Эликсир желания

Пролог 

Опускаю два пальца в склянку, ощущая прохладу мягкой податливой массы. Прокатываю между пальцами нежно-розовый крем с примесью перламутра, чувствуя, как он поддается, слегка тает от тепла кожи. Ноздри тут же улавливают тонкий аромат розы: сладковатый, почти приторный, но… неидеальный. Провожу пальцами по тыльной стороне ладони, втираю круговыми движениями, наблюдаю, как состав ложится, впитывается, оставляя после себя матовую гладь.

Хм. Неплохо. Но…

Чего-то не хватает.

Нет той шелковистости, нет того момента, когда кожа будто оживает, сияет изнутри, а не просто становится ухоженной. Вздыхаю, отставляю склянку в сторону. Очередная неудача. Сколько уже пробовал: масла, экстракты, вытяжки, даже редкие эфиры из Амазонии. Все не то. Все не… совершенное.

Поднимаю глаза и… замираю.

Окно распахнуто, легкий ветерок играет занавеской, а на крыльце соседнего домика стоят две девушки. Одна из них – Зоя, хозяйка дачи. Милая, общительная, не раз соглашалась тестировать мои кремы. Но мое внимание приковано не к ней.

Подруга Зои. Худенькая, почти хрупкая, но с такими… аппетитными формами. Белый сарафан, едва прикрывающий бедра, тонкие бретельки, скользящие по загорелым плечам. И грудь упругая, без лишних стягивающих тканей, дышащая свободой. Ветер шевелит подол, и на секунду мелькает гладкая кожа бедра.

Сердце стучит быстрее.

Она поворачивается, смеется, запрокидывая голову, и солнечный свет играет в каплях пота у нее на шее. Кожа сияет. Не от крема, не от тонального средства, а от природы. От жизни.

И тут меня осеняет.

Женская секреция.

То самое, что выделяется, когда девушка возбуждена, когда ее тело трепещет от наслаждения. Ведь это же идеальный увлажнитель! Натуральный, живой, наполненный гормонами, ферментами, которые делают кожу упругой, бархатистой… Почему я раньше не думал об этом?

Зоя что-то говорит ей, та кивает, и они поворачиваются к дому. К моему дому.

Адреналин ударяет в виски.

Не упустить бы момент.

Стираю остатки крема о брюки, торопливо поправляю волосы и выхожу на крыльцо, делая вид, будто просто вышел подышать воздухом.

Глава 1

(Мила)

— Доброе утро, Мирон Андреевич!

Голос Зои звонкий, как колокольчик, разносится по тихому дачному участку. Я стою чуть позади, прячась в тени крыльца, но любопытство уже шевелится где-то под ребрами.

— Доброе, Зоя. На выходные на дачу?

Ответный голос – бархатный, с легкой хрипотцой – заставляет меня невольно поднять голову.

— Не совсем, — смеется Зоя, спускается по ступенькам и подходит к невысокому забору, отделяющему наш участок от соседского. — Вот, подругу привезла. Поживет здесь какое-то время.

Она оборачивается ко мне, машет рукой:

— Знакомься, Мирон Андреевич. Это Мила... Людмила.

Я делаю шаг вперед, и солнце бьет мне в глаза, заставляя щуриться. Когда зрение адаптируется, передо мной возникает он.

— Красивое, нежное имя. Как и она сама.

Широкая, открытая улыбка. Глаза теплые, карие, с золотистыми искорками. Он открывает неприметную калитку, делает шаг навстречу, протягивает руку.

— Будем знакомы? Мирон... Просто Мирон.

— Мила, — отвечаю я и чувствую, как щеки тут же вспыхивают.

Моя рука тонет в его ладони: большой, теплой, с легкой шероховатостью от работы. По коже бегут мурашки, и я ловлю себя на мысли, что задержала прикосновение на секунду дольше, чем нужно.

И есть от чего смутиться.

Сосед по дачному участку не просто хорош собой. Он чертовски хорош. Высокий, широкоплечий, с таким спортивным телосложением, что даже просторная белая рубашка не скрывает рельеф мышц. Ворот расстегнут неприлично низко, открывая загар и тень ключиц. Взгляд сам собой скользит вниз — к кожаному ремню, к пряжке, к...

— Мирон... Мила, — щебечет Зоя, вырывая меня из оцепенения, — прямо сплошное ми-ми-ми!

Мирон заливается смехом, таким заразительным, глубоким, и я не могу не улыбнуться в ответ. Зоя всю дорогу до дачи рассказывала про него, но я даже представить не могла, что он...

— Ой, Мирон Андреевич, а у вас остался еще тот крем для рук, который вы посоветовали мне в прошлый раз? Потрясающий эффект!

— О, скажу больше, Зоя: я разработал новый состав и готов подарить тебе пробный экземпляр. Заодно протестируешь и расскажешь впечатления.

Он поворачивается к своему дому, и я невольно сравниваю. У Зои милый деревянный коттедж, а у Мирона – внушительное двухэтажное каменное здание, под стать хозяину. Дом утопает в зелени: высокие деревья, кусты чайных роз, буйство цветов. Будто попала в сказку.

— Идемте, девочки!

Мирон галантно распахивает дверь. Зоя первая ныряет внутрь, а я замираю на пороге, ощущая прохладу, идущую изнутри.

И вдруг – прикосновение.

Его ладонь ложится мне на спину, чуть ниже талии. Теплое, уверенное. Дыхание перехватывает, сердце бешено колотится. Он нежно подталкивает меня вперед, сам заходит следом, закрывает дверь.

— Не стесняйтесь, Мила. Располагайтесь! — его голос звучит прямо над ухом, низкий, с легкой усмешкой. — И.. я не кусаюсь.

— Даже если чуть-чуть? — вырывается у меня, и я тут же прикусываю губу.

О боже, что это было?

Но Мирон только усмехается, и в его взгляде появляется что-то... опасное.

