Эмбер. На краю янтарной тайны

Пролог. Принцип боли. Обиженный человек сам наносит обиды другим.

Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…

Цветаева М. И.

Год 1730.

Александр Иванович Измайлов.

Я глубоко вдыхал терпкий весенний воздух старого Дрездена.

После почти двух месяцев, проведенных в местной тюрьме, воздух свободы казался мне особенно сладким.

‒ Вам невероятно повезло, герр Измайлов, что ваше прошение все же было рассмотрено и по нему принято положительное решение, ‒ проскрипел рядом со мной по-немецки голос местного стряпчего. ‒ И тем не менее, несмотря на снятие обвинений, вам предписано незамедлительно вернуться в Россию.

‒ Завтра же уезжаю, ‒ миролюбиво сказал я, но мысленно показал этому противному старикашке жирную дулю.

Пока все дела не утрясу, никуда не уеду!

‒ Александр! ‒ громко по-русски позвали меня.

‒ Сергей! ‒ махнул я другу рукой.

‒ Всего вам наилучшего, герр Измайлов. Надеюсь, что мы с вами больше не увидимся, ‒ мне в спину донеслось противное жужжание, на которое я уже и не думал обращать внимания.

Я подбежал к другу, и мы порывисто обнялись.

‒ У меня экипаж. Садись, Алекс, и поехали к нам в особняк, ‒ улыбаясь, сказал Сергей.

Мы сели в экипаж и я, откинувшись на сиденье, решительно произнес:

‒ Нет! К Эмбер!

‒ Поехали домой, переоденешься, посидим, выпьем, поговорим, я расскажу новости с родины.…

‒ Нет. Сначала к Эмбер, а потом все остальное. Поехали к ней! ‒ решительно помотал я головой.

‒ Алекс, дело в том, что… Нельзя тебе к ней, ‒ смутившись, сказал друг.

‒ Что?! ‒ и у меня все похолодело в душе и сердце зашлось от нехорошего предчувствия.

‒ Она замуж сегодня выходит, ‒ отведя глаза, сказал Сергей.

‒ Нет! Это ложь! ‒ схватил я друга за камзол.

‒ Прости, но у нее венчание в одиннадцать в церкви Трех волхвов, ‒ пытаясь оторвать мои руки от своего камзола, быстро сказал друг.

‒ Гони! ‒ крикнул я и буквально упал на сиденье экипажа.

Лютеранская церковь Трех волхвов была довольно большой. Правда, ее сильно портило отсутствие колокольни, и располагалась она в заречной части Дрездена. Домчались мы туда быстро, и я вывалился из экипажа, чтобы увидеть, как в открытые двери выходит свадебная процессия.

Поздно!

Эмбер… Моя Эмбер…

Она была очень бледна, глаза были красные и воспаленные. На хорошеньком личике они особенно выделялись, потому что за те два месяца, что я ее не видел, Эмбер заметно похудела. Щеки впали, а лицо осунулось. Моя Эмбер была и так небольшого росточка, стройной, миниатюрной и хрупкой, как фарфоровая статуэтка, которыми так знаменит этот древний город. Я помню, как много раз сравнивал мою Эмбер с этими удивительными изделиями местных мастеров из саксонского фарфора. Но сейчас она выглядела болезненно-худой, как будто все краски и всю живость в ней сурово растоптали грязным солдатским сапогом.

Эмбер София-Шарлотта Эозандер фон Гёте, старшая дочь знаменитого архитектора Иоганна Фридриха Нильссона Эозандера, барона фон Гёте и его жены Марии Шарлотты Мериан. Помню, когда мы обсуждали с Иоганном Эозандером нашу с Эмбер помолвку, барон с гордостью сообщил мне, что назвал дочь в честь прусской королевы Софии-Шарлотты Ганноверской. И в честь Янтарного кабинета, который очень любил и проектом которого весьма гордился, ведь Эмбер и означает «янтарь».

Эмбер на тот момент было всего шестнадцать, и мы тогда договорились отложить свадьбу. К сожалению, мой друг Иоганн Эозандер, барон фон Гёте в тот же год и умер, но помолвку с его дочерью мы все же заключить успели. Я помню, как мать Эмбер, Мария Эозандер, баронесса фон Гёте, уверяла меня, что все договоренности в силе.

