

«Минимально необходимого, — скривилась я про себя. — А себе, разумеется, максимально возможного».

Я, по привычке, бросила ему дежурное "Доброе утро". Чиновник, словно не заметив меня, лишь слегка кивнул в сторону, всем своим видом демонстрируя превосходство.

Перчатки, Дым и Судьбоносная встреча

Высокий, статный, облаченный в безупречный темный костюм, он являл собой притягательное зрелище. На руках его, что было совершенно диковинно для душных коридоров Директората, были перчатки — черные, облегающие.

Мужчина неторопливо раскуривал трубку, и казалось, само время в его пальцах текло по своему, особому, неписаному закону, игнорируя суетливый бег секунд, что отмеряли жизнь прочих смертных. Каждый его жест был выверен, каждое движение — замедленно, как в старинной кинохронике.

Не удостоив меня даже беглым взглядом, он присел на край высокого подоконника, словно мраморная статуя, ожившая лишь на мгновение, чтобы поглядеть на мир с легким пренебрежением. Темные волосы, коротко стриженные и зализанные набок, придавали ему вид то ли аристократа, сошедшего с полотен старых мастеров, то ли хищника, выжидающего свою жертву в тени забытых веков.

Мужчина выдохнул в открытое окно, выпуская в прохладный воздух облако ароматного дыма.

— Вам не стыдно? — спросила я, скрещивая руки на груди. Голос мой, обычно ровный и холодный, сейчас звенел от едва сдерживаемого раздражения. Я ненавидела, когда меня заставляли ждать, а еще больше — когда демонстрировали подобную наглость в столь неподходящем месте.

— …Стыдно? Отчего ли? — задумчиво произнес мужчина, его голос был низким, бархатным. Он все еще не взглянул на меня, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за пределы окна, в туманную дымку города, словно там, за стеклом, разворачивались события куда более значительные, нежели моя праведная ярость.

— Зажимать двух сотрудниц прямо на работе, в уборной Директората! Что за дикость! — Я не стеснялась в выражениях, ибо мое нападение всегда был моим щитом, а сейчас он превращался в меч, разящий пошлость и лицемерие.

Незнакомец вздохнул, чуть прикрывая глаза, словно отгоняя назойливую муху, или, быть может, вспоминая нечто столь же незначительное, как мои слова.

— Вы им завидуете?

— Чего?? Чему тут завидовать? — усмехнулась я, вздернув брови. — Весьма оригинальный способ отвечать на вопросы, должна заметить. Неужели в Директорате совсем не осталось приличий, или Вы считаете, что Вам дозволено все, что угодно, в этих стенах?

Мужчина медленно повернул голову, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок, словно чья-то невидимая рука провела по позвоночнику. Его взгляд, наконец, остановился на мне, и в нем не было ни гнева, ни удивления, лишь легкая, едва заметная скука.

— Вы, кажется, переходите границы дозволенного.

— Не перехожу, а указываю на вопиющее нарушение всех норм приличия, кои, смею заметить, еще существуют в этом городе!

Я ждала, что он ответит, повысит голос, но он лишь приподнял бровь. И в этот момент его взгляд, наконец, встретился с моим. И я замерла. Его глаза. Темные, чуть сощуренные, словно он прищуривался от яркого света, хотя в уборной царил полумрак. Прямой нос, волевой подбородок. И что-то странное в его взгляде. Будто он затягивал на месте.

Я почувствовала себя маленькой, незначительной, словно пылинка, которую он мог сдуть одним выдохом, и это ощущение было для меня новым и… невыносимым.

Незнакомец докурил трубку, выпустив последнее кольцо дыма, которое медленно растаяло в воздухе. Затем, без единого слова, он поднялся с подоконника. Движения его были плавными, бесшумными, словно он не шел, а скользил по воздуху, не касаясь пола. Он прошел мимо меня, и я ощутила волну дорогого, незнакомого одеколона. От него пахло так, будто я вдруг оказалась в старинной церкви, где только что закончилась служба для аристократов. Воздух был пропитан ладаном, тяжелым и мистическим, смешанным с каким-то дорогим компонентом. Кожа, наверное. Запах власти и денег.

Мужчина вышел из уборной, оставив меня там одну, оглушенную его присутствием и этим странным, гипнотическим взглядом. Я прокляла его за испорченное настроение, за эту внезапную, необъяснимую слабость, которую я испытала, за это наваждение, что окутало меня на мгновение.

Встряхнувшись, словно сбрасывая с себя наваждение, я быстро поправила помаду, вернув себе привычную маску сдержанности, и вышла из уборной, чтобы заняться своими делами. В конце концов, Директорат не ждал. И я не собиралась позволять какому-то хаму с перчатками и гипнотическим взглядом выбить меня из колеи, ибо моя колея была выкована из стали и не допускала сбоев.

Вечер сгущался над городом, затягивая его в свою липкую, серую паутину. Внутри Директората, в моем кабинете, свет ламп казался еще более тусклым, а воздух — еще более спертым под конец дня. Я чувствовала, как усталость заполняет каждую клетку тела, от кончиков пальцев, барабанящих по клавиатуре, до затылка, ноющего от напряжения. Последние часы рабочего дня всегда были самыми тяжелыми, словно само время замедляло ход, издеваясь над моим желанием поскорее сбежать.

Я добивала очередной отчет, проверяя стенограммы интервью разных партий Директората — бесконечный поток лжи, полуправды и тщательно отполированной демагогии. Моя работа заключалась в том, чтобы найти в этом потоке хоть что-то, что можно было бы выдать за новость, за "общественное мнение", за "волю народа". Смешно.

Наконец, курсор замер, отчет был отправлен в бездонные недра бюрократической машины. Я встала, разминая затекшую спину, и вышла в приемную. Алина, моя помощница, сидела за своим столом, уткнувшись в экран, ее лицо освещалось холодным голубым светом.

— Алина, — мой голос прозвучал хрипловато, — что там за бизнесмен, которого мне сегодня еще предстоит интервьюировать?

Девушка подняла голову, моргнула, словно выныривая из виртуального мира, и сверилась с планшетом.

— Секундочку… А, это господин Феликс Кирш. Владелец косметического бренда «Аврора» и еще целого ряда компаний.