— Даже так... — он наклоняется ближе, и от его дыхания на шее пробегают мурашки. — А это мы проверим чуть позже.

Сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Ну что ж, Зоя, твой обещанный пробник! — Мирон выпрямляется, и момент тает, как дымка. — Прошу в мою лабораторию.

Он распахивает дверь, за которой виднеются ступеньки, ведущие вниз. Яркий свет льется из подвала, но почему-то кажется, будто он освещает не комнату, а мои самые потаенные мысли. Завороженно смотрю туда, чувствуя, как любопытство смешивается с легким трепетом и чем-то еще... чем-то теплым и пульсирующим внизу живота.

Что там, в этой лаборатории? И что скрывается за улыбкой Мирона?

Но больше всего меня пугает не это. Не его загадочные кремы, не сам подвал, куда он нас зовет. А то, как мое тело реагирует на его прикосновения. На этот взгляд, обжигающий, как летнее солнце. Между ног становится влажно... чертовски влажно, и я едва сдерживаю стон, когда его пальцы случайно касаются моей спины снова.

Зоя уже спускается вниз, а я застываю на месте, понимая: если сделаю шаг за эту дверь, обратной дороги не будет…

Глава 2

(Мирон)

— Боишься? — спрашиваю я, наклоняясь к самому ее уху.

Черт, какое же оно идеальное. С изумительной аккуратной раковиной и крошечной мочкой, украшенной золотой сережкой с жемчужной бусинкой. Так и тянет провести по ней кончиком языка, почувствовать ее солоноватый вкус на губах, зажать между зубами… А руки сами так и тянутся обнять ее за талию, притянуть к себе.

Твою ж мать, что эта девушка со мной делает?

От ее волос – этого шикарного каштанового каскада, рассыпавшегося по плечам, – исходит просто потрясающий аромат. Невольно, по старой профессиональной привычке, моментально раскладываю его на составляющие: цветочные ноты жасмина, легкую сладость ванили, что-то еще теплое, древесное… а сам уже представляю, каким бы маслом из своей коллекции я умастил эту роскошную шевелюру, чтобы она блестела еще сильнее и была шелковой на ощупь.

— Не стоит меня бояться, Мила, — говорю я, и мой голос звучит более хрипло, чем обычно. — Я не маньяк! Уж твоя-то подруга подтвердит: знает меня давно.

Она медленно поворачивает голову, и вот уже ее губы – такие сочные, влажные, розовые – оказываются в сантиметре от моих. Я чувствую ее дыхание: горячее, чистое, с едва уловимым сладковатым привкусом чая или сока.

— Насколько хорошо? — ее шепот будто обжигает кожу.

— Не настолько, как хотелось бы узнать тебя, — отвечаю я, не отрываясь от ее глаз.

И вижу, как по ее щекам разливается тот самый румянец: яркий, искренний. Он доходит до очаровательной ямочки, играющей у уголка рта, и мне дико хочется прикоснуться к ней губами. Просто чтобы почувствовать, как она дрогнет под моим прикосновением.

— А вы не просто косметолог, Мирон Андреевич, — в ее глазах вспыхивают искры азарта, и мне кажется, я словно слышу гулкие удары ее сердца где-то глубоко внутри себя. — Вы – искуситель!

От этих слов по спине пробегает горячая волна. Точно, попадание в яблочко. Она видит меня насквозь, и это одновременно и пугает, и заводит.

— Грех не вкусить такой сладкий плод, Мила, — выдыхаю я, и слова звучат как обещание, которое я уже жажду сдержать.

Но сейчас не время. С усилием разрываю этот магнитный зрительный контакт, жестом приглашаю ее спуститься вниз, к Зое, которая уже вовсю изучает полки.

Спускаюсь следом, и мое внимание всецело приковано к Миле. Зоя – мой старый испытанный «кролик», для нее моя лаборатория уже стала привычным местом. А вот реакция Милы… Она бесценна.

Она замирает посреди просторного светлого помещения, словно входя в храм. Ее плечи напряжены, грудь едва заметно вздымается. Кажется, она боится сделать лишний вздох, чтобы не спугнуть волшебство.

Ее широко распахнутые глаза скользят по стерильным стальным столам, уставленным колбами и ретортами, с любопытством ребенка перебегают к громадным стеллажам, где в полумраке мерцают сотни склянок и флаконов с моими сокровищами: маслами, экстрактами, дистиллятами.

А потом ее взгляд падает на рабочий стол, где покоятся охапки свежих цветов. Я просто не успел их сегодня разобрать. Розы, лаванда, жасмин… Их аромат витает в воздухе, смешиваясь с запахом воска и трав. Мила, словно завороженная, делает несколько шагов вперед. Она тянется к бутонам альпийской розы, робко, почти благоговейно проводя пальцами по бархатным лепесткам.

— Удивительно… — ее голос – всего лишь шепот, полный искреннего изумления. — Вы и правда сами все это делаете? Кремы… из этого?

Я подхожу ближе, чтобы почувствовать исходящее от нее тепло.

— Только из этого, Мила. Только из натуральных ингредиентов. Никакой химии, — говорю я, и моя рука сама тянется к лепестку, который только что касался ее пальцев. — И только для избранных клиентов моего кабинета. В межсезонье я работаю в городе, а летом… — я делаю паузу, ловя ее взгляд, — летом я сбегаю сюда, чтобы творить. Чтобы создавать новые коллекции. Искать новые ароматы. Новые… ощущения.

В воздухе повисает немой вопрос, тяжелый и сладкий, как аромат цветочного воска. И я уже знаю ответ. Она станет не просто источником вдохновения. Она станет тем самым, единственным, идеальным ингредиентом, ради которого я и затеял все это. Моим самым желанным открытием.

— Зоя, — приходится переключиться, голос звучит немного приглушенно. Разрываю этот гипнотизирующий контакт с Милой и подхожу к стеллажу. Пальцы сами находят нужную баночку: ту самую, с кремом для рук. — Держи. Схема использования та же, ты помнишь.