И вот теперь я смотрел, как тень моей Эмбер выходит из лютеранской церкви под руку с другим.

‒ Алекс, не дури! ‒ друг решительно встал у меня на пути.

Я был выше и шире в плечах жилистого Сергея. Да и старше его на два года, мне совсем недавно исполнилось двадцать пять, но несмотря на это, друг загородил мне дорогу к церкви.

‒ Алекс, посмотри на девочку. Я вообще не понимаю, как в ней жизнь до сих пор теплится. После смерти отца ей и так досталось. А теперь посмотри на жениха! Думаешь, это все по любви? ‒ и Сергей решительно стал теснить меня обратно к экипажу.

Я перевел взгляд на жениха и обомлел. Маленький тщедушный старичок, что гордо вышагивал рядом с моей Эмбер, опираясь на массивную трость, был бы до ужаса смешон, если бы мне вдруг захотелось смеяться. Его увенчанная огромным рыжим париком маленькая голова слегка тряслась, а тощая шейка, что каким-то чудом умудрялась держать на себе и голову, и парик, казалось, вот-вот переломится. Рыжий яркий цвет тщательно завитого роскошного парика никак не мог скрыть морщины, что покрывали все его лицо, или хоть как-то улучшить землистый цвет кожи.

Ни о какой любви тут и в самом деле речь не шла. Значит, деньги. Семья Эмбер продала ее за деньги? Да быть этого не может!

Глава 1. Принцип зеркала. Прежде чем судить о других, следует обратить внимание на себя.

«Король подарил меня изрядным презентом яхтою, которая в Потсдаме зело убранная, и кабинетом Янтарным, о чём давно желали»

Из письма императора Петра I к жене Екатерине.

Год 1733

Эмбер София-Шарлотта фон Гогенлоэ

Я отчетливо понимала, что сплю. Вот эти маленькие ручки и те маленькие ножки, что сейчас очень резво перепрыгивают через высокие ступеньки, принадлежат той прежней мне. Той, которая была безгранично счастлива и любима. Отец меня баловал, мама была строга, но справедлива, и мир казался огромным и чудесным.

И я бегу, бегу по роскошным залам красивого дворца, прячась от нянек, потому что очень хочу к отцу. Мне три года, и я уже очень смышленая, а рядом с отцом всегда ужасно интересно. Ноги заплетаются, я чуть не падаю, грозя разбить себе лоб, но меня подхватывают руки очень высокого мужчины. Он просто великан и, подхватив меня, подкидывает в воздух еще выше. Я завизжала, но утихла, когда этот мужчина поймал меня и заразительно засмеялся.

‒ Это чья ж такая? Куколка? ‒ спросил он меня.

‒ Я Эмбер. Эмбер Эозандер, я папина! ‒ поправилась я. ‒ А ты?

‒ А я Петр. Будем знакомы, ‒ благодушно сообщил мне мужчина и снова громко рассмеялся. ‒ Какая же ты маленькая, куколка.

‒ Я большая, ‒ насупилась я. ‒ Я к отцу бегу. Он Янтарный кабинет показывает гостям. Они приехали издалека, ‒ доверительно сообщила я незнакомцу.

А потом добавила сложное слово по-русски:

‒ Россия-матушка.

‒ Ух ты. Ты еще и смышленая. И языки учишь? ‒ улыбнулся мужчина.

По-немецки он говорил понятно, но странно.

‒ У меня получается. И отец сказал, что нужно учить. Раз получается, ‒ похвасталась я.

‒ Ну пошли вместе Янтарный кабинет смотреть, раз ты такая смышленая, ‒ улыбнулся мне великан и, не спуская с рук, пошел дальше по роскошному коридору.

Его шаг был широк и решителен. Этот мужчина двигался очень быстро, и я даже дыхание затаила, находясь на такой высоте.

И только сейчас в отражении зеркал я увидела, как много народу нас окружает. И папа. Отец тоже был тут и погрозил мне сурово пальцем. Я же уткнулась в плечо этому большому мужчине, ища у него защиты от заслуженного наказания. Не нужно было убегать. Но мне так не терпелось, и янтарные камешки были такими красивыми. Мне хотелось еще раз их увидеть.

