Эррата к инструкции по взрослой жизни

Эррата (от лат. «errata») — это список официальных исправлений
в какой-либо книге, составленный уже после ее издания.
Изначально эррату рассматривали как исправление ошибок,
возникших непосредственно при наборе или печати текста.

Кукольник сидел, сгорбившись, и кидал высохшие ивовые прутья в огонь. Те сгорали почти мгновенно, уступая место новым. В комнате навязчиво пахло пряностями, отчетливо чувствовался аромат гвоздики и имбиря, но на столе стояли лишь три чашки, уже полупустые, с давным-давно остывшим глинтвейном. Жар от камина нагревал воздух так, что становилось тяжело дышать, но мужчина не обращал на это внимания, лишь пару раз вытер грязным рукавом некогда белой рубашки испарину со лба.

Рядом со стулом, на полу возле камина лежала раскрытая книга. Кукольник поднял ее и, вырвав пару страниц, снова небрежно отбросил в сторону. Тяжелый том упал с глухим стуком и открылся на странице с карандашным эскизом куклы, похожей на уже готовые работы мастера. Мужчина смял вырванные листы и отправил их в камин, следом за уже сгоревшими прутьями.

За окном бушевал ветер. Казалось, еще немного, и он перерастет в настоящий ураган, но это все никак не происходило. Впрочем, когда кукольник распахнул одно из окон в комнате, ветер кинул ему в лицо охапку жухлых дубовых листьев. Стекла в рамах угрожающе звякнули, не справляясь с сильным напором, и мужчина, с трудом выждав пару минут, в спешке захлопнул окно. Поток холодного осеннего воздуха его несколько освежил, и, когда тени от пламени, потревоженного ветром, перестали плясать на стене, кукольник поднял книгу с пола, еще недавно так презрительно отброшенную, и поставил ее на полку к другим таким же томам. Они походили друг на друга, словно братья-близнецы, связанные кровными узами на всю жизнь. Легкая свежесть не смогла побороть застывшую в воздухе вязкость, но жар несколько ослаб, менее отчетливыми стали и ароматы, а на полу теперь красовались влажные от дождя листья, заброшенные в окно.

На негромкий удар в дверь, едва доносившийся до комнаты, кукольник никак не отреагировал. Также не обратил внимания он и на последующий, уже более громкий и настойчивый стук. Кукольник стоял, опираясь рукой о камин, и жадно наблюдал за язычками огня, лижущими воздух, словно пытаясь попробовать его на вкус. Он повернулся лицом к выходу из комнаты только когда услышал характерный скрип тяжелой входной двери и последовавший за ним легкий стук каблучков по деревянному полу коридора.

— Добрый день, мистер Робертс! Прошу прощения. Погода совершенно невыносимая, в центре идет такой ливень, что ужас просто. Я с трудом добралась сюда, несколько раз вставала в пробках! – в дверях показалась курносая девушка с потрясающими светлыми локонами, слишком миниатюрная для такого большого входа в огромное помещение, скорее напоминающее зал в замке, нежели комнату в не самом огромном особняке. Она расстегнула пуговицы своего темно-вишневого плаща и размотала шарф похожего оттенка, почувствовав жар и невыносимую духоту, что заполнили жилище кукольника. Потом недовольно переступила с ноги на ногу, пытаясь освободить тонкую шпильку своих черных высоких сапожек от мешающего желтого листика, наколотого, словно кусок яблочного пирога на вилку. В руках девушка сжимала блокнот в темно-серой коже, а на плече ее висела незастегнутая сумка, из которой единственным глазом за происходящим вокруг наблюдал торчащий фотоаппарат.

Кукольник подумал, что, должно быть, его гостья не услышала противный писк мышей, и отметил, что она никак не отреагировала на его манеру, оставлять все двери, раскрытыми нараспашку. Кроме входной, разумеется, но и та была незамкнута, лишь прикрыта. Особняк, снаружи выглядящий величественным и богатым, внутри уже давно обветшал и обшарпался. Редкие гости, попадающие внутрь дома, обычно без всякого смущения разглядывали обваливающуюся штукатурку и облупившуюся краску, сопоставляя это зрелище с красивой обложкой, но юную журналистку, видимо, это тоже не слишком интересовало.

— Я ждал вас часом ранее, — все-таки ответил мужчина, проигнорировав приветствие. Вот только его излишняя строгость была слишком напущенной, девушка уже произвела достойное впечатление на хозяина дома, и тот даже проникся к ней чем-то наподобие симпатии. Конечно, она выглядела молодой пустоголовой дурочкой, в начале карьеры ищущей сенсацию, но вела себя гораздо увереннее и спокойнее, чем ожидалось, в ней чувствовался сильный дух и незаурядный ум. Во всяком случае, кукольнику оказался на удивление приятен тот факт, что гостья его мало интересовалась внешней оболочкой и явно не судила книгу по обложке.

— Да-да, я знаю, и еще раз искренне прошу прощения. Но, думаю, я не испортила никаких ваших планов? – журналистка обворожительно улыбнулась и переступила порог комнаты. Одинокий дырявый листок с ее обуви остался лежать в коридоре. Мужчина лишь неопределенно хмыкнул на этот провокационный вопрос и ничего не сказал. Встретив ее где-нибудь на улице, он наверняка бы даже не заметил подобную девушку, но здесь, в его собственном особняке она производила впечатление уверенной барышни, даже, в какой-то мере, наглой, хотя и чувствовала себя несколько неуютно и скованно.

— Меня зовут Донна Джонс. Донна Мэри Джонс, если быть точнее. А как зовут вас, мистер Робертс? – гостья, не дожидаясь приглашения, уселась на стул, где еще недавно сидел кукольник, и с любопытством остановился на нем взгляд, пока еще не спеша делать какие-то записи.

— Джейкоб Робертс, — бросил мужчина и, глядя собеседнице в глаза, переставил поближе к камину второй стул так, чтобы можно было видеть гостью, не пытаясь поймать ее взгляд.

Нахальство девушки как-то резко поутихло, внимание кукольника, пронизывающее до самых костей, осадило гостью. Она, замолкнув, с оценивающим любопытством осмотрела комнату, отметив и огромный обеденный стол, ныне заваленный рабочим материалом, и еще полдюжины стульев, оставленных в разных частях комнаты, и камин, огонь в котором завораживал. Поленья в камине тихонько потрескивали и время от времени искрились. В искрах этих Донна увидела исторические пожары и костры инквизиций, а пепел, в который превращались угольки, отчетливо чувствовался на губах, словно приправа к беседе. Девушка искренне удивилась своим ассоциациям, но, сбросив наваждение, снова переключила внимание.