— Конечно, Мирон Андреевич! Спасибо огромное! — Зоя загорается, как ребенок, получивший долгожданный подарок. Она сразу же откручивает крышечку, глубоко вдыхает. — Ммм, какой аромат… Вы просто кудесник!

На мгновение меня охватывает знакомая волна удовлетворения. Да, мои творения стоят дорого, и не раз ко мне приходили с предложениями о большом бизнесе, о запуске бренда. Но нет. Мне не нужны конвейер и массовость. Мне нужна эта чистая, ни с чем не сравнимая магия в глазах тех, кто пользуется моими средствами. Лицензии медика и лояльность моих клиентов — мой надежный и стабильный островок.

— Ох, так не хочется вас покидать, но… — Зоя бросает взгляд на часы, а потом — многозначительный, на подругу.

Ледяная игла пронзает меня. Нет. Если Мила уйдет сейчас, вместе с ней, этот хрупкий, только что зародившийся импульс испарится. Момент будет безвозвратно упущен.

Глава 3

(Мила)

Звенящая тишина после ухода Зои добавляет трепет в мое хрупкое, горящее от возбуждения, тело. Я остаюсь одна в этой просторной лаборатории, где пахнет травами, воском и чем-то металлическим, острым.

Он просто не оставляет мне выбора, этот Мирон. Этот загадочный и невероятно притягательный мужчина. Косметолог. Нет, конечно, в его словах сквозит: «Решение за тобой», но он-то прекрасно знает — переступив порог его дома, я уже сделала свой выбор. Обратной дороги нет.

Конечно, мне дико интересно увидеть, как он работает. Но сейчас, признаюсь себе честно, глядя вслед его широкой спине, я хочу гораздо большего. Больше всего на свете я хочу ощутить его губы на своих, его теплые и наверняка умелые руки на своем теле. Везде… Прикусываю губу до боли, чтобы не выдать дрожи, и просто киваю в ответ. Ловлю тот самый блеск в его глазах — торжествующий, хищный — и мимолетную улыбку, прежде чем он разворачивается и исчезает на лестнице.

Что подумала Зоя, оставив меня здесь, практически с незнакомцем? А может, это ее тихий сговор? Улыбаюсь своим дурацким, пугливым мыслям.

Она просто предложила пожить на даче, пока в моей квартире идет ремонт. Работа удаленная, лишь бы был интернет. Зоя клятвенно обещала его бесперебойную работу, но теперь я сомневаюсь, смогу ли я вообще о чем-то думать, кроме него…

До слуха доносятся торопливые, уверенные шаги. И вот он уже стремительно спускается вниз, но на последних ступенях резко замедляет ход, едва наши взгляды снова встречаются.

Лихорадочно сжимаю пальцами холодный металлический край стола, упираясь в него бедрами, чувствуя под ладонями упругие стебли цветов и бархат лепестков. Не свожу с него глаз… Боже, как он чертовски красив. И желанен. Впервые в жизни мужчина вызывает во мне такую стремительную, всепоглощающую готовность отдаться без остатка, без мыслей и правил. Просто хочу. И все тут.

Его рука медленно скользит по перилам, пальцы проводят по гладкому дереву с таким чувственным, почти неприличным намеком, словно он ласкает… мою кожу. О чем он думает? Догадаться нетрудно. Еще один шаг, и его ладони, теплые и сильные, обхватывают мое лицо, бережно сжимая виски.

Его губы – влажные, горячие – накрывают мои с такой уверенностью, что у меня подкашиваются ноги. Я просто таю, растворяюсь в этом сладком, неторопливом поцелуе. Веки сами собой закрываются, и тихий, предательский стон вырывается из моей груди прямо в его рот. Сдержаться невозможно. Низ живота наполняется таким томным, тягучим теплом, что я вцепляюсь в него, едва ли не протыкая тонкую ткань его рубашки ногтями.

— Потрясающе… — его шепот обжигает мои губы. — Какая же ты отзывчивая, Мила. Какая живая…

Его поцелуи прокладывают влажную, горячую дорожку по моей шее, к ключицам. Я запрокидываю голову, цепляясь за его мощные плечи, позволяя ему все. С губ срывается судорожный вздох, когда его руки меняют положение: одна с железной хваткой обвивает мою талию, прижимая к себе так плотно, что я чувствую каждый мускул его тела, его возбуждение: твердое, требовательное, пугающе реальное. Пальцы другой руки запутываются в моих волосах, придерживая голову, и он снова целует меня: глубоко, властно, безраздельно. Ммм… Но вдруг, отпускает.

С тяжелым, прерывистым выдохом он опирается руками о стол по бокам от меня, чуть зависая над моим лицом. Его губы так близко. Чувствую его горячее, неровное дыхание. Офигеть, вот это выдержка! Другой бы уже давно не сдерживался, а Мирон… Что он задумал? В его глазах не отстраненность, а какая-то невероятная концентрация.

— Мила… — его голос хриплый, от этого звука по спине бегут мурашки. — Я обещал показать, как я работаю, но…

— Но? — чувствую ледяной укол разочарования и тревоги.

Я что-то сделала не так? Он передумал? Разочаровался? Слишком легко отдалась? В голове роем носятся вопросы, пока я пытаюсь понять, почему он остановился, почему в его глазах промелькнула тень сомнения.

Но его пальцы снова впиваются в мои волосы, мягко, но неумолимо фиксируя мое лицо, заставляя смотреть прямо на него. Его бедра прижимают меня к краю стола, и мне уже не вырваться… да я и не хочу.

— Как я уже говорил, летом я творю. Ищу новые, уникальные ингредиенты. Совершенные. Неповторимые. Как ты, Мила.

— Ч-что? — лихорадочно выдыхаю я, внезапно ощутив ледяную прохладу подвала. По коже бегут противные, холодные мурашки. И тут мое сознание пронзает дикая, параноидальная мысль: — Как в том самом «Парфюмере»? Ты… ты что, убьешь меня?