Мужчина был очень высок, у него на руках я чувствовала себя над всеми, и только потом сообразила, что это и есть тот самый гость из далекой страны, которого все с таким нетерпением ждали. Он приехал. Отец много про него рассказывал и говорил, что сотрудничество с далекой Россией может быть очень выгодным. Я тогда половину из услышанного не понимала, и только вот сейчас, спустя годы, те события встают с отчетливой ясностью.

Вот русский император рассказывает, что уже видел эти панели несколько лет назад, в свой предыдущий приезд. Что сейчас они стали еще красивее, и я ощущаю гордость за отца, который руководит работами. Вот они рассматривают и обсуждают детали. Я показываю на отдельные красивые фрагменты, и Петр смеется.

А потом он спускает меня с рук и передает отцу.

‒ Расти большой, куколка! И приезжай в Россию. Таким смышленым у нас всегда рады, ‒ сказал он мне на прощанье и ушел.

Я смотрела вслед этому мужчине, что, подобно величественному кораблю на выходе из гавани, двигался по дворцу в окружении придворных, и понимала, что никогда не смогу забыть эту встречу.

‒ Фрау Эмбер? Проснитесь…

Я выныриваю из сладких детских воспоминаний. И натыкаюсь на взволнованное лицо моей служанки.

‒ Я проснулась, Марта, ‒ сказала я, откидывая одеяло и садясь на кровати.

‒ К вам сегодня с визитом опять пожалует герр Якоб фон Гогенлоэ, вы просили разбудить вас пораньше. Одеваться? ‒ торопливо напомнила Марта.

‒ Да, спасибо, Марта. Одеваться, ‒ кивнула я вставая.

Пока совершала утренний туалет, снова переместилась в те события, произошедшие почти двадцать лет назад. Император Петр и в самом деле видел янтарные панно еще до моего рождения, и уже тогда они ему понравились. А в тот год, когда он приезжал заключить мир с нашим королем Фридрихом Вильгельмом, ему и преподнесли их в подарок.

Именно тогда я и видела Янтарный кабинет в последний раз. Отец был очень доволен. Наделся, что слава о его работах прогремит и в далекой России, и заказы просто обрушатся на него нескончаемым потоком.

Увы, этого не произошло. В Россию Янтарный кабинет хоть и доехал, но его даже не достали из ящиков, и никто не установил. У России было много других дел, и про него просто забыли. Надежды отца не оправдались, но вот я хорошо запомнила золото янтаря и его красоту, сияющую и волшебно-прекрасную.

Мы потом много раз переезжали из города в город. Наша семья обосновалось окончательно в Дрездене, когда мне было уже одиннадцать. Я успела увидеть много удивительных красивых вещей, но вот перебить тот детский восторг от застывших кусочков солнца еще ничему не удавалось.

Может быть, это потому, что в детстве все нам кажется таким немыслимо-прекрасным? Я не знаю, но я частенько проваливалась в этот сон и с радостью бежала навстречу высокой фигуре русского императора.

Глава 2. Принцип мечты. Если вы считаете, что хуже уже быть не может, значит, у вас проблемы с воображением!

«…Кабинет янтарный Вашему величеству от короля прусского подаренный я пересматривал и поставлен в ящиках тех, в коих привезен, в большой палате, где собираются гости, в котором гораздо немного или почти мало, чтоб попортилось. Некоторые маленькие штучки повыпадали, однако ж заклеить, а хотя б иных и не было, то можно вновь ставить. Истинно сказать, что самая диковина, которой на свете подобной не видал…»

Из письма А. Д. Меншикова императору Петру I. 1717 год.

Марта прильнула к окошку, а потом громким шепотом сообщила:

‒ Там карета, фрау Эмбер, и двое господ. Важные такие. Карета перед нашим крыльцом остановилась. Чуть ли не всю улицу перегородила. Там еще военные в форме у кареты стоят.

‒ Открывай, ‒ кивнула я.

Домик, в котором мы жили, был довольно маленьким. Холла как такового не было, а на первом этаже располагалась небольшая гостиная, в которую попадали сразу из прихожей. Еще внизу была лестница, ведущая на второй этаж, кухня и несколько хозяйственных помещений.

Поэтому прибывшие господа, сразу же как только вошли в открытую Мартой дверь, попали, сделав буквально пару шагов, в мою гостиную, где я и стояла, прижимая к себе дочь.

Было страшно, потому как я не ждала ничего хорошего от визита важных господ, да еще и прибывших на роскошной карете с солдатами.

