Элларий

Глава 1.

Опустошённость.

Так, пожалуй, можно назвать то безымянное состояние, в которое проваливается человек в первые мгновения после смерти. Перед глазами не проносится жизнь. Нет матери, нет отца, нет любимых женщин, к которым хотелось бы вернуться, и дел, что казались незавершёнными. Всё это — иллюзия, рожденная живыми.

Смерть — это секунда. Резкая, как вдох. И бесконечная, как бездна.

Ты оказываешься в великом ничто. Ни сожаления, ни страха, ни удивления. Только пустота. И тьма, что лежит поверх сознания, словно чёрный шёлк.

Ты хочешь спросить: «Но как же так? Неужели всё?» Ведь тебе будто бы было суждено великое — слава, богатство, след в мире. Но теперь ты — часть того, где всё это теряет смысл.

Остался лишь один вопрос, цепкий, как заноза под кожей: Что дальше? Время здесь странное. Оно изгибается, как горячий воздух над углями: мгновение может быть годом, а год — ничтожным всполохом.

Я не знал.

Я просто… был.

Я пытался осмотреться — но не чувствовал глаз. Я пытался закричать — но не ощущал голоса. Я хотел взмахнуть рукой — но тело оказалось не моим.

Тьма.

Без начала. Без конца. Без звука. И где-то, в глубине сознания, словно из-за старой, запертой двери, появилось… нечто. Неясное, неведомое, но в чём-то пугающе знакомое.

Боль.

Тонкая, как трещина в стекле. Та самая, от которой я бежал при жизни — отводя взгляд, глуша себя делами, прячась за разумом. Но теперь она возвращалась. Сначала — тихим намёком. Затем — как нарастающий гул в замкнутом пространстве. И вскоре боль разрослась до предела, стала всей мной — словно всё моё существо стянулось в один пылающий нерв.

И вдруг — остановка.

Резкая. Абсолютная. Как тишина после удара в гонг.

Я открыл глаза.

За 12 часов до…

Заварив крепкий американо — чёрный, как утреннее небо перед дождём, — я устроился на привычном месте: подоконник, обшарпанный временем, но всё ещё мой. Открыл окно. Город дышал лениво — каплями сырости на асфальте, урывками чужих разговоров, звоном проезжающих мимо трамваев.

Я сделал пару глотков — горечь обожгла язык, и в этом был свой уют. Выдохнул — лёгкий пар растворился в воздухе, будто мысли, которым не суждено стать словами. Взгляд упал на экран. Сообщение. От него. Бывшего начальника.

Я перечитал его дважды, машинально, словно надеялся, что буквы поменяются местами и смысл станет мягче. Но нет — слова оставались прежними. Холодными. Чёткими.

Я невольно сморщился. То ли от терпкого послевкусия кофе, то ли от чувства — будто тебя вытолкнули за дверь, даже не глянув в глаза. Мысль о том, что придётся снова ходить по порогам, улыбаться чужим лицам, продавать свою компетентность, — не вызывала ни страха, ни интереса.

Морозное утро окутало город тонким дыханием зимы. Снег выпал внезапно — ни предупреждения, ни ветра. Просто лёг — мягкий, искрящийся, как будто кто-то сверху хотел приглушить шум человеческой суеты.

Люди, закутавшиеся в пуховики и шарфы, спешили, оставляя за собой череду следов — хрупких, недолговечных. Проходили минуты, и снежный покров вновь становился девственно чистым, словно никого здесь и не было.

Город потягивался, зевал, просыпался.

— Ты сегодня дома? — Голос, обронённый из коридора, разрезал тишину.

Я обернулся. На пороге стояла Кейт. Одной рукой она завязывала шарф, другой — держала смартфон, взглядом приклеившись к экрану. Из-под шерстяного платья слегка выпирал живот.

— Да. Мне дали отгул, — ответил я и тут же отвёл глаза к окну.

Ложь прозвучала слишком ровно. Слишком буднично.

Я чувствовал её взгляд — тёплый, внимательный, чуть напряжённый. Она колебалась. Хотела что-то сказать. Что-то важное, или, наоборот, совсем простое. Но не сказала. Лишь молча шагнула в подъезд и закрыла за собой дверь. Через пару минут я увидел, как она вышла на улицу, перешагнула через кромку свежего снега, села в поджидавшее её такси и растворилась в утреннем потоке.

Сказать, когда между нами выросла стена, я не мог. Она не появилась внезапно — не грянула громом, не рухнула, как скандал. Она проступала медленно, почти незаметно: в недосказанных фразах, в тишине за ужином, в раздражении, которое никто не хотел признавать.

Сказка о вечной любви сползла в рутину. Мы стали соседями в одной жизни. Словно два незнакомца, случайно оказавшиеся в одном купе, где слишком мало воздуха для двоих.

Она хотела всё и сразу — дом, признание, смысл. А я — я всего лишь мечтал о стабильности, которую моя размытая работа не могла мне дать.

Но я… старался. Честно.

Гений своего поколения. Так говорили учителя. Так кивали профессора. Смешно. Их слова разбились о камень реальности — простой, безжалостной, как пресс.

Мир больше не нуждался в таких, как я. Одна нейросеть заменяла десяток умников, и моё место стало призрачным —
жалкий, устаревший программист XXI века, тень профессии, ошибка времени.