— О боже, нет! — он качает головой, и в его глазах мелькает что-то похожее на боль. — Даже не смей думать об этом. Хотя… отчасти ты права, но… нет, милая моя Мила. Я не причиню тебе вреда. Напротив, я очень хочу, чтобы ты жила. Жила долго и счастливо. Но…

— Не томи, Мирон, прошу! — мой голос срывается на шепот. — Ты пугаешь меня… — признаюсь честно. В душе вихрь: страх борется с любопытством, а желание — с инстинктом самосохранения.

Он вдруг отпускает меня. Я чувствую странную, звенящую пустоту и холод помещения, который теперь кажется пронизывающим. Буквально дрожу мелкой дрожью, но не от температуры, а от его пронзительного взгляда, темного, как глубина омута.

Мирон медленно проводит кончиками пальцев по моей руке, от плеча вниз, к самому запястью. Его прикосновение обжигает, вызывая новые стаи мурашек. Не отводя глаз, он произносит тихо, почти шепотом, но каждое слово отпечатывается в моем сознании:

Глава 4

(Мирон)

Остановиться сейчас – это самое сложное, что было в моей жизни. Ее тело так искренно, так жарко отзывается на каждое прикосновение, что хочется забыть обо всем на свете. Но я заставляю себя отстраниться. Сделать шаг назад. Не потому что не хочу — боже, как я хочу! — а потому что это будет ошибкой.

Я не могу просто «воспользоваться случаем». Эта девочка – не случайность. Она – ключ. И чтобы он повернулся, нужно не грубое давление, а тончайшая, ювелирная работа. Ее добровольное согласие, ее доверие, ее искренняя страсть – вот единственный способ добиться того идеала, за которым я охочусь все это время. Без этого все бессмысленно.

Мысли несутся вихрем, пока я ищу нужные слова. Обычно с клиентами все просто: они платят за мои средства и мой опыт, я даю им результат. Легкость, уверенность, профессионализм – вот моя броня. Но сейчас она трещит по швам. Мила – не клиентка. Она живое воплощение той самой формулы, которую я так долго искал. И один неверный шаг, одно неудачное слово и хрупкое стекло доверия разобьется вдребезги.

— Мила, послушай… — начинаю я и замолкаю, чувствуя, как слова запутываются где-то в горле. Я, который всегда знал, что сказать, сейчас подбираю выражения, как слепой котенок. — Как бы тебе объяснить… Видишь ли, для своей коллекции я использую только натуральные материалы. Травы, масла, экстракты… Каждый ингредиент уникален. Но есть кое-что… Совершенно особенное. Нечто, что нельзя купить или вырастить в саду. Нечто, что рождается только здесь и сейчас. От искреннего желания, от настоящей страсти.

Я делаю паузу, давая ей вдохнуть, давая этим словам просочиться в сознание.

— В тебе есть то, что поистине бесценно, Мила. То, что делает твою кожу такой сияющей, когда ты заводишься… Результат твоего возбуждения.

Произношу это и замираю, наблюдая за ней. За ее широко распахнутыми глазами, в которых мелькает целая буря: шок, непонимание, а потом… проблеск любопытства. Румянец заливает не только ее щеки: он пылает на шее, ползет ниже, под легкую ткань сарафана, и я вижу, как учащенно дышит ее грудь. Она буквально задыхается от нахлынувших чувств.

— Ты… ты это серьезно? — ее голос срывается на полуслове, звучит хрипло и неуверенно. — Мирон, ты хочешь, чтобы я… чтобы ты… О боже! Ты собираешься создать крем на основе моей… моего… Господи, да как же это даже сказать?!

— На основе твоей секреции, да, Мила, — мягко заканчиваю я за нее, и мои пальцы сами собой протягиваются к ее руке, чтобы успокоить легкую дрожь. — Все верно. Это самый мощный природный эликсир красоты. И он будет идеальным, только если ты сама этого захочешь. По-настоящему.

Но она отстраняется. Резкий, почти испуганный жест: и ее рука вырывается из-под моей ладони. Она делает шаг назад, в сторону, и ее движение такое неловкое, что она задевает охапку роз на столе.

Крайние стебли с гулким стуком падают на кафельный пол. Хрупкие бутоны отламываются и рассыпаются, как алые капли крови на холодном сером полу.

Воздух застывает.

Мила замирает на секунду, а затем, словно автоматически, склоняется, чтобы подобрать их. Ее пальцы дрожат. Я тут же делаю шаг к ней, опускаюсь на корточки рядом, входя в ее пространство, но не нарушая его. Молча подхватываю несколько рассыпавшихся лепестков.

Тишина становится невыносимой. Нужно заполнить ее чем-то, вернуть ее внимание, объяснить. Сделать так, чтобы это не звучало как бред сумасшедшего.

— Я… я пробовал многое, — начинаю я тихо, вертя в пальцах алый лепесток. Голос звучит приглушенно. — Экспериментировал с разными… биологическими материалами. В том числе… на основе мужской спермы.

Она замирает, не поднимая головы, но я чувствую, как ее слух обострился до предела.

— Но это не то, — продолжаю я, делая акцент на профессионализме, на методе проб и ошибок. — Совсем не то. Не обладает той необходимой легкостью, той проникающей способностью… Слишком густая. Слишком тяжелая. Слишком… приземленная.

Она медленно поворачивает ко мне голову. И вот я вижу не шок и не испуг, а тень любопытства в ее глазах. На ее губах играет легкая, нервная, но все-таки улыбка.

— Пригодная только для зачатия? — ее голос тихий, но в нем слышится живая нота, острый интерес.

И мое сердце пропускает удар, замирает, а затем снова начинает биться с бешеной силой. Облегчение, острое и сладкое, разливается по жилам.

Она не сбежала. Она не кричит. Она задает вопрос.

Она заинтересовалась. Мне удалось-таки зацепить ее пытливый ум, пробиться через барьер шока.