Но увидав меня, настороженно замершую с ребенком на руках, мужчины сняли шляпы и поклонились в приветствии. Они остановились на пороге, просто потому что не поместились бы в крохотном коридоре.

Меня слегка отпустило. Не стали бы меня приветствовать как знатную даму, если бы прибыли из полиции. Но то, что сказал старший из мужчин, заставило меня удивленно приподнять брови.

‒ Госпожа графиня фон Гогенлоэ, рады приветствовать. Разрешите представиться. Граф Ягужинский, Павел Иванович, посол Российской империи в Берлине ‒ сказал старший.

‒ Действительный камергер императорского двора Василий Иванович Стрешнев, ‒ вытянувшись в струнку, сказал второй.

‒ Рада приветствовать вас в своем доме, господа, ‒ немного успокоившись, сказала я и повернулась к Марте. ‒ Марта, прими у господ шляпы и плащи.

‒ Простите, что мы без приглашения, но дело, по которому мы прибыли, весьма деликатное и срочное, ‒ отдавая шляпу и плащ Марте, сказал старший.

‒ Присаживайтесь, господа, прошу вас, ‒ и я пригласила их в гостиную, потому как эти двое так и стояли на пороге.

Меня окончательно отпустило беспокойство. Люди, которые пришли с недобрыми намерениями, вели бы себя нагло и прошли бы без приглашения.

Марта проворно вернулась и, взяв дочку на руки, удалилась с ней вместе на кухню. Лина была понятливой девочкой и только удивленно рассматривала прибывших.

‒ Кофе? ‒ предложила я, усаживаясь на диванчик и расправляя складки на платье.

‒ Не откажусь, ‒ улыбнулся мне мужчина и сел в одно из двух имеющихся в гостиной кресел

Второй мужчина сел рядом.

‒ Минутку, я распоряжусь, ‒ улыбнулась я и вышла вслед за Мартой.

Я увидела, что оба мужчины встали, когда я вскочила со своего диванчика.

Вбежав на кухню, я быстро затараторила, обращаясь к нашей кухарке.

‒ Грета, кофейник и твои фирменные булочки.

‒ Сегодня сайка с корочкой «крусти». Важным господам подойдет? ‒ спросила толстая Грета.

Наша кухарка Грета была весьма дородной женщиной. У нее превосходно получался хлеб и всё богатство и разнообразие немецкой выпечки. Мне с ней невероятно повезло, потому что она, царствуя на нашей кухне, все еще была с нами, несмотря на довольно небольшое жалование.

‒ Подойдет, ‒ кивнула я и степенным шагом направилась обратно в гостиную.

Из нее доносились приглушенные голоса на русском, и я невольно прислушалась.

‒ Не напирайте только, ваше сиятельство. Девочка премиленькая. Не давите на нее своим авторитетом, ‒ сказал более молодой голос.

‒ Ты помни, что мы тут по важному и секретному делу. А не глазки пришли строить хорошенькой вдове, ‒ сказал второй.

Я вернулась в гостиную и увидела, как мужчины снова встали, приветствуя меня, и сели только когда я снова уселась на диванчик и расправила складки на черном траурном платье.

‒ Сейчас принесут кофе, ‒ немного волнуясь и пытаясь справиться с дрожащим голосом, сказала я.

‒ У вас прелестная дочь, госпожа графиня фон Гогенлоэ. Сколько ей? ‒ спросил граф Ягужинский.

Это был представительный мужчина в возрасте. Я бы дала ему лет пятьдесят, не меньше. Дорогой расшитый камзол и светлый парик ему безусловно шли. Холеное длинное лицо, довольно пухлые губы. Проницательные темные глаза, но вот на лице отчетливо проступали следы бурной жизни. А еще я видела и красные капилляры глаз, и мешки под глазами, и немного отекшее лицо, которое бывает, когда накануне человек много пил. Но тем не менее, это был вельможа от кончиков башмаков до последнего завитка на парике. И все это он умел и носить, и правильно преподнести. Можно надеть на голову парик, дорогую одежду, но так себя подать может только истинный вельможа. Я слышала о нем. Была какая-то скандальная история, приключившаяся с ним в России, и после этого он был отправлен посланником в Берлин. Пусть это была не опала и не изгнание, но все же для царедворца его уровня скорее почетная ссылка. И уж тем более я не понимала, что он мог забыть в моей убогой гостиной. Бедная вдова ‒ не та персона, ради которой вельможа его уровня стал бы подниматься с кресла в своем кабинете, пересекать полстраны и с утра пораньше улыбаться мне, сидя напротив.

Глава 3. Принцип верхней дороги. Мы переходим на более высокий уровень, когда начинаем обращаться с другими лучше, чем они обращаются с нами.

Рассыпался чертог из янтаря, -
из края в край сквозит аллея к дому.
Холодное дыханье сентября
разносит ветер по саду пустому.

Он заметает листьями фонтан,
взвевает их, внезапно налетая,
и, точно птиц испуганная стая,
кружат они среди сухих полян.

Порой к фонтану девушка приходит,
влача по листьям спущенную шаль,
и подолгу очей с него не сводит.
В ее лице ‒ застывшая печаль,
по целым дням она, как призрак, бродит,
а дни летят. Им никого не жаль.

И.А. Бунин

Вопрос о том, что было предпринято в связи с тем, что пропал и был разграблен шедевр, вызвал странную реакцию мужчин. Василий Стрешнев озабоченно нахмурился и покосился на его сиятельство. А вот граф Ягужинский только насмешливо улыбнулся.

Я же спохватилась. За последние полтора года, прошедшие после смерти мужа, я привыкла жить самостоятельно и самой решать многие вопросы. Да и мой отец воспитывал меня несколько вольно и учил думать, анализировать и подмечать детали. Но я знала, что женщинам это не свойственно, да и не следует нам совать свой носик в то, что нас не касается. Поэтому я поспешно закусила губу, мысленно ругая себя за подобные вопросы.

Но его сиятельство граф Ягужинский снисходительно отнесся к подобной дерзости и, тонко мне улыбнувшись, ответил:

‒ Не беспокойтесь, госпожа графиня фон Гогенлоэ. Канцелярия тайных и розыскных дел уже вовсю занимается этим вопросом. И уверяю вас, ‒ он сделала паузу и продолжил, ‒ преступники очень скоро будут схвачены.

‒ Но вам же необходимо знать, что украдено? И вернуть на место именно те предметы? Или это не обязательно? Россия богата, и вполне может позволить себе восстановить утраченный янтарь, ‒ попыталась я лестью скрасить свою неловкость.

‒ А вот тут и заключается каверза, госпожа графиня. Все-таки это подарок. И подарок императору Петру Алексеевичу. И нам бы хотелось вернуть именно те предметы, что были подарены, ‒ ответил мне Василий Стрешнев.

Я удивлённо приподняла брови. Но возразить и что-то сказать не осмелилась. Я и так уже наговорила предостаточно, но это было странно. Что значит в масштабах Российской Империи какая-то янтарная курительная трубка? Или шкатулка? Да те же часы? Все это можно с легкостью или восстановить, или купить новые. Зачем им понадобились именно те, пропавшие? Что в них такого? Или они мне что-то недоговаривают? Но разумеется, вслух озвучивать эти вопросы я не решилась, а только улыбнулась и кивнула.

Но потом все же, еще раз прокрутив все в голове, тихо спросила:

‒ Вам ведь нужен кто-то, кому хорошо известны похищенные предметы?

‒ Да. Мы очень рассчитывали на немецкую педантичность. И думали, что найдем или рисунки предметов, или чертежи, или хотя бы описание. Желательно, подробное. Но вот теперь не представляю, как мы будем это искать, ‒ покачал головой граф Ягужинский.

‒ Да. Согласна. Янтарных шкатулок может быть и в самом деле много, ‒ согласилась я. ‒ Вам нужен кто-то, кто хорошо их помнит.

‒ Да, но только в России ящики почти не вскрывали. Когда-то давно князь Меньшиков осматривал их, и даже, возможно, кто-то видел их содержимое. Но князя давно нет в живых, да и за давностью лет слуг, что при этом присутствовали, уже не найти. Так что пока это выглядит неосуществимым, ‒ задумчиво протянул Ягужинский и выразительно посмотрел на меня.

Но я невозмутимо стала собирать в папку бумаги отца, что лежали на столике, стремительно прокручивая в голове варианты.

‒ Это довольно сложно ‒ найти такого человека. Времени прошло в самом деле много. Да и помнит ли кто-нибудь уже о том давнишнем подарке? ‒ и я прямо посмотрела в глаза графу Ягужинскому.