— Я пробовал создавать крем на основе мужской спермы, — продолжаю я, видя, что ее внимание снова приковано ко мне. — И да, с научной точки зрения, в этом есть своя логика. Цинк, магний, мочевина – прекрасный природный увлажнитель, кстати. Спермидин – многообещающее соединение для борьбы со старением... Но это не то.

Я разжимаю пальцы, и алый лепесток падает на пол.

— Это грубый, неотесанный алмаз. Слишком густая структура, слишком тяжелая. Она создает на коже пленку, но не дает того моментального проникновения, той сиюминутной трансформации, которую я ищу. Она... — я ищу нужное слово, — питает, но не преображает. Она пригодна для грубой силы зачатия, но не для тонкого искусства красоты. В ней нет той летучести, той нежности, той... божественной эссенции страсти, которая есть в женском выделении. Та субстанция рождается от желания, от получения удовольствия. Она – квинтэссенция принятия. А это... — я делаю легкий жест рукой, словно отмахиваясь от всей мужской биологии, — это всего лишь инструмент дарения. Акт отдачи, а не принятия. Для моего рецепта нужно именно первое.

Глава 5

(Мила)

Его слова повисают в воздухе густыми, томными спиралями, словно дорогой парфюм, от которого кружится голова. «Только ты». Эти два слова бьют прямо в солнечное сплетение, вышибая остатки воздуха из легких.

Я чувствую, как по спине бегут мурашки: не от страха, а от чего-то острого, щекочущего, запретного. Его взгляд прожигает меня насквозь, и мне кажется, он видит не просто тело в белом сарафане, а каждый нерв, каждую капиллярную сеточку под кожей, каждую постыдную, влажную мысль, что роится у меня в голове.

Только я.

Не Зоя. Не какая-то там абстрактная «клиентка». А я. Моя суть. То, что рождается глубоко внутри, в самых потаенных уголках, куда даже я сама боюсь заглядывать. Он хочет этого. Возжелал этого с такой интенсивностью, с таким знанием дела, что мне становится жарко и холодно одновременно.

Я машинально сжимаю розы в руках, и шип впивается мне в палец. Резкая боль, капля крови, выступившая на подушечке, – единственное, что кажется сейчас реальным в этом сюрреалистичном кошмаре… или сне наяву?

Он говорит о моей сути, как о вине редкого урожая. Как об эликсире. И самое ужасное, в его тоне нет ни похабности, ни пошлости. Есть лишь холодная, оголенная, гипнотизирующая одержимость. Он смотрит на меня не как на женщину, как на явление. Как на святой Грааль своей безумной науки.

И где-то в глубине, под слоем шока, стыда и дикого возбуждения, просыпается крошечное, но жгучее любопытство. А вдруг?..

Я отвожу взгляд на свои пальцы, сжимающие цветы. Белый шелк сарафана, алая кровь на коже, темно-багровые бутоны. Такой насыщенный, болезненный контраст. Прямо как я сейчас: снаружи напускная скромница, внутри кипящий котел инстинктов и вопросов.

— Ты… — мой голос звучит сипло, чужим. Я заставляю себя поднять на него глаза, и они наверняка выдают всю внутреннюю бурю. — Ты понимаешь, как это звучит? Это же… безумие.

Но в моих словах уже нет прежней паники. Есть лишь тихий, изумленный шепот. Признание. Да, это безумие. Но какое пьянящее.

Я делаю шаг вперед, сама не зная зачем. Может, чтобы лучше разглядеть его лицо. Может, чтобы он почувствовал исходящее от меня тепло.

— И ты уверен, — выдыхаю я, и мое дыхание касается его губ, — что именно мой… ингредиент… будет идеальным?

Вопрос висит между нами, тяжелый и сладкий, как обещание. Я уже не спрашиваю, зачем. Я спрашиваю, действительно ли. И в этой разнице – целая пропасть, которую я уже готова перешагнуть.

— Есть только один способ узнать это наверняка, Мила, — его голос звучит как бархатный гипноз, низкий и властный.

Его пальцы мягко, но неумолимо касаются моего лица, заставляя меня вздрогнуть от этого внезапного прикосновения. Затем его руки скользят ниже, освобождая мои пальцы от поникших, безжизненных роз. Он с легкой, почти презрительной небрежностью отбрасывает их в сторону, и этот жест такой окончательный, такой символичный. Они больше не нужны. Они – вчерашний день. Все его внимание теперь только на мне.

— И ты знаешь, какой… Скажи! — его взгляд прожигает меня, требуя ответа, соучастия, полного погружения в его безумие.

Мое сердце колотится где-то в горле, мешая дышать. Слова вырываются сами, шепотом, полным стыдливого любопытства:

— Проверить… на деле.

— Все верно, Мила. Проверить.

Его голос – это эхо моих же самых потаенных мыслей, и от этого осознания по коже вновь бегут мурашки, но теперь уже от предвкушения.

Я понимаю это по его взгляду, по напряженной тишине, повисшей в подвале. Он не намерен ждать. Не намерен откладывать. Прямо здесь. Прямо сейчас. В этой стерильной лаборатории, пахнущей цветами и его одержимостью.

Нервно облизываю пересохшие губы. Судорожно выдыхаю, чувствуя, как ладони становятся влажными, а пальцы непослушно комкают тонкую ткань моего сарафана.

— Мне надо… — голос срывается, и я заставляю себя выдохнуть, — принять душ? Ну… перед тем как… — фраза обрывается, неловкая, глупая, выданная на автомате привычкой к чистоте и смущению.

Он мягко качает головой, и в его глазах вспыхивает теплый, понимающий огонек.

— Нет. Не надо. Ты смоешь с себя все самое ценное, — его палец проводит по моей щеке, по линии шеи, едва касаясь кожи, и от этого прикосновения все нутро сжимается в сладком спазме. — Я почувствовал это с первой же минуты нашего знакомства. Насколько чистое твое тело. И душа.

Его слова льются, как мед, обволакивая, усыпляя бдительность.