При этом я тряслась от страха и предвкушения. То, что он сейчас скажет, может кардинальным образом изменить мою жизнь. И жизнь моей дочери. Я бросала вызов своим прямым взглядом его сиятельству.

И он его принял. Его сиятельство ответил мне таким же прямым взглядом и озвучил то, что я от него и ждала:

‒ Мы нашли вас. Вы, как только что нам сказали, хорошо помните Янтарный кабинет. И вы ‒ это наш шанс найти подлинные предметы и восстановить подарок императору Петру Алексеевичу.

‒ Вы предлагаете мне поехать с вами в Россию? ‒ я сделала вид, что поражена подобным предложением.

Сама же в этот момент усиленно обдумывала возможную выгоду от подобной поездки. Но при этом внешне пыталась показать, что совершенно в этом не заинтересована.

Только вот провести опытного придворного, дипломата и просто умного мужчину мне было не под силу. Он снова лукаво мне улыбнулся и сказал:

‒ Вы ведь находитесь в весьма стесненном положении? Не так ли?

Я прикрыла глаза. Мой маленький дом, протёртый ковер на полу и отсутствие слуг не могли никого ввести в заблуждение. Но вслух я ничего не ответила, только твердо посмотрела на него. Это они в большей степени нуждаются во мне, чем я.

‒ Да, я предлагаю вам поехать в Россию. Не секрет, что наша императрица Анна Иоанновна привечает иностранцев. Матушка-императрица доверяет им и платит довольно хорошие деньги за службу. Если вы поедете в Россию и поможете в поиске пропавших предметов, я лично обещаю вам приличное вознаграждение, ‒ продолжил граф Ягужинский.

Глава 4. Принцип бумеранга. Когда мы помогаем другим, мы помогаем сами себе.

Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?

А.С. Пушкин

Погода радовала. Светило мягкое осеннее солнце, сухие дороги никак не тормозили передвижение. Но вот Василий Иванович не разделял моей радости и весьма скептически смотрел на наше везение.

‒ Все может измениться в любой момент. Осень. Дожди. Дороги может размыть, и придется ждать прекращения ливней. Или ждать, когда дорогу немного подморозит, чтобы можно было проехать, ‒ рассуждал он.

‒ Я как-то не учла эти трудности, ‒ немного расстроилась я.

‒ Мы справимся. Дорога спокойная, и хорошо наезжена. Мы поедем хорошо проверенным торговым трактом. Не думаю, что возникнут проблемы. У нас есть еще время до сильных снегопадов и заморозков. Вот тогда на дороге и в самом деле может быть опасно, ‒ успокоил меня Стрешнев.

В своих прогнозах Василий Иванович оказался удивительно прозорлив. Мы и в самом деле добрались до Варшавы за три дня. Мы ночевали на почтовых станциях и на постоялых дворах, которых было много вдоль торгового тракта. Нас сопровождали конные вооруженные драгуны, и никто нас не останавливал, не задерживал и не чинил препятствий. Если бы я вдруг решилась сама на подобное путешествие, уверена, что ничего бы у меня не получилось. Меня бы обворовали в первом же трактире, где мы останавливались перекусить. Или что еще похуже. Сейчас все только льстиво улыбались перед богатой каретой с вооруженной охраной, и кланялись.

Варшава, в которую мы въехали, оказалась гораздо больше, чем мой родной Дрезден. Уже в предместье нам попадались большие двухэтажные дома. А еще она активно строилась. Я слышала, что в последние годы город подвергся сильным разрушениям. Северная война почему-то была особенно жестока к этому городу. Хотя любая война жестока, но Варшаву мало того, что несколько раз осаждали, но еще и сильно разрушили. Город обстреливали из пушек почти пять дней, прежде чем она была взята. Северная война закончилась, когда я была еще девочкой, и я ее почти не помнила, но эхо от ее пушек еще как будто разносилось над миром.

Почти полгода назад, в феврале, умер король Польский и великий князь Литовский Август II Сильный, бывший также и курфюрстом Саксонии.

Отец работал на короля и отзывался о нем как о весельчаке, любителе роскоши и хорошеньких женщин. Ходили слухи, что он не пропускал ни одну юбку и имел огромное количество внебрачных детей. Отец всегда вспоминал с легкой грустинкой время своей службы. Ему нравился веселый и щедрый король.

А еще я знала, что Австрия и Россия сейчас поддерживали его сына в притязаниях на трон. Но официально королем его пока никто не признал. Как объяснил мне Василий Иванович, война за польское наследство только набирает силу.

Мой спутник предупредил, что мы не сможем задержаться в городе надолго. Нам следует торопиться и как можно быстрее достигнуть границ России.

Мы подъехали к особняку, где располагалась русская миссия в Варшаве. Василий Иванович помог мне выйти из кареты и подал руку, чтобы сопроводить меня внутрь. Оказалось, что здесь нас уже ожидали. Нам тут же предложили хорошие комнаты и обед.

К Стрешневу сразу же подскочил слуга и протянул запечатанный конверт. Я снимала перчатки и следила за дочерью, которая вертелась на руках у Марты.

Василий Иванович пробежал глазами содержимое письма и быстро написал ответ, вернув его слуге.

Мне было до ужаса любопытно, но спрашивать я не стала. Это совершенно не мое дело. Но Василий Иванович сам рассказал мне о содержимом прибывшего письма.

‒ Это от Карла Густава Лёвенвольде, ‒ пояснил он мне.

Но потом, увидев полное непонимание на моем лице, с улыбкой продолжил:

‒ Он дипломат и доверенное лицо императрицы Анны Иоанновны. Он сейчас представляет интересы России в войне за польское наследство и находится здесь, в Варшаве, при нашей посольской миссии. Он пригласил меня к себе сегодня вечером. У него будет прием. Вы не хотели бы сопровождать меня?

‒ Я не думаю, что это уместно. Да и у меня траур по мужу будет длиться еще несколько месяцев, ‒ смешалась я.

Правда была в том, что я отвыкла от подобных приемов. Я последний раз была на таком еще с мужем, и чувствовала себя при этом неважно. У меня только-только родилась Лина, и мне было не до приемов. А до этого я была беременна и тоже практически их не посещала. И вот сейчас отчаянно трусила.

‒ Вам все равно придется ходить на приемы, ‒ словно прочитал мои мысли Василий Иванович, ‒ когда мы прибудем в Петербург. Думаю, стоит попробовать. Никто не будет уточнять, как давно скончался ваш муж, и прошел ли уже срок траура.

Я понимала, что он прав. Это отличный повод проверить собственные силы. Я уже довольно давно была нищей вдовой и порядком забыла, что значит быть вдовствующей графиней фон Гогенлоэ, погрязнув в счетах и ценах на муку и молоко.

Поэтому я робко ему улыбнулась и нерешительно кивнула.

‒ Если вы считаете, что это правильно, то я с удовольствием составлю вам компанию сегодня вечером.

‒ Я рад, ‒ сдержанно улыбнулся он. ‒ Я провожу вас в ваши комнаты?

Глава 5. Принцип обмена. Вместо того чтобы ставить других на место, мы должны поставить на их место себя.

В небе туча горит янтарем, мглой курится.
На туманном утесе забила крылом белоснежная птица.

Водяная поет. Волоса распускает.
Скоро солнце взойдет, и она, будто сказка, растает.

Андрей Белый

Колеса поскрипывали, пейзаж за окном менялся. Распаханные поля чередовались с пожухлыми по осеннему времени пастбищами, а маленькие деревеньки сменялись небольшими городами, названия которых я отказывалась запоминать.

Мы с Линой познакомились и выучили имена всех пятерых драгун, что нас сопровождали. Правда, некоторые имена ни мне, ни Лине так и не поддавались. Я не могла выговорить «Гостомысл Гостомысловский», как бы я не пыталась. Да и само это славянское имя, которое, как мне объяснил драгун, означало «мыслящий гость», не умещалось у меня в голове.

А вот имена наших кучеров были вполне понятны и доступны для понимания, и не таили в себе никаких загадок. Кучеров у нас было двое, Петр и Семен. Один из них, Петр, был слугой Василия Ивановича и брался за вожжи реже. Но все же менялся со вторым по необходимости.

Так, за приятной беседой, мы и продвигались все дальше и дальше, навстречу зиме и Петербургу, свидания с которым я так ждала. Но пока у нас на пути была Вильна.

‒ Французский вы тоже знаете в совершенстве? Я заметил, вы на приеме говорили на нем, ‒ спросил Стрешнев, когда мы с Линой весело играли в слова.