— И да, — продолжает он, и в его тоне проскальзывают профессиональные нотки медика, придавая его словам вес неоспоримого факта. — Как специалист подтверждаю: многие женщины совершают огромную ошибку, когда перед визитом к гинекологу проводят тщательный туалет. Они пытаются стать «чище», а в результате врач получает уже неполноценный, смытый материал для анализов. Истинная картина смазывается.

Он смотрит на меня, проверяя, понимаю ли я. Его взгляд твердый, знающий.

— Разве ты никогда об этом не слышала? — он мягко удивляется, и в этом есть что-то отеческое, наставляющее. — Потому и сейчас мне нужна ты. Настоящая. Естественная. Совершенная в своей первозданности. Как есть.

Глава 6

(Мирон)

— Хорошо…

Ее шепот едва слышен, но он грохочет в моих ушах громче любого оркестра. Я замираю, тону в ее огромных, бездонных глазах и буквально читаю в них решение. Согласие. Сдачу. Доверчивый, испуганный, но безоговорочный прыжок в мою бездну.

— Пусть это будет самым большим безумием в моей жизни, но я… согласна!

Комок подкатывает к горлу: плотный, горячий, из чистого, ничем не разбавленного торжества. Сердце колотится где-то в висках, наверное, так же бешено, как и у нее. Я переживаю? Еще как. Подвести девчонку на такой шаг и вдруг облажаться? Потерпеть фиаско в самый ответственный момент? Нет. Этого не может быть. Я чувствую это кожей, каждым нервом: должно получиться. Обязано. Все идет по плану. Идеальному плану.

Ее пальцы, дрожащие и неуверенные, тянутся к молнии на боку. Я замираю, превращаюсь в один большой слух и зрение. Легкий шелест ткани, скольжение бегунка вниз… И вот уже расходится ткань, обнажая узкую полоску нежной, почти фарфоровой кожи. Она медленно, с какой-то мучительной, театральной медлительностью, сбрасывает тонкие бретельки с плеч. Я не мешаю. Не двигаюсь. Только сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Черт возьми, да она сводит меня с ума! Каждым своим движением, каждой секундой этого стриптиза она просто сносит мне крышу.

Прикусываю губу до боли, чтобы не издать низкий, животный стон, когда сарафан, шелестя, сползает вниз, обнажая совершенство. Сочные, упругие груди с темными, налитыми бутончиками, точеную талию, изгиб бедра… Ее ресницы отчаянно дрожат, она не смотрит на меня, ее губы приоткрыты в беззвучном, прерывистом дыхании, которое я чувствую на своей коже. Она придерживает ткань у бедер, у самых краев этих белоснежных кружевных трусиков, и это ожидание, эта последняя преграда сводят с ума.

Я больше не могу. Не выдерживаю.

Мои руки накрывают ее пальцы, останавливая их, не позволяя сбросить все окончательно. Я опускаюсь перед ней на колени, чувствуя холод кафеля сквозь ткань брюк, и прижимаюсь лицом к ее животу. К этой горячей, шелковистой коже, которая пахнет солнцем, страхом и ее неповторимым, сладковатым ароматом. Я покрываю ее животик слепыми, жадными поцелуями, чувствуя, как она вздрагивает под губами каждым мускулом.

И уже я, окончательно потерявший остатки самообладания, сам стягиваю с нее эту последнюю ткань, освобождая от всего. Мила учащенно, порывисто дышит, ее пальцы впиваются в мои плечи, цепляются за меня, как за единственную опору в этом безумии.

Я поднимаю голову и смотрю на нее снизу вверх, с этого почти что преклоненного положения. Мила стоит передо мной вся залитая искусственным светом ламп, абсолютно голая, прекрасная и беззащитная.

— Боже… — вырывается у меня хриплый, пересохший шепот. — Как же ты прекрасна…

В этих словах не просто комплимент. В них весь мой восторг исследователя, нашедшего уникальный артефакт, и весь трепет мужчины, ослепленного ее красотой.

Но разум, вышколенный годами дисциплины, в последний момент берет верх над всепоглощающим желанием. Я резко отрываюсь от нее, делаю шаг назад, заставляя холодный воздух подвала ворваться в пространство между нашими телами. Вижу, как она вздрагивает от внезапной потери тепла и контакта.

— Секундочку… — мой голос звучит хрипло, но уже обретает привычные властные нотки.

Поворачиваюсь и быстрыми шагами иду к закрытому шкафу, откуда достаю мягкий, стерильно чистый плед. Возвращаюсь и накидываю на ее плечи, укутывая с ног до головы, пряча от моих жадных глаз ее совершенное тело.

— Здесь специфический микроклимат, — объясняю я, стараясь говорить ровно, по-деловому, хотя пальцы все еще помнят тепло ее кожи. — После возбуждения будет бросать то в жар, то в холод. Нельзя рисковать. Мне нужна ты здоровая.

Затем поворачиваюсь к столу. Одним широким движением сметаю на пол охапку увядших цветов: лепестки и стебли бесшумно падают на расстеленный в углу брезент. Позже разберусь. Сверху на холодную стальную поверхность стелю еще один плед: темный, мягкий, чтобы ее нежная кожа не коснулась ничего, кроме комфорта.

— Вот так… Гораздо лучше, — выдыхаю я, и наконец позволяю себе обернуться к ней.

Мила сидит, закутавшись в плед, как в кокон, и смотрит на меня огромными глазами, в которых смешались растерянность, возбуждение и капелька облегчения. В этом образе есть что-то трогательно-нелепое и невыносимо прекрасное. Она нашла в этом клочке ткани мимолетное спасение, и я не спешу ее лишать этой иллюзии. Пока.

— Иди сюда, — мой голос смягчается, становясь почти что ласковым.

Я подхожу, легко поднимаю ее на руки – она такая легкая! – и аккуратно усаживаю на край стола, на мягкий плед.

— Сейчас мне нужно кое-что подготовить, — говорю я, проводя ладонью по ее щеке, задерживая взгляд на распахнутых, полных доверия глазах Милы. — Самые главные инструменты для моего самого важного эксперимента. Я всего на минуту.

Отступаю на шаг, все еще не отпуская ее взгляда. В воздухе висит обещание. Приготовление к таинству вот-вот начнется.

Глава 7

(Мила)

Господи, на что я вообще согласилась?

Сижу на краю стола, закутанная в мягкий плед, и чувствую себя абсолютной идиоткой. Или героиней какого-то абсурдного эротического триллера. В ногах – холодный кафель, над головой – яркие лампы, а передо мной – он. Мирон. Колдует у своего стола с колбами и приборами, и его сосредоточенный вид заставляет меня ежиться.

Невольно бросаю взгляд на дверь. Она закрыта, но не на замок. Я ведь видела, как он вернулся после Зои. Я не пленница. В любой момент могу встать и уйти. И он не заставляет меня силой. Так почему же у меня внутри все сжимается в холодный, дрожащий комок? Словно я на пороге чего-то, после чего назад дороги уже не будет. Даже если я физически смогу уйти.

Медленно выдыхаю, сложив губы трубочкой, пытаясь унять дрожь в коленях.

— Мила.

Его голос заставляет меня вздрогнуть. Оборачиваюсь и встречаю его взгляд. Он смотрит на меня пристально, но мягко, не отрываясь от своих приготовлений. А потом замечаю… На его руках стерильные перчатки. Безжизненно-белые, резиновые.

Ой, мамочки… Сердце екает и проваливается куда-то в пятки.

— Мила, я не причиню тебе боли. Никогда. Ни в коем случае, — говорит он, и его голос звучит удивительно спокойно, почти гипнотизирующе. — Только удовольствие. Поверь мне, пожалуйста.

Он неспешно подкатывает ко мне небольшую тележку на колесиках. На ней разложены инструменты. Холодный, отполированный до зеркального блеска металл. Стекло. Что-то, отдаленно напоминающее инструменты из гинекологического кабинета: зеркала, зонды, палочки с ватными наконечниками. От этого зрелища по спине пробегает ледяная волна.

— Ты сейчас ляжешь на спину, — его инструкция звучит мягко, но не терпит возражений. — Раздвинешь для меня бедра, и я просто проведу небольшой осмотр. Возьму материал для анализа.

Он делает паузу, давая словам просочиться в мое сознание.

— Ты ведь понимаешь, милая, что для создания крема на основе твоей… эссенции… мы должны быть на сто процентов уверены в ее чистоте. В твоем здоровье. Это основа основ.

Его логика безупречна. Убийственно рациональна. И от этого еще страшнее.

— Да… Конечно, — выдыхаю я, и мой голос звучит чужим, сдавленным.

На автомате я делаю движение, чтобы сбросить плед с плеч, обнажиться, но Мирон мягко, но твердо качает головой.

— Нет-нет, — он поправляет ткань, укутывая меня обратно, и его прикосновение сквозь плед кажется одновременно успокаивающим и дьявольски соблазнительным. — Он не помешает. Кутайся, в свое удовольствие. Пока.

В этих словах есть что-то такое… обволакивающее, гипнотическое. Он дает мне иллюзию защиты, уюта, пока готовит меня к чему-то невероятно интимному и пугающему. И самое ужасное, что я готова подчиниться. Потому что где-то в глубине души я уже хочу узнать, что же будет дальше.

Но один вопрос, жгучий и острый, как игла, поднимается из самой глубины души, вытесняя весь стыд и смущение. Он жжет изнутри, заставляя меня выговорить его, несмотря на ком в горле.

— Ты будешь продавать этот крем, да? — вырывается у меня, и голос звучит хрипло. — Какие-то незнакомые люди… женщины… будут его… наносить на себя? Использовать?

Я замираю, впиваясь в него взглядом, ловя каждый микроскопический жест, каждую интонацию. Готовая услышать ответ, который разобьет все это хрупкое, безумное очарование в дребезги.

Мирон не отводит глаз. Он не делает ни одного движения, чтобы коснуться меня или хотя бы стола, на котором я сижу. Он просто замирает, превращаясь в воплощение абсолютной концентрации. И тихо, но с такой стальной четкостью, что каждое слово отпечатывается прямо у меня в сознании, произносит:

— Нет.

В этом одном слоге такая безоговорочная определенность, что у меня перехватывает дыхание.

— Он только для тебя, Мила, — продолжает он, и его голос становится тише, но от этого только весомее. — И для моего Эго. Чтобы я мог сказать самому себе: я сумел. Я достиг. Я нашел то, что искал всю жизнь. Совершенство. Воплощенное в тебе.

Он делает крошечную паузу, и в его глазах вспыхивает тот самый огонь одержимости, который и пугал, и манил меня с самой первой встречи.

— Делиться этим с кем-то еще? Пускать это на конвейер? — он мягко качает головой, и в этом движении легкое презрение к самой мысли. — Это было бы кощунством. Ты – мой единственный и неповторимый шедевр. И все, что будет создано с твоей помощью, останется здесь. С нами.

Его слова не звучат как комплимент. Это констатация факта. Холодная, безжалостная и… невероятно пьянящая. Я не просто участник какого-то странного ритуала. Я – единственная. Избранная. Та, что помогла гению достичь его цели.

Все страхи отступают, смытые новой, оглушительной волной чего-то такого, что гораздо сильнее страха. Это гордость. Любопытство. И дикое, животное желание стать частью этого безумия.

Я медленно откидываюсь назад, чувствуя, как мягкая ткань пледа принимает мое тело. Мой взгляд не отрывается от его темных, горящих одержимостью глаз. Затем, не сводя с него взгляд, я плавно развожу бедра. Шерсть пледа мягко скользит по внутренней поверхности моих бедер, и этот шепот ткани звучит громче любого признания.