‒ Да, ‒ кивнула я.‒ Одно время даже думала туда переехать. Париж… ‒ мечтательно вздохнула я.

‒ Вас привлекает блеск французского двора? Я слышал про театральные постановки, которые там устраиваются. О моде, которая берет начало именно там. И о молодом короле Франции Людовике XV. Хотя ему далеко до его прославленного предка, Короля-Солнце Людовика XIV. Он, кажется, ваш ровесник? ‒ усмехнулся Стрешнев.

‒ Нет. Отнюдь. Меня совершенно не привлекает молодой король. И он старше меня на два года, ‒ фыркнула я в ответ и продолжила: ‒ Но кое-что общее у меня с Людовиком XV все же есть. Нас обоих в детстве держал на руках император Петр Алексеевич.

‒ Да, я помню про Людовика XV. Император как раз был во Франции. Он поднял на руки малолетнего французского короля и произнёс: «В моих руках ‒ вся Франция». Ведь он тогда стал единственным наследником французского престола. Потерял и родителей, и старшего брата. А вы когда удостоились этой чести? ‒ удивился Василий Иванович.

Я рассказала ту старую историю, что случилась со мной почти семнадцать лет назад, когда мне было три.

‒ Мы подъезжаем к Вильне и остановимся в гостинице на перекрёстке улиц Замковой и Большой. Там как раз рядом находится храм во имя святой мученицы Параскевы Пятницы, или Пятницкая церковь. В ней император Петр Алексеевич отслужил благодарственный молебен за победу над шведским королём. А еще там он крестил арапа Абрама Ганнибала. Ему тогда было, кажется, около семи лет, ‒ пояснил Стрешнев.

‒ А в Пятницкую церковь мы можем сходить? ‒ спросила я.

‒ Вам любопытно? Да, почему нет? Буду рад сопровождать вас туда, ‒ кивнул Стрешнев.

Я не стала ему рассказывать, что когда-то очень давно даже думала принять православие. Я помню, с каким трудом Алекс сумел получить разрешение на брак со мной у своего отца. И он согласился с тем условием, что я приму православие. Я не возражала. Алекс был для меня всем. А Бог? Он бы услышал мои молитвы, как бы они при этом не произносились.

Я с нетерпением смотрела на город, в который мы должны были въехать. Я даже и не думала, что он окажется таким большим. Мне казалось, что Вильна будет чуть больше деревни.

‒ Деревня? Нет. Почему вы так решили? Это очень славный и старый город. Кстати, это очень важный город для почтовой связи. Из Москвы в Вильну был проложен один из первых почтовых трактов, ‒ в ответ на мои вопросы удивился Василий Иванович.

‒ Да? Значит, дальше наше передвижение пойдет быстрее? ‒ оживилась я.

‒ Да, очень на это надеюсь. Почти на всех станциях, начиная с этого города, для почтарей имеются приготовленные «подставы», то есть свежие лошади.

‒ И нам их предоставят? ‒ не унималась я.

‒ Да, разумеется. На станциях были введены точные отметки о времени прохода почты. Так что в остальное время лошадей могут забрать чиновники с предписанием и подорожной, как у нас, ‒ ответил он с улыбкой. ‒ Вам так не терпится?

‒ Да. Я вся в предвкушении встречи с Россией, ‒ ответила я.

‒ Я рад, ‒ снова улыбнулся Стрешнев. ‒ Кстати, это матушка Анна Иоанновна ввела ряд почтовых указов, в том числе о прибавке лошадей на станциях. Согласно этим указам, например, теперь запрещено непристойно ругать почтовых управителей или служителей.

‒ Ругать? Я очень плохо знаю русские ругательства. А вот немецкие в совершенстве, ‒ тихонько, чтобы не услышала любопытная Лина, сообщила я Стрешневу.

‒ Не бойтесь. Я никому не скажу, что Графиня Эмбер фон Гогенлоэ умеет ругаться как почтовый грузчик. Пусть это будет нашим маленьким секретом, ‒ улыбнулся он и подал мне руку, чтобы я могла войти в карету.

‒ Да, ‒ закивала я, усаживаясь и расправляя складки черного платья. ‒ А то выйдет небывалый конфуз. И ведь не объяснишь, что я изучала брань исключительно в филологических целях.