Глава 8

(Мирон)

Разве существует зрелище более совершенное, чем обнаженное женское тело? Она лежит передо мной, подобно редкому цветку, чьи лепестки лишь приоткрываются навстречу солнцу. Хрупкая, завороженная, вся ожидание и трепет.

Нестерпимо хочется припасть к ней губами, ощутить на языке солоноватый вкус ее возбуждения, уловить самый сокровенный аромат, который уже витает в воздухе, сладкий и терпкий. Но я сжимаю кулаки в латексных перчатках, впиваясь ногтями в собственные ладони. Нет. Не сейчас. Нельзя нарушать чистоту эксперимента, смешивать ее уникальную эссенцию с чем-то иным. Она должна оставаться стерильной, нетронутой, идеальной.

Осторожно, почти с благоговением, я раздвигаю пальцами нежные складки, обнажая сокровенную плоть. Внутренние лепестки, бархатистые и упругие, на тон темнее, чем окружающая их перламутровая кожа. Мой взгляд скользит к крошечному, едва заметному бугорку, затаившемуся эпицентру наслаждения. Так и подмывает коснуться его кончиком языка, чтобы ощутить, как все ее тело вздрогнет в ответ, выгнется и застынет в предвкушении.

Я поднимаю глаза и встречаю ее взгляд: затуманенный, потерянный, полный немого вопроса. Невероятно. Всего лишь один взгляд, одно прикосновение, и она уже отзывается, ее тело само раскрывается навстречу, излучая влажное, пьянящее тепло. Грудь ее высоко вздымается в такт учащенному дыханию, а с губ срывается тихий, предательский стон.

— Вот так, милая... Все хорошо, — мой собственный голос звучит хрипло, я едва сдерживаю его дрожь. — Ты умница.

Собрав волю в кулак, я беру со стерильного лотка инструмент: тонкий, холодный зонд с ватным наконечником. Движением точным и выверенным, не причиняя ни малейшего неудобства, я собираю драгоценные капли с ее внутренних стенок. Материал для анализа. Первый шаг к величайшему открытию.

Мои пальцы, закованные в латекс, бережно опускают пробирку в стальной держатель. Капля, жемчужная и бесценная, покоится на дне.

— Укройся хорошенько, — бросаю я через плечо, уже отворачиваясь к своему рабочему столу. — Здесь прохладно. Я недолго.

Я не смотрю, слушает ли она, но краем глаза ловлю движение: плед затягивается теснее вокруг ее плеч. Этого достаточно. Все мое внимание уже приковано к микроскопу. Я скольжу на табурете, включаю подсветку. Мир сужается до линз и предметного стекла. Руки сами совершают безошибочные движения: пипетка, капля, покровное стеклышко. Ритуал знаком до автоматизма.

— Мирон… а можно я посмотрю?

Ее голос, тихий и любопытный, доносится со стороны стола. Я лишь киваю, не отрывая глаз от окуляра. Пусть смотрит. Пусть видит.

— Подходи. Только тихо.

Я слышу ее осторожные шаги, чувствую ее тепло за своей спиной. Она замирает, затаив дыхание. А я погружаюсь в иной мир. В окуляре оживает вселенная: прозрачные жемчужины, переливающиеся на свету, причудливые узоры, говорящие мне на языке клеток и ферментов. Я бормочу себе под нос, делая мысленные пометки: «чистота… текстура… концентрация… идеально…»

И затем я откидываюсь на спинку стула. Результат превосходит все мои самые смелые ожидания. Это не просто образец. Это шедевр. Эликсир.

Я поворачиваюсь к ней. На ее лице немой вопрос, смесь трепета и нетерпения.

— Ну что? — выдыхает она.

Я медленно снимаю перчатки, и на моих губах расцветает широкая, торжествующая улыбка. Я смотрю на нее, на эту богиню, подарившую мне совершенство. Но для создания тестовой основы крема требуется больше материала. Намного больше.

— А теперь, — мой голос звучит низко, — мы переходим к самой интересной части. Вернись на стол.

Я помогаю ей устроиться поудобнее на мягком пледе. Сам же, наконец, освобождаюсь от перчаток и сбрасываю их в сторону. Я склоняюсь к ней, вдыхая ее пьянящий, густой аромат чистого возбуждения. Я сознательно избегаю прикосновений к самому сокровенному. Пока.

Мое внимание перемещается к ее лицу. Я мягко перебираю пальцами ее шелковистые волосы, а затем приникаю к ее губам. Сначала это нежный, почти исследующий поцелуй, но с каждой секундой в нем просыпается все больше голода и страсти. Я чувствую, как ее ответное дыхание становится прерывистее. Моя ладонь ложится на ее грудь, сжимая упругую плоть, и я чувствую, как под пальцами затвердевает ее сосок. Я зажимаю его, и в ответ ее стон растворяется у меня в губах, а все тело выгибается в немой мольбе.

Я чуть отстраняюсь, и мой шепот обжигает ее губы:

— Теперь твоя очередь. Я хочу, чтобы ты ласкала себя у меня на глазах. Попробуй дойти до самой вершины. Мне нужно больше твоей эссенции для первой пробы. Мне необходимо точно рассчитать пропорции. Хорошо, милая?

Она лишь зажмуривается и кивает, слишком охваченная нахлынувшими чувствами, чтобы говорить. Ее рука скользит вниз по животу и накрывает свое лоно. Пальцы робко, а затем все увереннее скользят по влажным складкам. Я встаю перед ней, не отрывая взгляда. Вижу, как приоткрывается ее рот, как закатываются глаза от нарастающего наслаждения.

Но, черт возьми, как же я сам хочу ее! Нетерпение становится нестерпимым.

— Я не коснусь тебя, Мила, но… — мой голос срывается на хрип.

Мои пальцы сами находят пряжку ремня. Резкий звук молнии на ширинке кажется оглушительно громким в тишине подвала. Я запускаю руку в брюки, и мои пальцы смыкаются вокруг собственного члена, пульсирующего от боли желания. Он жаждет ее до безумия, но сейчас еще рано.